Сказание об Анжелике. Глава XII

Авторы Ольга и Дмитрий Лейбенко


XII
Не пытайся выяснить, почему она так поступила. Она больше чем на-половину сделала это инстинктивно. Не думай, что поговори ты с ней сейчас, она смогла бы ответить. Она просто поступила так и всё, сама не зная почему. Она решила, что ты просто хочешь с ней погулять, тем более, оправдываясь, ты твердил, но «мне же от тебя ничего не надо».
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
– «Серьезно я не могу, а несерьёзно не хочу», на что, оправдываясь, ты твердил: «но мне от тебя ничего и не надо», желая выразить, что тебе достаточно просто видеть её. Она же расценила это совершенно иначе – у тебя нет абсолютно никаких планов на дальнейшее совместное существование, помимо легкой интрижки. Вы не поняли друг друга, вы оба поняли всё с точностью до наоборот. Вы были обречены.
Ситуация столь катастрофически нелепая, была бы простейшим образом разрешена. Вам было достаточно прибегнуть к помощи посредника. Но, можно предположить, вы оба прибегли к помощи советников, а не посредников, и это все погубило. Вам было по двадцать лет, но именно чистота ваших тел и душ не позволила вам понять друг друга. Стыдливость помешала объясниться с достаточной откровенностью, хотя вроде бы было сказано достаточно. Только посредник мог навести мосты.
Дальше – больше. Страшась самой себя, она жгла мосты один за другим. Через несколько минут после начала разговора, ты был связан обещанием не приближаться к ней ни возле дома, ни возле работы.
– После того, что было…!
– Но ведь ничего не было?!
Добровольно, да какая там добрая воля, если ты готов был выполнить любое её желание, конечно же ты дал слово больше не беспокоить её. К этому и свелась ваша «дружба». – «Давай останемся друзьями». Поистине сквер не зря носил имя переворота. Да ещё Октябрьского. Вот этот разговор там и произошёл. Вот он и перевернул. И было это в Октябре.
Связанный словом, ты потерял возможность влиять на ситуацию. Ты не мог находиться без неё, но ты не имел права находиться рядом потому, что таково было её решение, а любое Её решение для тебя было свято. Ты сам дал ей слово, потому что разговор имел продолжение.
Её решение. Но её ли желание. Именно поэтому в сквере Октябрьского переворота, вы стояли под дождём, стекавшим по вашим лицам, и это было хорошо, потому, что она стояла, вцепившись в лацканы твоей куртки, и убеждала, что вам нужно расстаться, и слёзы стекали по её лицу, смешиваясь с потоками дождя.
Ты не знал, но предчувствовал, что в сквере имени Октябрьского переворота именно сейчас, в октябре, перевернулась и твоя жизнь. И чтобы остановить её слёзы, чтобы успокоить Её, ты готов был на всё. И ты сделал всё, чего она просила.
Помня о её трагической судьбе, не смел подвергать её переживаниям, стремясь утишить её боль, ты дал ей слово. Всё. Здесь можно поставить точку. И пусть она расплылась в многоточие. Это уже ничего не могло изменить.
Твой поезд помчался под уклон, сшибая на пути семафоры, и путь за ним устилало битое стекло и искорёженное железо. Впереди тебя ждут тяжелые испытания. Ты будешь раздавлен могущественной на планете системой, ты угодишь в капкан, только потому, что для приманки используют самых близких тебе людей. Ты угодишь в капкан, ты пройдёшь пытки, но поразишь своим мужеством даже видавших виды палачей. Тебя изувечат и выбросят умирать, но к удивлению всех, включая самого себя, ты не сдохнешь. Ты поднимешься, ты снова соберёшь себя из атомов, но это только начало, ты будешь противостоять самым страшным болезням на планете, насылаемым на тебя, ты будешь побеждать раз за разом, изумляя других и себя, ты будешь спасать обречённых людей прикосновением рук. Ты будешь поднимать обречённых больных с их ложа, и спустя сутки они будут танцевать, ты создашь прекраснейшие на земле стихи и профессионалы, и даже сам Метр – Пушкин Азии, скажет тебе при первой встрече – «Вы Поэт. В этом нет сомненья», и возьмётся лично перепечатать твои стихи и отнести их в редакцию. До твоего признания останется один шаг, но система не даст тебе его сделать. Признавая твой талант, твои возможности, искушая тебя всевозможными блестящими перспективами, она поднимет тебя над землёй и покажет царства земные, но взамен потребует душу. Ты скажешь «нет», и тогда Система  скажет «НЕТ» - тебе.
Ты будешь изумлять профессионалов, ты создашь венок сонетов, и ни английских, а итальянских за двенадцать часов, ты создашь вечную книгу «Н», которая будет надиктована с небес, потому что никто на земле  не сможет написать девятьсот афоризмов за три дня, а всего она будет состоять из многих тысяч афоризмов. Взявшись за кисть, ты и здесь поразишь своими первыми опытами, своей зрелостью, людей, потративших десятки лет своей жизни на стремление к искусству. Ты будешь в одиночку противостоять мафии, и побеждать.
Встреч с тобой будут искать виднейшие экстрасенсы столицы, специалисты правительственной больницы.
. . . . . . . . . .
Ты не мог предать предков, потому что предки не предали тебя.
. . . . . . . . . .

– Ты полагаешь, что я унижаюсь пред тобой. Но мужчина не может унижаться, если он даже валяется в ногах. Я сильнее тебя в пять или десять раз. В одном моём пальце больше силы, чем в твоей руке. Я могу поднять твой вес как котёнка за шкирку и пронести многие километры. Но вся моя сила ничто перед тобой, перед твоей силой. Когда ты на меня так смотришь, у меня ноги начинают заплетаться. Это не я унижаюсь, это не унижение, это любовь, с которой я не могу справиться, заставляет меня не пресмыкаться, а преклоняться перед тобой. Буквальный смысл примерно одинаковый, что ползать, что стоять на коленях, но ты же понимаешь эту разницу.
. . . . . . . . . .
Если всё дело в жесте.
Обидно, что это произошло именно со мной, что всё могло произойти  т о л ь к о  со мной. Разумеется, она не могла не знать значения этого жеста. Они же ей объяснили? Может быть, но тогда тот, кто разъяснял, не мог предположить, что я в двадцать один  год не знаю значения этого жеста. Я не знал. И когда я говорил, стараясь отвести все обвинения, что «я же от тебя ничего не хочу», то это для неё звучало как « ничего не хочу, кроме этого». Я не знал и я не виноват, она не знала, как не знала, вероятно, и её мать. Никто не виноват.
. . . . . . . . . .
Почему во снах она была всегда добрее, чем в жизни? Так ли важен был мой жест, даже если и так? Она же могла и должна была допустить, что её желают? Так да не так. В той ситуации, твой жест, после того разговора, он оскорбил её, оборвал зародившуюся взаимность. Я стал «таким как все». Когда же я подтвердил что «мне от неё ничего не надо», она решила именно так, как решила. Всё остальное с моей стороны было только попыткой собрать осколки, сложить всё заново, чего ты сделать не мог, да и никто не мог.
. . . . . . . . . .
Я посмею пожелать тебя, только когда ты разрешишь, более того - прикажешь.
. . . . . . . . . .
– А потом? Женщины… что тянуло их ко мне? Всё просто. Я просто излучал любовь. Её было столько, что хватало на всех, на них падали только Её жалкие отсветы, но им этого оказывалось больше, чем достаточно.
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Мой дед погиб от пули её деда. Мы были командующими враждующих армий и мы должны были сойтись на поле брани и совершить то, что от нас ждали – уничтожить друг друга.

Увидев её впереди на белоснежном коне, я готов был остановить свои войска. Но было уже поздно. «Смешались в кучу кони-люди и залпы тысячи орудий несли протяжный вой». Но моё замешательство не прошло бесследно. Мои войска дрогнули, остановились. А на нас по всему горизонту вспенивая гигантской волной всё вокруг себя, катилась лавина. Мы дрогнули. Я вскинул руку, но она бессильно упала. Я закричал, но команды захрипели, застряли в горле. Трубач вскинул горн, взвилась обжигающе яркая мелодия, но невидимая сила пригнула ее к земле, и как вода из опрокинутого кувшина чистые ноты атаки, покатились блестящими шариками по серебристой полыни у копыт коня. «Знамя вперёд,» – удалось мне вытолкнуть через сжатое тисками горло, и, прядая ушами, конь знаменосца двинулся, набирая ход, но вдруг вскинулся на дыбы от предназначенной судьбой пули. По знамени, рухнувшему в пыль, застучали копыта вражеской конницы.
Мы сделали шаг назад, потом второй. Мы отступили. На шаг. И остановились, но тут же сделали три, четыре шага, и уже не могли остановиться, наше отступление превратилось в беспорядочное бегство. Я видел через сотни метров и лет глаза надвигающегося на меня полководца. Он искал встречи со мной. Я дёрнул повод, сжал каблуками бока коня. Мой вороной рванул вперед, но стал. Отступающая армия потащила его за собой вернее, чем если бы его тащили за верёвку на шее.
Искаженные лица, белки глаз, закрывавшие пол-лица, разинутые рты, в которые, казалось, можно было провалиться с конём, топот, скач, визг, вой, треск. Имя Ангела, начертанное на щите, обагрилось кровью моего сердца. Пучок торчащих стрел превратил его в ежа. «Покорного судьба ведёт, упирающегося – тащит». Я выхватил кинжал, чтобы спастись от позора пленения, но лезвие заискрилось и белой ртутью стекало на траву. А конь всё нёс, конь полководца обгонял и обгонял других, и вот я уже видел перед собой пустыню, поле брани осталось позади, и я видел где-то на горизонте облака дымящегося пара от пролившейся крови.
Я видел только одного всадника, несущегося за мной, глаза белоснежного коня горели, копыта высекали молнии. Он искал встречи со мной, и я не читал слова пощады в его глазах. Шелом его был срублен в пылу битвы, волосы развевались на ветру, и я увидел, что это женщина. Я остановил коня. Безоружный, я ждал последнего удара, последнего слова. С моего коня клочьями валилась пена, пар из его ноздрей мешал смотреть вперёд, на неизбежное, что надвигалось на меня неотвратимо и неумолимо. Я вдруг коснулся стременем земли. Я увидел, что конь провалился уже по бабки. Я стал на зыбучих песках, и зев бездны медленно и лениво открывался подо мной. Я, перекатываясь, отшатнулся и призывное дикое ржание коня, молящего о помощи, исчезло вместе с его задранной, рвущей удила, головой. Мимо пронёсся грохочущий вихрь. Гигантский белоснежный конь пронёсся над расселиной, и только четырьмя солнцами блеснули его копыта. Меня не заметили. Я был слишком мал и жалок. Я остался сидеть на обломке скалы и ощутил, что вскоре солнце в зените, просверлив темя, растопит мозг, который начнет вытекать. Солнце потемнело. Его закрыли тучи воронов, слетавшихся на пир.
Что-то блеснуло. Я поднял срубленный погон чужого полководца. Я не поверил, приложил к своим плечам. Господи, почему я не умер раньше? Её погон был точно такой же, как и мой. Мы были из одного войска. Наши армии остались на земле, порубившие друг друга в мелкий паштет, но мы не были врагами. Встающее ли солнце ослепило глаза, тени ли облаков затуманили мой разум. «Своя своих не познаша».
Мы были не враги. Мы, уничтожая себя, уничтожили наши армии, но мы не были врагами. Это была ошибка. Такая смешная, такая нелепая ошибка.
. . . . . . . . . .
Я теперь понял.
– Ты говорила «прости», потому что считала, что виноват я, но я был не виноват, клянусь тебе, я ни в чем не был перед тобой виноват. Ни в делах, ни в помыслах.
Неужели тебе не понятно, что я готов убить любого, кто тебя оскорбит, в том числе и себя.
. . . . . . . . . .
Какие вы странные. Не страшные люди, а странные. Я не знаю, люди вы или выродки. Бандиты, убийцы, они редко бывают так страшны. Если они убивают просто так, то по пьянке, одурманенные наркотиками. А просто так, они даже нож не достанут, потому, что раз достал, обязан ударить. Они могут убить меня, могут оскорбить женщину, но они не тронут её душу. Ими движет корысть. Вы другие. Корысть – это одно. Жажда власти над другим человеком. Вам доставляет болезненное наслаждение топтать не только тела, но и души. Как беспомощен перед вами народ, он как слепой котёнок в ваших руках. Мне тоже приходилось быть жестоким, очень жестоким, но это была необходимость, это была присяга. Но хотя был приказ, виски все равно побелели. Я бы не смог идти по чужим сердцам в обуви, просто так, так просто.
. . . . . . . . . .
– Любовь единственная причина, ради которой стоит не только рисковать, но и жертвовать жизнью…
– У тебя были мужчины? Как странно. Окажись я одним из них, я уверен, что умер бы в твоих объятиях. Впрочем, это только предположение, да и о судьбе прочих мне не известно.
– Она идёт с подружкой, но я отвечаю подружке, не отрывая взгляда от неё.
– Любовь, единственная штука на Земле, стоящая жизни.
– И если зло тебя берёт, ты лучше сам его возьми.
. . . . . . . . . .