Я люблю тебя

 — …раздалось в пустой квартире. Лена проснулась, но не стала открывать глаза. Вытянула руку, пошарила по простыне. Пусто. И холодно. Вот уже неделю как пусто и холодно. Рядом. Вокруг. Внутри. Не открывая глаза, девушка протянула руку к тумбочке, вытряхнула из таблетницы овальное зернышко успокоительного и проглотила, не запивая.
Часы показывали четыре утра, но спать больше не хотелось. На автопилоте она прошла на кухню — если так можно назвать этот полутораметровый закуток — ткнула в кнопку чайника, отправилась в ванную. Рука машинально отыскала розовую зубную щетку; синяя же засохла, топорща белесые, в остатках пасты волоски. Дверь в ванную была по привычке заперта, хотя запираться теперь было не от кого. Зато сидение унитаза, обитое плюшем, было опущено, издевательски-белое, овальное. Такое же овальное, как последняя фотография Володи.
***
Он не доверял подаренному им же перцовому баллончику — всегда дожидался ее после работы на Ярославском вокзале, чтобы уже вместе доехать домой на электричке. Так было и в тот раз.
— Фу! Ты что, заказал с луком? — скривилась Лена, принимая поцелуй в холодную с мороза щеку.
— Слушай, ну без лука невкусно! Погоди… Я вот…
Покопавшись в портфеле, он достал изрядно остывшую, упакованную в пакет шаурму, протянул Лене. Уже в электричке «Москва-Фрязево» она вгрызлась в слегка влажное тесто, начиненное потекшими овощами и пережаренным мясом.
— Слушай, не бери у него больше. Совсем халтурить стал. Это же не шаурма, а какое-то кашло…
— Мне нормально. Не нравится — давай доем! — Володя шутливо подался вперёд. Лена же со смехом рыкнула и, отстраняясь, отвела руку с шаурмой в сторону; та ткнулась во что-то мягкое, шуршащее; послышалось недовольное:

— Э, мля! Слышь, овца, ты граблями аккуратней маши!
Не раз этот развязный хриплый оклик приснится ей в кошмарах. Но тогда она лишь прыснула, увидев белое пятно от соуса на причинном месте чьих-то спортивных штанов.
— Извините! — пискнула она, едва сдерживая смех.
— Лех, ты идешь? — раздалось из прохода.
— Да какой нахер, ты гля, че эта манда криворукая натворила!
— Ты кого мандой назвал? — ответ прозвучал совсем рядом, над самым ухом. Широкий, угрожающий Володя уже поднимался: одного его вида обычно хватало, чтобы отвадить любых уличных приставал. Но эти почему-то разбегаться не торопился. Лена оглянулась по сторонам — как назло, вагон был почти пуст. Лишь свисали с дальней скамейки ноги какого-то бомжа, и тощий студентик, вжав голову в плечи, всё глубже закапывался в свою книжку.
— Володя, не надо! — шикнула Лена, но тот не послушал и стряхнул ее птичью хватку с запястья. Что гопник с пятном на штанах – тощий и кривозубый, что его товарищ, приземистый и круглый как мячик, никак не тянули на достойных противников для гиганта-Володи, с детства занимающегося тхэквондо и джиу-джитсу, и к тому же жмущего сотню от груди. Сейчас он сделает шаг в сторону этих шакалов, и они дрогнут, испарятся.
— Слышь, а ты че впрягся? Твоя баба?
— Ну моя, и что? Какие-то вопросы? — Володя сделал шаг в проход, тесня гопников к стене. Голова опущена, подбородок закрывает шею, руки на уровне корпуса. Лена видела это раньше, когда на одном из корпоративов к ней начал приставать бывший начальник. Уже несколько секунд спустя здоровый мужик лежал на полу с вывернутой за спиной рукой и просил у Лены прощения. Наверняка так будет и сейчас. Но почему тогда по затылку веет тревожным потусторонним холодком? Или, может, это лишь морозный ветер залетел в заклинившее окно?
— Тогда тебе за ее грабли и отвечать! — набычился «испачканный», тыкаясь прыщавым лбом едва ли не в подбородок Володи. Тот не стал дожидаться более удобной возможности — приобнял гопника за шею сзади, точно собирался поцеловать, и с силой ударил лбом прямо в лицо.

Кровь брызнула из разбитого носа; «испачканный» неловко ссыпался на пол электрички, прижимая руки к лицу. Второй — коренастый, почти круглый — возопил:
— Мужик, ты че, охерел?
Кулак, летевший в скулу, Володя поймал на полпути, сменил его направление, схватил нападавшего поперек запястья и увел в простейшую «кимуру». Этот прием умела выполнять даже Лена — Володя в свое время настоял на том, что она должна уметь за себя постоять. Немудреный и эффективный, он укладывал на пол и вертлявых «боксеров», и тяжеловесных боровов — рука одинаково больно покидает плечевой сустав и у тех, и у других. Лена уже ждала, что сейчас гопник повалится прямо на грязный пол электрички — Володя обычно не разжимал хватки, пока противник не ляжет плашмя — но тот завозился, роясь в карманах спортивной куртки. Раздался щелчок, после чего коренастый, корчась от боли, принялся по-младенчески колотить Володю куда-то в район бедра маленьким кулачком.
Свой истошный визг Лена услышала раньше, чем осознала происходящее. Коренастый вывернулся — рука его висела петлей, а Володя медленно отступал в сторону и щупал свой правый карман, точно проверяя, взял ли с собой мобильник. И каждый раз его кисть становилась все более красной и блестящей, будто он окунал её в банку с клубничным вареньем. Раздалось чмоканье, и клубничное варенье вырвалось наружу неостановимым потоком. Коренастый вытер выкидуху, спрятал в карман, а затем помог подняться «испачканному»; дико вращая глазами, гопники выскочили в тамбур. Хлопнула дверь, отделяющая вагоны друг от друга.
— Лена, мне… — Володя не договорил, присел с тяжелым вздохом на сиденье, продолжая изумленно рассматривать свою окровавленную конечность; под лавкой уже собиралась темная лужа.
Лишь теперь девушка очнулась от страшного зрелища. Она вскочила и побежала к кнопке связи с машинистом, крича на ходу:
— Помогите! Кто-нибудь! Помогите!
Единственный пассажир — студент с книгой — активно делал вид, что дремлет и совершенно не замечает происходящего. Сонно ворчал бомж, переворачиваясь на другой бок. Вместо желтой панели связи с машинистом к стене лип оплавленный кусок пластика.
— Помогите!..
***
«Доброе утро, милый. Я люблю тебя», —она набила сообщение и ткнула в кнопку «Отправить». На сообщение никто не ответил. Разумеется. Володин телефон остался лежать на полке над телевизором — там, куда она его положила после похорон. Можно было, конечно, вытащить симку, продать или просто закинуть мобильник в дальний ящик и оставить разряжаться, но… Сейчас, трясясь в забитом под завязку тамбуре электрички, в окружении чужих шарфов и меховых воротников, щекочущих нос, было так легко представить, что Володя сейчас еще спит, разметавшись по кровати. Его будильник стоит на десять утра — на работе ждут ко второй смене — и вечером он вновь встретит Лену на Ярославском с этой вонючей шаурмой, потом они вместе поедут домой и все будет, как раньше… Эта маленькая глупая фантазия позволяла Лене спокойно отработать смену и, выйдя из офиса, не нырнуть под электричку — эта смешная зыбкая вера в то, что ее самый родной, единственный мужчина все еще жив. А дома… Дома нужно было выпить две таблетки снотворного и лечь спать в надежде, что «время все вылечит», как сказал ритуальный агент, прокатывая её карточку в щели терминала.
Стоило выйти на платформу, как мороз, сдерживаемый до этого теплым дыханием вагона, вцепился в щеки, принялся кусать и щипать, выдавливая из Лены холодные бесчувственные слезы. Ветер швырял снег в лицо, залепляя нос, рот, глаза — точно стремился похоронить Лену заживо. Та отплевывалась, размазывая слезы и талую воду по лицу, нырнула под крышу перехода, проморгалась, разлепила заиндевевшие ресницы и увидела перед собой…
— Володя! — выдохнула она сипло, после чего закричала: — Володя! Стой!
Но высокая фигура в белом сноубордическом пуховике и растрепанной ушанке, кажется, не собиралась останавливаться.
— Володя! Стой! Подожди!
Как специально, тут же перед Леной выстроились какие-то бабки, изучающие билеты. Одну она едва не сбила с ног, и та немедленно разразилась проклятием:
— Да чтоб тебя черти побрали!
Не обращая внимания на возмущенные оклики, Лена пробивалась сквозь толпу как атомный ледокол. За внешней хрупкостью обнаружилась настоящая машина, способная отодвигать локтями и крепких работяг, и гигантских торговок с их клетчатыми баулами.
— Смотри, куда прешь, овца! — слышалось повсюду.
— Извините! — отвечала она на ходу, набирала воздух в грудь и вновь звала удаляющийся белый силуэт: — Володя!
— Да чего тебе? — возмущенно спросил какой-то мужик, видимо, тёзка.
— Извините, я не вам! — бросила Лена машинально. — Володя, подожди!
И тот действительно подождал. Остановился у турникета, копаясь в кошельке, даря ей те необходимые секунды, за которые она преодолела оставшееся расстояние. Лена вцепилась в его локоть почти как в тот вечер, и он повернулся…
— Уйди, не подаю! — рыкнул из-под Володиной шапки на нее какой-то чужой мужчина. Найдя, наконец, свой билет, он прислонил его к турникету и пропал в мельтешении стеклянных дверей, а Лена, сотрясаясь от рыданий, медленно осела по стене.
***
Из-за инцидента в переходе на работу Лена опоздала. Обычно строгая к опоздавшим, Ирина Максимовна взглянула на нее из-под густо накрашенных ресниц, и лишь раздосадованно бросила:
— Давай быстрее в раздевалку. И приведи лицо в порядок, у нас здесь не похоронное бюро…
Действительно, ритуальное агентство, в которое обращалась Лена, находилось через улицу — туда она бегала договариваться о похоронах в свои обеденные перерывы. А раньше они с Володей использовали это время, чтобы встретиться в скверике неподалеку и перекусить вместе.

— Телефон в шкафчик! — бросила начальница через плечо. — Лицо попроще, улыбаемся пошире! Мне нужны аниматоры, а не плакальщицы!
Через несколько минут Лена вошла в игровую комнату детского кафе с застывшей, напрочь искусственной улыбкой на лице. Глаза ее стеклянно поблескивали, вглядываясь куда-то внутрь черепной коробки.
***
Преображенское кладбище встретило Лену глазурью наледи и промозглым ветром, но даже здесь было уютнее, чем там, в мире живых, где не осталось ни одного дорогого ей человека. И она, и Володя были приютские. Володю до десяти лет воспитывала бабушка, а когда та умерла, мальчик загремел в интернат. Лена своих родителей не знала вовсе — кто-то из нянечек за спиной называл ее отказницей. В целом мире не было у них никого ближе друг друга. Теперь, когда реальность раскололась надвое, когда из ее, Лениной, души смерть выгрызла половину и спрятала под землю, лишь в этой обители мертвых она чувствовала, что совсем рядом, под двухметровой толщей промерзшей почвы, лежит единственный дорогой ей человек, ее половинка. Так близко и одновременно бесконечно далеко.
Земля над могилой еще не осела, поэтому над занесенным снегом холмиком вздымался деревянный крест. В ритуальном агентстве его назвали временным, будто и сама могила была здесь ненадолго, пока Володя не наберется сил и не восстанет. Отряхнется, выплюнет зашитую в рот вату, расправит плечи, обнимет Лену, и все у них снова будет хорошо.
— Ну привет! Как твой день? — обратилась она к фотографии в рамке, поставила ее на край скамейки.
Володя не любил фотографироваться — этот снимок был сделан еще летом. Легкая полуухмылка, белая футболка с эмблемой спортивного клуба, напряженный специально для фото бицепс, перечёркнутый черной полоской. Если расфокусировать взгляд, можно было на секунду представить, что эта траурная лента — лишь лямка рюкзака. Будто фотограф застал Володю в момент, когда он стягивал ее с плеча, собираясь достать свой неизменный шейкер с протеиновой смесью. Но на этот раз шейкер достала Лена, поставила рядом с сумкой, взболтала, чтобы молоко получше перемешалось с осевшим на дне белым порошком — тот отдавал на вкус яичным белком. Себе она приготовила металлический термос с чаем, открыла контейнер с бутербродами, разделила — два, с колбасой и сыром, отложила на салфетку.
— Ешь давай, на работу скоро.
Разумеется, интереса к еде не продемонстрировал никто, кроме, разве что, растрепанной кладбищенской вороны на ограде, что хитро косилась на бутерброды блестящими глазками.
— А у меня, представляешь… Сегодня пацану нос разбила, — рассказывала Лена, старательно пережевывая затвердевшую на морозе сырокопченую колбасу. — Играли в «съедобное-несъедобное», и кто-то на слове «навоз» так психанул, что пнул мячик ногой. И прямо в носопырку этому… белобрысому. Кровищи было! И Максимовна беленилась. По ходу опять штрафанет на премию…
Володя не отвечал, лишь понимающе улыбался с фотографии: мол, детка, это все мелочи. 
— А эта Наташка, представляешь, сразу такая: «Ой, Леночка, что же ты так, не уследила, как мы теперь…» Как будто сама там не стояла. Манда криворукая… 
Слова отдались эхом в голове, обросли какой-то колючей морозной плесенью, стали хриплыми, гнусавыми, дополнились стуком колес и шумом электрички.
«Манда криворукая!»
Термос полетел наземь, следом отправились и недоеденные бутерброды; выплеснулся протеиновый коктейль, превращая еду в омерзительное месиво. Ворона взволнованно каркнула и улетела прочь.
— Почему? Почему? — выла Лена, некрасиво кривя рот. Горячие слезы скатывались с глаз и остывали на губах горькими каплями. — Почему-почему-почему?
Лена пнула крест, сбивая с перекладин снежные шапки.
— Вернись, слышишь? Хватит лежать! Вставай! Вернись ко мне, сволочь! Вернись! Я же не могу без тебя! Вернись, тварь такая! Вернись-вернись-вернись!
Когда Лена пришла в себя, крест уже был переломлен надвое. Нос сапога ощетинился воткнувшимися в него щепками. Табличка упала в снег, надписью вниз, и это странным образом успокоило девушку — ведь так можно было хоть ненадолго поверить, что на сыром куске фанеры написано другое имя, незнакомого ей человека. Отзвуки совести кольнули сердце.
— Что же я натворила…
Без сил, пачкая джинсы кладбищенской землей, девушка опустилась на землю и принялась очищать табличку, когда за спиной раздался голос:
— Дочка, не убивайся так, не надо…
Лена горько усмехнулась — злая ирония ее жизни состояла в том, что «дочкой» ее называли только совершенно посторонние люди. Обернувшись для резкого ответа, девушка ненадолго замялась — вместо типичной бабки-кликуши, что повсюду лезут со своими советами, за оградкой она увидела солидную крупную женщину лет сорока. Черная соболиная шуба едва ли не волочилась по земле, поблескивали многочисленные перстни, надетые прямо на перчатки, а лицо пряталось под весьма мрачным многослойным макияжем. Образ довершала антрацитовая шляпа с гигантскими, шире плеч, полями. От неожиданности Лена прыснула, надув носом пузырь. Тот лопнул, слизью осев на губе, и незнакомка тут же протянула бумажный платочек — почему-то кроваво-багрового цвета.
— Спасибо, — поблагодарила Лена, поднимаясь с земли и отряхиваясь; незнакомка тем временем цепко оглядывала девушку, точно ощупывая большими темными глазами в обрамлении неестественно-длинных нарощенных ресниц. Наконец, она спросила:
— Муж?
— Жених, — насупившись, ответила Лена. От этого нарочитого, чужеродного сочувствия ее начинало подташнивать. Но в голосе странной тетки чувствовалось нечто другое — холодный, расчетливый интерес. Взгляд ее, как муха по стеклу, оценивающе ползал по табличке, оградке и сломанному кресту.
— Одиннадцать дней, да? Любила его сильно?
Теперь эта женщина начинала вызывать у Лены раздражение. Кто она такая? Зачем она ее допрашивает? Что ей нужно? И лишь, когда Лена заметила странное, будто бы сплетенное из знаков Зодиака ожерелье с пентаклем по центру, все встало на свои места.
— Нужно, наверное, обладать охеренно редким даром, чтобы суметь прочесть даты на табличке, да? — с вызовом бросила Лена.
— Нет. Но нужно обладать даром, чтобы прочесть твою скорбь! — невозмутимо ответила ясновидящая.
— Да пошла ты… — Лена уже собирала в сумку термос и контейнеры, когда унизанная перстнями рука сунула ей в руки безвкусно оформленную визитку — черную, с золотыми вензелями, гласившими: «Анетта Гюнеш, медиум, некромант, ясновидящая». Гнев девушки вдруг воспылал столь ярко, что даже затмил тоску по Володе.
— Если ты захочешь услышать его снова…
— Да ты охерела, тварь размалеванная? — задыхаясь от ярости, Лена приблизилась к ясновидящей. — Ты сюда, значит, охотиться ходишь? Новых клиентов, сука… На чужом горе наживаешься?
— Знаете, вы пока не готовы… — пролепетала медиум, отступая на шаг. Хоть та и была выше Лены на голову, но, глядя на воинственный оскал и крепко сжатые кулачки девушки, она сочла за лучшее ретироваться. — Если передумаете…
— Пошла нахер, тварь! Нахер! Пошла! Сука! Тварь! — вслед убегавшей женщине летели комья земли и тяжелые ледышки, но ни один не достиг цели — та оказалась на редкость проворной. — Сука мерзкая, манда!
Когда тень ясновидящей скрылась за бесконечными рядами надгробий и оград, Лена посмотрела, наконец, на свои руки — маникюр был безвозвратно испорчен. Между пальцами так и осталась торчать визитка, теперь измятая и грязная. Девушка было швырнула ее под ноги, но огляделась, будто вспоминая, где находится, совестливо подобрала ненавистную бумажку и засунула в карман. Пора было возвращаться на работу.
***
Наконец-то рабочая смена закончилась. Чужих, нелюбимых спиногрызов разобрали родители, а Лена осталась — одного из «маленьких посетителей», как их называла Ирина Максимовна, стошнило прямо в кадушку с комнатной пихтой. Теперь Лене приходилось вычерпывать склизкую от желудочного сока и полупереваренной пиццы почву и засыпать новую. Благо, маникюр уже можно было не беречь.
Когда Лена добралась до своего шкафчика, она уже едва переставляла ноги. От успокоительных слегка мутило, а в глазах двоилось от усталости из-за того, что она набрала смен, чтобы расплатиться с похоронной конторой. В подсознании неустанно звенел чей-то противный голосок, который Лена старательно игнорировала, но в глубине души знала, что тот прав — теперь, когда Володи не стало, ей каждый день придется работать в две смены, чтобы оплачивать аренду.
Достав из шкафчика телефон и увидев зеленую полоску уведомления, Лена даже не сразу проверила, кто ей написал — наверняка, какой-нибудь спам или очередные распоряжения от начальницы. Больше было некому. Ее главный, ее единственный собеседник теперь лежал на глубине двух с лишним метров, а его мобильник — на полке над телевизором. И все же…
«Я тоже тебя люблю», —текст на бежевом фоне мессенджера чернел, стекал и расплывался перед глазами. Очередная капля упала на дисплей. Из-за слез Лена не видела ни дешевенького смартфона, ни собственных рук, держащих его, но ей достаточно было увидеть главное — имя отправителя. В верхней части экрана буквы складывались в слово «Любимый».
***
В подъезд девушка ворвалась, едва не сбив с ног соседа, тощего подростка лет четырнадцати с лицом, похожим на луну — бледным, круглым и изрытым кратерами. Тот выпучил белесые глазки, выдавил вялое «здрасьте» и шмыгнул прочь.
Лена вызвала лифт, едва ли не пританцовывая от нетерпения. Если бы тот не оказался на первом этаже — побежала бы наверх пешком. Двери со скрипом открылись, и дно лифтовой кабины тут же слегка просело, точно на него кто-то наступил.
«Володенька», — подумалось тут же. Он всегда первым заходил в лифт и придерживал для нее дверь; и даже обитый поролоном деревянный ящик не помешал ему исполнить свой джентельменский долг.
— Спасибо, — прошептала Лена, нажимая кнопку своего шестого этажа.
Едва двери лифта разъехались, девушка рванулась ко входу в квартиру, дернула ручку. Ну да, как же… Открывать ей никто не спешил. Рассудком она понимала, что встречать ее некому, но подсознание уже выстроило свою квартиру мира. Зарывшись в сумку, Лена принялась искать ключи. Мобильник, контейнер из-под бутербродов, визитка ясновидящей — надо выкинуть, шейкер, косметичка, все не то. 
— Да где же?..
— Леночка! — раздалось вдруг из-за спины, и девушка едва не подпрыгнула от неожиданности. Оказывается, пока она ковырялась с ключами, у соседей открылась дверь, и из тонкой щели выглянула полноватая тетка с круглым, землистого цвета, лицом. — А я как раз тебя ждала!
— Да? Зачем?
— Так ты же, растеряша, дверь не закрыла, и ключи внутри оставила. Спасибо, сын заметил, — причитала соседка, — все нараспашку, заходи, кто хочет, бери, что хочешь…
— Спасибо. Можно мне ключи, пожалуйста? — нетерпеливо прервала Лена.
— Сейчас-сейчас, тут они у меня, — принялась копаться в прихожей соседка. — Куда они… Лешка что ль переложил? Лешка? Ты дома? Тьфу, дура старая, совсем слепая стала! Вот же…— и вынырнула в подъезд со связкой в руке.
На толстых бледных пальцах болтался брелок в виде балерины — подарок Володи. Лену передернуло от странной брезгливой ревности, и она вырвала у соседки связку ключей слишком резко. Та испуганно отдернула руку, отступила.
— Извините, — вымученно извинилась Лена, — нервы.
— Знаешь, Леночка, —сказала соседка, поджав губы, — ты прости, что я так бесцеремонно… Нехорошо ты выглядишь — глаза вспухшие, взгляд стеклянный, сама какая-то потерянная… Может, доктору покажешься? Это я тебе как медработник советую.
— Сына от псориаза сначала вылечите, — нахамила Лена, надеясь, что соседка отстанет. Та действительно сплюнула на кафель подъезда и скрылась за дверью.
Не с первого раза Лена попала ключом в скважину. Когда же, наконец, щелкнул замок, она распахнула дверь так, словно желала снести ее с петель. Ручка двери ткнулась в зеркальный шкаф, раздался звон. Зеркало девушка, конечно же, не завешивала — это бы означало совершить еще один шаг к принятию…
— Володя?
Дома, разумеется, никого не было. Темная квартира встретила ее насмешливой пустотой. Девушка, поникнув, захлопнула дверь и бросила ключи на стол, когда взгляд ее застыл на крышке ноутбука. Ноутбук Лена не открывала вот уже несколько дней — было не до того – поэтому от вида явственных отпечатков на тонком слое пыли ее бросило в холодный пот. Разумеется, сознание тут же намекнуло — наверняка соседка или ее бледная немочь-сынок залезли полюбопытствовать, покопаться в грязном белье. Но стоило Лене откинуть крышку, как голос разума умолк, уступив место слабому огоньку надежды. Дисплей расцвел ровной белой подсветкой, выходя из спящего режима, и на экране, точно на плёнке «полароида», проявилось их с Володей фото. Вот он, цветной, улыбающийся, живой, с очередным, на этот раз синим поясом по тхэкводно, а рядом беззаботная счастливая Лена — виснет на своем богатыре, защищенная и уверенная в завтрашнем дне…
Девушка с трудом подавила всхлип… Неужели?
— Ты здесь? — спросила она в пространство, и замерла, ожидая ответа; вслушиваясь, она даже перестала дышать. Можно было слышать, как нудит телевизор за стенкой, как шелестит чей-то бачок унитаза сверху, как гудят и скрежещут двери лифта двумя этажами ниже; с улицы доносились пьяные крики и лай собаки… Но больше ничего.
— Дура! — обругала она себя. Чего она ждала? Что Володя выпрыгнет из огромного шкафа в углу комнаты или из-за занавески, заорет: “Что, повелась, да, повелась?” и все будет как прежде?
Ужинать не хотелось. Лена долго отмокала в душе, то и дело отключая воду и прислушиваясь к происходящему в квартире. Ничего. Обычный шумовой фон многоквартирного дома. Как нарочно, в туалет захотелось только после душа. Девушка зашла в маленькую, меньше шкафа, комнатушку и уселась было на унитаз, как вдруг вскочила, тихонько взвизгнув от неожиданного холодка, лизнувшего ягодицы. Обернувшись, она застыла в изумлении — обитый белым уютным плюшем стульчак был поднят. Нерешительно протянув руку, она осторожно опустила его, потом вновь подняла. Повторила еще раз. Нет. Никак он не мог подняться сам по себе. Может, она зацепила его утром, когда надевала обратно джинсы? Из-за убойных доз грандаксина, на котором Лена сидела вот уже вторую неделю, реальность то и дело искажалась; мысли и воспоминания посещали ее разум, когда им вздумается, подобно нерадивым ученикам. Сначала оставила дверь с ключами открытой, теперь вот стульчак… “Хорошо хоть голову не забыла”, — усмехнулась она. Пора было ложиться спать, чтобы поскорее закончить очередной пустой день.
Лена залезла пальцами в таблетницу, забросила в рот два белых овала и проглотила, не запивая. Один, разумеется, встал поперек горла, прилип к пищеводу; девушка шумно втянула воздух — застрял. Лена добежала до раковины, налила холодной до зубного скрежета, пахнущей трубами воды, влила в себя стакан и закашлялась. Таблетка вылетела на дно раковины и заскользила, покрытая слоем слюны. Она казалась намного больше обычного, точно с каждым приемом драже вырастали в размере… Или уменьшалась сама Лена. Она представила глупую картинку — как пытается запихнуть себе в рот гигантскую, размером с дыню “торпедо” таблетку грандаксина – и горько усмехнулась. Был соблазн вновь проглотить таблетку, что осталась на дне раковины — препарат не из дешевых, а после похорон у нее осталось немало долгов; но Лена все же протолкнула осклизлую пилюлю в раковину, а сама вынула из таблетницы новую.
Спала Лена без сновидений, не в последнюю очередь благодаря препаратам. Отчасти она жалела об этом, ведь, кто знает, может быть, хотя бы во сне к ней придет Володя… С другой стороны, а захочет ли она после такого просыпаться?
Лена проснулась, однако, от того, что громко скрипнула одна из створок дивана — та, что ближе к стене. Володина. Она четко слышала этот звук, могла определить его местонахождение, почти ощутила, как на секунду промялся матрас; и оттого на ее шее встали дыбом мелкие волоски, в процессе эволюции ставшие рудиментом. Они больше не греют и не защищают, выполняя одну-единственную сомнительную функцию — реагируют на опасность.
— К-кто здесь? — спросила заспанная Лена, оглядывая комнату. Часы показывали четыре утра, и в маленькой студии на шестом этаже царила идеальная, беспросветная тьма, в которой угрожающе поблескивали красные цифры электронных часов. И в этой тьме, Лена была уверена, находился кто-то… Или что-то. — Кто здесь? Я полицию вызову! Эй!
Она не рассчитывала получить ответ. Если в квартиру забрался грабитель — он, скорее, огреет ее чем-то тяжелым по голове, а после разочарованно уйдет, поняв, что брать здесь нечего. Если же это нечто иное, то… Чего от него ждать, Лена не знала. Единственное, что она знала наверняка — что ее сердце скоро пробьется в своем безумном танце до самой глотки и выпрыгнет изо рта прямо на одеяло, пачкая его кровью.
— Кто в-вы? — просипела она из последних сил, ощущая себя на грани обморока. Внимательно наблюдая за клубящимися тенями и колышущимися от неведомого сквозняка занавесками, она не знала, хочет ли слышать ответ. Но ответ, наконец, раздался:
— Я люблю тебя, — на грани слышимости прошелестела тьма; точно изгнанная из Тартара тень, лишенная легких и права вдыхать воздух, лишь смыкает губы, изо всех сил стараясь воспроизвести хотя бы согласные “лбл тб”.
Слезы брызнули из глаз Лены, дыхание сбилось; сердце упало вниз, к желудку. Холодное, мертвое и тяжелое, оно сдавило кишечник, пригвоздив девушку к матрасу. В нос Лены проникал сильный, почти навязчивый “древесно-цитрусовый аромат с легкими пряными нотками”. Именно так его описала продавец-консультант в “Рив Гоше”, когда Лена подбирала Володе подарок на Новый Год. Тот в первый же день облился им так, что находиться рядом было почти невозможно. Всё – оливье, шампанское, мясо по-французски и даже селедка под шубой – отдавало навязчивым Donna Karan New York Men. Так Володя хотел показать, насколько ему понравился подарок. И даже в тот день, когда эти тамбурные шакалы отобрали у Лены возлюбленного, в воздухе витал въедливый, как освежитель воздуха, запах этих духов. 
Дрожащие губы сами собой произнесли:
— Я тоже люблю тебя…
***
На работу Лена собиралась в спешке — после ночного происшествия ее вырубило еще почти на три часа, и теперь она опаздывала. Выбежав за дверь, она привычно бросила за спину: “Закрой за мной” и сиганула в лифт. Мощный шлейф DKNY Men встретил ее и здесь. Лишь в электричке девушка, отбивая ежедневное: “Доброе утро. Я люблю тебя”, вспомнила, что оставила дверь незапертой. Но возвращаться было уже поздно — Ирина Максимовна строго относилась к опозданиям — а даже, если в квартиру вдруг заберется чужой, брать там все равно было нечего.
День прошел как в тумане. В голове все крутился этот странный ночной эпизод, который теперь казался то ли сном, то ли болезненным бредом. “Кажется, я схожу с ума”, — произнесла она, прислушиваясь к себе. Удивленно пожала плечами — ничего. Похоже, такая перспектива совсем не пугала Лена. Все, что ее могло напугать уже случилось.
Обед с Володей снова не задался. Сначала пьяные мужики у соседней могилы долго обсуждали, “кто теперь за Афоню лямку тянуть будет”, потом пришли какие-то бабки и принялись квохтать и причитать над сломанным Володиным крестом и “ой, молодая такая, чего убиваисси?”. Пришлось уйти. Вдобавок, меж надгробиями Лене то и дело мерещилась тень давешней ясновидящей. “Следит она за мной что ли?” — думала девушка, шныряя меж оградками и пытаясь поймать шарлатанку в шляпе, чтобы плюнуть ей в лицо и высказать все, что она думает о тварях, наживающихся на чужом горе. Но то ли медиум так ловко ускользала от Лениного взора, то ли… она и правда сходила с ума.
Может быть, из-за этого допущения, этой готовности воспринимать все увиденное и услышанное как каприз больного, измученного кортизолом и грандаксином мозга, она и не удивилась, когда в конце рабочего дня достала телефон из шкафчика и прочла такое родное и такое невозможное: “Я тоже тебя люблю”.
В подъезд Лена влетела на всех парах. Дернула ручку двери, толкнула — заперто.
“Неужели…”
Дрожащими руками она еле всунула ключ в скважину, распахнула дверь, и… Нет. Конечно же, Володя не вернулся. Его невидимое присутствие ощущалось во всем — мокрая зубная щетка, поднятый стульчак, запах духов… Только вот его самого нигде не было, и это угнетало едва ли не сильнее.
— Где ты? — рыдая, Лена металась по комнате. Она заглянула в шкаф и под кухонную столешницу, даже сорвала едва колыхнувшиеся занавески. — Покажись! Я знаю, ты здесь! Я чувствую! Слышишь! Покажись мне!
Но Володя не торопился показываться. Дразнился, мелькнув тенью в пузатом экране старенького телевизора, оставленного в пользование арендодателем; шумел неразборчивым бормотанием в трубах, оседал еле ощутимым дыханием на затылке. Отчаявшись, девушка беспокойно пробродила по квартире едва не до двенадцати ночи. Времени не оставалось ни на ужин, ни на то, чтобы подготовить еду на завтра. 

Душ она всегда принимала такой горячий, что той же водой можно было заварить лапшу быстрого приготовления. Ванная быстро наполнилась густым паром, в который Лена вглядывалась до боли в глазах, то ли надеясь, то ли страшась уловить едва заметное движение, призрачный силуэт в тумане. Но призрака Володи нигде не было. Уже стоя перед зеркалом с зубной щеткой, она застыла, позволив пасте стекать на голую грудь. Ментол болезненно щипал левый сосок, разливаясь по коже кусачим морозом, но Лене было не до этого —она изумленно разглядывала проявившуюся на зеркале надпись. Пар, осевший на стекле, очертил выведенную чьим-то пальцем надпись, признание: “Я люблю тебя”. 
Настроение прыгало, предвещая наступление ежемесячной гормональной бури. Лена хотела орать, взывая к миру теней, и докричаться до темных божеств, что цепкими щупальцами удерживают человеческие души, чтобы те выпустили любимого хоть на миг, хоть на секунду, для последнего объятия, последнего “прощай”; но уже в следующее мгновение она готова была облить квартиру святой водой, вызвать хоть священника, хоть экзорциста, хоть медиума, только бы это жуткое мертвящее присутствие, эти неведомые сквозняки навсегда ушли и перестали терзать душу надеждой на то, что Володя еще где-то рядом.
Сквозняки можно было списать на щели в окнах, запертую дверь и открытые фото на ноутбуке — на забывчивость, мокрую зубную щетку — на небрежность, опущенное сиденье унитаза — на случайность, но вот сообщение…
Впервые за эти два дня Лена взяла в руки Володин телефон. Есть только один способ узнать. Блокировки на гаджете не было — Лена и Володя не имели друг от друга секретов. Палец ткнулся в иконку мессенджера, сердце замерло в ожидании ответа…
Да. На утренние приветствия ей действительно отвечали с этого телефона, а, значит, Володя все это время был совсем рядом. Невидимый, неслышимый, он все же пытался заявить о себе, напомнить, не дать почувствовать себя брошенной…
Наверное, стоило что-то делать с этими постоянными слезами. В интернате нянечка любила говорить: “Станешь много плакать — глаза вытекут”. Лицо Лены, будь это так, уже давно обзавелось бы двумя пустыми подсохшими по краям глазницами. Но глаза не вытекали, а слезы всё не заканчивались, струились по щекам, будто где-то там, внутри Лены протекали воды Стикса, выплескивавшиеся на экран смартфона жирными солеными каплями.
Почти до часу ночи Лена листала их переписку. Смешные картинки, дурацкие фотографии, бытовые обсуждения — что купить домой, что приготовить на ужин, кто сходит оплатить коммуналку и прочие глупости. Совместные планы — поехать гулять в Царицино или в Икею за новым постельным бельем. Казавшиеся тогда бессмысленными, а теперь бесконечно ценные разговоры ни о чем — о толчее в метро, о том, какое платье надеть в гости, о том, как какому-то Гарику на тренировке свернули пятку… И, конечно, ежедневные, неизменные в своей формулировке “Я люблю тебя”.

— Я люблю тебя! — произнесла Лена в темноту пустой квартиры. Затем она проглотила две непривычно крупных таблетки, запила на всякий случай водой и закрыла глаза, мучительно вслушиваясь — не ответит ли кто. Не ответили.
Проснулась Лена от того, что чья-то рука нежно гладила ее по волосам. Холодный ужас разлился по всему телу. Густая тьма создавала иллюзию, будто Лена находится на дне океанской впадины, и бледный свет уличного фонаря, что пробивался в щель меж занавесками, казался лучом батискафа.
“Это просто сквозняк, всего лишь сквозняк”, — уговаривала она себя, одновременно боясь и желая поверить; сверху давил тяжелым облаком пряно-цитрусовый дух DKNY Men. Вдруг из темных вод выпросталось холодное щупальце, мазнуло по шейным позвонкам. Девушка еле-еле подавила визг, рвущийся наружу. Прижала страх к полу, как змею; прижала, как Володя прижимал к татами оппонентов, закручивая им руки под немыслимым углом. Она должна быть сильной, чтобы не спугнуть его.
— Володя? — тихо спросила Лена, едва смыкая губы — не прогнать бы сладостное наваждение.
— Я здесь, — прошелестела тьма, и холодная рука, осмелев, переместилась на шею, принялась поглаживать так, как умел только он — её первый и единственный мужчина. Кожа тут же покрылась мурашками, как и всякий раз от его прикосновений.
— Володя… — тяжело выдохнула она, поворачиваясь к нему, но рука удержала её на месте, прижала к постели, сильная, натренированная.
— Не надо… Ты не хочешь меня видеть… таким.
— Каким?
— Мертвым… — произнес он, прежде чем холодный, неподвижный поцелуй коснулся ее шеи.
Лену одновременно трясло от ужаса и возбуждения. Не в силах пошевелиться или повернуться, она принимала эти прикосновения с покорностью, на которую способны лишь болтающиеся в петле висельники и животные на бойне; где-то в глубине сознания Лена понимала, что все происходящее — неправильно, ненормально, невозможно… Но подсознание соблазнительно нашептывало: “Ты ведь сама этого хотела”, а прохладные тонкие пальцы так хорошо знали ее тело, что само отзывалось на ласки, игнорируя вопли рассудка…
Он долго не мог войти, видимо, боялся быть слишком грубым, поэтому Лене пришлось помочь, направить. Там, внизу, он был горячий, пульсирующий, почти как живой.
— Родной, мой родной… Мой мальчик... — шептала Лена в экстазе, не силах сдерживать рыдания, рвущиеся из груди. Что это было — слезы радости, или то противился лишенный голоса разум, пытаясь сообщить ей, что все происходящее ненормально; а, может, осознание того, что с первыми лучами призрак любимого мужчины пропадет, скроется в мире теней, и кто знает, сможет ли он вернуться обратно?
— Ты вернулся? Скажи, что вернулся! — шептала она, но за спиной раздавалось лишь сосредоточенное пыхтение, словно призрак не желал произносить вслух гадкую правду. — Поцелуй меня!
— Нет. Я не могу… Ты не должна меня видеть. Я теперь другой…
— Плевать! Поцелуй меня, пожалуйста… — умоляла Лена так, будто от этого зависела ее жизнь.
Володя замялся, потом наконец выдавил своим шелестящим, еле слышным шепотом:
— Хорошо… Не открывай глаза.
Она кивнула и, вывернув шею, впилась в холодные, неподвижные, будто бы резиновые губы. От Володи сильно пахло зубной пастой и его неизменными духами. Так, касаясь его, слившись с ним самым близким из доступных человеку способов, Лена смогла на краткий миг не поверить, нет, – уверовать – в то, что Володя снова рядом с ней, снова жив, и все будет как раньше. Под сердцем набухло маленьким солнышком теплое чувство; оно нагревалось и разрасталось, стекая куда-то вниз живота, а следом взорвалось, превратившись в пульсирующую оргазменную сверхновую. Прижавшись к ней всем своим горячим телом, Володя выгнулся и застонал, изливаясь внутрь нее настоящим, жарким семенем. Извернувшись, Лена обняла возлюбленного, прильнула к нему, шепча:
— Мой… Только мой… Не отдам…
Припав к мертвому, неподвижному рту, Лена принялась дышать часто-часто, пытаясь отогреть эти холодные тонкие губы, взяла Володю за виски... чтобы почувствовать вместо привычного колючего ежика соломенных волос тонкую, длинную паклю, свисающую с холодного гладкого черепа. Взвизгнув, она дернулась прочь от самозванца; пучок мерзких, будто бы высушенных волос остался в руке. Открыв глаза, она увидела что-то тощее, ущербное, запутавшееся в одеяле. Что-то реальное и осязаемое, что-то, что сейчас было в ней…
Инстинкты взяли управление на себя, и Лена принялась визжать и колотить ногами неведомого ночного визитера, отпихивая его пятками к краю кровати. Тот свалился на пол с физическим, вполне слышимым грохотом. Там, под лучом уличного фонаря-батискафа копошилось создание с тонкими бледными конечностями, будто целиком состоящее из локтей и коленей. Мелькнули торчащие ребра в каких-то язвах, в спутанном гнезде лобковых зарослей качнулись влажно поблескивающие гениталии, а следом из-под одеяла показалось и лицо.
Лысая старческая голова с висячими лохмотьями волос, глубокие морщины, неестественно-кривой, скошенный на сторону рот, будто лишенный челюсти, и надорванные посередине губы. А из-под лысых бровей на Лену двумя мертвыми угольными отверстиями глядела сама непроглядная бездна, та самая, что жадно вбирает в себя души, жизни и воспоминания, не выпуская ничего обратно, подобно черной дыре.

— Я люблю тебя… — скрипуче пробасило существо неровным, ломающимся голосом.
Черные дыры глаз втягивали в себя остатки света, поглощали страх, боль и сознание Лены, замещая их темной пустотой. Вдруг девушка почувствовала невероятную легкость где-то под черепной коробкой, завалилась набок, и тьма поглотила все.
***
Лена проснулась с тяжелой головой — явно от таблеток. На часах было почти двенадцать дня — на работу она безнадежно опоздала. Телефон почему-то был на авиарежиме, но девушка, хоть убей, не могла вспомнить, как выключала связь. Стоило отключить его, как на Лену одно за другим посыпались СМС-сообщения о пропущенных звонках от начальницы. Девушка выругалась — из-за ночной галлюцинации она теперь могла потерять работу. Одеяло, правда, и в самом деле валялось на полу, но настоящий шок ее ждал на простыне.
Даже сейчас, под светом тусклого январского солнца в собственной квартире, Лена почувствовала, как ноги подкашиваются и она оседает на пол — лучше так, чем хотя бы на краешек этого оскверненного ложа. Губы дрожали, глаза бегали по простыне, на которой подсохли следы вчерашнего соития, но хуже всего — рядом с ее подушкой лежала болезненно-реальная, предельно настоящая прядь омерзительной седовато-черной пакли.
Содержимое сумки полетело на стол. Ключи, косметичка, шейкер… Вот оно! Измятая визитка Анетты Ганюш, “медиума, некроманта, ясновидящей”, упала на крышку ноутбука, всю покрытую чужими, не Лениными отпечатками.
После короткого звонка, который Лена даже не запомнила — лишь знала, что произнесла слово “срочно” минимум шесть раз — она выскребла остатки денег, отложенных на похороны Володи, наскоро оделась и, не накрасившись, выбежала из дома. В ее выпотрошенной сумочке из стороны в сторону перекатывался контейнер для бутербродов с выдранной прядью внутри.
Офис экстрасенса находился на территории какой-то промзоны. На проходной Ленины документы долго мусолил пожилой охранник, то и дело созваниваясь с неким Степаном Петровичем. Наконец, ее отправили к неказистому двухэтажному зданию, окруженному целой системой луж, где между дверью с надписью “Кирби” и железным щитком с трафаретным сигилом “ГК” находились распухшие дерматиновые двери в мир неизведанного с позолоченной табличкой, дублирующей содержание визитки.
— Заходи, деточка, заходи, — благостно промурлыкала массивная мадам, в своем старомодном багровом платье похожая на гигантский кусок говядины. Темные глаза в обрамлении коровьих ресниц мазнули по Лене, и голос ясновидящей поскучнел: — А, это ты… Что, приперло?
— Вы правда… можете общаться с мертвыми? — не здороваясь, выпалила Лена, попутно оглядывая помещение. От тошнотворно-приторных благовоний тут же разболелась голова. Стены офиса были украшены аляповатыми масками вперемешку с грамотами и благодарностями. На дубовом столе, который бы сделал честь и Собакевичу, валялись будто бы невзначай разбросанные карты таро; огромный хрустальный шар в позолоченной подставке выполнял роль пресс-папье, прижимая стопку бухгалтерских папок. Пухлые ручки в перстнях нетерпеливо постукивали по лакированному дереву. Здесь, вне кладбища, эта женщина напоминала медиума и некроманта еще меньше, но довериться Лене было больше некому.
— Я много, что могу, девочка… Например, могу проклясть и навести порчу, если кто-то проявит неуважение… — со значением произнесла она, оглядывая искусанные губы и набрякшие мешки под глазами девушки.
— Вы меня прокляли?
— Нет, дитя. Я не настолько жестока… Я же вижу, что в тебе говорит твое горе. Потеря… Она разлагает человека. Уничтожает его, замещает все хорошее черной, злой тоской… Той самой, что выплеснулась на меня. Я видела твою ауру, и не держу на тебя зла. А теперь просто скажи — ты хочешь с ним поговорить?
— Нет, — Лена хлопнула контейнером об стол, да так, что карты разлетелись в стороны, часть свалилась на пол, — Я хочу знать, что это.
Пока Лена рассказывала ситуацию, разумеется, утаивая пикантные детали, Анетт Ганюш долго и внимательно осматривала прядь. Повертела в руках, понюхала и даже, к омерзению девушки, лизнула клочок черных, с проседью, волос. После рассказа медиум долго сидела молча, закатывала глаза и гудела как трансформатор. Наконец, её взгляд вновь обрёл прежнюю телячью осмысленность, и медиум спросила:
— Значит, сильно его любила, да?
— Люблю, — кивнула Лена.
— Знаешь… Во многих культурах строго-настрого запрещается скорбеть по усопшему. В Мексике, в Нигерии, в Индонезии прощание с мертвыми стараются обставить как праздник… Как счастливые проводы в иной мир. Славяне верят, что, если слишком сильно плакать по усопшему, можно “утопить” его слезами, — увлекшись собственной лекцией, ясновидящая принялась накручивать прядь на палец. — Какие-то эзотерики считают, что слезы близких задерживают души в нашем мире, подпитывают их энергией, и они застревают меж жизнью и смертью. Но…
— Что “но”? — поторопила Лена.
— Но я — некромант, девочка. Я касалась той стороны, и знаю, что там. Потусторонний мир – вотчина не покоя, но голода. Там обитают ненасытные, непостижимые для нас сущности, которые только и ждут шанса присосаться к тебе. Энергетические паразиты оттуда — это обломки чужих душ, оставленные астральные тела, пустые треснутые сосуды, что тщатся себя заполнить. Ты же создала для них идеальные условия — подсказала им маску, облик, в котором будешь готова принять их. Твоя скорбь — это врата. Считай, что ты собственноручно вручила одной из этих тварей приглашение и открыла дверь.
Лена сидела, оглушенная потоком бреда, который на нее обрушился. Наверное, нужно было встать, развернуться и уйти, выбросить чертову визитку и удалить номер. Но там, на дне сумки лежал телефон, на дисплее которого светилась зеленая полоска — очередное сообщение от Володи, а ясновидящая прямо сейчас вертела в руках страшное доказательство того, что произошедшее сегодня ночью — предельно реально.
— И что же делать? — спросила она, ожидая, что медиум сейчас предложит совершить серию дорогостоящий ритуалов, провести сеанс экзорцизма, будет резать воздух ножом, жечь неведомые травы, снова мычать, закатывать глаза и всячески изображать кипучую деятельность, но женщина лишь откинулась на широкую спинку кресла, отшвырнула от себя прядь и скрестила руки на груди.
– Нужно, деточка, просто перестать скорбеть.
Лена не верила своим ушам. И за этим она пришла? На исходе этих двух адских недель ее наградой стала великая истина — нужно “просто” перестать скорбеть. Спасательный круг был лишь нарисован на доске у причала. Священный Грааль оказался мятой банкой из-под “Пепси”. Сиянье звезд обернулось блеском фиксы в широкой пасти ясновидящей.
— Всего-то? — с истеричной усмешкой выдохнула Лена.
— Другого способа нет, — развела руками медиум. Звякнули перстни на пальцах, сверкнули фальшивым золотом сплетенные в ожерелье знаки зодиака, разложенные по внушительной белой груди. Коровьи глаза принялись бегать по офису, давая понять, что аудиенция окончена. Не забрав ни контейнер, ни его страшное содержимое, Лена вскочила с места и выбежала из офиса.
***
Темнело рано. Квартира встретила Лену мраком и пустотой. Впрочем, это была не совсем правда. В пустоте кто-то обитал, и теперь она знала это наверняка. Видела, как поменяли положение складки сброшенного на пол одеяла, как сомкнулись еще утром открытые занавески, как улыбается Володя с фотографии на включенном его фальшивой копией ноутбуке. Девушка даже не вздрогнула, когда увидела, что ящик с ее бельем слегка приоткрыт. В воздухе витал тяжелый аромат Володиных духов.
Слез больше не оставалось. Лене категорически не хотелось подкармливать мерзкую голодную тварь даже теми крохами сил, что у нее еще оставались. Собственное нутро казалось ей грязным и использованным, жизнь — сломанной, выброшенной на помойку. Маленькая студия в Одинцово, казавшаяся раньше им двоим раем в шалаше, теперь стала слишком тесной даже для нее одной. Девушка подошла к окну и взглянула вниз — голые кусты, чья-то машина, снег… Слишком низко.
Эта мысль пришла ей в голову еще тогда, в “Скорой”, что без мигалок ехала по ночному городу, останавливаясь на светофорах и послушно пропуская общественный транспорт — спешить-то некуда. Все эти дни она изо всех сил прижимала ее ногами ко дну черепной коробки, не давая всплыть, глушила таблетками, топила в потоках слез… И ради чего? Ради чего вести это жалкое, бессмысленное существование, когда у тебя отобрали, нет, грубо, с мясом, вырвали то единственное, что давало тебе силы просыпаться по утрам?

Этот виски Володя выиграл в лотерею на новогоднем корпоративе. Начальство расщедрилось на пафосную бутылку в жестяной коробке, и Володя собирался ее распить по особому случаю. Кажется, случай наступил.
Лена наполнила бокал до краев, слегка пригубила, поморщилась — виски воняло и было омерзительно-теплым. Ну, ничего. Лекарство и не должно быть вкусным. 
Лена щедро зачерпнула маленьких шершавых овальчиков из таблетницы и принялась жадно, запихивать их в рот горстями. После каждой порции она произносила тост и делала щедрый глоток виски:
— За нас, Володя. За нашу жизнь, которую мы не прожили.
Глоток.
— За нашего ребенка, которому не суждено родиться.
Глоток.
— За эту херову электричку и за эту гребанную шаурму.
Глоток.
— За тебя, некромант и ясновидящая, манда ты бесполезная.
Затем Лена улеглась на диван и принялась ждать, пока лекарство подействует; лекарство от боли и от слез, от невыносимой тоски, что подобно двум метрам сырой промерзшей земли давила на грудь. Душила, мешала дышать, мешала жить. Из груди наружу рвались горькие смешки.
-Ха. Просто перестать скорбеть. Просто. Ха. Очень просто. Ха.
Голова кружилась и гирей погружалась в подушку. Казалось, еще немного, и она продавит диван, свалится на пол и покатится по паркету под стол. Вообразив эту сцену, Лена всхрюкнула; из носа показался сопливый пузырь. Конечности тяжелели, в глазах все расплывалось, смешивалось в единую, неразличимую массу. Веки уже опускались, когда сквозь решетку ресниц девушка заметила медленно открывающуюся дверь шкафа, изнутри которого лилась тьма, и бледную руку, опускавшуюся на пол с робостью кисейной барышни, что пробует воду.
— Хер тебе, — сонно произнесла Лена, и смерть нежным теплым покрывалом укрыла ее.
***
Чьи-то длинные пальцы грубо порвали покрывало, упершись в мышцы челюсти так, что Лене пришлось открыть рот, и эти пальцы — длинные, бледные, в мерзких язвах – принялись давить ей на корень языка. Вместо потолка перед девушкой возникло дно салатницы. Пальцы хозяйничали во рту, больно ковырнули ногтями небо, залезали едва ли не в пищевод.
— Блюй, дурочка, блюй! Ну же! Блюй, кому говорят!
Наконец, рефлекс сработал, и недопереваренные таблетки в жгучей смеси виски и желудочного сока толчками прокатились наверх. Часть пошла носом, и Лена отчетливо ощущала как одна из таблеток застряла в ноздре.
— Вот так, вот так, давай, детка, ну ты чего? Совсем дурочка! Зачем же ты…
Лена не видела лица того, кто держал ее за волосы, будто бы выжимая в салатницу, зато, несмотря на слезящиеся глаза, хорошо разглядела бледную, отороченную редкими седыми прядями, образину, безжизненно осевшую на стуле. Теперь, при свете она не могла поверить, что приняла эту ненатуральную, с порванной губой, резиновую маску за чье-то лицо. Она попыталась было вырваться, но конечности не слушались. Все, что ей оставалось — висеть на краю дивана во власти неведомого насильника и вновь и вновь извергаться в икеевскую салатницу.
Шестеренки в голове крутились со скрипом, заторможенные убойной дозой транквилизатора, но мало-помалу все вставало на свои места: почему вдруг таблетки изменили размер, откуда надписи на стекле, кто поднимал стульчак унитаза и главное — кто писал ей сообщения.
Когда ее, проблевавшуюся, вновь бросили на кровать, она почти не удивилась, когда увидела над собой ноздреватое бледное лицо соседского сынка. Запущенный псориаз, впалая грудь, неестественная патологическая худоба, кривые зубы — шансы этого парня лишиться девственности стремились к нулю, но он воспользовался приглашением, оставленным Леной. Ключами, забытыми в замке.
— Астральный… паразит. Глист энергетический, — выдавила Лена и глупо хрюкнула. Сейчас эта ситуация все еще казалась ей ужасно смешной, но опьянение препаратами понемногу отступало, сменяясь яростью. — Ах ты, ублюдок! Мелкая дрянь… Ты за это сядешь, слышишь? Знаешь, что делают с такими как ты на малолетке? Ты будешь спать у параши и чистить обувь языком! Ты…
— Пей-пей, — ломающимся голосом лепетал подросток, с силой подсовывая ей стакан и едва не выбивая зубы. Лена пыталась сопротивляться, но руки не слушались. Длинные пальцы вцепились ей в нос, и рот пришлось открыть. Какая-то оседающая на языке суспензия полилась в горло. Девушка попыталась ее выплюнуть, но подросток на удивление ловко закрыл ей рот, и, чтобы не захлебнуться, Лене пришлось сделать глоток.
— Говнюк мелкий, — мямлила она, чувствуя, как тело вновь тяжелеет, врастает в матрас. Язык разбухал, не помещаясь во рту. Мир становился таким маленьким, игрушечным и неважным. Тем временем “астральный паразит” аккуратно стягивал её ноги ремнями.
— Не переживай, — приговаривал он, — Ты больше не одна. Я о тебе позабочусь. И о ребенке нашем позабочусь. Я теперь всегда буду рядом, милая, и ни за что, никогда не оставлю. Мы ведь любим друг друга, правда?
Коснувшись ее губ своими, на этот раз теплыми, потрескавшимися губами, он блаженно замычал и прошептал на ухо:
— Я люблю тебя.