Расстегаи с яблоками

( По идее М. Р. Лапшина )

У Серафимы Ивановны, сильной и властной женщины, второй и последней жены полковника КГБ Ефима Михайловича Филогенова, был тяжелый характер.

Муж ее, Фима Михалыч, вопреки грозному званию и праву хранить оружие, отличался странным для своей профессии добродушием и терпимостью. Полиглот, овладевший по приказу Родины четырьмя чужими языками, полковник Филогенов при необходимости вполне бы мог выступить в роли Штирлица, однако парадоксальным, почти мистическим образом боялся собственной жены.

Раскрасневшаяся, размашистая, полногрудая, в пестром китайском халате, Серафима Ивановна гневно мерила пружинистым шагом пол просторной квартиры на улице героя Советского Союза Скуделькина в самом центре Москвы. Она походила на рысь или даже на львицу в тесной клетке какого-нибудь дрянного провинциального зоопарка.

Не знаю, послужит ли это благу Фимы Михалыча и его репутации, но Серафиму Ивановну боялся не только он, но и все прочие домочадцы. Коих в трехкомнатной кваритире скромного полковника КГБ проживало без малого пять душ. Дедушка, отец Фимы, крепкий, жилистый старичок Василь Василич, майор КГБ на пенсии, его незаметная, бесшумная, как тень, жена, бабушка Лена, и единственная нежно любимая дочь Ефима Михайловича и Серафимы Ивановны -- рослая красавица Ирина, подающая большие надежды, но избалованная родителями второкурсница московского инъяза.

Когда на Серафиму Ивановну находило, Ефим Михалыч с Ириной запирались в своих комнатах и сидели там тихо, как мыши. У стариков своей комнаты не было, они занимали угол гостиной, отгороженный чешской стенкой, и обычно пережидали грозу там. Им, впрочем, без проблем предоставляли политическое убежище Ирина или Фима Михалыч. Но гроза такой силы случалась крайне редко.
 
-- Упыри! Кровопийцы! Нехристи окаянные! -- громогласно обличала Серафима Ивановна могучим архиерейским басом, от которого дрожали стекла в окнах гостиной и посуда в буфете.

Ефим Михалыч был человек мирный и в перебранках принципиально не участвовал. Никогда. Вместо этого он молчаливо и мудро крутил настройку старого радиоприемника, вывернутого на полную громкость, закрывшись в их с Симой спальне, -- надо сказать, весьма просторной, -- часть ее служила полковнику кабинетом по недостатку места. Там же с его стороны кровати стоял сейф с государственными тайнами, именным пистолетом марки ТТ и другими опасными, секретными или просто ценными вещами, которые Фима Михалыч хранил дома.

-- Саранча египетская! Скорпионы проклятые! -- Сокрушалась и сокрушала Серафима Ивановна. По пустынной квартире в самом центре Москвы раскатывался неумолимо вопиющий глас.

-- Ком-му-ни-сты ебучие! -- радикально завершала обличение тетя Сима, обрушая на головы осажденных финальную стенобитную фразу.

После этой ударной тирады, словно по наизусть заученному тексту старой пьесы или волшебному заклинанию, всегда происходило одно и то же. Повисала напряженная пауза особого накала атмосферы, от одной до трех минут, предвещая апогей и близкий конец скандала. Затем дверь в супружескую спальню шумно распахивалась, и Фима Михайлович, не переступая порога, соблюдая негласную конвенцию о невторжении в зону боевых действий, где грохотала и метала молнии Серафима Ивановна, плаксивым и каким-то виноватым голосом произносил:   

-- Сима, дорогая! Я тебя умоляю! Только не трогай моих родителей!   

Родителей Ефима Михалыча Серафима Ивановна никогда и не трогала. По-крайней мере, на моей памяти такого не случалось ни разу. Просто по какому-то тайному коду полковник давал понять своей диссидентствующей половине, что оборона пала и осаду можно снять. Фраза означала капитуляцию. Полную и безоговорочную. Чего и добивалась Серафима Ивановна. Выкривнув свою убойную филиппику про коммунистов еще раза три-четыре, уже не так неумолимо и грозно, -- что следовало понимать как триумфальный марш по улицам взятого города, -- Серафима Ивановна отправлялась праздновать победу на кухню. Принимаясь стряпать, она еще долго ворчала и приговаривала -- уже без гнева и грома, почти ласково, постепенно сходя на шепот, с какой-то садистической нежностью: «Скорпионы проклятые, нехристи окаянные, коммунисты...»
 
В таком победно-торжественном  расположении духа Серафима Ивановна обычно приступала к выпечке ее фирменных расстегаев с яблоками, которые очень любил Ефим Михайлович Филогенов. Да и все остальные домочадцы тоже.

24.08.21.