Кузнецы Корректоры 12

Мурка запрыгнула мне на грудь в тот самый момент, когда я уже почти схватил Прохора Матвеевича за руку.

- Ах, ты ж, тварь ползучая, - я разозлился так сильно, что кошка - не робкая особа, испуганно спрыгнула на пол и спряталась за сундук. Мое сердце билось так громко и сильно, что я постарался дышать как можно медленнее, стараясь унять этот бешеный стук, разрывавший мне грудь. Была ночь, тот самый темный час перед рассветом, которого всегда боялась мама.

- Говорят, нечисть в полночь празднует и шкоду творит, брехня это, - говорила мама слишком уж уверенно, и я гадал, что именно она видела, в свои приступы сумасшествия, - самая пакость бывает перед рассветом, когда эти чертенята понимают: пора им драпать в пекло, чтобы солнышко рожки не опалило, и вот тут начинает в них бурлить такая злоба на весь мир, что творят они дела страшные, чаще всего души как раз и забирают.

- Мама, а как же смерть с косой? - смеялся я и думал, как маму отвлечь, я не любил подобные разговоры.

- Ты думаешь, она одна? Как бы не так, много их, и чертям воля дана сразу грешников в ад тащить, а чего им по потустороннему миру шляться без дела? Нагрешил, ну так и беги к князю тьмы, - просто объясняла мама, а я ее перебивал, спрашивал, что у нас на обед или ужин и может ли она отгладить мои парадные брюки.

- Свидание? - тут же интересовалась мама и глаза у нее светлели, избавлялись от темноты.

- Свидание, - вздыхал я, ради маминого спокойствия и хороших мыслей, я готов был даже рассказать с кем у меня встреча и когда я собираюсь жениться. Мама тут же вскипала:

- Рано тебе еще жениться, Петенька! Вот погоди годик, другой, надо как-то в жизни обустроиться.

Я и не собирался жениться, это так, к слову. Ждал я свою единственную, которая и поддержит, и красива будет, как в сказке, и верна, в общем, ждал идеал, а всех, кто хотя бы чуточку до него не дотягивал, отметал. Ходил в кино, целовался в парке, но даже и не думал, что могу жениться. Все мне казалось, с первого взгляда пойму, что эта девушка именно та самая, единственная. Пока она все не находилась, и я просто жил. После школы поступил в училище, решил, что сварщик и кузнец - это где-то совсем близко, да и с бумажкой работу найти легче. Какие золотые руки не предъяви, а бумажка должна быть, без нее никак.

То лето, как и всегда, я проводил у Прохора Матвеевича, можно сказать, мы уже работали на равных. Он оказался хорошим учителем, да и у меня талант откуда-то взялся и я чувствовал, что огонь, железо - это мое призвание. Приятное чувство, особенное. Как и любовь, не всякий его может встретить. Счастье это - делать то, что любишь, что приносит радость и тебе, и людям. Снова прописные истины, да только многие ли об задумываются?

- Даже не знаю, как тебе лучше поступить, Петька. Помру - тут все твое, хозяйствуй, но ты ж парень молодой, тебе бы в город, в культуру, к кино и папиросам, к друзьям и девчатам.

- Да ладно, вам, что вы снова все о смерти!

Мы с моим дядькой подружились не на шутку. Бывает такое тоже редко. Что это у меня все редко, да редко получается? Эх, накликаю еще беду. Когда все гладко, потом жди особенного испытания. Ну, да ладно, от судьбы не уйдешь. Так вот, хорошо мы с ним уживались. С Прохором Матвеевичем спокойно было, можно сказать, уютно. Не любили его, конечно, но уже больше по привычке. Ривка сгинула и перестала накликивать беду, как думали деревенские. На самом-то деле, она их предупреждала, но ее никто не понимал. Девчонка исчезла еще в конце моего первого ученического лета. Не попрощалась, просто пропала, как и не было ее, оставив бабу Нюру одну. Ох, бабка озлилась! Она и так противная была, а уж в одиночестве совсем распоясалась. Полюбила, старая курица, меня дразнить, когда я с людьми в кузнеце разговаривал (не знаю почему, но она только там передо мной и появлялась). То в ухо мне дуть начнет, то матерные частушки кричать в другое ухо, то за волосы дернет, а то начнет маячить прямо перед глазами, глаза выпучит, язык вывалит, как утопленница и воет страшно, всех перебивает и перекрикивает. А слышу только я и то смеюсь без причины, то ругаюсь. Вот и пошла обо мне молва, как о дурачке. Странно, но это всю деревню еще больше успокоило, решили, что Ривкино проклятье на мне отразилось и теперь всем остальным бояться нечего. Я уж с бабкой ругался и просил по-человечески, но она все ныла, что ей скучно, что ее Учитель ее снова бросил и непонятно, сколько ей еще на том свете валандаться.

- Смотри, бабка, напущу на тебя Мурку и...

- И? - интересовалась баба Нюра.

- Не знаю, она же черная, ты ее не боишься?

- Чего ее бояться, подумаешь, кошка!

Тут я с бабкой был согласен. Кошка и кошка, черная, умная, зараза, привередливая. Мышам только головы объедала, вот дядька и шутил, что мозги у нее через брюхо усваиваются. Я никогда не верил в переселение душ в животных, не верил, что кошку или собаку может обуять злой демон, в сказки не верил. Да, каша в голове у меня была изрядная, да и сейчас мне далеко не все ясно, думал, ничто меня удивить не может, а вот поди ж ты...

Та Мурка была особенной. Так Прохор Матвеевич утверждал, я же ничего такого не видел. Странного в ней было только одно: рожала по одному котенку в год и дядьке как-то удавалось этого единственного кошака пристроить. Хотя, почему удавалось? Кошки тогда жили мало, их никто не лечил и особо не жалел, когда очередная мурка обнаруживалась дохлой на крыльце. Люди не были более жестоки, нет, просто, как мне кажется, забот было больше, скотину надо было холить и лелеять, от нее зависело очень многое, а кошка... Что она? Мышей, крыс ловит и славно. Сдохнет, так котят полно, другую взять можно. И вот такой интересный парадокс получался: дядьку не любили и побаивались (бить его давно перестали, он как в силу вошел, хорошо ответил как-то обидчикам и я его понимаю, кому угодно надоест, когда очередной зубной протез сапогом давят, дорогие они были, протезы, и ездить за ними в город надо было, вот Прохор Матвеевич пару раз и не сдержался, лапами всласть помахал, он мне признался, что в такую радость ему было обидчикам ответить, словами не скажешь!), а вот его кошку привечали, думали, что она беду на себя берет, от дома и людей отводит. И когда Муркин кошак погибал или прибаливал, жалели его, как человека, лечили даже, понимали, страдает за хозяев и если бы не он... Такая вот была кошка. Прохор Матвеевич рассказывал, что пришла она к нему сама. Вернее, не она сама, а ее прабабка или даже прапрабабка прибежала за Ривкой.

- Я ведь почти в петлю залез. Когда отец умер, мне житья не стало. Говорил, оправдывался, объяснял, но Ривка - замурзанная дурочка маячила то тут, то там и покоя мне не было. Знаешь, а ведь я сам ее не видел и думал, врут люди, сказки выдумывают, чтобы меня со свету сжить. Били меня, ох, как часто. Но не до смерти. Оно ведь как: есть в деревне громоотвод - человек такой, на которого всех собак можно повесить, так и согласия среди других больше. Придут, стукнут меня и на душе легче, мол, сделали все, что могли, наказали проклятого, теперь жизнь мгновенно и наладится.

Прохор Матвеевич так обо всем этом смешно рассказывал, что я с лавки падал от смеха, а уже ночью, когда луна светила мне прямо в лицо и словно очищала мой разум от шелухи, которой богат каждый день, я начинал понимать, как страшна и одинока была жизнь у моего названного дяди.

- И вот, Петька, задумал я счеты с жизнью свести. Надоело мне так валандаться. Думал, думал, что лучше: утопиться или повеситься? Ножом резать горло не хотелось, мне казалось, предаю я нож, сам ведь ковал. Сначала топиться хотел, а потом вспомнил Леньку - дурачка, я малой совсем был, когда он утоп, говорили, русалки его заманили сладким пряником, сам знаешь, когда у человека в башке дырка, он про еду в первую очередь думает, вон, как Ве... - он запнулся.

- Знаю, мама рассказывала, как ей есть хотелось, - я тоже не хотел вспоминать мамины рассказы. У нее теория была по этому поводу: когда человек с ума сходит, то голова сама пытается себя вылечить, вот затем и ест много, силы пытается накопить. Особенно слабые умом сладкое любят, это мама особенно подчеркивала и говорила, что она потому и толстая, что привыкла чуть что сразу за конфету хвататься.

- Да, вот Леньку на пряник и приманили, так старые бабки говорили, понятно, что доверия им мало, но других версий не было. И вспомнил я, как привезли утопленника в село: синий, надутый, страшный и воняет. Подумал, вот пока меня найдут, что ракам на корм пойду? Обидно мне стало и решил я лучше повеситься.

- Лучше, - фыркнул я. Вроде бы Прохор Матвеевич о серьезном говорил, о трагедии, но умел он все повернуть так, что не страшно становилось, да и живой он был, вон папиросой смолит, в окошко смотрит, значит то ли веревка оборвалась, то ли передумал.

- Да, совсем уж собрался, но приснился мне сон. Ты, Петька, обращал внимание, как часто нашу жизнь сны меняют? Знаю, многие не понимают, где мы живем на самом деле, да и живем ли вообще. Ну, ладно, это разговори долгий, это потом, если успеем. Приснилось мне, что я вешаюсь. Все как надо, веревку намылил, оделся в чистое, побрился, табуретку пододвинул, вот прямо здесь, в хате. И вроде бы смотрю я на себя со стороны, так часто в снах бывает. Вешаюсь, значит. Батюшки, какой стыд и срам, - он засмеялся, поперхнулся дымом и закашлялся.

- Какой срам?

- Ну, как бы так покультурнее сказать... Вишу я, значит, а штаны мокрые.

- Почему мокрые?

- Потому как, Петька, с мертвого все течет, все, что накопилось в кишках. И представил я, что когда меня найдут, так и скажут: как жил, так и помер, обгадившись.

Мурка заскочила дядьке на колени и стала тереться о его лицо, заглядывать в глаза, словно успокаивая.

- И тогда я решил просто сбежать. Отец, конечно, просил за кузницей приглядывать и могила его здесь, но я подумал, смогу иногда приезжать. Совсем уж собрался, решил только некоторые вещи с собой взять, чтобы налегке удрать... Да... Совсем уж собрался и в окошко зачем-то выглянул... Глазам своим не поверил. Ты и сам ее видел, она же настоящая, так и хочется ее к рукомойнику подвести и грязь с лица стереть, потом накормить, прикрикнуть строго, чтобы волосы как следует причесала, по голове погладить, утешить... Что я тебе говорю, сам ее видел. А я тогда решил что все-таки помер и Ривка мне мерещится. Идет себе по улице, как ни в чем не бывало, а за ней черный котенок семенит. Махонький, пушистый, забавный, торопится, а Ривка еще и дразнится: то отбежит подальше и кошак заволнуется, пасть открывает, орет, то травинку сорвет и играться с ним начнет. В общем картина спокойная и привычная: девочка играет с котенком. Я глаза протер, не поверил сам себе. Видишь шрам на пальце? Это я ножом полоснул, проверял себя, больно ли будет. Больно и кровь хлестать начала, пока за тряпкой бегал, смотрю, а Ривка уже за столом сидит, а котенок у нее на коленях. Ох, страшно мне стало. Что там твой обморок! Я завыл от ужаса, по хате забегал и впервые понял тех, кто мне зубы выбивал. Как тут не осерчать и с ума не сойти, когда видишь призрака. Знаешь, мне до сих пор страшно. Она была какая-то зловещая.

Тогда я дядьку не понял. Ривка была призраком, но по характеру оставалась (как мне показалось) все тем же ребенком. Уже позже я осознал: все посланники оттуда несут с собой некий, даже не знаю, как точно выразиться, другой заряд, что ли. Они чужеродны и эту странность многие ощущают, как угрозу. Так Прохор Матвеевич Ривку и почувствовал. Потом привык, она ведь добрая была, искренняя. Я обрадовался, когда узнал, что ей дали второй шанс, а, возможно, он и не второй, это я не узнаю никогда. Ривка сказала дядьке, что черная кошечка будет его талисманом и оберегом, с тех самых пор и жили у Прохора Матвеевича черные Мурки.

- Охранница, чертова, - ругнулся я на кошку и запустил в нее ботинком. Сон мне приснился тревожный. Сначала все было обычно, то есть показывали мне какую-то муру непонятную, то я убегал от кого-то, то я вместо мамы борщ варил, в общем, та самая муть, которую забываешь мгновенно после пробуждения. А потом в моем сне появилась стена. Странная, не из кирпича, из серой хмари, туманная. В ней проскакивали искры и молнии и слышались какие-то вопли. Я почему-то знал, что подойти поближе можно, а вот лезть в этот непонятный туман не стоит. Не знаю, сколько я стоял и смотрел на эту перегородку (точное слово, оно мне потом уже на ум пришло) и уже думал, что сон мне снится очень нудный, как из ниоткуда появился Прохор Матвеевич и неторопливо пошел к стене.

- Эх, дядька Прохор! - крикнул я неожиданно для самого себя, я ведь никогда его так не называл, - эй!

Он то ли не услышал, то ли сделал вид и просто шел себе к этой странной перегородке. Я попытался догнать его, но тут в силу вступил закон сна, в котором, сколько не трепыхайся, как не торопись, все равно не убежишь от темной тени или тому подобного страха. Я испугался, что дядьку эта стена поглотит и случится нечто ужасное.

- Стой! Прошка! Стой! - крикнул я ему, снова удивившись своим словам, так дядьку называла противная бабка Нюра. Не успел я о ней вспомнить, как она тут же появилась из этой туманной стенки: махала руками, подпрыгивала от нетерпения и что-то кричала. Прохор Матвеевич, увидев бывшую соседку, заторопился, а я наконец смог сделать один крохотный шаг, потом еще один, потом шаг побольше и случилось чудо: я побежал. Расстояние между мной и дядькой быстро сокращалось и вот когда я уже почти схватил его за руку, меня разбудила кошка.

- Что ж ты за тварина такая! - я рассердился и сам не мог понять почему. Подумаешь, во сне дядьку за руку не удержал. Сны - это только сны. Я повторял эту фразу, как молитву и почему-то боялся пошевелиться.

- Самый темный час - перед рассветом, - вспомнил я мамины слова и мне стало так страшно, что я зажмурился и укрылся одеялом с головой, как ребенок, который прячется за занавеской, думая, что это надежное убежище защитит его от родительского гнева за разбитую тарелку. Сколько я так пролежал? Не знаю, наверное недолго, я начал задыхаться от духоты и тихонько вылез из своего кокона. Ночь ушла, но и день еще не совсем начался, и окна были такими же серыми и мутными, как и странная стена в моем сне. Я лежал и прислушивался. Было слишком тихо. Прохор Матвеевич не вздыхал во сне и не храпел, часы почему-то остановились, а петухам - вестникам зари словно кто-то залепил глотки.

- Дядя? - позвал я, - вы спите?

Он мне не ответил.
Продолжение следует