Александр Сафронов Тамбовский волк

; Тамбовский волк
( биография творчества)
Как-то в городской библиотеке города Мичуринска я услышала разговор библиотекаря с посетительницей о художнике Никирееве. Он только что получил звание академика и в библиотеке собирались посвятить ему тематическую выставку. Библиотекарь, перехватив мой заинтересованный взгляд, пояснила: «Мы очень рады за него. Он наш, тамбовский. Хоть и не живет сейчас здесь, но от этого чужим нам не стал. Мы гордимся им». Эти слова всколыхнули в моей памяти воспоминания, горестные и тяжелые, о другом художнике, тоже уроженце тамбовщины, о котором, однако, здесь никто ничего не знает, никто так тепло не скажет: «Мы гордимся им…» И мне захотелось рассказать тамбовчанам об их земляке, с которым много лет назад меня свела судьба – рассказать, чтобы они знали о нем и с полным основанием могли гордиться как одним из тех, кто прославил эту землю.
Разносторонне одаренный, с фактурной аристократической внешностью, независимым характером, ярким умом, он получил сложную и драматическую судьбу. Художник, работавший с одинаковым успехом в разных жанрах – от рисунка до монументальной пластики и архитектуры… Но  ничего не осталось от его творчества. Тем не менее, в истории изобразительного искусства нашей страны есть и о нем строка: «…В изобразительном искусстве Чечено-Ингушетии развиваются исторический и бытовой жанры, портрет и пейзаж (…), скульптура (В.П.Астапов, И.Д.Бекичев, В.Д.Малюков, Р.И.Мамилов, А.Н.Сафронов, работающий также как живописец и график)» (Большая Советская Энциклопедия).
Александр Николаевич Сафронов родился в 1922 году на Тамбовщине. К сожалению, хотя я и видела его паспорт, не запомнила, из какого он именно района, тогда это не имело для меня никакого значения и не запомнилось.
 В 30-е годы семья была раскулачена и выброшена из родного гнезда. В результате всевозможных жизненных перипетий Сафроновы оказались в городе Туапсе, где будущий художник и провел школьные годы.
Рисовать он начал рано, рисовал увлеченно, чем вызывал недовольство отца, который считал подобные занятия пустыми и хотел, чтобы его сыновья занимались мужским делом. Поэтому, когда Александру исполнилось пятнадцать лет и он засобирался в Ростов-на-Дону поступать в художественное училище, отец своего благословения не дал. Более того, отказал подростку в какой-либо помощи. Но упрямец с единственным достоянием – связкой книг – добрался до Ростова, поступил в училище и с головой окунулся в учебу. Прекрасные педагоги, творческая атмосфера… Природный талант развивался, приобреталось мастерство.
Так прошло три года. До заветного диплома оставался год.
…В ту ночь он увидел сон: будто распахивается настежь окно и в комнату, где он жил с тремя своими сверстниками, врывается всадник на огненно-красном коне и трубит в трубу. Он и проснулся как бы от звука этой трубы. И не мог уже уснуть до рассвета. Начинался новый день – 22 июня 1941 года, день, переломивший судьбу, разрушивший все мечты и планы.
Восемнадцати - девятнадцатилетние художники идут на войну. Сафронова военкомат направляет на курсы летчиков. Здесь, как и в училище, он становится одним из лучших. Действующая армия  нуждалась в пилотах, тыл – в инструкторах для их подготовки. Новоиспеченного летчика Александра Сафронова, с отличием закончившего курсы, решают оставить в тылу в качестве инструктора. Место назначения – Чечено-Ингушская АССР, Грозный. Место службы – военный аэродром в Хан-Кале.
По какому-то странному совпадению Сафронов прибыл в Грозный 23 февраля 1944 года. Он рассказывал, что тогда долго не мог перейти улицу: по ней длинной, казалось, бесконечной вереницей тянулись крытые машины – «студебеккеры». Он подумал: на фронт. Оказалось, нет. Это отправлялся в тринадцатилетнее изгнание народ, с которым до конца дней уже будет связана его, Сафронова, судьба. В этом изгнании тогда же, в 1944 году, родится человек, с которым он, Сафронов, никогда не встретится, но с чьей судьбой цепью также странных, почти мистических совпадений будет связана его собственная судьба…
Война ушла. Сафронов остался в Чечне, женился на уроженке Грозного, подрастал сын. Он еще оставался летчиком, но по мере того, как устанавливалась мирная жизнь, все настойчивее влекло его к себе художественное творчество. В конце концов он уходит из авиации в свободное плавание.
Тогда, в конце 40-х – начале 50-х, он был полон замыслов, оптимизма, энергии; перспективным, удачливым, самым молодым в России председателем отделения Союза художников. Ему поручались проекты,  требующие не только мастерства, но и смелого полета мысли, особой эмоциональной выразительности, неравнодушного отношения. Он живо интересовался историей края, с которым были связаны имена и судьбы Пушкина, Толстого, особенно любимого им Лермонтова; интересовался судьбой народа, находившегося в далекой ссылке. Этот интерес и питал его творчество.
В 1954 году обком партии принимает решение о сооружении в Грозном памятника великому русскому писателю Льву Толстому. Без этого имени немыслима история литературы Чечни, а без чеченской темы, без «Казаков», «Хаджи-Мурата», «Рубки леса» немыслимо его творческое наследие. Отсюда, из притеречной станицы Старогладовской будущий классик послал Некрасову в журнал «Современник» свое первое произведение…
Обком партии поручил работу над проектом молодому монументалисту Александру Сафронову. Художник изобразил писателя не традиционно, как его обычно изображали  - бородатым старцем в подпоясанной косоворотке, - а молодым человеком с едва пробившимися усиками, каким он был в свой «чеченский» период, ищущим смысл жизни, сомневающимся, влюбленным в горы и казачку Марьяну. Идея понравилась заказчикам. Решено было отлить монумент в бронзе и установить в сквере в центре города. Там еще стояла казачья хата, в которой останавливался будущий писатель во время своих наездов в крепость Грозную, из которой впоследствии и выросла столица Чечни.
В 1958 году была готова четырехметровая гипсовая модель…
Почти параллельно художник  работал еще над одним проектом для Грозного. Дело в том, что в 1957 году решением Верховного Совета СССР была восстановлена Чечено-Ингушская автономия, упраздненная в 1944 году. Народ возвращался из мест депортации, и центральная  власть в тот период придавала большое значение решению национальных проблем, развитию национальной культуры. О том, насколько этот вопрос был важным, сколь серьезно к нему относились в Москве, говорит такой факт: решение о восстановлении автономии принималось Шестой сессией Верховного Совета СССР 11 февраля 1957 года, а уже 18 февраля в Грозный приходит бумага следующего содержания: «Разрешено Совету Министров ЧИАССР соорудить на территории республики памятник-бюст герою чеченского народа Асланбеку Шерипову. Совету Министров РСФСР выделить необходимые ассигнования на сооружение памятника-бюста…»
Над проектом памятника-бюста национальному герою Чечни работали не только грозненские, но и московские скульпторы, так как заказ был чрезвычайно престижным. Победителем конкурса вышел Александр Сафронов. О том, как проходило это творческое состязание – чуть ниже…
50-е – начало 60-х – эти годы благоприятствовали расцвету и реализации таланта художника. Помимо работы над скульптурными произведениями он занимается книжной графикой, создает живописные портреты писателя, основоположника советской чеченской литературы, погибшего в годы репрессий Саида Бадуева и героя первой мировой и гражданской войн, командира красных ингушских партизан Хизира Орцханова. Он активно участвует в местных, декадных, автономных, зональных, российских и всесоюзных выставках.
У каждого художника есть произведения, доставшиеся ему с особенной болью, выстраданные, выношенные и потому, может, самые дорогие. В них он оставляет часть себя – своей души, своего сердца. Для Сафронова именно такими были проекты памятников Толстому и Шерипову и именно они оказались для него роковыми.

«Се лев, а не собака…»
Вскоре хрущевская «оттепель» сменилась тем временем, которое сейчас называют брежневским застоем. В администрации Чечено-Ингушетии произошли кадровые перемены. Тех людей, которые заказывали памятники, утверждали проекты, сменили чиновники более консервативные, опасливые. Подобострастие, чинопочитание, угодничество стали нормой поведения: даже секретари райкомов трепетали,  если к ним в район приезжал пусть инструкторишка, но – из ОБКОМА! Общественная жизнь строго регламентировалась, а жесткая цензура приучала мыслить и высказываться штампами и принимать за эталон набор стереотипов. Наступило время бессовестной фальсификации истории, переиначивания ее фактов в угоду сиюминутным партийным интересам. Чеченскому народу, только что вернувшемуся из тяжелейшей ссылки, где он потерял две трети своего населения и еще не залечил раны, было запрещено даже упоминать о депортации. Вот не было ее – и все! Забудьте! Но загнанная внутрь боль саднила еще сильнее и, надо сказать, стала одной из многих причин, приведших ситуацию в 90-х годах к кровавой развязке.
Сафронову, человеку романтичному и даже в определенной степени авантюрному, не принимающему стереотипов и не терпящему, если их ему навязывали, претила болотистая атмосфера лжи и лизоблюдства. Он оказался в диссонансе с этим временем.
У  новой администрации идея возведения памятника Толстому по модели Сафронова вызвала неприятие. Когда художник обратился к высокопоставленному партийному чиновнику с тем, чтобы, наконец, были отданы распоряжения о переводе статуи в материал и завершении работы, тот тоном, не допускающим возражений, сказал ему нечто, достойное пера сатирика: «Толстого надо изображать с бородой, иначе его никто не узнает, придется делать надпись: «Се лев, а не собака».
Так по чьей-то прихоти на долгие годы была похоронена идея сооружения в Грозном памятника писателю. Гипсовую модель, дабы не дразнить общественное мнение, распилили на куски и свалили в подвал художественного фонда, где ей суждено было пролежать … двадцать (!) лет.  Затем снесли казачий домик, освященный присутствием писателя. На этом месте возвели многоэтажку, прикрепили  мемориальную доску с надписью, гласившей, что на этом месте стоял дом, в котором останавливался… Потом на ближайшей площади ( а это была центральная площадь города) поставили памятник Ленину. По всем законам градостроительства двум монументам рядом стоять не положено. Так были перечеркнуты замыслы прежнего руководства республики, творческие поиски художника и годы труда.

; Монументальные страсти вокруг монумента
История с памятником Шерипову и вовсе похожа на детектив.
Принимая в 1957 году решение установить в Грозном памятник-бюст национальному чеченскому герою, партия предполагала решить сразу несколько пропагандистских задач в восстанавливающейся республике. Помимо всего прочего, это был бы один из шагов для умиротворения души народа, израненной несправедливостью выселения, народа, взаимоотношения с которым у федерального центра были исторически отягощены еще и Кавказской войной Х1Х века.
Необходимое отступление. О том, как менялись приоритеты в зависимости от того, кто был наверху, свидетельствуют два следующих документа, относящиеся к памяти национального героя чеченского народа Асланбека Шерипова. Они были взяты автором в республиканском краеведческом музее  еще в 80-е  годы.
Документ 1. 1923 год, 9 ноября.  Информация в газете «Нефтерабочий» (будущий «Голос Чеченской Республики») , № 254.
Открытие памятника Аслан - беку Шерипову
То, что четыре года жило в проектах, вчера ожило в действительности. 7 ноября пролетариат Грозного воздвиг памятник погибшему за дело революции борцу-революционеру трудящейся Чечни Аслан-беку Шерипову.
Грозный не видывал, вероятно, еще столь грандиозного торжества: почтить память погибшего собрались тысячи.
Перед памятью погибшего революционера склонялись десятки рабочих и воинских багровых знамен..
Торжество открытия памятника началось речью секретаря губкома РКП т. Большакова. Т.Большаков говорил о заслугах могучего борца революционной Чечни, о его безвременной смерти – тяжелой потере для всех трудящихся и вечной памяти, вечной славе от пролетариата.
Под звуки похоронного марша обнажились перед памятником тысячи голов, склонились десятки революционных полотнищ. В сопровождении ответственных работников Грозного и Чечни т.Большаков, подойдя к памятнику, перерезал веревки и снял покрывало. Несколько оркестров грянули «Интернационал».
Артиллерия и взвод Красной армии салютуют.
Несколько аппаратов увековечили момент на пластинках фотографий.
После открытия памятника выступили представители организаций: председатель Губисполкома тов…, председатель Чечревкома тов. Шерипов. С кратким ответным словом выступил отец Аслан-бека, благодаривший инициаторов создания памятника.
На открытии присутствовали и другие родственники Аслан-бека: мать, сестры, братья.
По окончании официального торжества открытия публика еще долго оставалась, осматривая памятник и сквер.
Документ 2. Акт от 3 апреля 1951 года, гор.Грозный.Комиссия в составе представителей областного ЛИТО тов. Сергеева В.И., областного архивного управления МВД Романовой Л.А., заместителя заведующего отделом культпросветработы тов. Севостьянова М.П., директора областного музея краеведения Белогурова В. в присутствии заведующего фондами музея Дозорова Е.Г. и заведующего отделом истории музея Рахман И.З., сего числа на основании письма Председателя комитета по делам культурно- просветительных учреждений при Совете Министров РСФСР от 4 января 1951 г. за № С-4, проверили неэкспонируемые фонды музея, научный архив, особый фонд с целью изъятия из них политически вредных материалов и ликвидации их.
В результате работы оказались следующие материалы, подлежащие изъятию из фондов музея.
1
№ №особ. Ф.      Наименование предметов
1.  144    рис.      Асланбек Шерипов в детстве
2.  4             Мать Асланбека Шерипова 2 экз.
3.  206   фото    с скульп. Асланбек Шерипов
4.  208   фото    Памятник Шерипову в Грозном 2 экз.
5. 317 рис. Даурбекова.  Орджоникидзе в гостях у Асланбека Шерипова
6.   378  фото     Памятник Шерипову
7.  469  фото   Проезд Каменева через Владикавказ в 1925 г.
8.   438   фото    Бюст Шерипова
9.   466   рис. Асланбек Шерипов на подпольном совещании в Грозном в 1919 г.
10.   492   фото   Асланбек Шерипов
11.   497   фото   надгробная плита памятника Асланбеку Шерипову
12.   549   рис. Даурбекова.  Асланбек Шерипов клянется у могилы соратника
13. 583   фото   Бюст Асланбека Шерипова
14.   675   фото Асланбек Шерипов
15.   677   литография с картины Даурбекова «Асланбек Шерипов»
16.   821   фото   Пленум У1 созыва сотрудников гороблпарткома (РКП(б) «Проводы Гикало»
17.   830   удостоверение, выданное Асланбеку Шерипову Терским народным Советом
18.   875   бюст Шерипова, гипс.
  Итого фотографий 11, рисунков 4, литографий 1, бюст – 1,документов-удостоверений – 1. Всего 18 экземпляров экспонатов
2.
Негативы, подлежащие к списанию, на которых изображены чеченцы и ингуши -–враги народа.( Далее следует перечисление коробок и номеров негативов)…
Ничего нового для уничтожения исторической памяти  со времен древнего Египта изобретено не было. И вот в 1957 году партия решила исправить идеологические ошибки, допущенные в годы депортации и все вернуть на круги своя, в том числе восстановить и памятник - бюст Асланбека Шерипова.
Как уже отмечалось, за работу взялись и московские, и грозненские скульпторы, в том числе и Сафронов. Однако он, как было и в случае с памятником Толстому, предложил свое видение: это должен быть конный монумент, а не стандартный бюст. В официальном письме на имя министра культуры республики он так обосновал свое предложение: «Приступая к работе над проектом памятника Асланбеку Шерипову, я более подробно ознакомился с материалами, характеризующими его хотя и короткую, но яркую жизнь – жизнь борца за счастье своего народа, за становление и укрепление Советской власти на Юге России. В эти самые горячие дни и годы Асланбек Шерипов – командующий красной чеченской конницей. Все это и сугубо личные качества Асланбека Шерипова привели меня к мысли о создании конного памятника…»
Художник представил макет монумента и… республика обратилась в Москву с просьбой разрешить поставить не бюст, а конную статую. Ответ пришел положительный, но с существенной оговоркой: проектирование памятника поручено московскому скульптору Посядо А.И., а вот с грозненскими художниками, в том числе и с Сафроновым, отдел изобразительных искусств Министерства культуры СССР «не имеет возможности заключить договоры».
Чиновники из Министерства культуры не хотели терять выгодный, хорошо и вовремя финансируемый заказ и сделали все, чтобы устранить главного конкурента московского мастера: Сафронова, выступившего со встречным проектом, просто не включили в список участников закрытого конкурса, проходившего в январе 1959 года. И удалась бы, наверное, интрига, но в Грозном поднялась совершенно неожиданная для Москвы буря общественного мнения, спутавшая все карты чиновникам. На состоявшемся общественном просмотре работе Посядо была дана весьма невысокая оценка. Общую точку зрения высказала в книге отзывов преподаватель Мальсагова: «Мы очень благодарны московскому скульптору Посядо, проявившему столь большой интерес к революционной героике Чечено-Ингушетии. Но автору следовало ближе познакомиться с нашим народом, традициями, обычаями – тогда ему было бы легче воспроизвести образ любимого народного героя…» Грозненский горисполком вынес и направил в Москву свое решение, в котором отмечалось, что «представленная работа страдает существенными недостатками… не удалось создать правдивый образ революционера, народного трибуна, военачальника…Скульптура статична и ни в коей мере не характеризует национальных особенностей героя…» В то же самое время в обком партии и в Министерство культуры СССР частными лицами и целыми коллективами направляются письма с просьбой установить памятник по проекту грозненского скульптора Александра Сафронова. Хотя он и не выставлялся для широкого обсуждения, но народ уже знал об этой работе.
Давление общественного мнения было столь велико, что Москва продлила конкурс. На повторной выставке проектов, состоявшейся в мае 1959 года, были представлены работы уже известного Посядо, дагестанского мастера Оскара Сарыджа и Сафронова. Результат был ошеломляющий: 1200 записей в книге отзывов говорят в пользу сафроновского проекта и только два против. «Скульптор угадал думы народа…», «С предельной выразительностью передан характер героя и его эпоха…», «Проект скульптора Сафронова олицетворяет духовный образ не только героя, но и всего народа…», «Посмотрев выставку проектов памятника народному герою Чечено-Ингушетии… многие и многие уходят из зала с теплым и благодарным чувством к талантливому скульптору А.Сафронову, который с предельной выразительностью создал образ героя, вождя, политического деятеля, лучшего человека эпохи гражданской войны. Величие, воля к победе и вместе с тем романтический образ юноши-патриота».  «Отрадно на душе, что наше правительство высоко чтит память народного героя, героя-горца! Большое спасибо тем, кто позаботился о проекте памятника, и тому, кто создал эту замечательную скульптуру…Хочется только одного: чтобы скорее поставили   памятник нашему герою Асланбеку Шерипову. Я говорю «нашему» потому, что хотя я и русский, но живу в Грозном и уважаю народного героя, борца за освобождение народа от царизма. Бурильщик треста «Грознефтеразведка» Шаповалов Сергей».
Необходимое отступление. Здесь уместно напомнить, что все это происходило в условиях восстановления республики, упраздненной в 1944 году. Но возвращение депортированных проходило далеко не безболезненно, причем клин межнациональной розни пытались вбить те  партаппаратчики, которым очень не нравилась хрущевская «оттепель». Вот как об этом  пишет историк Магомед Музаев: «…При негласной, но мощной поддержке влиятельных лиц в ЦК партии и правительстве страны, руководители Грозненской области всячески демонстрировали свое несогласие с партийно-правительственными решениями о воссоздании Чечено-Ингушетии. Дело дошло до того, что первый секретарь обкома партии Яковлев на заседании Оргкомитета по восстановлению Чечено-Ингушской АССР, членом которого он сам являлся, открыто заявил, что считает решение о возвращении чеченцев и ингушей на родину ошибочным… В жизнь проводились практические меры по воспрепятствованию въезду вайнахов в родные села, не говоря о городах: распускали среди русскоязычного населения слухи о том, что приезжающие чеченцы и ингуши собираются их поголовно вырезать; готовили массовые заявления от населения в органы власти и митинги с протестами по поводу восстановления республики; наконец, в конце 1957г. -  начале 1958 г.  стали распространять по предприятиям Грозного, прежде всего – химзавода, и по казачьим станицам Сунженского района листовки с призывами к борьбе с чеченцами и ингушами, с требованиями нового выселения уже прибывших в область вайнахов и с руганью в адрес Н.С.Хрущева и его сторонников в правительстве страны. В августе 1958 года…все разрослось до самого настоящего черносотенно-погромного мятежа в Грозном под теми же лозунгами, что накануне распространялись в листовках.
То, что этот открытый мятеж был подавлен, нисколько не ослабило его организаторов. Они не только сохранили свои позиции в республике, но некоторые из них выдвинулись даже в аппараты ЦК КПСС и правительства страны. Понятно, что это обстоятельство нисколько не ослабило антивайнахские и антихрущевские настроения ни этих лиц, ни их должностных наследников. И потому вполне логично, что один из последующих первых секретарей Чечено-Ингушского обкома КПСС Титов стал активнейшим участником заговора и свержения Н.С.Хрущева» ( «Голос Чеченской Республики», 5-11 сентября 1997 г)
Вот на каком фоне происходила интрига вокруг памятника национальному чеченскому герою Асланбеку Шерипову. Так переплеталась линия судьбы скульптора с линией судьбы вайнахского народа. И тот факт, что автором работы стал русский художник, что русские жители Грозного вместе с чеченцами и ингушами взялись отстаивать эту идею – этот факт перечеркивал замыслы разжигателей межнационального противостояния, наоборот, способствовал сплочению людей, побуждал их больше интересоваться культурой и историей края.
…Некоторые записи в той давней книге отзывов сегодня, когда нет в живых мастера и не осталось ничего от его художественного творчества, читаются с чувством глубокой горечи: «Эта скульптура (проект) , представленная на выставке, поражает своим величием и динамической силой. Человек, создавший такое произведение, обладает большим талантом и красивой душой… Человек с пассивной душой не способен на создание таких произведений. И, конечно, имя его должно увековечиться, как одного из талантливых скульпторов нашей Родины. Пройдет время, и не будет тех, кто были свидетелями создания, а также автора скульптуры, но люди будут помнить его, ведь это будет один из замечательных памятников… Я думаю, что это не последняя творческая работа  Сафронова, а потому хочется пожелать вам больших, больших успехов…»
Сестра героя Айшат Шерипова-Ошаева вспоминала: «Памятник Асланбеку – работа Сафронова. Сколько он вызывает в моей душе мыслей… Смотрю на этот проект, и почти пятьдесят лет, разделяющие нас теперь, как-то растворились, и вновь, как живой, встает передо мной этот сильный духом человек – брат мой… Много раз стояла я перед этой работой в безмолвии. Воспоминания прошлого теснят мою голову…Суровые и юные осунувшиеся лица, запекшиеся губы… растрескавшиеся босые ноги…чеченцы и русские, сколько силы и мужества в их глазах… Великая сила – идея борьбы за свободу и счастье – единила их сердца братской дружбой и любовью…И кажется мне, что это памятник не только сыну чеченского народа, а это памятник и тем сотням и тысячам безымянных русских героев, отдавших свою жизнь вместе с Асланбеком, чеченцами и ингушами за дело революции на полях и в теснинах свободолюбивой Чечни и Ингушетии… Памятник этот пусть несет в века память о революции, о людях, ее вершивших…»
Однако желающие нажиться на этом заказе товарищи из центра сдаваться не хотели. Художественно-экспертный совет по монументальной скульптуре Министерства культуры СССР принимает парадоксальное решение: дальнейшая работа над проектом памятника Шерипову поручается… все тому же А.И.Посядо, которому рекомендуется «обратить внимание на необходимость более яркого выражения национального характера героя. В этом же решении со смехотворной мотивацией указывалось, что «Совет считает нецелесообразным привлечение тов. Сафронова к проектированию памятника А.Шерипову». И вот тут-то республика, что называется, встала на дыбы, как тот конь под Асланбеком Шериповым. Республиканские власти поставили перед Мнистерством культуры СССР совершенно официально вопрос о сооружении памятника только по проекту Сафронова. Министерство культуры СССР вынуждено было согласиться. В то же время оно не хотело отказываться и от своих замыслов. Поднаторевшие в интригах московские чиновники, от чьей воли зависело, быть или не быть в Грозном монументу, нашли еще один ход: решили объединить Посядо и Сафронова в творческий дуэт для дальнейшей работы, взяв за основу…проект Сафронова. Грозненскому упрямцу навязали соавтора, наделив его равными с истинным автором правами. И он, скрепя сердце, вынужден был смириться с этим, как вынуждена была смириться вся республика. Министр культуры ЧИАССР, отвечая на возмущенный вопрос горожан, почему в этой работе участвовал Посядо, сказал: «…Никто в республике не согласился с этим. Обком, Совет Министров, Министерство культуры – все были против этого. Мы отказались категорически от всех проектов Посядо, мы против всех его вариантов…» Сафронов рассказывал: «Меня вызвали в Москву и предъявили ультиматум: если я не соглашусь работать по моему проекту совместно с Посядо, то Чечено-Ингушская республика откажется от моего проекта. При этом оговорились, что обязательно на равных условиях, то есть Посядо такой же автор, как и я, с вытекающими отсюда последствиями. Видя безысходность создавшегося положения, я дал согласие на совместную работу на тех условиях, которые мне предложили…Я пошел на этот союз…во имя утверждения своей творческой идеи…»
Скульптор Посядо не пожелал приехать в Грозный даже тогда, когда наступило время делать рабочую модель. В Москве же все знают и все умеют, им же там с высоты виднее… У Сафронова подход был другой. В официальном заявлении на имя министра культуры он писал: «…Меня чрезвычайно удивляет нежелание моего соавтора приблизиться к жизни чеченского народа, ибо мой коллега по работе был на родине героя полтора дня, а это значит – не быть совсем. Сейчас начинается важнейший этап: создание рабочей модели. Еще и еще необходимо громадное количество материалов, чтобы мы могли со значительным багажом прийти к созданию уже самой модели в натуральную величину сооружения. Мы создаем памятник не красивой породистой лошади с московского ипподрома, а памятник человеку-герою. Создать его мы сможем тогда, когда воспримем все, что дадут нам живые люди – родные и соратники его по битвам…»
Не случайно, когда в Грозный привезли рабочую модель, да и вообще, когда речь заходила об этом памятнике, жители республики называли имя только одного автора – Сафронова. О Посядо и не вспоминали.
С позиций сегодняшнего времени кому-то эта история покажется дикой, нелепой. Но ведь так было, я рассказываю об этом, опираясь на документы из архива Сафронова и личные наблюдения. На все эти интриги уходило время, уходили силы и нервы художника.
Кстати сказать, усилия тогдашней партийной верхушки в ЧИАССР, направленные на дестабилизацию обстановки, ставшая достоянием общественности борьба вокруг памятника национальному герою – все это тоже стало  элементами мощного детонатора,  взорвавшего  ситуацию в Чечне в 1991 году. А сконструировала этот детонатор сама система, те люди, которые  свернули достижения «оттепели», не позволили  начавшимся тогда преобразованиям идти естественным путем… Исторический процесс – словно цепь, все звенья которой прочно связаны между собой.

Годы борьбы
Пока велись баталии, прошли годы. Общая политическая ситуация в стране изменилась. Присланные в Грозный из центра первые лица, хотя и разглагольствовали об интернационализме, по сути были шовинистами и не пытались понять дух народа, среди которого им предстояло жить и работать. Воспитанники сталинской системы, они привыкли оперировать штампами, не допускать никакой вольной мысли и потому всем другим методам руководства предпочитали метод запретительства: не говорить об «острых углах» прошлого – депортациях, репрессиях, мятежах. Проводимая в тот период пропаганда сводилась к тому, чтобы внушить населению, будто ничего такого в истории не было. А если и было, то, братцы, давайте не будем ворошить. Что касается аппаратчиков, выбившихся из национальной среды, то многие из них опасались собственной тени – как бы из-за неосторожно сказанного слова их не уличили в национализме, - и вели двойную, тройную «бухгалтерию». Такие особенно усердствовали в борьбе с национальными обычаями, традициями своего народа, объявляя их пережитками, с которыми нужно бороться. Перестраховщики из числа власть имущих, «заморозившие» памятник Толстому, наложили вето и на установление конного монумента, мотивируя тем, что «если поставить памятник герою-чеченцу, то обидятся русские и ингуши». С их ведома двухметровая бронзовая рабочая модель  будущей статуи , проект которой выдержал несколько конкурсов и был одобрен на разных уровнях и партийными, и правительственными чиновниками, эта модель, принятая Высшим художественно-экспертным советом по монументальной скульптуре Министерства культуры СССР, была отправлена на задворки республиканского краеведческого музея. Напрасно подвигнутая студентами многонациональная общественность республики собирала деньги, чтобы установить памятник за свой счет. Напрасно русские рабочие завода «Красный Молот» обещали бесплатно отработать два дня в пользу установления памятника и отлить скульптуру в бронзе своими силами. Напрасно артисты национального театра и писатели предлагали перечислить на это дело свои гонорары. Напрасно молодежь предлагала с целью сбора средств организовать реализацию открыток с изображением монумента и сдачу металлолома. Напрасно художник писал письма, обивал пороги высоких кабинетов, стараясь отстоять жизнь своих произведений. Напрасно рассылал известный чеченский писатель Халид Ошаев в разные инстанции свои письма-протесты.
Документ. Письмо-телеграмма.
Москва, Министерство культуры СССР Фурцевой.
Копия ЦК КПСС Демичеву.
Копия Грозный секретарю обкома Апряткину.
Копия Грозный Предсовмина Гайрбекову.
В августе 1957 года пленумом обкома в принципе был решен вопрос о сооружении в Грозном конного памятника чеченскому национальному герою Асланбеку Шерипову, погибшему в бою с белыми. Был проведен конкурс проектов. Представленные проекты трижды выставлялись на общественные смотры, продолжавшиеся по месяцу. О смотре население республики широко освещалось через печать, радио, собрания. Из различных вариантов общественностью Чечено-Ингушетии был принят вариант Сафронова 1200 отзывами против 2. Решением специальной комиссии Грозненского горисполкома от 12 июля 1960 года и постановлением Чечингобкома и Совмина от 3 августа 1960 года окончательно было решено соорудить конный памятник по проекту Сафронова. Эти решения в делах Министерства культуры СССР имеются. Художественно-экспертным советом министерства культуры СССР проект был одобрен. Была отлита бронзовая модель двухметровой вышины. На всю эту работу затрачено 400 000 рублей старыми знаками и остается лишь отлить памятник в натуре и установить.
Между тем секретарем обкома по культуре Боковым, а может и другими инициаторами келейно поручено создание новых проектов и они выполнены. Боковым заявлено, что постановка конного памятника Шерипову вовсе снята.
Изготовленные скульпторами макеты выставлены в зале якобы для общественного смотра, но ни в печати, ни по радио об этом нет ни звука. Затевается келейное обсуждение специально созванными людьми для выбора одного из выставленных проектов. Замысел инициаторов конкурса – сооружение памятника трем деятелям гражданской войны Гикало, Шерипову, Ахриеву на одном постаменте. Вся затея имеет целью не дать осуществиться идее сооружения конного памятника Шерипову под благовидным предлогом отражения идеи дружбы народов. Однако осуществление этой затеи на многие годы забьет клин в отношения между чеченцами и ингушами, ибо памятник ставится на века. Категорически протестуя против намерения Бокова снять вопрос о сооружении конного памятника с повестки, прошу прислать в Грозный своего представителя для выяснения вопроса, на каком основании нарушаются ранние решения пленума и бюро обкома и Совмина и игнорируется всеобщее желание чеченского народа поставить конный памятник своему национальному герою.
Х.Ошаев, член КПСС с 1927 г., писатель.
г.Грозный.
Адрес: пр.Революции, д.26/36, кв. 30
Телефон 2-44-82
…Все усилия и художника, и общественности разбивались о несокрушимую стену то ли равнодушия, то ли опасливости, то ли непонятных амбиций нового эшелона партийной номенклатуры. Кому-то в обкоме захотелось другого памятника. Кому-то – такого же, но только другого автора… В это же время в Кабарде и Дагестане устанавливаются значительно позже начатые  памятники национальным героям Беталу Калмыкову и Махачу Дахадаеву ( в честь которого переименовывают и столицу Дагестана), и это ни у кого не вызывает никаких вопросов и претензий.
А в Грозном со временем устанавливают памятник Гикало, Шерипову и Ахриеву  на одном постаменте работы И.Бекичева, и таким образом  снимают с повестки дня вопрос об установлении конного монумента.
В итоге Сафронов, успевший в ходе работы над проектом нажить себе немало врагов и в Москве, и среди партноменклатурщиков республики, снискал славу строптивого, скандального, непредсказуемого, в общем, идейно опасного.
В этой неблагоприятной для художника атмосфере активизировались и тайные завистники из числа местных коллег. Это были два-три весьма посредственных художника. Как всякая посредственность, они не терпели того, кто хоть в чем-то их превосходит, а Сафронов превосходил по многим статьям. Теперь, когда  он оказался в немилости у властей, они, словно стая шакалов, почуявших добычу, вышли на охоту, кинулись травить недавнего руководителя своего творческого Союза. Его естественный интерес русского человека к национальной культуре объявляли космополитизмом, что в те времена являлось крамолой. Пускали слухи о его политической неблагонадежности. Но подобные обвинения к нему как-то не прилипали, а его полная открытость в общении, прямота и ироничность в оценках происходящего обезоруживали даже сотрудников КГБ. С Сибирью не получалось. Попробовали психушку: пустили слух, что Сафронов ,якобы, нездоров в этом плане. Не сработало. В арсенале средств, которыми в то время обычно расправлялись с инакомыслящими, оставались еще тюрьма и чахотка.
В результате травли его дважды исключали из Союза художников, но дважды правление Союза художников  СССР, как вышестоящий орган, восстанавливало его в прежних правах. А в 1972 году биография некогда преуспевающего студента специального заведения,  отличного военного летчика, пилота-инструктора во время войны, творчески активного художника после нее и энергичного организатора «обогатилась» еще и тем, что его засадили-таки в тюрьму: осудили к одному году заключения за хулиганство – «доброжелатели», зная его нетерпимый характер,  спровоцировали на то, что он запустил в кого-то из них бухгалтерскими счетами… Спустя четыре с половиной месяца по определению Верховного суда РСФСР его освободили как незаконно осужденного.
К этим испытаниям добавились и перенесенный им все-таки туберкулез, подхваченный в тюремном подвале, где, оценив его искусство, устроили мастерскую; и распад семьи, и, как следствие, неболезненное, но все же имеющее место быть пристрастие к «горькой». Сафронов был мужественным и сильным человеком. Но слишком разными были весовые категории, ведь он фактически противостоял системе, а против лома, как известно, нет приема. Система ломала его, и хотя не сломала, но долгие годы неравной изнурительной борьбы превратили его из романтичного юноши такого лермонтовского склада в издерганного, обозленного, заматеревшего в суровости, смотрящего на мир с мрачной иронией мужчину. Друзья называли его тамбовским волком. Поседевший и полысевший, с массивным лбом и тяжелыми надбровьями, он действительно походил на волка. Одинокого, загнанного, но не желающего сдаваться… Он жил в недостроенной и неблагоустроенной мастерской, и когда ему говорили: «Ты, Саша,  в своей мастерской – как волк в логове», он смеялся и добавлял: «Облезлый тамбовский волк…»
В годы застоя его живописные полотна – портреты Саида Бадуева и Хизира Орцханова, - портреты, которые доселе экспонировались на различных выставках, вызывая высокие оценки искусствоведов  и заинтересованное внимание зрителей , - были буквально запечатаны в запасниках музея изобразительных искусств. Они больше не выставлялись по той причине, что оба эти человека были из числа репрессированных: Саида Бадуева расстреляли в сталинских застенках, а Хизир Орцханов провел десять лет на лесоповале в Сибири, глубоким старцем доживал свой век в Грозном, но, несмотря на почтенный возраст, поддерживал ингушское движение за возвращение Пригородного района.
Вайнахи вернулись из ссылки, заново начали строить свою жизнь на родине. Но депортация породила в регионе много таких проблем, которые не решены еще по сей день. Так, ингушский народ, значительная часть которого до 1944 года проживала во Владикавказе и Пригородном районе, не был допущен к местам своего прежнего обитания. Ингуши неоднократно ставили вопрос о возвращении им Пригородного района, но в Москве эту тему игнорировали, так как район теперь принадлежал Осетии, руководство которой не намеревалось его  отдавать; в бывших ингушских домах жили осетины. Никто не знал, как безболезненно развязать этот Гордиев узел. Ингуши решили действовать по-своему и в 1973 году, в момент самого расцвета так называемого застоя, в массовом порядке вышли на центральную площадь Грозного. Несанкционированный, говоря современным языком, митинг продолжался три дня. Москва переполошилась. В Чечено-Ингушетию примчались видные деятели ЦК КПСС. Выступление ингушского народа было свернуто, начались аресты активистов. Ужесточилась цензура, усилил свою бдительность КГБ, под надзор были взяты даже невинные, далекие от политики общества и объединения, все контакты деятелей науки и культуры с осетинами и ингушами проверялись.
Некоторое время спустя в стенах Чечено-Ингушского госуниверситета обнаружили еще один «рассадник национализма» – литературное общество «Прометей», давшее чеченской литературе целую плеяду молодых талантливых писателей. Их стремление писать о своем народе, его обычаях, брать сюжеты из исторического прошлого, о котором партия старалась не упоминать, расценивалось как проявление радикального национализма. История с «разоблачением» «Прометея» получила широкий резонанс. Этим словом разве что детей не пугали, а так – склоняли на всех партийных конференциях как образец того, что следует всячески искоренять.
Эта общественная ситуация еще больше сгустила негативный ореол вокруг имени художника. Ему припомнили не только портреты крамольных деятелей, но и дружбу с семьей Айшат Шериповой-Ошаевой. Она хоть и сестра пламенного революционера Асланбека Шерипова, но в то же время и жена опального писателя Халида Ошаева, проведшего долгие годы в магаданской ссылке… Не только работы художника упрятали  с глаз подальше, но и о нем самом запретили упоминать в прессе.
Однако в народе его имя звучало совсем иначе. Молва, следуя чеченской поговорке «нет человека лучше, чем настоящий русский», появившейся в Х1Х веке, в годы Кавказской войны (!), благодаря мужественным, совестливым, честным русским людям, посетившим этот край, причислила к ним и опального  художника.

Годы надежд
В середине 70-х годов серьезные просчеты, допущенные областной партийной организацией, вынудили Москву задуматься о кадрах, возглавляющих Чечено-Ингушский обком КПСС. Их, как не справившихся с тяжелым участком работы, пришлось заменить другими. В Грозный прибыли новый первый секретарь обкома КПСС А.В.Власов, новый первый секретарь Грозненского горкома Н.И.Семенов.
Коммунисты совсем иного закала, они и проявили себя иначе, нежели их предшественники. Конечно, они тоже были сынами своего времени и воспитанниками системы, но при этом они не отрывались от реальной жизни, по крайней мере, поначалу. Много ездили по районам, общались с народом, интересовались национальной культурой и историей. Они не только говорили, но и делали. При них Чечено-Ингушетия буквально расцвела. Грозный превратился в большую стройплощадку и все больше приобретал облик, достойный столицы республики. Поднимались новые микрорайоны, сносились кварталы саманных домишек и на их месте вырастали проспекты. Появлялись новые здания культурно-образовательного назначения, парки и скверы, площади.
Александр Сафронов оценил усилия новых руководителей с первых же их шагов. Издерганный бесплодной борьбой, озлобленный, окруженный ореолом скандальной славы, тут он воспрянул духом. Затеплилась надежда, что его нереализованные творческие возможности могут быть востребованы в новых условиях. Он посылает первому секретарю обкома КПСС письмо, в котором высказывает свою озабоченность состоянием монументальной пропаганды в республике: «Грозный – один из крупнейших промышленных центров нашей страны. Он богат революционным и историческим прошлым, яркими событиями, людьми, неповторимостью и значительностью своего облика… Но его экстерьер лишь в очень малой степени средствами монументального изобразительного языка может засвидетельствовать нам...о памяти и почтении к сказанному выше. ...Министерство культуры республики не имело и не имеет какого-либо цельного плана в этом направлении, согласованного с отделом пропаганды горкома и обкома партии, Советом Министров. Да и последние, сами по себе, не ставят этих задач ни перед самим же Министерством культуры, ни перед органами архитектуры с привлечением к этому Союза художников...То незначительное, что создано у нас из этой области, по неоправданной скудности представлено в недолговечных материалах, влекущих расход дополнительных средств на ежегодные реставрационные работы, в конечном итоге образующие значительную сумму, гораздо превосходящую стоимость создания произведения в камне или металле".
В этом письме художник рассказывает А.В.Власову о своих незавершенных монументах, веря, что энергичный и предприимчивый Первый проявит интерес к этим работам:"...Особо и особо хочу вам сказать о том, что всегда являлось плодом глубоких моих раздумий - о личности художника как гражданина, о его долге перед обществом; о партийном и гражданском долге руководителя, о его ответственности за принятые решения, о его внимании к труду художника, а особенно о его внимании к интересам общества, которому, собственно говоря, и посвящает свой труд и всю свою жизнь художник...Я надеюсь на ваше согласие с моей убежденностью, что этот вопрос уже давно перешел границы личного, став общественным... Своими произведениями я выразил интересы общества и они должны стать его достоянием, а не быть изолированными от мира подвалами и задворками десятки лет, постепенно умирая и плесневея..."
Письмо до А.Власова каким-то образом дошло. Он заинтересовался историей с проектами монументов, личностью самого художника. Состоялась встреча, обстоятельный квалифицированный разговор. Власов, затеявший реконструкцию города, понимал, что без художников-монументалистов не обойтись, но считал, что в Грозном мастеров такого направления мало, да  они и не особенно сильны. Он намеревался привлечь скульпторов-монументалистов из Москвы. Но после знакомства с Сафроновым и его соавтором по ряду проектов архитектором Яковом Берковичем понял, что никого не надо приглашать, в Грозном есть свои профессионалы. С тех пор у Сафронова, перешагнувшего уже пятидесятилетний рубеж, началась насыщенная творческая жизнь.  С ним и Берковичем советовались по всякому поводу, связанному с реконструкцией города,  им поручали разрабатывать проекты наиболее ответственных объектов.  Работа, как говорится, пошла навалом. Сафронов оформляет здание цирка, по собственному проекту выполняет в чеканке фриз для театрально-концертного зала, вместе с Берковичем  проектирует мосты и площади. В это же время он работает над памятной стелой, которую начнут устанавливать (но, увы, так и не установят) на улице Красных Фронтовиков  около главпочтамта.  Разрабатывает проект и изготавливает модель доминанты для Октябрьской площади (Минутка) -   в общем-то ,инженерное сооружение. Модель блестяще проходит испытание в аэродинамической трубе московского института ЦАГИ, на площади роют котлован и делают подземный переход, над которым и планировалось установить доминанту.
Заказы следовали один за другим. Зачастую партийные «отцы» поручали мастерам разработку нового проекта в то время, как предыдущий еще не был реализован. Это нервировало Сафронова и он не скрывал своего недовольства. В то же время он настойчиво напоминал о двух прежних «замороженных» монументах. В 1978 году, когда вся мировая культурная общественность готовилась отмечать 150-летие Льва Толстого, по его настоянию извлекли-таки на белый свет  куски гипсовой статуи. Сафронов собственноручно собирал ее и  реставрировал. Он работал день и ночь, иногда ложась отдохнуть на несколько минут прямо в рабочей одежде. Надо было торопиться: на 9 сентября в республике намечались грандиозные мероприятия, в том числе и открытие памятника.
…В тот год, в конце лета, в Грозный приехал писатель Дмитрий Жуков. Впоследствии он написал документальный рассказ «За Терским хребтом», начав его таким   эпизодом: « Он сидел в боковой улице, во дворе, за оградой, громадный, гипсовый, тонированный когда-то под старую бронзу, с облупившейся кое-где краской и разбитыми пальцами правой руки, едва державшимися на проволочном каркасе, но удивительно похожий на себя молодого, двадцатитрехлетнего…Я узнал Льва Толстого сразу и удивился, почему его до сих пор не отлили бронзового, не поставили где-нибудь на видном месте…
Через полчаса все объяснилось. В мастерской грозненского скульптора Александра Сафронова.
Сделал он в гипсе Льва Толстого лет двадцать назад…Но только непривычным он показался, такой молодой, безбородый, тем, кому ведать надлежит монументальными украшениями города Грозного, и отправлен был куда-то на задворки… В дни толстовского юбилея четырехметровый гипсовый монумент вытащен на свет божий и теперь ждет подновления, отливки и установки.
Скульптор Сафронов сидел в своей мастерской среди первородного хаоса, высокий, худой, издерганный комиссиями, ломавшими себе голову, узнают или не узнают Льва Толстого без всемирно известной бороды…»
Увы, весь этот поистине титанический труд пошел насмарку: заказчики не озаботились своевременной отправкой модели на завод для  перевода ее в бронзу. Время было упущено. Торжества прошли без этого волнующего и важного для всякого творца эпизода, когда падает покрывало с созданного им монумента. Зато установили памятник Толстому в станице Старогладовской – традиционный, с бородой и в косоворотке. А автором был скульптор Астапов – давний соперник и недоброжелатель Сафронова, один из тех, кто и травил его. Судьба и здесь сыграла с художником злую шутку.
Он на торжествах не был: лежал в реанимационном отделении первой городской больницы с тяжелым инфарктом… И опять странное совпадение: приступ сразил его на улице, на том самом месте, где через несколько лет будет образована площадь и поднимется административный комплекс по проекту Сафронова и Берковича – последнему проекту в жизни художника.
К началу 80-х годов размах строительства в Грозном достиг небывалых размеров. Это действительно была столица, а не грязный саманный городишко, над которым возвышались огромные корпуса нефте-газоперерабатывающих заводов и установок. А.В.Власов задумал построить для обкома более современное административное здание. Прежнее, с его галереей и арками, больше походило на восточный караван-сарай, нежели на резиденцию  современной партийной элиты. Новое здание должно было символизировать мощь и незыблемость системы. Проект, представленный архитекторами института «Чечинггражданпроект» не удовлетворил партийных боссов и они привлекли к работе патриархов – Сафронова и Берковича. Это предложение чрезвычайно увлекло обоих. Первые карандашные наброски делал Сафронов. Потом в первоначальные идеи вносились изменения и дополнения, обсуждалась каждая деталь, каждый элемент рассматривался с разных позиций. Оформившийся вариант был одобрен,  разработку поручили институту «Чечинггражданпроект», куда Сафронова и Берковича на время даже зачислили в штат.
Помню, однажды, заглянув на огонек в мастерскую Сафронова, я застала его усталым, в грязной рабочей одежде, небритым. Он клеил из картона макет будущего административного центра. Маленькая белая полукруглая коробочка являла контуры и детали того  массивного здания, которое через несколько лет весь мир увидит в дыму и огне... Мне стало жаль художника, он был совершенно один в недостороенной мастерской, с неналаженным бытом, надорванным сердцем, с нервами – словно натянутые до предела оголенные электрические провода, наверное, забывший даже поесть, и я сказала, стараясь придать голосу шутливый тон: «Сафронов, ты с этой работой совсем одичал, сидишь , действительно, как одинокий волк. Неужели тебе не хочется выйти к людям, пообщаться?» – «Мне люди сейчас даже мешают, - признался он. – Некогда общаться». – «И зачем ты сам клеишь этот макет, ведь в институте есть специальные макетчики, которые деньги за это получают?» – «А-а, ну их, - отмахнулся он. - Они ничего толком делать не умеют…»
Раздражительный и нетерпимый, упрекающий в неоправданных проволочках, утративший веру в чувство ответственности представителей властных структур, он рисковал утратить и благожелательное отношение новых партийных патронов. К счастью, несмотря ни на что, они высоко ценили его талант, его критический ум, нестандартное мышление, его познания и даже неудобные для них личностные качества и потому не пошли на вполне возможный из-за его резкого нрава разрыв. А возможно чувствовали свою вину перед ним: инфаркт у художника случился, когда он шел из горкома КПСС, разгневанный тем, что Н.И.Семенов отказался его принять для очередного разговора о памятнике Шерипову, и это переполнило чашу его терпения. Мне он рассказывал, что почувствовав нестерпимую боль, отдающую в левое плечо, сразу подумал: только бы не упасть на улице, подумают, что лежит пьяный, и никто не подойдет. Он с трудом добрел до гостиницы «Кавказ» и рухнул в холле, только успев прошептать: «Скорую…»
Партийные руководители продолжали привлекать его к работе, считались с его профессиональным мнением, не пренебрегали его творческими идеями, но предпочитали не общаться с ним лично. Переговоры велись теперь через Берковича, который с чисто еврейской дипломатичностью умел смягчать все недоразумения. Сафронов перешел на эпистолярный жанр. Когда у него возникала необходимость что-то лично сказать Первому, он писал письма. Говорил и о вопросах, касающихся застройки города, и о своем  наболевшем. И везде чувствуется тревожная нота - мысль о предчувствии конца.
«За 36 лет моей творческой деятельности я был свидетелем и активным участником сложного процесса формирования нашей художнической послевоенной среды, в которой я всегда занимал, как говорится, ключевые посты в руководстве коллективом. Сейчас, когда прошло столько времени, становится ясным, как порой ошибочны бывают наши жизненные коллизии…»
« Я участник многочисленных выставок - местных, декадных, автономных, зональных, Российских, Всесоюзных...Помимо всего этого, я посвятил и посвящаю много творческих сил самому сложнейшему виду пластических искусств - монументальному, т.е. скульптурным памятникам...Известные вам модели памятников как то :Толстой, Конный, "Комсомол", С.Бадуев для Грозного - это все конкурсные работы, рожденные в тяжелых боях соревнований... А с кем же я соревновался? А с теми же и с их подпевалами, которые и выдали запрет на мою жизнь... Виновато было не только бывшее руководство республики своим безразличием к своему же "складу" утвержденных моделей и проектов памятников, созданных по их же хотению. Здесь из года в год упорно работала группа мелких винтовок и они начисто зашурупили двери в этот "склад". А ведь такие проекты и модели, как Конный монумент, "Комсомол" с блеском прошли самые взыскательные экспертные советы Министерства культуры РСФСР и  СССР.  Случись этим двум монументам быть осуществленными,  мое имя и имена моих соавторов уже давно значились бы в числе  лучших художников России...Но, как видите, в неумолимом беге жизни прошло более 20 лет, и сейчас уже становится очевидным, что не моим будет счастье их завершить...»
«В поисках творческого самоутверждения, испытывая огромное влечение к монументальным формам, я все более и более стал обращаться к архитектуре. Это особый, необыкновенно красивый и всегда нужный вид искусства...Правда, в этой области я работаю в основном в соавторстве, но и здесь у меня основания молить свою судьбу, чтобы она дала возможность дожить до тех дней, когда я смогу воочию увидеть свои детища - Доминанту и архитектурный комплекс Обкома партии, осуществленными в натуре. Хотя, признаться, суеверная гостья частенько навещает, давая понять, чтобы я не чрезмерно обольщался мечтами, ибо от начала до воплощения замысла иногда проходит вся жизнь. Но тут же утешаю себя тем, что вы, взявшие на себя всю тяжесть почетной миссии практического претворения этих замыслов в действительность, возможно, счастливее нас...»
Надежды художника начинали сбываться. Уже отправили на завод «Красный Молот» для перевода в бронзу гипсовую модель памятника Толстому.
Уже поднялись леса и обозначился каркас будущего величественного здания административного комплекса.
Но нет, судьба не услышала его молитв… «Суеверная гостья» навещала не случайно: через шесть месяцев после этого письма, 20 августа 1982 года художника не стало, Повторный инфаркт застиг его, конечно же, за работой: в его руке был макет памятной стелы, которую уже начали устанавливать около главпочтамта. Через три месяца ему бы исполнилось шестьдесят лет.

Место, где толпился народ
Через год, в 1983-м,  формовщик завода «Красный Молот» Филипп Кончицкий завершил перевод гипсовой модели статуи великого писателя в бронзу, а вскоре памятник установили в сквере около Чечено-Ингушского государственного университета.
Некоторое время спустя аппарат обкома партии перебрался в новое административное здание.
В 1989 году жители нескольких сел Шатойского и Шалинского районов обратились к властям и в республиканский краеведческий музей с одной просьбой: если в Грозном не найдется места, то пусть конный памятник Асланбеку Шерипову установят у них – в одном из сел, связанных с  жизнью и деятельностью национального героя или хотя бы передадут им рабочую модель, валяющуюся на задворках музея. Краеведы, в свою очередь, написали официальное письмо в адрес администрации республики. В нем, в частности, говорилось: «…Зная мнение общественности…по увековечению памяти выдающегося политического деятеля Чечено-Ингушетии А.Шерипова, отдавая должное памяти известного скульптора А.Н.Сафронова, который как гражданин и художник до самой смерти отстаивал право памятника на жизнь, мы, сотрудники музея, присоединяя свой голос к мнению общественности, считаем, что конный памятник А.Шерипову должен стать достоянием г.Грозного и всей республики. В связи с этим обращаемся к руководству Чечено-Ингушской АССР с просьбой определить место для будущего памятника, выделить средства на отлив скульптуры в натуральную   величину, если потребуется, открыть счет в банке на добровольные вклады от населения».
Грозненский горком КПСС принял решение о сооружении конного монумента в Грозном и вышел со своими предложениями на бюро обкома , где решение также было поддержано. По сообщению главного архитектора города, место для памятника определили на Привокзальной площади. Все в один год. Просто и быстро.
Перестройка вновь открыла тему сталинских репрессий. На страницах газет появились очерки о людях, о которых ранее и упоминать запрещалось. В областной партийной газете появился очерк об Орцханове. Разрешили написать и о  самом Сафронове…
 Портреты его кисти  возвратились на свои места в постоянной экспозиции музея изобразительных искусств.
 Жители станицы Старогладовской Шелковского района, где существует музей Толстого, рядом с которым стоит памятник работы Астапова, попросили отдать им гипсовую модель сафроновского варианта, но ее …не нашли, после перевода в бронзу она куда-то исчезла.
1990-й год. Первый общенациональный съезд чеченского народа. В республику пришел Джохар, - тот самый сын чеченского народа, который появился на свет в 1944 году, когда пилот-инструктор Сафронов прибыл в Грозный; тот самый, который тоже стал летчиком, а путь в авиацию начал на родине Сафронова – в Тамбовском военно-летном училище имени Расковой… Через год Джохар захватил власть и занял административное здание, известное с той поры как президентский дворец.
...Телеоператоры не скупились, показывая агонию дудаевской твердыни .Горит, рушится под бомбами, но не сдается бастион чеченского сопротивления, вновь и вновь возникает сквозь завесу дыма и огня его величественная громада.
За многие дни и ночи бесконечных бомбежек административный центр Грозного в представлении миллионов россиян стал символом: для одних - непоколебимости свободолюбивого духа чеченского народа, для других - злобного упорства криминального дудаевского режима. Его взятие сравнивали со штурмом Рейхстага, придавая особое значение водружению над его стенами российского триколора.
Иногда казалось, что в этом месте схлестнулись в жестокой схватке не чеченские "волки" и обманутые Кремлем, обреченные на бессмысленную гибель в непонятной войне "птенцы гнезда Грачева" - российские солдаты-новобранцы, а некие демонические силы.
И даже тогда, когда открыли "коридор" и выпустили боевиков из Грозного, когда прекратили бомбить мирные кварталы и приезжая журналистка взяла-таки на память гранитный осколок истерзанного президентского дворца, когда город потихоньку-потихоньку, словно измордованный, изуродованный, избитый до полусмерти человек, стал шевелиться, приходить в сознание - даже тогда здание на площади Свободы не утратило своего символического смысла: у его стен продолжали кружиться митинги сторонников загадочного первого президента Чечни.
И тогда развалины дворца взорвали, чтобы хоть так выветрить остававшийся в них дух мятежного генерала, уничтожить материальное олицетворение дудаевского режима.
«Место, где толпится народ, проклято Богом», - эта вайнахская поговорка в полной мере предопределила судьбу административного центра Грозного: с августа 1991 года днем и ночью мечущиеся здесь толпы сотрясали воздух агрессивными криками. Темная энергия копилась, билась в тяжелые стены, и рано или поздно должна была их разрушить.
Но какое заклятье тяготело над судьбами двух людей, разминувшихся во времени и пространстве,  чьи жизненные линии странным, я бы сказала - мистическим образом пересеклись в этой зловещей точке несчастного города?  Вечная тема «художник и политик»,  ставшая сквозной   в биографии скульптора,  в совершенно новом ракурсе продолжилась и через десять лет после его гибели.
Иногда мне кажется , что между этими двумя столь разными людьми существует незримая внутренняя связь. Речь идет даже не о печати трагического - "лермонтовского"- романтизма ,которой отмечена внешность того и другого, не о характерной для обоих мятежности духа и склонности к авантюризму, тем более - не об общей слабости к элегантным шляпам... В самих биографиях этих людей есть нечто общее.
А символ трагедии Чечни - президентский дворец- вошел  в  их  судьбы  прямо противоположным образом,  но  одинаково стал и символом их личной трагедии.
Нет,  эту постройку нельзя назвать шедевром архитектуры, подобных было немало по всему Советскому Союзу, партия строила свои резиденции с размахом, капитально, но и без особых фантазий, зачастую по типовым проектам. Однако драматическая  судьба, выпавшая на долю именно  этого комплекса, выделила его из череды подобных сооружений советской эпохи и придала определенный символический смысл.
Примечательно, что для Сафронова, сгоревшего в противостоянии нелепостям действующей системы, последней работой стал административный центр, олицетворяющий саму эту систему. Простота и лаконичность линий, монументальность форм, добротность и основательность постройки, отсутствие каких-либо художественных изысков во внешнем оформлении  вполне соответствовали характеру и требованиям командно-бюрократического аппарата.
Дудаев же, вскормленный, взращенный, вознесенный этой системой на олимп военной элиты, пришел, чтобы эту самую систему разрушить. Прообразом этого разрушения и стало уничтожение  архитектурного комплекса Обкома партии - административного центра – президентского дворца.
 Как это обычно бывает, имя того, кто спровоцировал разрушение, знают во всем мире, а имена создателей, скорее всего, не знают даже в Чечне.
Опальному художнику приходилось просить, чтобы с его имени, наконец, сняли запрет :"Когда-то мучительно созданный и навешенный на меня ярлык какой-то особой неблагопристойности до сих пор оскорбительно украшает меня. Он выражается в том, что "кто-то", "когда-то" распорядился : о Сафронове в газетах не писать, творчество в любых формах не пропагандировать...без особого на то разрешения...Прошу вас, если это не противоречит логике ваших представлений обо мне, дать указание газете "Грозненский рабочий" осветить мой творческий путь прошлых и теперешних лет. Такое, наверное, явилось бы определенной формой моей "реабилитации" в глазах общественности, если на сегодня можно так сказать..."
Первая статья о нем появилась в "Грозненском рабочем" уже после его гибели.
Сафронов всю жизнь стремился строить, возводить, но силы и годы уходили на борьбу с закоснелой бюрократической машиной, навязывающей художнику свой образ мышления, загоняя его в узкие рамки идеологии. Ни одно - НИ ОДНО!- из своих монументальных произведений он не увидел воплощенным в натуре, за исключением административного центра, и то в состоянии новостройки...Он вынужден был растрачивать свою творческую энергию, невозвратно уходящее время на заказные оформительские работы, которые, как говорится, ни сердцу, ни уму. А работа над двумя его самыми значительными произведениями - памятником Льву Толстому и конной статуей Асланбека Шерипова, прошедшими самые взыскательные  конкурсы, стопорилась не из года в год, а из десятилетия в десятилетие.
Потом война пропахала вдоль и поперек всю Чечню.
В первые же дни боев была разбита на кусочки танковым снарядом одна из первых работ художника в Грозном – памятник-бюст поэта Полежаева.
 Погиб  музей изобразительных искусств с его богатой коллекцией картин, в числе которых – и  живописные работы Сафронова.
Был разрушен краеведческий музей, и бронзовая модель конного монумента исчезла в неизвестном направлении.
Во время войны 1994-96 годов   уцелел памятник Толстому. Историк Магомед Музаев рассказывал: «Он как-то странно смотрелся среди развалин. Вокруг него – горы битого кирпича, стекла, ободранные, обгоревшие изувеченные деревья. Все разворочено, а он – целый и невредимый. И какой-то одинокий. Пронзительно одинокий…»
Если бы памятники могли говорить, наверное, бронзовый Толстой повторил бы за Толстым реальным: «Война такое несправедливое и дурное дело, что те, которые воюют, стараются заглушить в себе голос совести».
После так называемой контртеррористической операции и это памятник пропал.
Не осталось ничего, только строчка в Большой Советской энциклопедии: «В изобразительном искусстве Чечено-Ингушетии развиваются… скульптура…А.Н.Сафронов, работающий также как живописец и график».

Мария Катышева.
Фото из личного архива автора.