Как я читал Нобелевскую лекцию

Сколько я пил, – не помню. Может быть месяц, а может и год. Деньги кончались, взаймы больше никто не давал. Я знал, с последней бутылкой закончится и моё время. Трезвым к ним я не появлюсь никогда. Это выше моих сил…

Я сидел в разгромленной келье и надирался сознательно и умело. Никто ко мне не приходил, догадываясь о моём мироощущении. Да я и не пустил бы. Я готовился к смерти, а умирать лучше в одиночестве.

Если пить долго и помногу, то переход в мир иной происходит незаметно. Видимый мир сужается, окружающее пространство съёживается, как бумага в кулаке, время становится неподвижным и рыхлым. Уже не задаёшься дурацкими вопросами, почему да зачем – а всё принимаешь, как должное. Ты уже почти ТАМ, поэтому переход к смерти не страшит нисколько.

Этими ощущениями я был поглощён всецело, когда услышал шорох в прихожей. «Всё-таки пришли» – подумал я равнодушно. Откровенно говоря, мстительный азарт у меня пропал и на всё я смотрел с бесконечным равнодушием. Однако, что делать, я взял пустую бутылку и вышел на последний бой.

В прихожей стоял мужчина, одетый во всё чёрное. Чёрное пальто, чёрная шляпа, чёрные холёные усы. Вид был миролюбивый.

-Здрафствуйте, – сказал он, приятно улыбаясь, с заметным акцентом, – ви Юрий Юръевич?

-Я Юрий Юрьевич, а вы – Чёрный Человек. Много о вас наслышан. Не извольте беспокоиться, заказ выполнен – «Реквием» я написал, но… престранные обстоятельства… в здравом уме не укладывается… пропал, понимаете, без вести. Просто катастрофа!

-Реквием?

-Да, «Реквием». Теперь его можно назвать так. А вообще-то роман, про Нечистую Силу. Трагедия, в четырех частях. Сперли, гады!

-Да, да, – заулыбался гость, – именно! Про нечистый сил. Оченкарашо. Ви мне и нужны.

-Вы про него что-нибудь знаете?!

-О! Да, да, – знаю. Очен даже знаю.

-Так не томите, бога ради! Вы от них? Какие условия?

-Я приехаль из Стокхолм. Инкогнито. Ваш трагедия про нечистый сил напечатан на Запат. Я вас поздравляй. Вам присуждайтНобелевский премия. Это болшой успех!

-Не морочьте мне голову. Как роман мог туда попасть?

-Это для всех болшойзагадк. Все удивлены безмерно.

-Постойте, постойте… Это так неожиданно. Так, знаете ли… Вы пьёте?

-Нет. Крайне редко. Я предпочитай марихуан.

-Как хотите. А я выпью… Не то… ну, вы понимаете… Я не привык к таким оборотам. Напечатали, премия… Разве можно с нами так? Кстати, а что это ещё за премия?

-О-о-о! Нобелевский премия – болшой престиж! Ви, очевидно, знаете – Альфред Нобель – наш национальный гордост.

-Хороший писатель?

-Нет, нет, он не писал. Он изобретал много. Он изобретал динамит, нитроглицериновый порох – баллистит…

-Динамит?!! Ясно теперь кто вас прислал. Тоже, наверное, мелькает, зараза, и хвостом щёлкает.

-Совсем нет! Он давно умер.

-Малинка тоже умер, но это не мешает ему безобразничать.

-О, ви всё не так понимай! Это – великий человек. Крупный инженер и предпринимател. Он завещал часть свой капитал для созданий Комитет по борбе за мир. Комитет присуждайт премия за открытия в область физика, химия, медицина, за лучший произведений изящнойсловесност, за выдающийся усилий в борба за братство народов. Это – миротворческий миссия! О, Нобелевская премия, – самый престижный премия!

-Неувязочка получается, господин посланник, с вашим миссионером. Сначала, значит, динамит человечеству подсунул, мол, глушите друг друга, братья по разуму, моим изобретением. А потом страшно стало к Богу на рандеву с динамитом-то… Это мы понимай. И решил дядя срочно грехи замаливать, комитеты организовывать бросился. Ну, что ж, бывает… Лучше поздно, чем никогда. Только не люблю я этих кающихся грешников.

-ЮрыйЮръевич, налейте мне водка. Чуть-чуть… По-мойм, виочен строго судите. Он был прежде всего изобретател. Он работал в область технический применений нитроглицерин. Не его вина, что человек часто использует технический прогресс в война. Всё совсем не просто в наш мир. Он много думаль, рассуждаль. Он поняль, как опасен современный война! Его мучил совест.

-Его предки не выходцы из России?

-Я это не слышаль.

-Это ведь наша национальная черта – каяться. Да комплекс вины в себе проращивать. Чем больше комплекс, тем интересней жить. Очень у нас народ совестливый. Полстраны перебили и ещё перебьём, это не сомневайтесь. Но уж, зато потом как покаемся! Всем миром и покаемся. Так и живём. Мучаемся, стыдимся, – но живём. Привыкли уже. Оказывается и в Европе такие бывают.

-Совест – понятие интернациональное.

-Наши разбойнички, тоже, кстати, любят показухой заниматься. Всё Комитеты, да борьба с пьянством. Слов глупейших понавыдумывали: какие-то «перестройки», «гласность», «элтепе»… А на деле, – вонь одна. А лет через двадцать каяться начнём. Только я каяться не собираюсь, у меня на это времени нет. Я, господин посланник, – водку пью. А это ужасно хлопотное занятие. Кстати, о водке, к вашей премии, деньжата не полагаются? А то я на нуле и взаймы никто не даёт.

-Ес, ес! Оченболшой сумма.

-С этого и начинать надо, господин посланник!  Не такой уж конченый человек, этот ваш взрыватель. Подумал о расстроенных финансах будущих лауреатов. Так может не затягивать процедуру? Выписывайте мне деньги, а уж звание лауреата, как-нибудь в другой раз.

-Это очень сложный проблем. Дело в том, что ви должны лично прибить в Нобелевский Комитет. В исключительный случай, прислат свой представител. Там, в торжественной обстановка, в Голубой зал, ви прочитай Нобелевский лекция. Это будет карашо.

-Что ещё за лекция?

-Нобелевский лекция. Таков завьеденыйпоръядок.

-И что я должен читать?

-На свой усмотрений. Желательно несколько слов сказать о проблем мира на Земле.

-Типа, миру – мир?

-Да, да… Миру – мир! Это есть добрый воля всех прогрессивных умов планета.

-Ладно, что-нибудь придумаю. Ну, а подъёмные?

-Что виимейт ввиду?

-Командировочные. Есть, пить надо, или как?

-О, ви будете обслужен по высшей категорий!

-До вашей категории еще дойти надо. Я ж говорю, денег – нуль! Вон, последние полбутылки остались. Сгину в омуте и привет! Был лауреат, нет лауреата. Нобель этого вам не простит.  Кто тогда лекцию за мир прочитает?

-Что випредлагайт?

-Давайте сделаем так: вы мне сейчас даёте взаймы, а с премии я вам всё отдаю. Я человек слова.

-Что есть – «взаймы»?

-Взаймы – это когда вы мне: мани-мани… А с премии я отвечаю: и мани-мани, и поляну ёжиком.

-Это не входил в план мой визит…

-Ну, так, что говорить тогда. Привет Нобелю Динамитовичу.

-Хорошо. Сколько вам нужно?

-Десять бутылок водки, плюс закуска. Я думаю, дойду… Триста тридцать и, пожалуйста, в рублях.

-О,кей. Но неболшойформалност: напишите расписка. Поръядок, есть поръядок.

-С превеликим удовольствием! – Я вывел: «Получено 330 р. Обязуюсь отдать с премии за мир» – и поставил свою загогулину.

И господин выложил на стол тридцать три червонца с любимым Вождем, в овальной рамке. Давно так радостно не колотилось моё сердце…

-Вот это другой разговор… Общение было приятным и взаимовыгодным. Всё-таки в вас, западных людях, есть что-то привлекательное.

-О, кей! Ви тоже очен интересный собъеседник.

-Итак, господин посланник, вот вам моя рука. Завтра с рассветом выхожу. Да, кстати, а куда собственно идти?   

-Запомните: направлений – норд-вест. О, кей? Швеция. Стокхольм  сити холл. Идите всё время прямо и никуда не сворачивайте.

И он ушёл, крепко пожав мою руку.

Конечно, я не поверил бы ни одному его слову, но тридцать три новеньких червонца, это вам что? Пустая болтовня? Нет, как хотите, господин в чёрных усах не стал бы дарить их первому встречному. Это видно по глазам. Итак: всё время прямо. Город Швеция. Стокхольм сити холл.

Я решил не откладывать до рассвета и идти сразу.
Сборы были недолгими. Я вылил водку в стакан и сказал так:

«Прощай немытая келья моя. Прощайте ободранные стены и пыльные углы. Прощай разруха и разорение. Я так ненавижу всё это, что никогда не забуду. Я ухожу в далёкий город Швеция, к странному парню по имени Нобель. Помни же и ты обо мне – блудном сыне своём. Я обязательно вернусь».
И выпил.



* * *   

Я шёл прямо и никуда не сворачивал. Днём я ориентировался по солнцу, ночью – по звёздам. Ночевал, где придётся. Трудности я испытывал изрядные, но упрямо шёл. Направление – норд-вест!

Роковую ошибку, чуть не стоившую мне жизни, я совершил ещё дома, прикидывая количество съестных припасов в пути. Тридцать три червонца были давно истрачены, водка выпита, закуска съедена, а конца и края этому путешествию не было видно. И если бы не великорусский местный житель, – загнулся бы я на полпути, и никто обо мне бы не вспомнил. Разве что мой кредитор в чёрных усах, глядя с досадой на неоплаченную расписку.

Но родина не дала мне сгинуть. Хлебом кормили крестьянки меня. Парни снабжали махоркой. Мужики самогон ставили. Они его на табаке настаивают. Отличный самогон, как коньяк, светло-бурого цвета. На свежем воздухе пьёшь, – будто в любви объясняешься. Век не забуду!

-Куда путь держишь? – спрашивают.

-Да, к варягам, мать их, – отвечаю, – лекцию читать за мир во всем мире.

-Что ж, дело добре, давай ещё по стакану.

К началу весны я окреп и возмужал. Свежий воздух, неприхотливая еда и питье, постоянное движение укрепили и мою душу. Душа стала открытой и радостной.

«Неправильно мы живём» – думал я и пел русские песни.

Границу я перешёл с песней, на рубеже первого и второго стакана портвейна. Портвейн я выменял на куртку, ставшую ненужной, по причине потепления климата. Второй стакан я пил уже за рубежом. Я понял это не сразу – по внешним признакам. Просто люди, встречавшиеся мне на пути, перестали говорить на русском. И я догадался – иностранцы.

-Гутентаг, соседи! – кричал я радостно и махал руками.

-Ой, ля-ля, камарад, – качали они головами и улыбались.

Когда я подошёл к морю, портвейна не осталось. У моря рыбаки пили пиво с вяленой сардинеллой.
.
-Ты откуда и куда? – спрашивают.

-Же суи русс, – представился я, – из греков. Иду к варягам. Несу слово добра и мира.

-Ес, ес, это мы понимай. Русский мужик – хороший мужик! Пей пиво, закусывай вяленой сардинеллой.

Я вспомнил родину и заплакал.

-Что с тобой? – спрашивают.

-У нас пива нет.

-Это есть совсем плёхо, – качали головами рыбаки, – это есть безответственност!

Рыбаки перевезли меня на тот берег и подарили бутылку виски. Прощаясь, они кричали и махали руками.

-Мир-дружб! Гластност-перестройк-Горбачёфф!

-Я вас не понимай, – пробурчал я себе под нос и отпил из бутылки. Виски были отличные. Светло-бурого цвета и пахли самогоном. Я вспомнил родину и загрустил.

Когда я вошёл в город Швеция, весна была в самом разгаре. На газонах тюльпаны растут. Молодежь на дудке играет-веселится. Целуются и пьют пиво, где хотят. Всё, как я представлял себе.

Стокхольм сити холл я увидел сразу, но не пошёл к нему. Я сел на травку и принялся обдумывать Нобелевскую лекцию. Сказать было что, но вряд ли они поймут меня правильно. Слишком легкомысленны и веселы были их лица. Слишком они радовались жизни.

Я не сразу заметил монеты у себя под ногами. Пока соображал что да как, к ногам упало еще несколько пфеннигов, или что там у них. Конечно, вид у меня был несколько помят и понур, но не до такой же степени! Я с негодованием встал и, прихватив монеты, отправился пить пиво в открытое кафе. Пиво было превосходное. На вяленую сардинеллу денег не хватило. После пива я принял решение: говорить только правду, не щадя их благополучных улыбок.

Когда я вошёл в Стокхольм сити холл, все были в сборе. Человек в чёрной шляпе и усах представил меня:

-Писател из Россия. Болшойоригиналь!

Дамы заохали, бесцеремонно рассматривая меня. Некоторые просили автограф, протягивая какую-то книгу. Книга была новая, пахла типографской краской, но написана на непонятном мне языке. Я догадался, это – мое, выстраданное и, осознав величие момента, – разрыдался.

Мужчины окружили меня, понимающе цокали языками, хлопали по плечу и предлагали выпить. Я вяло отказывался, объясняя, что вначале дело, а уж потом – развлечения. Однако не был достаточно тверд и дал увести себя в Золотой зал.

Золотой зал поражал своей грандиозностью. Здесь были накрыты столы на тысячу персон. Официанты суетились, расставляя напитки и закуски. Огромное мозаичное панно, символизирующее Стокгольм, произвело на меня впечатление.

Мы выпили по сто пятьдесят какой-то бурды и я спросил:

-А что, водки нет?

-Что вы, что вы… как можно! – залопотали сопровождающие, – водки морье! Специально для вас завезли из Россия.

Появилась бутылка. Красивая бутылка, с ручкой, вся в этикетках и медалях, – литра на полтора. Быстро хмелеющие мужчины подливали мне, и пили сами. Я понял, что уйти отсюда, – выше моих сил! Тогда я сказал:

-Вот что, братья-варяги, зовите сюда остальную публику. Я буду читать лекцию здесь.

-Так невозможно… – перепугались варяги, – при всей к вам симпатия. Нужно подняться на кафедра в Голубой зал. Так делали все ваши предшественники. Таков ритуаль. Поръядок, есть поръядок, – добавил чёрный в усах.

Нет, никогда не понять им души нашей, – из-за  ТАКОГО  стола добровольно не выходят! От такого стола выносят на третьи сутки, уснувших и умиротворенных.

-Послушайте, любезные, кто здесь лауреат, – вы или я? Мне здесь привычнее. К тому же, как я заметил, Голубой зал – красного цвета! А это меня нервирует.

Крыть было нечем. Причины были серьезными, а аргументы – вескими. «Действительно, – подумали они, – нам-то что, в самом деле, а?» И пошли созывать гостей.

Гости оказались податливы. Упрашивать никого не пришлось. Непринужденно и с достоинством, как принято в светском обществе, группами и парами, они заполняли зал. Некоторые мужчины, со следами похмелья, не скрывали удовольствия: «Ес, ес… олрайт… данкешен… это есть карашо!» – но поспешности при этом не проявляли. Чёрный в усах радовался больше всех: «Ну, что я говорил, этот русский – болшойоригиналь!»

Я не возражал ему и просил рассаживаться, где кому нравится. Официанты, предчувствуя хорошие чаевые, понимали меня с полувзгляда: достали большие бутылки и лили в край.
Я обождал, когда гости угомонятся и встал.
В наступившей тишине, я прочитал свою Нобелевскую лекцию. Зал напряженно вслушивался в каждое моё слово…


МОЯ НОБЕЛЕВСКАЯ ЛЕКЦИЯ

Кто-то, когда-то, очевидно из классиков, а может быть спьяну, сказал: «Познай себя, и ты узнаешь что, почём и как».
Я выпил для храбрости и пристально посмотрел в себя. Это было зрелище, доложу я вам! Это было грандиозно и здорово. Это было классно! И сумасшедший восторг закипел у меня в груди. Не у каждого бы хватило стойкости наблюдать такое. Для малодушных такие спектакли исключаются начисто. Но я был молод, азартен и бесшабашен!

Тогда я выпил ещё и кинулся в область непознанного, как в омут. И не жалею об этом.
Помотавшись по лабиринтам и закоулкам своей необъятной души, заглянув во все подвалы, простучав все стены и своды, я понял, что главное сокрыто от меня. То, что тревожит и мешает мне жить, находится гораздо глубже. И я принялся за раскопки.

Я копал долго и глубоко, исследуя почву слоями, но ничего, кроме бесполезного хлама, не находил. Иногда силы оставляли меня и я впадал в отчаяние. Я рыдал, проклиная несовершенство своё!
Тогда, отлежавшись в своей полутёмной келье и, распалив в душе жаркий огонь, – я вновь обретал уверенность в своих силах, чтобы продолжить начатое дело.

Когда я выкопал первого своего персонажа, он был недоволен страшно и пытался закопаться вновь. Я отряхнул с него прах веков и потащил к свету, чтобы лучше рассмотреть. Он орал, кусался и к свету идти не желал. Я понял почему, когда, применив силу, поставил его под луч своего светильника. Он оказался мал ростом, некрасив и зол.
Луч света подействовал на него гипнотически. Он утих, и бежать не пытался.

Я же взялся за дело ответственно и рьяно. Я испытал вдохновение!
Каждый новый персонаж повторял действия своего предшественника: прятался, оказывал бешеное сопротивление и к свету божьему идти не желал.

Я воевал долго. Был измучен, поранен во многих местах, но, поверьте, каждый раз был счастлив, поднося к свету нового ископаемого.

Их набралось достаточно, что бы сделать вывод: это не случайность, а закономерное явление природы. А раз так, следует изучать их, фиксируя исследование на бумаге.
Я весь окунулся в работу. Чтобы подопытные не разбежались, я посадил их в банку, закрыл крышкой и оставил на свету. Было подозрение, что в темноте они размножаются.

Я вооружился лупой многократного увеличения и пинцетом. И, предварительно выпив, (что бы заглушить врожденную брезгливость) я приступал к малоприятному, но нужному труду. Я аккуратно, зацепив пинцетом, доставал из банки ископаемогонаводил на него лупу и изучал: повадки, привычки, черты характера и окрас.

Я проводил с ними беседы. Сначала они только грубили и на прямые вопросы давали уклончивые ответы. Потом, постепенно освоившись, разговорились, но рассказывали только про товарищей и исключительно плохое. Из чего я сделал вывод: подопытные морально неустойчивы и очень испорчены. Из всех их рассказов, составилась цельная картина их прошлой жизни.

Мне же осталось лишь зафиксировать их историю на бумаге. Вот, собственно, и всё.

В заключение хочу сказать за мир. Что бы товарищ Нобель спал спокойно, докладываю: дело его продолжается. После изобретения динамита, было изобретено масса взрывных устройств. Одно лучше другого. Их создатели, в большинстве своём, мучились совестью и активно боролись за братство народов. Это вселяет надежду, что последующее поколение взрывных дел мастеров, также покается и начинание Нобеля приживётся в светлом и радостном будущем.

А теперь выпьем друзья за мир во всём мире! И давайте наклюкаемся сегодня до потери памяти.


Москва, Сретенка, подвал.

1988 - 89 год

Отрывок из романа «ВОРЫ или Хроника одного запоя»