В. Федотов. Человек-фрагмент. Отрывки из одной жиз

               


                В. Федотов






    
                ЧЕЛОВЕК-ФРАГМЕНТ




                Отрывки из одной жизни




               






               




               






Это не роман и не повесть. Здесь нет выдуманных героев и событий. Время и место действия также указаны точно, как в «документе». Но это не документальное произведение, не автобиография, как может показаться  на первый взгляд. Здесь нет последовательности, цельности. Хронология нарушена, изложение фрагментарно. Похоже на дневник или записную книжку. А начинается – как «автобиографический роман»: отрывочными воспоминаниями о детстве, юности. Все перемешано, как в жизни. Есть даже письма (дружеские, любовные), тоже подлинные. А еще есть заметки читателей, комментирующие и оценивающие то, что написано «основным» автором.
Эта книга о любви. О любви сына к матери, мужа к жене. О  выборе, который делает мужчина, уходя от матери и «прилепляясь» к другой женщине. И о той цене, которую ему приходится платить за этот выбор.
































                И создал Господь Бог из ребра,
                взятого у человека, жену,
                и привел ее к человеку. И сказал               
                человек: вот, это кость от
                костей моих и плоть от плоти
                моей; она будет называться
                женою, ибо взята от мужа
                [своего]. Потому оставит
                человек отца своего и мать
                свою и прилепится к жене               
                своей и будут [два] одна плоть.
                Бытие. 2. 22-24               

               

                2008 год
               
Большинству людей свойственно время от времени заниматься самопознанием. Или – самокопанием, если придавать этому слову иронический оттенок. Им важно знать: кто они? откуда? почему именно так реагируют на окружающую действительность? Поскольку я отношу себя к «большинству», меня тоже иногда волнуют эти вопросы.

Примечание читателя. «Уж я-то всегда склонна к самопознанию и самокопанию. Не могу без этого жить. И мне кажется, эти два процесса  пробуждают в человеке совесть».
                (Ольга И., июнь 2013)

Примечание читателя. «Самопознание, самокопание… Зачем Вам это? Думаете, если Вы познаете себя, то все сразу встанет на свои места и жизнь заиграет новыми красками?
Вряд ли. То, что Вы докопаетесь до сути и поймете, почему поступаете так, а не иначе, не поможет Вам измениться или хоть что-то изменить в Вашей жизни.
Все останется по-прежнему в Вашем настоящем и будущем. За исключением того, что Вы постоянно будете носить с собой свой маленький чемоданчик с темными воспоминаниями из прошлого. Почему темными? Потому что светлые воспоминания в самокопании не участвуют. Так стоит ли это того?».
                (Татьяна Л.,, февраль 2014)

                * * *
Я недавно подумал, что одним из определений моего «я» в этом мире могло бы стать определение: «человек-фрагмент».
Конечно, как всякое определение, оно сужает «предмет», но поразмышлять над этим, думаю, стоит.

Примечание читателя. «Сейчас глубокая ночь, но мне не дают покоя мысли. Сижу, пишу заметки по “Человеку-фрагменту”, и понимаю, что не хватает нужных слов.
 Тяжело… Приходит в голову, что каждая книга человека о себе должна называться именно так “Человек….”, где вместо многоточия автор вписывает отличительную, с его точки зрения, собственную черту характера.
 Я человек творческий, пишу стихи.  У меня есть стихотворение “Девушка-осень”. Часто думаю о том, что если бы я написала книгу о себе, то назвала бы её именно так».
                (Ольга И., июнь 2013)

                * * *
Все, что я делаю, чем увлекаюсь, к чему стремлюсь, остается незавершенным, недоделанным, не до конца реализованным. Один  из последних примеров – моя докторская диссертация, которую я пишу вот уже десять лет, но, похоже, так никогда и не закончу. Иногда мне кажется, что неполнота, отрывистость присутствовали в моей жизни с самого рождения.

Примечание читателя. «Вся наша жизнь – фрагментарная проза. Пытаешься вспомнить что-нибудь и вспоминаешь жизнь не сплошным неразрывным потоком, с рождения и до настоящего момента, а только самые яркие ее моменты, отрывки, фрагменты».
                (Ирина М., март 2006)
.
Примечание читателя. «Когда Вы пишете о фрагментарности своей жизни, я понимаю, что Вы правы. Наша память – фрагментарна. Наша вера – фрагментарна. Бывают моменты, когда сомневаешься в вере и в себе. Наша любовь к чему-то и кому-то также фрагментарна. Сегодня – люблю, завтра – мне надоело, послезавтра – “да пошло всё к чёрту!”. Вся жизнь какая-то отрывочная».
                (Валентина Р., декабрь 2011)

Примечание читателя. «С тем, что вся наша жизнь фрагментарна, я полностью согласна. Наше прошлое безусловно фрагментарно. О нашем будущем мы можем только догадываться “кусочками”. Даже наше настоящее нельзя назвать цельным, потому что настоящее – это всего лишь секунда. Все, что было пару секунд назад – уже прошлое».
                (Анна П., июнь 2013)
   
Примечание читателя. «Не понимаю, как человек может быть фрагментарным. Любой человек, на мой взгляд, представляет целый мир, полный различных историй и противоречий. А такое качество Вашего характера, как нежелание или неумение довести какие-то вещи до конца, говорит, может быть, о том, что вы легко увлекаетесь новыми вещами, что старые дела, которые так и остались недоделанными, наверное, и не ваши совсем. Ведь если к ним не хочется возвращаться, зачем тогда тратить свое время?».
         (Александра З., июнь 2013)

                * * *
Моя мать родила меня от человека, которого я так и не успел осознать в качестве отца. Он нас «бросил», когда мне было три года. Из отрывочных рассказов матери я знал, что звали его Леонидом, фамилия – Шаповалов, родом из Ростова-на-Дону, где у него остались жена и сын. На Сахалине, куда мать приехала вскоре после войны «осваивать новые земли», он работал «начальником лова». Слыл жестким, даже жестоким руководителем. Рыбаки его побаивались и, кажется, не любили. Один раз даже хотели убить.
Женщины, напротив, к нему «липли». По словам матери, у него, кроме законного, ростовского сына, было еще несколько незаконных, в том числе и я. Моего появления на свет он, кажется, не хотел, но мать, боявшаяся абортов  больше чем беременностей, все-таки родила. Может быть, поэтому они расстались.

                * * *
До сих пор не могу понять, почему в моем свидетельстве о рождении в строке «отец» стоит прочерк. В разговорах со мной мать не раз говорила, что  он  был хорошим человеком, помогал нам, однажды привез машину дров…
Мне также непонятно, почему, вместо фамилии «Шаповалов», я ношу фамилию «Семенов», – совершенно чужого мне человека, бывшего когда-то вторым мужем матери, ушедшего в 1942 году на фронт и там пропавшего без вести.
Наконец, чего я уже совсем не могу понять, это своего отчества –  «Александрович», данного мне, по словам матери, в честь ее старшего брата, тоже сгинувшего где-то в водовороте предвоенных и военных лет.
Если ко всему этому добавить, что имя «Виктор», по моим ощущениям,  тоже «не мое», т. к. не соответствует ни моему характеру, ни жизненным целям (ну, какой из меня «победитель»), то выходит, что каждая моя формальная (паспортная) «ипостась» (фамилия, имя, отчество) существует сама по себе, фрагментарно, не складываясь в одно целое.
Такова вкратце история моего рождения и регистрации в качестве еще одного «незаконнорожденного» гражданина СССР.
Только теперь, на склоне лет, я могу, наконец, позволить себе подписать эти  заметки, этот мой «документ», своей настоящей, родовой фамилией, – фамилией моего деда Кирилла. Я горжусь тем, что я тоже «Федотов», что не порвалась ниточка, связывающая меня с моими предками, пусть даже и на таком, «неофициальном» уровне.

Примечание читателя. «Ваше имя и отчество не может быть случайным и чужим. Оно ваше, раз дано вам судьбой и матерью. Меня, например, все, не сговариваясь, называют Юлей. Я уже даже привыкла, что у меня три имени: Виктория (по паспорту), Виринея (по церкви), Юля (по жизни). Так даже интересней! Надо относиться ко всему проще!!!».
                (Виктория М., апрель 2009)

Примечание читателя. «Я с Вами согласна. Имя Виктор с Вами не ассоциируется. Я долго запоминала, как Вас зовут. А вот в сочетании с отчеством – подходит. Загадка».
                (Анастасия К., июнь 2012)

Примечание читателя. «Ну уж позвольте не согласиться с тем, что имя Виктор Вам не подходит. На мой взгляд, оно целиком и полностью ваше. Имя накладывает отпечаток на характер человека. Виктор – с латинского – “победитель”. Постарайтесь определить для себя, в чём именно вы победитель».
                (Ольга И., июнь 2013)

                * * *
К слову сказать, моя старшая сестра тоже росла без отца. Может, дело не в «отце», а в матери, в ее, так сказать, фрагментарной структуре характера и жизни. Она, например, никогда долго не задерживалась на одном предприятии. Словно ее что-то срывало и толкало  в поисках какого-то мифического «хорошего места». А что она могла найти при таком независимом характере и практически не имея никакой профессии?  Все ее образование состояло из четырех классов начальной школы. Вместо учебы она нянчила многочисленных детей своей матери и помогала отцу-портному шить брюки и рубашки «на заказ».

                * * *
В молодости, когда были силы, она, по ее словам, «вкалывала», «таскала носилки» и «ворочила бревна», сначала на лесозаводе, потом на рыбозаводе. После сорока лет, когда здоровье стало уже не то и она окончательно обосновалась в Астрахани, она работала в основном «техничкой», уборщицей в разных учреждениях. В ее обязанности входило мытье полов и всего остального, находящегося на порученном ей объекте.
Вместе с ней мыл полы и я. Она уже тогда жаловалась, что ей трудно нагибаться («голова кружится», «давление поднимается»), и я очень хотел ей помочь. Чтобы у нее ничего не болело, и чтобы она была счастлива. «Помощник ты мой, золотой, – говорила она ласково, занимаясь в это время какой-нибудь другой работой, – что бы я без тебя делала!». У меня от этих слов приятно щемило «под ложечкой», и я старался еще больше…
Все портили подростки, прогуливающиеся вечерами под окнами убираемого нами помещения. Увидев моющего полы мальчишку, они смеялись и показывали  пальцами. Мать меня успокаивала, называла их дураками и лодырями. А я малодушно прятался за столы и стены, чувствуя себя не столько «помощником», сколько «девчонкой», в общем, не таким, как все. Было почему-то стыдно, и это ложное чувство стыда (хотя для  того возраста оно, возможно, и не было ложным), это неумение открыто идти до конца по выбранному пути,  будет еще долго сопровождать меня по жизни, напоминая всякий раз о дробности и непостоянстве моего характера.
 
                * * *
У нее было три мужа, хотя любила она, кажется, одного человека, с которым так никогда и не была вместе. От каждого мужа у нее было по  ребенку. Двоих она вырастила, несмотря на то, что воспитывала их одна и постоянно испытывала материальные затруднения. Про себя она говорила: «Я сильная женщина». И это была правда.
Ей нравилось ездить в поездах. Она не боялась отправиться куда-нибудь на край света, например, «по вербовке», и там начать новую жизнь, фактически на пустом месте. Перемены ее не пугали, она верила, что хороших людей больше, чем плохих, и что люди ей помогут, не дадут пропасть. Она была убежденной коллективистской. Про человека, который ей не нравился, она говорила: «Он эгоист». До самого последнего дня она жила активной, «общественной» жизнью. Ходила по соседям, сидела на лавочке по несколько часов, «дышала воздухом». Так она реализовывала свою неистощимую потребность в общении.

                * * *
Я был не такой (пишу «был», потому что смотрю на себя в прошедшем времени и как бы со стороны). В отличие от своей матери, я почти всю жизнь проработал на одном месте. Я, скорее индивидуалист, чем коллективист. У меня одна жена, один сын, и я не люблю путешествовать. Внешне я произвожу впечатление цельного и положительного человека. Но это только внешне. А внутри…

Примечание читателя. «А вот здесь вы, человек-фрагмент, на мой взгляд, ошибаетесь. Положительным внешне мне  вы не показались. Когда я в первый раз вас увидела, то, если честно, насторожилась. Внешне вы произвели на меня впечатление человека серьезного и строгого, очень строгого, хотя и с потерянным взглядом. Даже сейчас, когда мы отвечаем вам на занятиях, вы так смотрите, что невозможно по вашему лицу понять, правильно мы говорим или нет. А насчет “цельного”, то здесь будьте уверены, думаю, никто не производит впечатления цельного человека – все мы фрагментарны и противоречивы. И еще, человек-фрагмент, больше улыбайтесь, мы редко видим вашу улыбку».
                (Рена Г., июнь 2013)

                * * *
В детстве, точнее, в отрочестве я любил играть в футбол. Когда я стоял в воротах нашей дворовой команды, мы почти всегда выигрывали. Выручали моя хорошая реакция и прыгучесть. После очередной удачной игры ребята благодарно хлопали меня по плечам и качали на руках. У меня до сих пор замирает сердце от этих подкидываний. Но однажды я встал в ворота на настоящем футбольном поле и понял, что по сравнению с ним – я маленький и беззащитный мальчик, который по ошибке оказался не на своем месте. Было ощущение полной  потерянности и беспомощности. Возможно, поэтому мое увлечение футболом постепенно сошло на нет. 

Примечание читателя. «У меня в жизни произошла аналогичная ситуация. В школе я считала себя очень сильной в русском языке и литературе. Лучше всех в классе писала диктанты, сочинения. Учителя хвалили меня, говорили, что я далеко пойду. Поэтому я и решила, что хочу связать свою жизнь с филологией. Поступила в университет на бюджет – была на седьмом небе от счастья. Первый же день учебы спустил меня с небес на землю...
Я училась в обычной сельской школе, а тут все совсем другое... Почти сразу же пошли тройки... Не ожидала, что будет так тяжело. И как будто специально в первом семестре были очень сложные, на мой взгляд, предметы: УНТ, литературоведение, древнерусская литература и т. д. Я упала духом... Мне совершенно не хотелось учиться... Как и у вас, было ощущение беспомощности, неуверенности. Прошло четыре года... Сейчас вроде все хорошо!».
           (Менслу Д., июнь 2012)

Примечание читателя. «Я прочла Ваши воспоминания о футболе и воспоминания девушки о ее первом годе в институте. Действительно, есть схожее.
Я думаю, Вы просто испугались. Ранее Вы писали, что ничего не можете довести до конца, все у Вас незавершенное. Наверное, это из-за чувства страха и, конечно, неуверенности. А Вы не пробовали хотя бы раз вылезти из своей скорлупы и сделать что-то, по настоящему, смелое? Может, если бы вы хоть раз преодолели свои страхи, то взглянули бы на жизнь совершенно другими глазами.
…Это просто страх не устоять перед более опытным соперником, быть втоптанным в грязь его могучим авторитетом и опытом. Но это стратегия слабых. Следуя ей, Вы сможете стать крупной рыбой только в маленьком аквариуме. Вы не сможете выйти за пределы института, футбольного поля, своего города или социальных рамок. По-настоящему же сильные личности не сдаются никогда и ни перед кем. Их сила проявляется в борьбе. Ведь только в конкуренции возможен личностный рост. Только так мы можем познать себя и узнать на что мы способны.
Возможно, Вы бы и стали футболистом или боксером, если бы не боялись конкуренции. Возможно, можно добиться многого, если не сдаваться, даже если дуло пистолета у самого лба. Только так и рождаются великие люди».
       (Татьяна Л., февраль 2014)               

                * * *
Потом настало время бокса. Вместе с мальчишками с нашего двора я записался в одну из секций и прозанимался почти два года, с седьмого по восьмой класс. Был даже чемпионом города среди мальчиков.
В боксе, как я теперь понимаю, у меня лучше всего получалась стойка. Тренер смотрел на меня, как на красивую картинку. Сам себе я казался мужественным и техничным. Меня охотно выставляли на разного рода показательные выступления по случаю того или иного праздника, где надо было красиво имитировать, а не драться. Настоящего бойца из меня так и не получилось. Наверное, я это чувствовал и поэтому, в конце концов, ушел из бокса. Позже, в техникуме, я попытался возобновить занятия, но после первого же боя понял, что время упущено и прежней формы уже не достичь.

Примечание читателя. «Читала Ваши заметки и поняла, что происходит как будто подмена понятий "фрагментарность" и "статичность". Не зря в боксе лучше всего у вас получалась "стойка". Признак статичности? Вы привержены своему делу и работаете на протяжении долгих лет в университете – еще одно подтверждение. И третье – не любите новизны, с опаской относитесь к переменам. Мой вердикт – статичность!».
                (Александра З., июнь 2013)

                * * *
Примерно в это же время я начал вести дневник. Впоследствии эта литературная форма – форма коротких, случайных записей – станет главным увлечением моей жизни. Особенно на ее заключительном этапе; ее украшением и в какой-то мере оправданием.
Одна из первых записей в моем дневнике была такой: «Сегодня я поругался с физикой. Я ей, видите ли, весь урок мешал. Испортилось настроение». Запись интересна тем, что в ней проглядывает одна из существенных сторон моего характера – конфликтность, точнее, несогласие, постоянная нацеленность на полемику, спор, проистекающая из духа противоречия, сидящего во мне с тех самых пор, как я себя помню.
Моя учительница по литературе, Августа Константиновна, как-то заметила после очередного моего «критического замечания»: «Он ни с чем не согласен. Что за человек. Все подвергает сомнению».


Примечание читателя. «Подвергаете все сомнению? По мне так это единственный способ узнать правду. Не ту, что нам преподносят на блюдечке с золотой каёмкой, а настоящую. К ней приходят через недоверие к людям».
                (Татьяна Л., март 2014)      

                * * *
Дневник я вел  тоже фрагментарно, с перерывами в месяц, иногда –  несколько месяцев, а то и лет. Последние годы  я пишу не дневник, а «опавшие листья». Эту форму я заимствовал у В.В. Розанова, и с тех пор, как узнал о ней, никакая другая меня не привлекает. Только она помогает передать  то тайное и сокровенное, что творится в моей душе. Такая форма не обязывает к систематическому писанию. Девиз «ни дня без строчки» – не для нее. Она как теплое одеяло. В нее закутываешься, когда тебе холодно, укрываешься с головой, и находишься в таком состоянии, пока не станет теплее и безопаснее.
 
                * * *
В сущности, то же самое я испытывал в отрочестве и юности, когда делал  первые дневниковые записи. Было то же желание спрятаться в свой внутренний рукописный мир, отгородиться от всех бумажными страницами и хотя бы некоторое время пожить своей, нравящейся мне жизнью. В этой жизни все было так, как мне хотелось. Я побеждал на ринге, ловил безнадежные мячи на футбольном поле, меня любили самые красивые девчонки в классе. И еще я удивлял всех своими талантами, которые менялись в зависимости от того, чем я увлекался в данный момент.

                * * *
Со временем стиль моих записей изменился, они стали более личными, лирическими. В них появилось что-то вроде философской рефлексии, усилился драматизм переживаний. Но их функциональная составляющая, если так можно сказать,  осталась прежней. Они по-прежнему спасают меня от одиночества, повышают мою самооценку и радуют самим фактом своего появления на свет.

                * * *
Фрагментарность моего существования как-то связана, я думаю, с тем, что мне почти ничего неизвестно о моих предках. Мать, конечно, рассказывала о своих родителях, но ее отрывочные воспоминания касались лишь нескольких эпизодов их совместной жизни. Я даже не знаю отчества своих бабушек и дедушек. Судьба их родителей мне тоже неизвестна.
Человек, как и дерево, силен своими корнями, осознанием крепости и плодовитости своего рода. Когда этого нет, когда корни оказываются на поверхности или чуть присыпаны землей, он слабеет, утрачивает связь с почвой  и любое резкое движение ветра или судьбы, может сорвать его с насиженного места и унести Бог знает куда.

Примечание читателя. «Виктор Александрович, вы пишете о том, что “человек, как и дерево, силен своими корнями” – это действительно так! О вашей истории я не могу объективно судить, я знаю свои “корни” до седьмого поколения!!!! (со стороны папы). Бабушка всегда нам рассказывает о своем отце, который погиб на фронте, о своей матери, вырастившей  детей без мужа, о детстве своей мамы, своего отца, о своем дедушке,  рассказывает о нищем послевоенном детстве, о своем знакомстве с  нашим дедушкой, об их жизни… Они прожили вместе 53 года………
У меня есть опора, есть моя история. Но ведь мы об этом как-то не задумываемся, есть и есть… Глупые люди. И только когда человека не станет, думаешь-думаешь и понимаешь: ведь тебя прежнего тоже уже нет,  мир другой, люди другие, все другое…».
                (Юлия Е., июнь 2010 г.)

                * * *
В школе я проучился всего восемь классов. Дальше учиться было невозможно, прежде всего, по материальным причинам. Надо было либо идти работать, либо каким-то другим способом зарабатывать деньги, чтобы хоть как-то помочь матери в ее непрекращающейся борьбе за жизнь. Одним из таких «способов» была учеба в техникуме, где не только «давали профессию», но и платили стипендию. Летом 1964 года я поступил на механическое отделение астраханского автодорожного техникума.
Мне было 15 лет, и я не имел ни малейшего представления о будущей профессии, Поступил потому, что там учился один из дворовых «авторитетов», Юрка Сусликов, и очень хвалил это учебное заведение. Кроме того, профессия автомеханика представлялась мне тогда по-настоящему мужской и уважаемой, обещавшей в будущем хорошие заработки.

                * * *
Когда я представляю, сколько было написано разного рода автобиографических повествований, у меня опускаются руки и пропадает всякое желание писать. Для чего? Что я могу рассказать такого, чего бы не знало просвещенное человечество? Кому это будет интересно?
В свое время Юрий Казаков, разуверившись в силе писательского слова, тоже задавал себе подобные «гибельные» вопросы: «Кому я пишу? зачем? – спрашивал он себя. – Ну напишу я еще несколько десятков произведений, что изменится в мире? И для чего литература? И для чего тогда я сам?».
Мне кажется, такие вопросы лучше себе не задавать. А если они все-таки появляются, отвечать на них надо примерно так, как это делал Розанов. Пишу «для себя», говорил он, потому что «мне нужно», «мне интересно»… А если вам не нравится, то идите «к черту», плакать не буду…
Грубо, конечно, но лучше так, чем совсем ничего.
Юрий Казаков, как известно, кончил тем, что вообще перестал писать. А был он тогда далеко не старым человеком.

Примечание к написанному. На мой «жалкий» вопрос: «Кому это будет интересно?», – одна студентка ответила: «Мне интересно… Подумать только! Я не знала, что Вы такой. Теперь я буду смотреть на Вас по-другому. В этом и суть “опавших листьев”. Кто их читает, по-другому относится к окружающим, более чутко».

Примечание читателя. «А я, к примеру, совершенно не согласна с формулировкой: “Человек пишет для себя в первую очередь”. Это что же, получается, читателю нужно в очереди стоять?
Писатель – грифель литературы, следовательно, искусства. Кому нужно такое искусство, у которого нет “зрителя”. Обеденный стол тогда и становится обеденным столом, когда на нем сверкают супница да тарелочки, когда семья собирается вокруг него и ведет свои задушевные разговоры. Иначе – это кусок обтесанного дерева на ножках (прошу извинения за грубое, возможно, сравнение).
Вопросы из категории “кому? зачем?”, на мой взгляд, жизненно важные для писателя, заботящегося не только о том, как написать, но и о том, как это будет читаться».
                (Сабина М., январь 2013)

                * * *
В техникуме я больше читал художественную литературу чем «устройство автомобиля» или «техническую механику». Именно тогда я впервые прочитал «Тихий Дон» Шолохова и «Войну и мир» Толстого. Причем, читал в основном во время занятий, «под партой», торопливо пропуская военные сцены и с нетерпением отыскивая эпизоды встреч Григория и Аксиньи (герои Толстого такого интереса не вызвали).
Никогда прежде, да и потом тоже, я так много не читал. Мои сверстники гуляли с девушками, ходили на танцы, дрались, выпивали, зарабатывали деньги, тратили их, как хотели. А я просиживал вечера, а иногда и ночи, за книгами, напитываясь чужим опытом, чужими мыслями и страстями.

Примечание читателя. «Мне очень понравилась эта фраза! Если честно, то на некоторых занятиях я тоже читаю как бы “под партой”. И вот сейчас, я думаю, что в этом есть что-то необыкновенное, и на лице у меня ностальгическая улыбка. Я вашу книгу тоже “под партой” читала пару раз».
      (Рена Г., июнь 2013)

                * * *
Больше всего мне почему-то нравились французские авторы – Бальзак, Стендаль, Флобер. Я зачитывался любовными похождениями Растиньяка и Жюльена Сореля, сочувствовал их честолюбивым планам, переживал их неудачи в борьбе за место под парижским солнцем, как свои.
Я заразил «французами» своего друга Шамиля, и мы вместе убегали с занятий в букинистический магазин, где отыскивали разрозненные тома «Человеческой комедии» и другие «гениальные вещи». Покупал в основном Шамиль. У него были деньги. Я выступал в роли эксперта. Что-то мне подсказывало, что Шамиль так никогда и не прочитает эти книги. После техникума он пошел работать в ГАИ, стал майором и, думаю, ему было не до зарубежной классики, приобретенной когда-то по моей рекомендации.

Другим местом, куда мы прятались от занятий, была областная научная библиотека имени Н.К. Крупской. На нашем языке, просто «Крупская». Там царили тишина и умиротворение. Никто нас ни о чем не спрашивал. Можно было  спокойно сидеть и ничего не делать, взяв для приличия какой-нибудь журнал или энциклопедию. Шамиль так и поступал. Я заказывал своих любимых «французов».
Посетителей в библиотеке было мало, и однажды я обратил внимание на одного странного, как мне показалось,  человека, сидевшего в конце зала и читавшего какую-то большую старинную книгу. Он был уже немолод, не очень опрятно одет, с длинными волосами. В общем, весь какой-то неухоженный. Поскольку мы приходили в библиотеку примерно в одно время, мне удалось подсмотреть имя автора, которого он читал. Это был Салтыков-Щедрин. 

Я был молод и самонадеян, русскую классику знал плохо, даже в объеме школьной программы. Но, тем не менее, считал себя большим специалистом в литературе. Еще бы! На дворе была «оттепель». Вся страна зачитывалась Хемингуэем и Ремарком. Повсюду звучали зарубежные ритмы. А тут вдруг – Салтыков-Щедрин!?

Сначала я поделился своими наблюдениями с Шамилем. Не помню, как он отреагировал, скорее всего, никак, он вообще был скуп на эмоции. Потом, не удержавшись, я все-таки подошел к этому человеку и спросил, почему он читает Салтыкова-Щедрина, в то время как есть Бальзак, Стендаль…
Он посмотрел на меня внимательно, может быть, чуть насмешливо (хотя смеяться, по моим представлениям, должен был я) и ответил спокойно, без раздражения, с той уверенностью в голосе. которая выдает человека самодостаточного и цельного: «Ты русак, вот и читай сначала своих, русских, а потом уже все остальное. Надо знать свою историю, свою культуру…».

Эти простые слова почему-то запомнились. Я не раз их цитировал в разговорах с такими же, как я когда-то, любителями иностранной литературы. От моей былой самоуверенности не осталось и следа, и Салтыков-Щедрин, при более глубоком прочтении, оказался не таким уж древним и скучным. Не могу сказать, что тогда я сразу перестал читать зарубежных авторов. Но что-то во мне переменилось, началась какая-то скрытая, внутренняя работа.
Одним из следствий этой работы стало осознание того, что всякая иностранная книга – это, прежде всего, перевод, хороший или плохой, но перевод. Поэтому ни о каком адекватном восприятии художественного текста не может быть и речи. В лучшем случае можно познакомиться с фабулой, попытаться уловить смысл, но слова, интонация – все это будет чужим, «переводческим». 

Примечание к написанному. Уже после того, как я написал этот отрывок, мне попался на глаза рассказ Виктора Астафьева «Где-то гремит война», в котором были такие слова: «После шестнадцати отчего-то мне очень одиноко сделалось, так одиноко, как не было даже в игарской парикмахерской, и все мне хочется куда-то уехать, убежать. Зачем я такой уродился? Вон ребята как живут. В картишки перекидываются, на танцы в красный уголок бегают, девчонок потискивают в коридорах, иной раз вывертывают в общежитии пробки или по-другому портят электричество, чтоб тискать их в темноте. А я этого не умею. Имя у девушки и то постеснялся спросить. Размазня!».
Как это похоже, на то, что я чувствовал в свои шестнадцать лет. Я тоже обзывал себя разными нехорошими словами. Но было и другое, – было ощущение своей избранности, превосходства. Природа обделила меня материальными благами… Пусть, говорил я себе. Зато у меня есть богатая внутренняя жизнь. Я могу видеть, слышать, чувствовать разнообразные впечатления бытия и – запечатлевать это на бумаге. Этого достаточно, чтобы быть счастливым. Хотя, чем старше я становился, тем труднее давалась мне эта самодостаточность. Тем отчетливее я осознавал ненормальность своего уединенного положения.

Примечание читателя. «В этом вы не одиноки, я тоже часто осознаю ненормальность своей уединенности и погружения в собственный мир. Может это не так уж и плохо?».
                (Татьяна Л., февраль 2014)

Примечание читателя. «Внутренне не согласна с тем, что зарубежная литература – всего лишь перевод, “список бледный”. Но аргументировать пока не могу. Я чувствую это на интуитивном уровне. А своей интуиции я часто доверяю».
                (Ольша И., июнь 2013)

                * * * 
Мысль о написании этих заметок пришла ко мне в то время, когда я готовил к публикации свою литературоведческую книжку под названием «Фрагментарная проза начала ХХ века». Мне захотелось на собственном опыте показать студентам, которым я тоже предлагаю написать заметки, как это делается. Точнее, как это может быть сделано обычным, не наделенным особым талантом человеком.
А главное, хотелось  ответить на вопрос: чем меня привлекает фрагментарная проза? Почему я с таким интересом занимаюсь не только «Опавшими листьями» Розанова, но и другими произведениями, написанными в такой манере? Не потому ли, что я сам насквозь фрагментарен? И если это так, то какова природа этой моей «фрагментарности»? Где ее истоки, и чем она подпитывается?

Примечание к написанному. Дело не в студентах, которым я якобы хотел что-то «показать», и не в том, что мне «хотелось ответить» на какой-то там «вопрос». Это все второстепенное. Мне просто было интересно этим заниматься, вот и все. Я искренне обрадовался, когда на экране компьютера стали появляться один за другим фрагменты моих «воспоминаний», «размышлений», «откровений». Я почувствовал, что делаю то, что должен делать, и делаю это хорошо. Для полного счастья мне не хватало только признания читателей…

Примечание читателя. «Но больше всего меня задело вот что <…> Как это “не наделенным особым талантом”?! Я даже слов подобрать не могу… Просто запомните – вы талантливы! И я думаю, что большинство людей, которые прочитали “Человека-фрагмента”, признали это, хотя нравиться всем невозможно. Каждому человеку хочется, чтобы его замечали. Спасибо Вам за Ваше творчество!»/
                (Анна Д., май 2018)

                * * *
Школа не оставила во мне, кажется, ни одного светлого воспоминания. Я даже не помню, были ли у меня любимые предметы. Единственное, что у меня хорошо получалось, это физкультура. Здесь я был одним из лучших. Что касается всего остального, то мне каким-то образом удавалось удерживаться в группе так называемых «ударников», т. е. тех, кто учился на «4» и «5». Хотя были, конечно, и тройки, и даже двойки. Особенно запомнился  случай на уроке истории.
Однажды наш класс не сделал домашнего задания по этому предмету (то ли расписание изменили, то ли еще что). Когда вошла учительница (не помню ее имени, но навсегда запомнил ее горбоносое, грубоватое лицо и низкий голос), я одним из первых заорал: «А мы не знали, мы не учили!!!». Лицо учительницы покрылось красными пятнами, и она, еле сдерживая себя от злости,  тотчас вызвала (не вызвала, а выдернула) меня к доске.
Дальше случилось то, что потом не раз повторялось в других жизненных эпизодах, как свидетельство моей слабохарактерности и непоследовательности. Мой протестующий задор вмиг куда-то исчез и вместо того, чтобы подтвердить то, что я уже сказал («не знали, не учили»), я стал что-то мямлить, пытаясь вспомнить обрывки невыученного материала. В результате – как приговор: «Садись – “два”!».
С этой двойкой я промучился до конца учебной четверти. Несмотря на все мои старания, «историчка» демонстративно не замечала ни моего раскаяния, ни моей тянущейся вверх руки.
«Педагог не должен быть мстительным», – сказал один из моих вузовских учителей. Теперь, когда мне хочется «отомстить» кому-нибудь из студентов, я вспоминаю ту давнюю школьную историю, и у меня пропадает всякое желание заниматься этим унизительным и вредным делом.

Примечание читателя. «Очень тронул отрывок про школу. Подобные ситуации часто были и у нас. В дневнике, который я вела в шестом классе, я называла свою учительницу по истории энергетическим вампиром и истеричкой. До сих пор не забыла, как она презрительно отнеслась к моим  первым попыткам писать статьи  и  говорила, что ничего у меня не получится. “Но если вдруг (!) ты когда-нибудь станешь журналистом, помаши мне из экрана телевизора ручкой!”, – язвительно говорила она.
Конечно, быть педагогом – дело нелегкое. Но я думаю, в школу, да и в любое образовательное учреждение нужно запретить вход злым, мстительным, неуравновешенным людям.  И людям без чувства юмора там тоже делать нечего».    
                (Анна Б., декабрь 2010)

                * * *
Показал эти заметки жене. Она долго (как мне показалось) читала, потом сказала не очень уверенно и как будто смущаясь: «Хорошо… Только ты так пишешь о себе… Слабый, несобранный… Может, не надо все говорить. Сказать как-нибудь по-другому. Придумать что-то, приукрасить…».
«Понимаешь, – начал я ей объяснять то, что самому было не до конца ясно, – здесь важно быть искренним, открытым. Если не говорить всего, то зачем тогда вообще писать в таком жанре». 
Кажется, я ее не убедил. Я не сказал ей главного. А главное заключалось в том, что мне действительно было не стыдно так  писать о себе.  Больше того: мне было не стыдно отдавать это в печать.
Как я дошел до такого состояния, я точно не знаю. Может, Розанов повлиял (скорее всего). Может, возраст сыграл свою роль (в молодости я был более сдержан и скрытен, даже наедине с собой). А может, все дело в той особой интонации, по поводу которой Розанов как-то заметил: «Можно рассказать о себе очень позорные вещи – и все-таки рассказанное будет “печатным”; можно о себе выдумывать “ужасы” – а будет все-таки “литература”». Тогда возникает вопрос: откуда появилась в моих записях  эта интонация?
Как бы то ни было, я научился, наконец, свободно говорить о том, что меня волнует по-настоящему, что представляется главным именно в этот момент жизни. И мне неважно, что обо мне подумает «читатель» и как я буду выглядеть в его глазах. Главное – записать все как можно точнее на бумаге и таким образом поскорее освободиться от накопившихся мыслей, наблюдений и переживаний. Ну и конечно, хочется, чтобы написанное было интересно и хоть кому-то нравилось.
Поэтому я все-таки поинтересовался у жены: «А написано хорошо?». «Хорошо», – подтвердила она. «А будет это интересно другим? Тем, кто не знает меня?». «Будет, – сказала она. – Им – в первую очередь».
Это меня обрадовало. Я даже не стал уточнять, почему «им» это будет интересно «в первую очередь». Каждому автору хочется услышать слова одобрения и поддержки. Если кто и говорит, что ему «все равно», хвалят его или ругают, это, скорее всего, неправда.
Думаю, даже Розанов был не совсем прав, когда говорил, что «никакой человек не достоин похвалы», а «достоин только жалости». Он вообще часто бывал не прав, этот Розанов. Но, Боже мой, как все эти его «неправоты» интереснее и значительнее всех моих «правильностей».

Примечание к написанному. В моих словах, кажется, есть неправда, точнее, противоречие. С одной стороны, я пишу, что мне «неважно, что обо мне подумает читатель». А двумя строками ниже признаюсь, что мне «хочется, чтобы написанное было интересно и хоть кому-то нравилось». Где правда? Как ни странно – и там, и там.

(На это же «противоречие» обратила внимание «проницательная» читательница: «Я не верю, что вам все равно, что скажет читатель, глядя на заметки! Ведь все мы люди, все мы эгоисты. Хотим, чтобы нас любили и ценили. Вы сами говорили на семинаре, что Розанов лукавил, посылая читателя к черту. То же и у вас»).

Примечание читателя. «Я вела дневник 10 лет: со времени окончания школы. Совсем недавно решилась его перечитать – и глотала запоем. “Дневник чтобы спрятаться?” Вы лукавите. Это я прячусь, скрывая свои старые записи. Вам хочется, чтобы это читали другие люди. Не верю словам “мне неважно, что обо мне подумает “читатель” и как я буду выглядеть в его глазах”».
                (Елена С., февраль 2018)

                * * *
Детство давно прошло, а я до сих пор, особенно, когда провинюсь или попаду в сложное положение, смотрю на взрослых людей глазами мальчика, которому внушили, что все главные решения  принимают за него большие дяди и тети, а ему надо только доверять им и следовать их советам. Такая психологическая недоразвитость (незавершенность) стала следствием, как мне представляется, однополого воспитания. Так я называю воспитание ребенка одной матерью, без отца.
Несмотря на то, что я рос далеко не в тепличных условиях (мне не дарили дорогих игрушек, не покупали красивой одежды, не баловали сладостями), я с малых лет был окружен любовью и заботой. Мать во мне души не чаяла. «Ты принес мне счастье, – говорила она мне. – Как только ты родился, мне сразу стало легче жить». Много приятных слов я слышал и от других женщин (именно женщин, а не мужчин). Им нравилась моя внешность («красивый мальчик») и хорошее поведение. «Ласковый теленок двух маток сосет», – часто повторяла мать, поглаживая меня по голове.
Все это, как я теперь понимаю, сослужило мне не очень хорошую службу. Я привык к тому, что меня любят, обо мне заботятся, желают мне добра. Малейшее проявление нелюбви и недоброжелательности выбивало меня из колеи. Я начинал капризничать, грубить или, напротив, замыкался в себе, молчал, таил обиду. Выйдя из детства, я оказался не готовым противостоять грубости, агрессии и, насилию взрослой жизни. Мой дух был слаб, и никакие занятия боксом не могли по-настоящему укрепить его. В психологии, если я не ошибаюсь, такое состояние личности называется инфантилизмом.

Примечание читателя. «Извините, человек-фрагмент, но вы жалуетесь в своих заметках. А мужчина не должен жаловаться! Он же мужчина! Да, трудное детство, да, рос без отца, ну и что!?? У меня было не лучше! Именно такие люди, закаленные жизнью, просто обязаны всего добиваться, а не ныть. Хотя бы назло всем!».
                (Виктория М., май 2009)

Примечание читателя. «НЕправда!!! Конечно, я согласна с тем, что мужчина должен быть сильным. Но кто сказал, что мужчина не может чувствовать себя усталым, потерянным, одиноким? Без этого он не человек, а робот какой-то. У мальчика было трудное детство, рос без отца, но он не озлобился на тех, у кого был отец, не стал человеконенавистником, а вопреки всему создал крепкую, счастливую семью и вырастил порядочного сына. И в том, что он делится с нами переживаниями своего детства, я вижу только плюсы. У каждого из нас есть на что пожаловаться. Так мы находим родственные души. Беда очень часто объединяет людей»
                (Мария В., май 2011)

Примечание читателя. «Разозлилась на Вас, прочитав, что Вы считаете однополое воспитание каким-то недоразвитым. Можно подумать, что воспитание двумя родителями всегда является образцовым и идеальным <…>»
      (Валентина Р., декабрь 2011)

Примечание читателя. «Я это в себе тоже чувствую. Какую-то недоразвитость характера. Я единственный ребенок в семье. Меня воспитали мама, бабушка и дедушка. Я всегда чувствую тыл за спиной, поэтому человек пассивный. Далее Вы пишите о том, что это сделало Вас ранимым. Я под этими словами подписываюсь». 
                (Анастасия К., июнь 2012)

Примечание читателя. «Вы говорите, что привыкли к любви и любое неодобрение может сильно Вас ранить. А вот я, напротив, привыкла к нелюбви. И боюсь, что если встречу Любовь, то просто не поверю. Не поверю, что такое бывает, и мне проще будет отвернуться, чтобы не обжечься еще один раз, чем довериться.
Хотя, конечно, хочется верить, что еще остались силы на веру».
                (Татьяна Л., февраль 2014)

                * * *
Был момент, когда я хотел бросить техникум. Я учился тогда на третьем курсе, и мне казалось, что больше я этим заниматься уже не могу. Я хотел  только одного: писать, писать и писать. Что писать и как – об этом я особенно не задумывался.
Я пошел в редакцию областной газеты «Волга», нашел там заведующего каким-то отделом и попросил его почитать мои рукописи – ученическую тетрадку, исписанную мелким и не очень красивым почерком. Не знаю, читал ли он ее, скорее всего – нет. Но при повторной встрече он мне сказал: «Надо работать дальше, может, что и получится». Привел в пример какого-то поэта, который писал одно стихотворение полгода, но  добился, чтобы его напечатали.
На мой главный вопрос, как быть с техникумом, он ответил: бросать не надо, бросить всегда успеете. Надо получить диплом. Это поможет в будущем продолжить образование. И потом, жизнь может по-разному повернуться. А вдруг еще придется работать по специальности.
Впоследствии я не раз вспоминал эти его слова. Техникум я все-таки закончил с грехом пополам. Потом работал «по специальности», целых семь лет, не считая службы в армии. Через два года после демобилизации, уже будучи женатым человеком и отцом маленького Алешки, поступил в педагогический институт на заочное отделение. Получил филологическое образование. Слава Богу, что тогда, в юности, я не попал в газету. Писать «рассказы», как я этого хотел, мне бы все равно не позволили (в том смысле, что никто бы их не печатал). А сочинять трафаретные, безликие очерки и репортажи я и сам, наверное, долго не смог бы.

                * * *
Моя первая женщина была старше меня на восемь лет. Я познакомился с ней на автобазе, где работал после техникума дежурным механиком. Ее звали Зиной.
Она была бойкой и энергичной, и не замужем (кажется, разведенной). Из тех, что сами выбирают себе мужчин, а не ждут, пока их выберут. Именно такая женщина мне и была нужна в то время.
Я уже не помню точно, как у нас все началось. Кажется, она обещала мне какую-то книгу. Несколько раз я проехал с ней на автобусе по ее маршруту (она работала кондуктором). В обеденный перерыв мы забежали к ней домой, что-то там перекусили, а вечером я обещал остаться у нее ночевать. Но перед тем, как остаться, я пошел зачем-то к себе в общежитие и на обратном пути выпил с знакомыми шоферами бутылку (или две) чего-то спиртного. Наверное, для храбрости.
Придя к ней, я еще выпил (она предложила), хотя чувствовал, что мне уже хватит. Дальше случилось то, о чем не хочется вспоминать.  Меня стало мутить, тошнить… Вместо того, чтобы быть с женщиной, о которой мечтал и к которой стремился, я лег на кровать и проспал до утра, как какой-нибудь забулдыга.
Когда проснулся, рядом никого не было. Из соседней комнаты вышла девочка лет пяти и, глядя на меня, медленно прошла по направлению к туалету. Потом появилась Зина. «Хороший же тебе попался любовник, – невесело пошутил я, – пришел, напился и уснул…». Она ничего не ответила, подошла ко мне и крепко поцеловала в губы.
В этот день я ничего не пил. Я ждал и боялся предстоящей ночи. Зина надела на себя длинную, почти до пят ночную рубашку и скромно легла рядом. Не зная, как начать и что делать я пробормотал, коснувшись ее покрова: «Сними  эту тряпку…». «А это тоже снять..?» – спросила она.
…Все я делал неумело и неправильно, тыкался, как слепой щенок во все места, пока не нашел, что надо. А когда нашел и стал уверенней, вдруг  почувствовал, как она вся напряглась, сжала меня руками и ногами и не отпускала до тех пор, пока что-то в ней не успокоилось и не ослабило объятья.

Прошло столько лет, а я еще помню это… Еще я помню, как мы ходили с ней в кино в местный дом офицеров. И какие-то мужские голоса окликали ее и спрашивали с двусмысленными улыбочками: с кем это она пришла и не слишком ли молодого человека взяла себе в ухажеры.
А однажды ночью, когда мы лежали в постели, в ее дверь кто-то постучал. Она вышла из комнаты,  и было слышно, как она с кем ругается, кого-то прогоняет.
 «Ты никому не говорил, что ходишь ко мне?», – спросила она меня, когда вернулась.
«Нет, – ответил я неуверенно, – никому не говорил».

О наших отношениях скоро стало известно на работе. Диспетчер Валентина, опекавшая меня с первых дней моего появления на автопредприятии, отозвала меня в сторону и озабоченно, но строго сказала: «Ты зачем с Зинкой связался? Ты знаешь, что она шлюха?  Она до тебя жила с одним парнем, и он после этого лечился от венерического заболевания. Ты этого хочешь? Брось ее, пока не поздно. Послушай меня…».
Последние слова попали, как говорится, в точку. Зерно сомнения было посеяно. Я стал присматриваться к себе, прислушиваться, вспомнил все перипетии нашего скоротечного романа и решил больше к ней не ходить.
Что чувствовала в это время Зина, я не знаю. На следующий день после разговора с Валентиной она подошла ко мне и спросила с несвойственной ей серьезностью: «Что тебе наговорила про меня эта старая сплетница? Ты ей поверил?».
Поскольку я ничего вразумительного сказать не мог, а хотел только, чтобы все это поскорее закончилось, она обиженно махнула рукой и ушла, пообещав что-то «устроить» своей обидчице. Больше мы с ней на эту тему не разговаривали.

P. S. Вскоре после нашего разрыва я увидел ее с другим «молодым специалистом», приехавшим сюда, как и я, два месяца назад по распределению. Он держал в руках ту самую книгу, с которой у нас с ней все  началось. Была ли это демонстрация, рассчитанная на мою ревнивую реакцию, или она действительно заинтересовалась новым «мальчиком», я не знаю. Ревности я не испытывал. В поле моего зрения к тому времени попала уже другая женщина, тоже кондуктор, жена одного из офицеров местной авиачасти. Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы из военкомата, как раз в эти дни, не пришла повестка, извещающая о том, что меня призывают в армию. Я быстро собрался, получил расчет и больше в этот городок уже не возвращался.

Зачем я все это рассказываю, да еще с такими подробностями? Розанов как-то сказал: «Благодари каждый миг бытия и каждый миг бытия увековечивай». Я всегда помнил об этой своей первой связи. Помнил с  разными чувствами, в том числе и негативными. Но сейчас во мне живет только чувство благодарности к этой, может быть, порочной, легкомысленной, но бескорыстной женщине. Она ложилась в постель далеко не с каждым, я это знал уже тогда. Она хотела любить и быть любимой, и была порой слишком откровенной и безудержной. Я не знаю, встретила ли она того мужчину, который понял бы ее и поверил ей. Она заслуживала этого. Я же до сих пор испытываю чувство стыда (или вины?) оттого, что струсил тогда, смалодушничал, повел себя как несамостоятельный и не цельный человек.

Примечание читателя. «А интересно, ваша откровенность в заметках задумана стилистически, или просто так получилось? В любом случае, спасибо за откровенность. В нашем современном мире ее чертовски не хватает…».
                (Виктория М., апрель 2009)

Примечание читателя. «Очень понравилась история о первой женщине. Искренняя, настоящая и неприукрашенная».
                (Анна С., март 2011)

Примечание читателя. «“На каждую Зину найдется своя Валентина”, – первая мысль, пришедшая после прочтения эпизода. Если отвлечься от откровенностей про храбрость и ночную рубашку до пят, то можно разглядеть еще одну краску в палитре нашего общества.
Одинокая женщина, ищущая тепла и заботы, часто становится предметом обсуждения и даже осуждения. Достаточно быть мало-мальски смелой и хотя бы немного привлекательной для полноты образа “грешницы”. И невольно вспоминается: “Кто из вас без греха, пусть первым бросит в нее камень”».
          (Сабина М., январь 2013)

                * * *
Мои «опавшие листья» начались («посыпались») в тот день, когда умерла моя мать. Ночью, сидя на кухне и прислушиваясь к мертвой тишине  соседней комнаты, где стоял гроб с ее телом, я стал лихорадочно записывать  свои ощущения. Все, что скопилось в душе за последние часы. Я не вполне осознавал, зачем я это делаю, но чувствовал, что, «в тот самый миг, как слезы текут и душа разрывается <…>, – они текут литературно, музыкально, “хоть записывай”».
В отличие от Розанова, для которого это было действительно «чудовищно», я почти не ощущал греховности своих действий. Для меня это была спасительная возможность облегчить душу, перенести на бумагу хотя бы часть тяжести, лежавшей на сердце. Кроме того, хотелось запомнить, сохранить в памяти эти переживания. Пусть неприятные, скорбные, но подлинные, живые, непридуманные. Ну и потом, надо было просто чем-то   занять себя. Сидеть и тупо смотреть в стену было невыносимо.
Некоторые из этих записей я опубликовал впоследствии в приложении к моей первой монографии о Розанове. Готовившая их к печати девушка-корректор, смущенно улыбаясь, сказала, что увидела в них себя, свое отношение к недавно умершей бабушке.
С тех пор, вот уже восьмой год, я собираю эти «падающие» с меня время от времени «листья» и «складываю» их в толстый ежедневник. Я надеюсь, что когда-нибудь смогу их напечатать, хотя бы для себя или для своих близких, или, как писал  Розанов, «для каких-то “неведомых друзей”».

Примечание читателя. «С меня ничего не “сыпалось”. Вы знаете, что я пережила такую же утрату, как и вы...
Даже не знаю, хорошо это или плохо... Говорят, что в минуты глубочайшего стресса, человеческий мозг способен на многое (с вас начали литься “опавшие листья”). В моем же случае было лишь опустошение. Ничего больше. Мозг ни на что не был способен, кроме извержения слез…».
                (Менслу Д., июнь 2012)

                * * *
Я родился и вырос в стране, которая за последние сто лет пережила две мировые войны и две революции, каждая из которых заканчивалась сменой государственного строя. Первая революция, начавшаяся в феврале 1917 года, переросла в гражданскую войну, перешедшую потом в массовые репрессии. Вторая, пришедшаяся на 1991 год, хоть и не имела таких кровавых последствий, привела в конечном итоге к обнищанию и вымиранию множества простых людей, оставшихся в результате либеральных реформ без средств к существованию.  В итоге этих внутренних перестроек, разборок и скачков погибло, может быть, не меньше народа, чем во всех внешних войнах вместе взятых.
Моя мать, родившаяся в 1910 году и ставшая невольным свидетелем  (точнее сказать, жертвой) всех этих социальных катаклизмов, говорила (жаловалась) в 1990-е годы: «Я в третий раз попадаю в такую переделку. Как только Бог мне силы дает». Действительно, как она все это вынесла!? Ее младшая сестра и моя родная тетка, Валентина Кирилловна, не выдержала такой жизни, и в 1994 году добровольно (?) ушла из жизни (отравилась), оставив записку с просьбой никого не винить в своей смерти. Но виновные, конечно, были…

Одним из моих первых детских воспоминаний была смерть Сталина. До сих пор помню заплаканные лица воспитательниц детского сада, переживавших это известие так, как будто они потеряли отца родного.
Десять лет спустя (точнее, одиннадцать), когда «снимали» Хрущева, никто уже не плакал. Напротив, многие даже ругались, недовольные хлебными очередями и общим дефицитом продовольствия.
После Хрущева наступила эпоха Брежнева, с ее относительным благополучием и беззлобными анекдотами о «дорогом Леониде Ильиче».
Потом пришел к власти Горбачев, удививший всех своим красноречием, но так ничего реально и не сделавший для страны.
Горбачева  сменил  Ельцин (не сменил, а отстранил, грубо и властно отодвинув в сторону как ненужный исторический экспонат), приведший с собой команду  хорошо образованных, прагматичных и безжалостных молодых реформаторов. «Железных малышей», как сказал бы о них Юрий Трифонов. Они деловито и с улыбочками на полных лицах занялись глобальным экономическим экспериментом в масштабах всей России, закончившимся дефолтом 1998 года. Через год с небольшим после этой катастрофы ушел в отставку  и сам Ельцин, оставив после себя никому не известного и, на первый взгляд, послушного ему преемника.

Каждый новый руководитель в России, начиная с пятидесятых годов, приходил со своей программой, со своими реформами, которые год от года становились все тяжелее и тяжелее, а по результатам – все менее эффективными и непродуманными. Люди все больше приучались жить одним днем. Никто уже не верил обещаниям, с каких бы высоких трибун они ни давались. Государство, в лице чиновников разных рангов, потеряло свое лицо. Ему не доверяли, его не любили, его обманывали при первом удобном случае. Даже у самых совестливых граждан утратилось или сильно притупилось чувство стыда за неблаговидные поступки. Многие перестали ощущать свою причастность к великим делам, именам и событиям, потому что видели, как на протяжении всего ХХ века разрушалось  то, что казалось незыблемым, вечным, чему свято поклонялись их родители. Современная история страны, как и жизнь каждой отдельной семьи, стали восприниматься как что-то оторванное от некоего великого целого, как что-то фрагментарное, не имеющее здорового, позитивного начала и не стремящееся к достойному и обнадеживающему продолжению.

Примечание читателя. «Не понравилось о реформах, строе, истории. Это пахнет книжностью и литературностью».
                (Анна С., март 2011)

Примечание читателя. «А мне понравилась мысль о том, что всё фрагментарно: реформы, строй, история, люди, судьбы».
                (Людмила В., январь 2013)

Примечание читателя. «У меня эта вторая революция отняла отца, превратила его в пьяницу. Инженера обратила в ничто. Жестоко. Но почему же другие выдержали? То были сильные, героические люди».
                (Анастасия К., июнь 2012)

                * * *
«А тебя не посадят?», – тихо спросила жена (как потом выяснилось – полушутя-полусерьезно), прочитав эту заметку. «За что!? – удивился я. – Нет, сейчас за это не сажают.  После всего, что о них уже написано, на такое просто  никто не обращает внимания…».
«Но откуда у нее эта мысль, что могут посадить, – мелькнуло тогда в моей голове, – Ведь давно уже нет советской власти со всеми ее карательными органами. Мы почти двадцать лет живем в другом государстве. Правда, не совсем понятно в каком именно. Скорее всего – в капиталистическом, где никому ни до кого нет дела, в том числе и «органам». А страх остался… В крови, в памяти, где-то на подсознательном уровне. Или он был всегда? И будет всегда, пока есть это самое государство. Демократическое или тоталитарное, все равно. Оно обязано защищать свои интересы и своих вождей от излишне самостоятельных и по-другому думающих индивидуумов».

                * * *
«Почему вы считаете себя фрагментом?! – недоумевает в своих заметках студентка, назвавшая себя “человеком-молнией”. – Вы – цельная и яркая личность, это видно  и невооруженным взглядом. Если так рассуждать, то мы все, по сути, – фрагменты. Фрагменты этого обрывочного, как лоскутное одеяло, мира, фрагменты каких-то чужих судеб, фрагменты даже своей собственной жизни…».

                * * *
Среди моих черновых набросков есть такая запись: «Неужели все, что я здесь пишу, это всего лишь подражание Розанову, и мне не удалось сказать ничего своего, нового»?
Я спросил об этом у своих студентов, которым читаю спецкурс по «Опавшим листьям». Они меня «успокоили». Сказали: нет, это не подражание Розанову, это другое…
С Розановым, по их словам, меня вообще ничего не связывает, кроме фрагментарности. У него в каждом мгновении проглядывает вечность. У меня все исчерпывается  проблемами сегодняшнего дня. Его язык разговорный, афористичный, яркий. Мой – литературный, «правильный», незапоминающийся. Читая его «опавшие листья» – человек узнает себя, ему кажется, что это написано о нем. В моих записях видны только я и окружающие меня люди. Наконец, даже его фрагментарность – особого рода. Она хаотична, бессистемна, в ней чувствуется дыхание подлинной жизни. Мои фрагменты больше напоминают традиционный автобиографический роман, и разбивка на отрезки в принципе ничего не меняет. 
Я так и не решился их спросить: а понравилось ли им то, что они прочитали?
               (декабрь 2008 г.)

Примечание читателя. Да, Ваша фрагментарность особого рода. Но вы зря говорите, что в Ваших записях читается только Ваше собственное Я. Не знаю, как объяснить правильно, но скажу как есть. Читая Розанова, я не видела себя, а читая Ваши заметки, меня просто накрыла волна воспоминаний».
                (Валентина Р., декабрь 2011)

                * * *
«Я так тебя люблю, – сказала мне жена в день своего шестидесятилетия, – так люблю…».
Не первый раз я слышу от нее эти слова. И всегда, когда она их произносит, на ее лице появляется непонятная мне и какая-то двусмысленная улыбка. Меня это почему-то раздражает. Я сразу начинаю нервничать, вспоминаю строчку Некрасова: «Я не люблю иронии твоей…», и еле сдерживаюсь, чтобы не сказать какую-нибудь колкость.
Вот и сейчас, я спросил с плохо скрываемым раздражением: «Анастасия, ты  что – издеваешься?». «Почему издеваюсь?», – удивилась она. «Да потому… Ты  так улыбаешься, что не поймешь: серьезно ты говоришь или шутишь…». И  тогда она сказала то, чего я никак не ожидал от нее услышать: «А по-другому об этом было бы неудобно говорить, стыдно…».
Я даже растерялся от неожиданности: «Постмодернизм какой-то…», – мелькнуло в голове. Вспомнились слова какого-то критика о том, что «постмодернист» никогда не скажет прямо: «Я вас люблю». Он  подберет такие слова и так построит предложение, что подлинное чувство окажется скрытым под маской легкой, но нескрываемой иронии. И тогда фраза: «Я вас люблю», будет звучать, примерно так: «Как говаривал такой-то, я вас люблю».
Все это, естественно, не имело никакого отношения к моей жене. Она говорила, скорее всего, искренно. А улыбалась потому, что хотела скрыть свое смущение. Женщине в любом возрасте трудно первой признаваться в своих чувствах. И не только женщине. Мне – тоже. Я с детства привык все прятать в себе, подавлять свои душевные движения. Слова Тютчева: «Молчи, скрывайся и таи / И чувства и мечты свои…», – сказаны обо мне и о таких, как я.
Может быть, прав был Сергей Аверинцев, заметивший как-то, что  «мы живем в эпоху, когда все слова уже сказаны». Отсюда – опасность повторения, боязнь показаться смешным. «Высокие» слова обесценились, стерлись, а потребность в выражении высоких чувств осталась. На помощь пришла «стыдливая ирония», или «гаерский тон», как говорил Иосиф Бродский («лучший метод сильные чувства спасти от массы / слабых…»). Своего рода защитная реакция на случай непонимания, равнодушия или насмешки. 

Примечание читателя. «И правда стыдно… Когда говорю это кому-то, то почему-то чувствую абсурдность ситуации, будто я лгу».
                (Валентина Р., декабрь 2011)

Примечание читателя. «Почему-то слезы навернулись на глаза… Хотя нет, “почему-то” тут неуместно… По-женски, она так была правдива. Трогает».
           (Валентина П., январь 2013)

Примечание читателя. «Вы говорите, что улыбка жены – защитная реакция на случай насмешки, непонимания… Кому, если не мужу, смело и открыто говорить о своих чувствах? Кто, если не он, должен быть эхом подобных признаний?
Показалось, если честно, что все эти отступления про постмодернизм – Ваша защитная реакция на случай возможной “приторности”. А зря».
                (Сабина М, январь 2013)

                * * *
Литература всегда играла в моей жизни большую роль. Однажды она   помогла мне жениться. Это произошло вскоре после моего возвращения из армии. Я уже почти год встречался с Анастасией (тогда я называл ее Наськой). И все у нас было хорошо, если не считать моего вечного недовольства собой и безуспешных попыток сделать литературу главным делом своей жизни.
Зимой мы обычно ходили в кино. Летом ездили на пляж. А когда ее матери не было дома, ложились на диванчик и любили друг друга, не думая о последствиях.
И вот как-то раз она пришла на свидание чем-то очень расстроенная. Сначала молчала, а потом вдруг заплакала  и сказала, что беременна и что не хочет делать аборт.
Не помню, какие слова я ей говорил тогда. Наверное, успокаивал. В те дни я читал роман популярного в то время американского писателя Артура Хейли  «Аэропорт». Там один из героев, летчик, был влюблен в стюардессу. У них был бурный и красивый роман. Девушка быстро забеременела. Назревал конфликт. К счастью, летчик оказался настоящим мужчиной. Вскоре они поженились, и все закончилось, как и должно заканчиваться в американских фильмах и книгах. Т. е. happy end‘oм.
…В тот вечер мы сидели с Анастасией на скамейке в каком-то парке и решали свою судьбу. Времени на раздумывание особенно не было. Точнее, оно было, но я в очередной раз.., Да и не хотелось мне что-то обдумывать, взвешивать, рассчитывать. Все это казалось унизительным и недостойным в создавшейся ситуации. Поэтому я просто сказал (может быть, даже слишком просто, как-то буднично): «Ну что же, если так получилось, давай поженимся. Давай подадим заявление в загс и будем жить вместе с нашим ребенком, мальчиком или девочкой…».
Конечно, я принимал это решение самостоятельно, хотя и спонтанно. Конечно, оно было продиктовано любовью, хотя прямо я таких слов тогда не говорил. И все же «литературный фактор» сыграл свою роль. Такова «волшебная сила искусства». Она способна увлечь за собой, заставить поверить в созданные ею  модели жизни, а иногда и побудить к тому, чтобы воплотить их в реальность.

У этой истории был еще один сюжет. Где-то я прочитал (кажется, у  Андре Моруа), что Александр Дюма-отец, соблазняя хорошеньких женщин, нисколько не заботился об их дальнейшей судьбе. Забывал о них чуть ли не на следующий день после знакомства. Среди оставленных им любовниц была и будущая мать Александра Дюма-сына. Повзрослев, этот самый «сын» поклялся никогда не следовать примеру отца, не обижать доверчивых и таких беззащитных в любви   женщин и не делать из них  матерей-одиночек.
Я не был таким «идейным» и ни о чем подобном, кажется, не думал. Но жизнь матери, которую я наблюдал каждый день, жизнь одинокой стареющей женщины, отдавшей все силы воспитанию детей, не могла не отпечататься во мне, и в определенный момент повлияла на мое сексуальное поведение.

Примечание к написанному. Вероятно, после этого фрагмента появилась такая студенческая запись: «Я против браков “по залету”. И, несмотря на мой “молниеносный характер”, такое не приветствую. Так что, говоря, что литература помогла вам жениться, человек-фрагмент, вы опять лукавите!!!».

Примечание читателя. «То есть, вы хотите сказать, что если бы герой рассказа бросил беременную девушку на произвол судьбы, то вы бы не женились на вашей девушке???».
                (Менслу Д., июнь 2012)

Примечание читателя. «Эпизод из книги, когда вы приняли решение жениться, лично для меня – самый мужественный и отважный. Я думаю, если бы так поступал каждый мужчина, то поломанных судеб было бы намного меньше».
                (Алия К., апрель 2016)

* * *

                Продолжение следует