Близорукие глаза плюшевого льва

Низко летящая опора моста не пропускала проходящую баржу, и та, проходя под опорой, стесала верхнюю часть рубки вместе с радиоантенной. Я смотрел во все глаза, меня словно заклинило. Я видел, как железобетонные опоры разрывают крышу рубки, как корежат металл антенны, сбрасывая в воду фидеры радиопередающих устройств.

Паника началась почти сразу. Только я стоял, пораженный зрелищем ломающейся конструкции. Почему-то я потом вспоминал в связи с этим эпизод из художественного фильма «Коммунист», когда подпиленное главным героем огромное дерево начало валиться в ту сторону, где стоял он сам. Огромная сосна, с вершиной, находящейся так высоко, что ее не было видно с земли, как будто лениво хрустнула и начала заваливаться прямо на оператора. И мы все, мальчики в зале, остановили дыхание, и не дышали до тех пор, пока сосна окончательно не завалилась, и мы все увидели, что герой фильма успел отскочить от падающего ствола и остаться в живых. По залу тогда прошел шелест одновременного выдоха, наверное, доброй сотни человек. То же самое почувствовал я снова, когда увидел, как металл корежит металл.

Я уже не думал, что в то время находился за штурвалом, что была моя вахта, и эта авария, в лучшем случае, грозит мне увольнением с работы, или, как говорим мы, моряки, списанием на берег. А в худшем случае, она грозила мне судом и тюрьмой. Я всего этого не знал, не видел, не представлял, а только образ падающей сосны был у меня перед глазами. Вот она невидимая вершина, не больше кисточки на хвосте моего плюшевого льва.

Этого льва мне подарили на день рождения, когда я впервые прочитал название журнала, хотя, такие журналы теперь называют толстыми газетами. Тот журнал назывался «Крокодил», и его теперь не выпускают. Я самостоятельно прочитал название, по слогам, мне тогда стукнуло пять лет. Это мое умение привело в восторг моих родителей. А может, его мне подарили за то, что я досчитал до ста, и мне было, не пять, а шесть лет. Так ли это важно?

Важно, что вершина той сосны напомнила мне мой детский подарок. Я вижу, как эта оранжевая точка, сверху экрана заваливается на нас, сидящих в зале, на оператора, на всеми нами любимого героя, настоящего коммуниста. Мы все чувствуем, запах хвои, слышим шорох рассекаемого воздуха, видим, как маленькая желтая кисточка с хвоста игрушечного льва превращается в густую зеленую крону, мы уже видим длинные иглы, почти хлещущие нас по лицу…  К нам стремительно приближается светло-коричневый ствол, мы видим округлые чешуйки облетающие под действием ветра, помноженного на силу тяжести.

Почему я говорю обо всех нас, о всех зрителях в том зале небольшого северного городка, если даже мы, мальчишки шли домой после того фильма молчаливые, не делились впечатлениями от увиденного?

Потом все-таки был суд, но мне дали по неопытности условно. Был прокурор с кустистыми бровями. И мой страх перед правосудием не помешал мне заметить, что, наверное, он эти брови специально отращивает, для того чтобы его лицо с провалившимся подбородком выглядело более внушительным. И был скучающий адвокат, которому не было дела ни до процесса, ни до меня, подсудимого, ни вообще до всей системы правосудия, гуманной, но справедливой.

Потом я вернулся, но на реку меня не взяли, и волею судеб я пошел работать в леспромхоз, и мне еще раз пришлось увидеть тот незабываемый кадр, но теперь, такая же корабельная, звенящая как басовая струна сосна летела уже на меня, летела с монотонным гудением, как будто в одной ей заключалась вся гамма звуков, от скрипки до контрабаса. Может быть, я бы испытал снова тот первобытный ужас, замешанный на любопытстве. Но мне помешало то, что я смотрел на нее через мутные, забрызганные грязью и раздавленными комарами стекла трелевщика. И когда она упала, своротив лебедку, и сама переломилась, как сухое ореховое удилище, я почувствовал, как с меня что-то сорвалось, как будто пелена свалилась с глаза, с души, с сердца, и я увидел величественную красоту этого мира такого жестокого и безжалостного, если не понимать его причин и движущих сил. Я почувствовал себя стежком на несминаемом полотне бытия. Я почувствовал, как все звезды, планеты движутся со мной в унисон, звучат вместе со мной, вспыхивают и гаснут в ритме моргания моих глаз.

Вот, я закрыл глаза, и все потемнело, покрылось космическим мраком. Я раскрыл глаза, и вселенная снова взорвалась, уже который раз за минуту, и снова разлетается с неимоверной скоростью одновременно во всех самых дальних своих уголках, чтобы со следующим морганием снова погаснуть.

Я увидел строителей египетских пирамид, танец каннибалов, моих предков возле большого костра, увидел кузнечика, щекочущего задней лапкой брюшко зеленой тли.

Вдруг, я чихнул, и все волшебство развеялось. Я сидел в кабине остановившегося трелевщика, с лебедкой, разбитой огромной упавшей сосной.