А ты помнишь?.. часть 3

­5

Второй курс после стройотряда мы с тобой начали жить в одной комнате, если не ошибаюсь на четвёртом этаже, в крыле, окна которого выходят на проспект Ленина. Чудная была осень, как сейчас она перед глазами, тёплая, с короткими дождями, которые быстро проходили, не делая грязи, а умывая увядающую листву... Осень вошла в своё особое состояние, называемое в народе - «Бабье лето», оно после дождей вновь предстояло нам с солнцем, трелями птиц, почти золотое, как из классики, по-левитановски...

Компания комнаты подобралась, что винегрет, разношёрстная, с чем бы сравнить, а просто скажу - «вырванные годы». Кутежи, драки, накуренная комната, утренние похмелья и всё остальное, сопутствующее такому образу жизни. Слыл я среди них белой вороной, был почти паинькой тогда в сравнении с соседями, но ты помнишь, я не участвовал в оргиях, а уходил к своим милым друзьям с группы... На тот момент моё отношение ко многому шло по инерции со школьных лет к кутежам и попойкам. Я не курил, редко притрагивался к вину, словом, если помнишь, мне быстро надоело соседство, и я ушёл жить к ребятам, с которыми учился...

Спасибо! им, что поняли мою проблему и поставили пятую кровать и без того в тесной комнате. Комната была на первом этаже. А через стенку жила кастелянша общежития. Когда мы устраивали весёлый мальчишеский шабаш, хохотали, боролись, ребята пели, всё ходуном ходило, за стеной посуда плясала в такт нашим забавам. Частенько раздавались стуки в стенку, и бывало разъярённая молодая женщина, яркая, с чёрными крашенными волосами, пылая гневом, врывалась в комнату и разносила нас в пух и прах. Мы виновато извинялись... Что сделаешь? молодые, шумные, кровь с молоком!.. Простите нас! Она смягчалась, уже назидательным голосом увещевала нас, стыдила, и нам почти было стыдно, до следующего раза, я же говорю «кровь с молоком» в нас кипела... И кто знает, какие мысли бродили у молодой женщины, кроме гнева?..

С нами в комнате жил кореец, курсом старше, прилежный и постоянно занимающийся какой-либо дисциплиной, почти идеальный студент, но как зовут – не помню, вроде Сергей... Его мы тоже донимали бесконечным гоготанием, Борька пением, Шурик анекдотами. К нам в комнату, в гости, частенько приходили наши друзья... Какое же здесь учение? Шум, гам, звон гитары, частый смех и Борькин голос выводящий песню... Однажды в пылу гнева он закричал на нас:
— Вы тупые! такие, как!.. Такие, как три слона обшитые брезентом! — выкрикнул... и после его возмущения повисла тишина, потом гомерический хохот и выражение «как три слона, обшитые брезентом» стала одной из самых ходовых в быту нашем. Если что-то нужно было показать непроходимым, дремучим в ход шло это определение. Я и сейчас его частенько вспоминаю... Согласись, Ген, удивительная тирада! Попробуй специально сесть и придумать, ни за что не получится, а тут выдалось залпом, мгновенно фраза, ставшая сакраментальной в обиходе... Сергей, не уверен, что так звали нашего соседа, продержался с нами один семестр, потом ушёл жить к своим одногруппникам, не выдержала душа.

Ближе к ноябрьским праздникам, меня вдруг захватила тоска по дому, родительскому, по запаху его. Скука стала одолевать и желание прикоснуться к родному уже завладело мною непереносимо, а в один из дней, придя с занятий, я улетел Домой![1] В очерке, где я описываю эту поездку, я поясняю, почему я пишу Дом с большой буквы, кратко из него «...в этом понятии всё, и географическое положение, и родина, и отчий дом и родители. Понятие не плоское, объёмное, в нём как в капле воды, содержится целый мир, оно иллюстрирует и позиционирует нас к месту, где родились, наше отношение к друзьям, родственникам, малой родине, Отцу, Матери...». Целую неделю я жил с родителями, зарядился родным воздухом, домом отчим и вернулся...

Вернулся и попал уже совсем в зиму, всё было в снегу, морозец небольшой, но нос и уши пощипывал. Потекла жизнь в чём-то однообразная, где-то выпрыгивающая из устоев обыденности, а в основном не скучная, молодая... Будни требовали хождений на лекции, методичных занятий, самостоятельных, усидчивых... Где-то далеко, ещё не явно, а так, словно на горизонте, показывались неготовность к учебному дню, безволие, а с нею её подруга леность, нежелание прилежно посещать лекции, а потом и уклонение от практических занятий. Редкими шажками постепенно подкрадывалась вольница... Проскочит и тут же, испугавшись, забьётся далеко в угол и поглядывает искоса, где и чем поживиться. Тогда я её мог приглушить волевым «окриком», поэтому и держалась на отдалении.

Где ты, Гена, жил в это время, после того, как жителей комнаты на четвёртом этаже, разогнали, кого лишили общежития, кого расселили по комнатам, пытай меня, не вспомню, но к нам ты тоже заходил в гости. С этого времени мы уже не жили вместе, за исключением армейских лет, но армия будет впереди, до неё ещё надо дожить и два раза бросить институт...

Да на втором курсе мы уже освоились и стали, если не бывалыми, то и не «зелёными». Давно наступила пора любви, потребности в ней, мы стали озираться по сторонам, не в прямом конечно, а в переносном смысле «озираться». Многие студенты разобрались по парам и «чёрные» лестницы, после танцев в «Мечте», были густо усажены целующимися парами... Наступала пора сессий, это особый период в жизни общежития. Особенно летней порой, когда июнь, тополиный пух и соловьи в университетской роще. Зальются трелями, заслушаешься ими, и никакая учёба не идёт в голову... И знаешь, что надо учиться, а невмочь, соловьи, ночи – тревожат душеньку, и жизнь-то вокруг кипит, не успокаивается, бурлит вовсю молодостью бесшабашной... Так и обрастаешь вольницей и всё труднее и труднее с ней бороться, повелевать позывами её... Всё зовёт и зовёт куда-то... Истомишься от этого, устанешь, и сил справится нет. Ну и глупость скажете вы! Соглашусь!.. Этим я иных разочаровывал в жизни, говорили, что несерьёзный какой-то... Но ведь скучно жить без таких устремлений, даже в неизвестность, пусть, а там как будет...

Если зимой, куда ни шло, можно и позаниматься, а вот летом так происходило, как выше написано. Трудности учёбы, сдачи зачётов, экзаменов и удивительное время жизни общежития. Она не спит!.. Живёт!.. Всю ночь светятся окна во многих комнатах, и бродят ночные жители её. Там сидят в красных уголках, прилежно готовятся к экзаменам, таких единицы, там пиво пьют, повезло найти «пиво», там жарят картошку, в нос шибает так, что так и хочется напроситься в гости, помочь им в уничтожении содержимого сковороды. И напрашивались!.. И как тут не вспомнить.

6

Помнишь, Ген? когда бросили институт, жили летом в общежитии. Мы с тобой устроились на подённую работу, чтобы штаны поддержать и не потерять их, подрабатывали на реставрации фасада главного корпуса ТИАСУРа, что на площади Революции. Деньги есть - рестораны, ночные посиделки и прочее, нет денег хождение по комнатам абитуры, где можно поживиться. В это время вернулись в Томск наши друзья, Серёга и Юрка, они после севера в течении какого-то времени жили на острове Ольхон, что на озере Байкал. Курсы студентов разъехались по делам трудовым, а старшие на практику по предприятиям, ну а мы, компания подобралась славная, один Сашка (Блондин), Юрка (Длинный), Марат чего стоили!.. Были Володя (Огонёк), Серёга (Лоскут), Сашка (Чиф), ты. Долгими ночами частенько, ведь я говорил уже, что деньги есть и тут же имеют свойство не быть и случалось такое «не быть» быстро, почти незаметно. Когда животы подводило от недоедания, а рядом в абитуре были девочки, вот мы и зарабатывали еду у них, многие приезжали с заготовленными припасами. Происходило так...

Меня посылали или я сам шёл на разведку, где и чем можно поживиться, а для того чтобы уж совсем не наглеть, брал с собой Блондина. Он с гитарой, обязательно с нею, голос у него был, что у соловья в университетской роще, стучали в ту комнату, где точно знали, что есть картошка и другое что-нибудь вкусное. Стучали... Высовывались сонные мордочки. Я начинал разговор о том, что мол было бы совсем неплохо, даже хорошо нас накормить. От такой наглости девочки даже слов не находили, был тот момент, когда в дело вступал Блондин и нежно, вроде нехотя, брал аккорды и запевал... А пел злодей хорошо, чарующе... Это был сигнал! Мордочки просыпались и становились лицами, расплывались в улыбке и здесь подтягивался с гитарой, второй наш талант в области пения – Володя Огонёк и дуэтом они будили весь этаж, высовывались любопытные, сначала возмущающиеся, потом всё благосклонными становились они. Ребята пели так, что через годы я помню, как сам заворожённый слушал их, они были уникальными:

Оглянись, незнакомый прохожий,
Мне твой взгляд, неподкупный знаком.
Может я это только моложе,
Не всегда мы себя узнаём...[2]

В это самое время я уже почти уговорил на жаренную картошку и работа закипала... Ген, ты был просто ас в жарке картошки, никто с тобой не сравнился бы. По части быта многому можно было у тебя поучиться, как ты резал картофель, смотреть на тебя, душа радовалась. Девочки диву давались ловкости и умелости рук твоих... Загляденье одно!..
Барды пели, мы чистили овощи, импровизированный концерт продолжался. Марат словоохот и великий мастер слова ласкового, завораживал своим воркующим рассуждающим голосом мол, как мы им благодарны, что они сделали божескую милость и выполнили заповедь человеческую – «накорми и обогрей». Насчёт «накорми» получалось, а «обогрей», об этом история умалчивает...

 

Однажды напали на маму, которая приехала с дочерью, кто-то из них поступал в институт? Всё-таки дочь, наверное... Шутка!.. Нет, Гешка, ты помнишь, что тогда даже не пришлось тебе жарить картошку, мама абитуриентки сама всё сделала, а потом всё ахала! какие парни живут по соседству! А наши соловьи, закончив пение, с таким же талантом уплетали жареную картошку с солёными огурчиками, а если было сало, то с превеликим удовольствием и оно шло в ход...
А было и так, что наших певцов рядом не оказывалось, тогда мы с Маратушкой (я любил его так называть) заходили в комнаты и цитировали вслух наши любимые стихотворения, благо на то время немало знали наизусть. Придавали лицам искусственно задумчивые, повидавшие виды и саму жизнь, выражения и в два голоса декламировали какой-либо стих, что-то из Марины Цветаевой.

Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись![3]

И надо признаться, без лукавства и хвастовства, что у нас получалось... Мы глядели при этом пристально в глаза, наблюдая там зачатки интереса. Всё! цель близка, оставалось лишь правильно составить страдальческую гримасу и истинную цель нашего прихода... Конечно, песнями такое быстрее добивались... Что поделаешь, кто на что горазд, мы с Маратом обожали такие театральные миниатюры.
Ах ты память!.. Далеко убегаешь, охватываешь собою незапамятное удивительное время. Убежав, обнять пытаешься каждого, кто был рядом в те дни, кружишь в коридорах общаги, заходишь к знакомым в комнаты, где тебя привечали, весело встречали и им было всё равно, учишься ты на «отлично» или перешёл в звание вечного студента, а такие были у нас, таким и я стал... Главное, чтобы был ты нормальным парнем, нормальным и этого было уже немало. Тогда все были быстры, молоды, красивы.

Нет на этом свете уже чудесного таланта, весёлого парня Володи Огнева, с кем мне пришлось через какое-то время вместе дипломироваться в институте ядерной физики и после защиты диплома, возле восьмого корпуса нашего института встретить тебя. Мы были на подъёме, радостные, ты грустный, задумчивый, за нашей эйфорией я даже не удосужился спросить тебя, что такое? есть ли серьёзная причина?.. Мы побежали дальше, отмечать, праздновать столь долгожданное окончание вуза. И, правда, студентами подзадержались малость...
— Гена, это была наша последняя встреча с тобой, больше мы не виделись, не пришлось нам дальше топтать землю бок обок. Где ты? что с тобой, не знаю, да я уже писал об этом...

Ничто на Земле не проходит бесследно,
И юность ушедшая всё же бессмертна[4]

Ничто не проходит бесследно, ничто... Уж если разбежались пути общие, то память возвращает в молодость, в ушедшую, в бессмертную, собирает там, кучкует... Там в ней все живы, живёхонькие, радостные и улыбающиеся, поющие и спорящиеся друг с другом, читающие и пьющие горькую, всякие, но до боли родные, уже временем стали родными, не по крови, по духу, что жил в нас, живёт и дай Бог! будет жить до последних дней наших...

Как молоды мы были, как молоды мы были,
Как искренне любили, как верили в себя...[5]

Нет на этом свете Серёжи Лоскутова, что с ним сталось, почему Ушёл молодым, не знаю. Возможно виной была доля авантюризма в характере, любил бросаться во все тяжкие, но кто таким не страдал, а вот не стало его и печаль от этого... Помню, что он был балагуром, высоким красивым парнем, с вечными присказками и проговариванием того, что попадало на язык, не переставая, проговаривая и посмеиваясь.
В неизвестность канул Сашка (Чиф), где и что с ним? Кто знает? Пробегал слушок, такой себе несерьёзный, что подался Сашка на север, в края норильские, а там его след и затерялся для нас. Я так думаю, что если жив, здоров и хотел услышать, увидеть кого-либо, то давно бы дал знать. Всё равно, лёгких путей тебе, друг мой! Я благодарен безмерно тебе и всем, всем за дружбу, общение и за те часы, минуты, что были вместе! Убеждён! они многого стоят... Остальных, слава Богу, кого слышал, кого видел, о ком кто-то рассказывал...
Однако это маленькое отступление, забегание вперёд...

7

— Как мы учились?.. Ген, да что об этом писать, все знают, не это меня интересует, здесь всё понятно. Многие студенты, были прилежными, сессии сдавали легко и просто, переходили из курса в курс, многие, но не я... Помнишь?.. Как-то само собой учёба моя скатывалась к чисто формальному посещению лекций, семинаров, практических лабораторных занятий, становилась всё более мне в тягость, неинтересной. Я всё чаще стал пропускать и запускать учебный процесс. Неинтерес и леность подошли ближе ко мне и стали входить прочно в обычное моё состояние. Так ли было? можно ли было этим объяснить причины такого охлаждения к недавно столь чтимому и гордому осознанию, что стал студентом такого солидного, высококотируемого высшего учебного заведения... Наверное, здесь более значимые причины и копать надо глубже, но не хочу. Не буду объяснять призванием и отсутствием внутреннего интереса, хотя они однозначно присутствовали. Вдобавок ко всему я стал встречаться с девушкой и интерес жизненный плотно придавился думами о Лере, так звали её...

— Так вот кто виноват?! — воскликнешь ты. Нет, не она явилась главной причиной моего скатывания вниз в учёбе... Я сам и только сам виною тому.
Наоборот встречи и дружба с девушкой меня заставили посмотреть на себя как бы со стороны, её глазами что ль. Я увидел себя этаким увальнем, этакой неотёсанной деревенщиной, над которой работать и работать много надо. Она помогала мне исправлять мою речь, поправляла произношение, неправильность и косность языка, которая часто проскакивала характерностью быта моей семьи, дома, окружения в детстве. Где-то так... Я был честолюбивым и внутренне амбициозным, быстро учился и скоро моё образование вышло из под её контроля, я много читал, интересовался современными на то время музыкальными группами, кое что узнавал об артистах кино, о которых она знала столько, что я диву давался. Время это было незабываемым, интересным. Я познакомился с ещё большим кругом студентов.

Лера жила в комнате, где соседями её были девушки удивительные в своей разности и в то же время, что-то общее объединяло их. Они учились в другой группе, на другой специальности, но в основе своей их всех объединяла молодость красота, умность, да, да, именно умность, порядочность. Возрази мне, что много умных и красивых девушек жило в общежитии... Соглашусь, но эта комната как-то выделалась мною, возможно потому, что там жила Лерка, может быть. В эту комнату было настоящее паломничество парней разных по возрасту, досаждали они девочек своим посещением, хотя твёрдо были убеждены, что никакого повода, за рамками приличия, девушки не давали. С ними просто было здорово общаться, дружить, что многие и делали... А участие и игра в КВН, их актёрские способности довершали популярность и уважение во всех кругах на факультете, у девушек тоже. Мнение моё, составленное за годы общения с ними, пусть никого не обижает.

Так, увлечённый чувствами, я побежал дальше жить. Мир вокруг крутился в таком ритме, который был в цвете более розовым, а любовь она, всем известно «движет солнцем и светилами». Обнимать девичий стан, слышать ласковые слова, чувствовать разгорячённое дыхание, едва ли оставит кого равнодушным. Думы о ней всё более стали навязчивее и естественным образом чувственность стала отнимать много сил и энергии на преодоление себя, а возникающее при этом вожделение вообще непреодолимо, почти...

Водоворот институтской жизни постепенно выдавливал меня. Он не терпел леность и разгильдяйство. Ему всё равно на что ты тратишь свои мысли, в каких облаках витаешь, если учёба остаётся в стороне. Чем старше курс, тем больше требует занятий и одними природными данными здесь не обойтись, надо садиться на «пятую точку» и заниматься, заниматься... А если этого нет?.. Итог понятен... Ты, Гена, ведь также в это время отрывался от ритма учёбы и всё чаще раздавались тревожные сигналы завалов сессии.

Так «шатком валком» пробежал год, мы стали взрослее, многое обострилось и в наших с Лерой отношениях. Знаете, что наступает такое состояние, когда внутренним ощущением, ты вдруг чувствуешь расхождение дальше и дальше друг от друга. И когда я съездил по её приглашению к ней домой, я в этом убедился окончательно. Я заметно нервничал, стал раздражаться, многое, что перестало меня устраивать. Почему? Есть не совсем заметные признаки разрыва отношений, где-то далеко я стал это чувствовать. И вроде всё как всегда, но связи какие-то рвались, сначала лёгкие, потом более укрепляющие друг с другом, и всё чаще возникали размолвки. У неё видимо тоже шли подобные процессы. В дружбе нашей обозначились надрезы. И меня интуиция не подвела, она встретила вскоре парня, который по её определению, мог составить самое великое счастье под небом, какого не было во все времена истории человечества. Шучу! но ведь согласись, Ген, так многие думают, когда очаровываются мгновенно кем-то... Как в таких случаях говорят.

— Знаешь, Малыш, ты хороший, — но как в известной сказке кто-то обязательно «милее, и румянее, и белее». Это потом временем и общением начинают трезветь и видеть то, что сразу не разглядели. И оказывается, что и не такой умный, и мало знает, не начитанный, и «хромает на правую ногу» и что удивительное, ах! как не разглядела! он и разговаривать то не умеет. И прочее, и прочее... Это я не конкретно, к вышесказанному случаю рассуждаю, а в общем. Не подумай, что я позволяю себе осуждать кого-либо, меня самого есть, за что ухватить и представить на суд Божий...

Так мы все очаровывались кем то, а в жизни оказывалось, что внимательнее надо быть, внимательнее, что надо на мелочи обращать внимание, приглядываться к ним, в них скрыта истинность, «дьявол кроется в деталях», так вроде говорят. Взаимоотношения молодых людей, парня и девушки в юности весьма поучительны бывают для всей дальнейшей жизни и почему-то запоминаются на всю оставшуюся, почему-то? Полезна и поучительна оказалась для меня встреча и дружба с Лерой, о которой вспоминаю только с благодарностью... Грустно это? Совсем нет, это жизнь, её малая толика проявления. По прошествии немалого количества лет смотришь на все свои встречи и думаешь, ну что я пылил, переживал, бросался в трагедии. Стоило ли? даже там, где рушился весь уклад жизни? Нет, не стоило! Во всём человек виноват сам, даже там, где против него случилась измена, виноват сам, не разглядел, не почувствовал, напридумал себе живущего рядом и увидел не того кто есть на самом деле.

А что же с учёбой? А известно что, я всё время подводил тебя к тому времени, когда сессия летняя после третьего курса была славно провалена, и я ушёл на повтор третьего курса со второго семестра. А пока работал на инструментальном заводе, стоял у станка, ребята звали меня гегемоном, пролетариатом. Оно похоже было на то... Гегемонил у станка, ноги отнимались с непривычки. Однообразные, механические движения, четыре полуавтоматических механизма по затачиванию самых обыкновенных свёрл. Крутился, аки белка в колесе, после каждой смены, я хорошо понимал беличье состояние... Настроение было такое, словно лимон постоянно жевал, и была осень затяжная, дождливая совсем под стать моему состоянию. Долго выдержать я не мог, пошли всякие непотребные мысли, кто я? для чего я? и кому нужно такое моё существование? Это состояние я описал в рассказе «Зимнее чудо». Я улетел Домой... Как в детстве хотелось заплакать и закричать «Мама помоги!».

И что ты, Гешка, думаешь – сработало!.. Дом, родители, глядя на них становилось стыдно за такое малодушие, да как моя жизнь по тяжести могла сравниться с их жизнью?.. Стыдоба я и только! Там в родных стенах и утихомирилась душенька моя, пришла в своё нормальное существование и опять, как в детстве виделось далёкое небо, всё синее в облаках, а даль начала, как всегда, звать, манить. Как-то расцветилось вокруг, заиграло своими прежними жизненными красками, вдохнуло струю свежести. Внутри поселилось уверенность, что всё, что бы ни случилось, будет преодолено и превозможено. Даже из «пятого угла» есть выход, на первый взгляд незаметный, но есть, приглядись внимательно, почувствуй, если попадёшь в него...

— Гена, не знаю, как ты, а я частенько думаю, ну что нам не хватало? Что двигало поступками, когда мы забрасывали лекции, не ходили на них, пропускали практические занятия, необходимые лабораторные и всё это ради чего? Куда нас заносило зимними вечерами?.. Какие могли быть рестораны? Что находили мы там, кроме смрада сигарет и пьяного угара? Но бросали институт, ходили по кабакам, пивным барам – для чего? Что должны были там оставить? Вопросы, вопросы... Что в нас двигало, заставляло оставлять там молодость, собранность, желание учиться и дисциплинированность, ответственность и целеустремлённость. Ведь без этих основных качеств едва ли станешь боль менее настоящим студентом, а значит в будущем хорошим специалистом. Так что двигало? Бесхарактерность? Отсутствие воли? Неудовлетворённость в чём-то? Что?.. А всё имело место! Невозможно объяснить, что заставляло героя рассказа «Трали-вали» выходить на берег и заводить песню так, что душа рыдала и рвалась куда-то:

«...Ах, что за сладость - песня, что за мука! А Егор, то обмякая, то напрягаясь, то подпуская сиплоты, то, наоборот, металлически-звучно, все выговаривает дивные слова, такие необыкновенные, такие простонародные, будто сотню лет петые:
Плывет ле-ебедь, не всколо-о-охнется,
Желтым мелким песком
Не взворо-о-охнется...
Стонет и плачет Егор, с глубокой мукой отдается пению, приклонив ухо, приотвернувшись от Аленки. И дрожит его кадык, и скорбны губы.
Ах, этот сизой орел! Зачем, зачем кинулся он на лебедя белого, зачем поникла трава, подернулось все тьмою, зачем попадали звезды! Скорей бы конец этим слезам, этому голосу, скорей бы конец песне!
И они поют, чувствуя одно только - что сейчас разорвется сердце, сейчас упадут они на траву мертвыми, и не надо уж им живой воды, не воскреснуть им после такого счастья и такой муки».[6]

Каково!? Вот как! смог мастер описать, какие слова подобрать, как расставить, читаешь их, и у самого внутри сердце рвётся. А я помню тебя, Ген, помню, как ты выл песню, не пел, а выл... Писал о себе, вспомнил тебя и невольно пробежала параллель с героем рассказа. Помню, как пришёл ты изрядно подвыпивший, никого, кроме меня, не было, сел на кровать и запел, только не пение было это - вой! Протяжный, болезненный и взгляд далеко блуждающий. Я не спрашивал ни о чём. Бывают такие минуты, надо просто помолчать... Болело у тебя, стонало, вырывалось наружу звуками, а по щекам текли слёзы... Я почему вспомнил эту картину, а чтобы было понятно, каково бывает иногда состояние души нашей, что и словами не опишешь, а сядешь и завоешь в пространство...

8

Сколь верёвочке не виться, а сказочке не говориться, а всё одно конец близок. Нам нужна была встряска. «Всякой вещи время», а всем известно, что наступает такой час, когда пора собирать разбросанные камни и уклонятся от объятий, для нас и наступило такое время, если верить великому мудрецу[7]... Когда бросаешь институт, то автоматически сгорает бронь от призыва в армию, сгорела и наша с тобой. Замаячили на горизонте армейские будни, мы с тобой не бегали от них, не скрывались, не косячили уклонами от службы. Мы знали у нас на факультете ребят, которые виртоузно отмахивались от призыва. То дело их, нам вручили повестку, мы под козырёк и пой песню строевую «Идёт солдат по городу!..»
Знать пришло времечко лихое послужить службу в рядах вооружённых сил...
Призвали!..
На то время, перед армией, мы с тобой уехали из города и работали в одной из деревень Томской области, Подломске, по восстановлению двух домов в два этажа, на жаргоне того времени такая подработка называлась - колым, мы и колымили... Забросили нас ещё зимой, когда снега высились метровыми сугробами, а февраль красовался вьюгами, что венчали короткие дни. Мы вставали при темноте и приходили с работы, когда вечер давно падал на деревню. Мужественно при тридцатиградусном морозе перекрывали крышу, потом вставляли каркасы внутренних дверей, оконных рам и потом, нагрев калорифером одну комнату, мы стеклили окна. Чуть потеплело на улице, мы занялись оштукатуриванием квартир в домах, а их было в доме одном шестнадцать. Иногда к нам приезжали друзья из города «на прорыв» каких то направлений, где по договору мы должны были к определённому сроку сдать работы и приступать к следующим.

Вспомнил, Ген, как «юморил» ты... Мы ехали в автобусе из деревни, под хмельком, тогда заминка вышла какая-то с местами и спесивый мужчина всё возмущался, мол его, такую важную особу, как-то потревожили и он обозвал тебя. В другой раз не миновать бы ему выволочки, ты мог мастерски это делать. Однако мы были в хорошем расположении и настроение на высоте, все вокруг казались милыми хорошими людьми. Скандалить совсем не было желания. Ты подвинулся к нему близко, почти нос к носу и чётко скороговоркой выразил своё несогласие фразой:

— О-о-о! нет! я не Негоро, я капитан Себастьян Пэреро, седьмого пехотного полка лёгкой кавалерии – ковбой!.. — сказал бессмыслицу остолбенелому человеку, при этом, засунув палец за щеку, ловко делая движение, ты щёлкал так, что выстрелу было подобно. Улыбнувшись в свои усы, важно прошёл на своё место. Я еле сдерживал себя, чтобы не прыснуть от смеха. Надо сказать, что чтобы сбить спесь с зарвавшегося или важного в своей спеси человека, ты говорил словесную абракадабру. Записывать бы за тобой, сложилась бы книжица. Сам-то ты помнишь свои искромётности?..

Или в другой раз, тоже в автобусе, ты брякнул в пространство, полном людей. А там пел подвыпивший мужичок, пел так себе фальшиво, дрянненько выводил:
— Хорошо поёшь, наверное, яйца пьёшь?.. А если бы хрен съел, то лучше б спел, — сказал спокойным голосом, автобус покатился от смеха. Мужик в драку, но куда, зачем, с кем тягаться... Его тут же угомонили, песня замолкла.
Не успели мы закончить эти объекты, как нас постригли налысо - смешно смотрелись. Ох! и «ржачки» было тогда в общаге, да и мы сами над собой хохотали. Идя по коридору, при встрече с девушками, друзья срывали с меня шапку, что закрывала лысину и я представал в совсем необычном своём виде. Длинные волосы и вдруг голый череп – мгновенная реакция смеха. Но делать нечего, время, пункт назначения, и пишите письма: «Я солдат, мама!» Ремонт домов заканчивали наши друзья, объём работ не большой оставался. На последнюю пирушку по случаю нашей армейской жизни собралось много друзей товарищей. Звон стаканов, звонкий смех и соответствующие тосты, мол, служите там, как положено, а мы здесь за вас попируем на славу... Мы не сомневались, что оставляем общагу в надёжных руках, уж наши друзья не подведут, попируют за нас.

Прощайте стены общежития, прощай студенчество, надолго ли? прощайте дорогие, для сердца милые друзья!.. Эх, студенчество! милая родная страна, гражданином твоим я был, вернее я имел честь быть... Шапку долой! Сверкай лысина! А всё одно, уж всё равно, как выгляжу, никто, никто этого не замечает... А меня среди бурного веселья, хмельных голов и дыма сигарет, точила мысль, меня должна проводить кареглазая, тонкая и стройная, давно ждёт. Голова кружилась, представляя, как томно замрёт она в объятиях моих, как потянется навстречу нежности и чувствам. Улепетнуть хотелось быстрее от того, что бесконечно тянулось в чаду дымном. Улепетнул...

Утром рано, не протрезвев, на пункт назначения и мы на каком-то стадионе приходили в себя от бессонной ночи, долго нас там собирали и испуганных, и борзых от выпитого, и тоскливо озирающихся, всё непривычно, многим уже домой хотелось, выпорхнули из гнезда материнского, но не мы. Гена, ты со свойственной тебе бесстрашностью, ходил между рядами призывников и успокаивал, словно служивым был и не раз. Я посматривал на тебя, чтобы не влез ты в проблему, они любили тебя находить. До погружения в поезд, кто спал на вещмешках, кто сидя грустил, размышлял о своей участи, таких как мы, новобранцев, было много. Потом погрузили в вагоны и высадили вскоре. Все спрашивали: «Где мы? Какой город?» Одно ясно - недалеко от Томска... А привезли нас в Новосибирск.

Здесь проходили мы так называемый карантин, «учебки» не было и после месяца муштры на плацу, нас раскидали по ротам...
«Солдат вернётся ты только жди»[8] – что есть силы, в такт строевому шагу, исполняли песню. Длинными летними вечерами, утаптывая пыль Новосибирского Академгородка отцы-командиры нас приводили в порядок, воспитывая и вгоняя в нас дух защитника отечества. Немногим позже, дрожа от холода под проливным дождём, в открытой машине, чтобы как-то согреться мы уже не пели а орали слова этой песни, тем и спасались, а дорога дальняя была. Вряд ли ты мог забыть такое... Помнишь, Геш? Натянув пилотки на уши, что было силы, голосили на округу, чем перепугали поначалу наших командиров. Те потом поняли в чём дело, одобрили... Дождь лил!.. Мы орали...

Шла кропотливая, нудная, с увольнительными и гауптвахтами служба. Да с гауптвахтами, мы были лихие на самоволки и даже в армии ухитрялись на употребление всякого зелья, не часто но бывало, бывало!.. Замели как-то командиры, пришлось недельку посидеть на «губе». В камере дышалось паром, на улице зима, а спали друг с другом в обнимку. Цепляясь локтями, спина к спине, так и согревались. На нарах хорошо было тем, кто спал в серединке, так как по команде поворачивались на другой бок, и кто-то крайний оставался спиной к холоду. Следующей ночью менялись местами. Шинели отбирали на ночь, жестоко, но пощады не было. Днём на работы, вечером повторялось, спина к спине, не присаживаясь, ночью дрожали от холода...

Приезжали в армию друзья наши, благо мы рядом с Томском служили. Однажды приехали Шурик, в неизменных круглых очках и Юрка Длинный, с ними девушки, тоже нашими друзьями.
Среди девушек, а они с нашего факультета была Таня, друг и прекрасный собеседник. Она спасала меня от серых и скучных будней армейской жизни хорошими дружескими письмами, поддерживая меня и снабжая знакомство со своей лирикой, добрыми стихами, местами, да что там скрывать очень сильными. Не могу не привести полностью одно из них.

Может опять лирический выпад,
Может, это уже во мне –
Странный сегодня вечер выпал
Мне и тебе.
В каплях дождя стёкла и листья
В тысячный раз.
Прошлое снова короткие письма
Пишет для нас.
Мнений чужих и идей опасность
Стала видней.
Время срывает липкие маски
С лиц королей.
Многим знакома дней тягучесть
И вечеров,
Словно пропитанных неуютом
И без подков
Словно исчезнет музыка ливней,
Звёзд волшебство.
Нервы в комок. И сердце стынет,
Нет никого.
Кто-то прошёл через это. Кто-то
Так и не смог.
Вот и живёт накануне чего-то
Реальностью строк.
Листья последние втоптаны в землю,
Изредка снег.
Тихо уходит грустное время
Стынущих рек.

Или в другом письме она писала, напоминая какие-то моменты пробежавшей жизни:
«... Сейчас вспомнила, как вы с Юркой доводили меня в «Осени» (ресторан) насчёт нескольких жизней: внешней, жизни мыслей (точно уж не помню) и я ещё говорила, что третья – это сон. А вы сволочи, надо мной смеялись. Я потом тоже. Сейчас опять подумала – это просто интересное состояние, после которого узнаёшь маленькую часть из того, что находится у тебя в подсознании. Если запомнить сон и сумеешь объяснить причины его появления. Разве нет?..» Так, Таня, теперь я могу с тобою согласиться и могу с уверенность сказать, что сон является важнейшей составляющей нашей жизни, и далеко не только как область отдыха, а как посещение других состояний жизни которых скептики, какими были мы, отрицают полностью. Какое невежество!
Многое я знал из твоих писем, что происходило в моей студенческой стране. Письма были не пустые, а полны рассуждений, она делилась со мною мнением о ком-то, мягко распекала меня за мою разочарованность (этакий Чайльд-Гарольд новоиспечённый ), вводила в область своих чувств и переживаний. Значит, доверяла, что пойму и смогу сопережить... Такие утончённые натуры всегда были одиноки в своей жизни, хотя внешне никак не проявлялось... Звонка, весела, жизнерадостна...

Сегодня дождь.
И капли обрывают листья.
Ты не придёшь...
Я привыкаю к этой мысли.
Мы наугад
Тогда распределили роли.
Дождь... Листопад...
В спектакле только двое.
… В траве кристаллы,
Тихо мокнут крыши.
Дождь опускает
Занавес чуть слышно.

К ней на свадьбу я смог вырваться, взяв маленький армейский отпуск. Как я смог убедить наших командиров, уж и не вспомню, но получилось... Внезапно, как ком снега на голову свалился я и помню, после росписи в ЗАГСе появилась она дома с мужем и друзьями, а я их встречал. Вот удивления было, сверх меры! и конечно радости.

К нам приехали и нас отпустили в увольнение, и мы закатились в ресторан. Так друзья наши помогли выпрыгнуть на время, из тягот служивых дней. На другой день нам удалось вновь, на двое суток, взять увольнение, сработал мой авторитет, как комсорга роты. Свободны, аж! до ночи следующего дня... Помечтать о таком и только, а здесь всё наяву и гуляй, не хочу...

Какое разочарование! наши друзья, думая, что нас уже не отпустят, уехали.
— Как же так? — разводя руками, недоумевая, озирались мы, но долго ли горевали? Нет, конечно!
Помнишь?.. Было только начало осени... Листва лишь местами желтела, проблески багрянца обогащали чудную картину тёплого дня, добавляли в состояние временной свободы тот незабываемый штрих, благодаря которому помнится живо на протяжении всей жизни. Такие минуты, моменты незабываемые!.. Тебе в голову пришла безумная мысль, впрочем, почему безумная – блестящая! Поехать к тебе домой, прямо сейчас сесть на пароходик и поплыть, поплыть... Теперь горела мысль воплощения в жизнь твоей идеи. Только бы, только бы рейс был вечерний, а там ночь и мы у тебя дома. Новосибирск, пароход по Оби и до Кожевниково.

Маму твою я помнил и знал ещё по первому курсу, знала и меня она. И что же, а как по маслу и на блюдечке, только приехали на пристань, через полчаса пароход отходит. Наскребли мелочи на билеты, пришлось вывернуть карманы. Протяжный гудок и мы поплыли. Вроде ничем особо не привлекателен был эпизод жизни, но запомнился ярко чудным маленьким путешествием.
Народ вокруг пил пиво, разливал вино, шумел, веселился, а у нас в карманах ветер свистел. Недалеко от нас гуляла компания молодых людей, хорошо им было. Тогда я подошёл к ним и сказал, что мы служим, бывшие студенты из Томска и просим вот о чём вас. Не могли бы вы одолжить нам тридцать рублей, а мы по приезду в Кожевниково тотчас отошлём вам, по указанному вами адресу и что слово даём в этом железное. Что-то убедительное было в моих словах, тоне, что нам поверили и один парень написал свой адрес и отдал его нам вместе с тридцатью рублями. Почему тридцать? хватило и двадцати бы, но жизнь показывает, что проси больше, дадут меньше. Хорошо ли помнишь, Ген, эту поездку?

Далее, как у студентов, набрали вина, вся компания слилась с нами и уже на одолженные деньги мы угощали молодых людей и так до самого утра. Перед утром на часик забылись...
Мама твоя всплеснула руками, расплакалась, всё обнимала нас и приговаривала:
— Ах! вы мои касатики, — говорливая была, вся русская, как ты, Ген, — Ах! как же вы меня порадовали, а я и не ждала, совсем нежданные вы, потому вдвойне желанные, сынки мои...
Долго не могла успокоится, приговаривая и приговаривая. Потом пришли соседи, стеклись гости, зашумело застолье. Заговорило, запело застольные, много ли надо – был бы повод. А вечером на «Ракету» и в Новосибирск. Деньги парню этим же днём отослали.
Спали мы уже в казарме. Быстра на смену была жизнь наша!..

* * *

Странная штука жизнь, странная...
Часто думаю над таким, а что если бы мы с тобой, Ген, прилежно закончили институт, как положено, обзавелись семьями и стали бы ты, вне сомнения талантливым инженером, а я?.. А кто знает, кем был бы я? просто чиновником, да ещё и с брюшком, этаким солидным бюрократом... Да! Завидная судьба, особенно у меня. Могли бы мы так прожить?.. Не могли! Это были бы не мы, а кто-то похожий на нас... Ты не был бы тем, кого я знал, а я не похожим на молодого разгильдяя, каковым помнили многие по институту... Да!? Странная штука жизнь... Такое и представить невозможно, потому что нет у жизни понятия «что было бы, если бы...». И, вообще, жизнь не только странная, но и удивительная. Изумляет и заставляет диву даваться на каждом шагу. Те, кого я знал, как прилежных дисциплинированных парней, часть из них стали просто обывателями, интересы которых заключаются только решении бытовых, насущных проблем, а иные попросту сошли с жизненной дистанции совсем в молодом возрасте. Чуть пошатнуло ситуацией нестандартной и попали в хаос своих мыслей и поступков, а в итоге «жизнь вечная». А многие оторванные ребята, защитили кандидатские, докторские диссертации и стали учёными, известными именами. Только не думай, что я кого-то хочу осудить, вовсе нет! Кто я? чтобы судить... И всё же какое-то мнение имею. Просто наступает такой момент, когда пресытившись земными и плотскими удовольствиями, должен каждый сказать себе: «Всё хватит, покуролесил и будет!». Это как нарыв на теле, прорвавшись, исходит гноем. Здесь, и боль, и будущее выздоровление...

-----------------------


[1] Речь идёт о моём очерке «ДОМОЙ! МАГДАГАЧИ» [2] Песня Пахмутовой Александры на слова Добронравова Николая [3] Строки из стихотворения Цветаевой Марины «Идёшь на меня похожий...» [4] Слова из песни Пахмутовой Александры на слова Добронравова Николая [5] Там же [6] Строки из рассказа Казакова Юрия «Трали-вали» [7] Намёк на слова из Екклесиаста Гл.3. 1-8 [8] Текст песни Истомина Юрия Не плачь девчонка...