Женщина, приятная во всех отношениях

 Она чувствовала себя виноватой всегда. Причём с самого своего рождения. С того разнесчастного 13-го числа, когда появилась на свет. Так она, по крайней мере, считала. Ну и чувствовала опять же. С детства. Хотя прямо, понятное дело, ей об этом никто не говорил. Но Женька смышлёная. Особенно в том, что касается тонкой природы человеческих взаимоотношений. Чувств там или интуиции. К тому же какие-то вещи озвучивать вовсе не обязательно. Они воспринимаются сами собой, подсознательно.
Вот так и Женька просто чувствовала, что виновата и всё. При этом родители у неё - самые обычные люди. В смысле, совершенно нормальные. Не пьянь там какая-нибудь. А образованные и даже культурные. И Женька в семье - единственный ребёнок. Правда, папа ушёл, когда Женьке было что-то около семи лет, но всё же окончательно связи с семьёй не потерял. Исправно платил смехотворные алименты и звонил пару раз в год.
Пожалуй, именно тогда она явственнее всего ощутила свою вину. Ну, конечно, папа ушёл из-за неё. Больше всего Женька переживала, что и мать с удовольствием бы поступила также, и не делает этого лишь из опасения, что «люди скажут». Женя буквально выросла под неумолимым гнётом этого пресловутого чужого мнения. Как правило, неблагоприятного. И внедрённым прямо в мозг осознанием: чтобы не происходило, главное, чтобы это выглядело прилично со стороны.
- Ты почему в грязной обуви на улицу отправилась? - отчитывала её мать, - Люди скажут, что ты - неряха!
- Что подумают люди, когда увидят тебя с этим синяком? Скажут, что ты из неблагополучной семьи и водишься с кем попало!
Хотя, конечно, она и до родительского развода чувствовала, что не оправдала их ожиданий ни в малейшей степени. Не такая симпатичная, как бы им хотелось, не такая ловкая, не такая умная. Одним словом, не такая и всё.
Женька всё в детстве делала медленно. Или поздно. Позже остальных детей стала ходить, а когда всё же пошла, без конца падала. Невыносимо медленно жевала, говорила и передвигалась. А ещё всего боялась. Спрашивала, указывая на неодушевлённые предметы: «Оно кусается?» Отца это ужасно раздражало. Первые два или три года её жизни, он вообще считал дочь не совсем полноценной. Сейчас Женьке кажется, что она уже тогда это ощущала. Дети вообще всегда чувствуют отношение к ним. Особенно людей из ближнего круга. Наверное, им это необходимо, чтобы выжить. Чтобы снизить риски общаясь с теми, кто не желает взаимодействия с ними. Так вот, отец откровенно не желал. Ничего того, что хотя бы в малейшей степени входило бы в понятие: отец и дочь. Оставаясь наедине с нею, отец занимался своими делами, в основном, читал или смотрел телевизор, сохраняя при этом обиженно-презрительное выражение на лице. Женька его понимала, она бы тоже себя ни за что не выбрала. Она понимала и… чувствовала себя виноватой. Будто папу незаслуженно наказали и навязали Женькино общество, которое было ему в тягость.
Несмотря на это, мать вполне серьёзно подозревала, что Женька похожа на отца исключительно для того, чтобы изводить её этим обстоятельством.
- Ну надо же, взять и уродиться во всём в эту породу… Он хотя бы мужик, что с него взять, а ты-то куда?!
Иногда отца ей было искренне жаль. Хотелось помочь, но она не знала как. Ведь недостаточно одного, пусть даже и самого жгучего желания, чтобы вот так вот вдруг взять и стать Ирочкой Лукьяненко. Это ровесница Женьки, соседская дочка. Ирочка - симпатичная, с ямочками на румяных щёчках. И к тому же - круглая отличница. Да ещё и в музыкальной школе учится. И не сутулится вечно, как Женька. И ходит, не загребая ногами неприличного для девочки размера.
Мама у Женьки хорошо шьёт. И когда смотрит вслед Ирочке, иногда вздыхает:
- Ножки, как бутылочки… Вот на кого шить - одно удовольствие, что ни наденет, всё пойдёт.
Женька вжимает голову в плечи и ещё больше сутулится, чтобы зрительно уменьшить свой неизвестно куда стремящийся рост и казаться хотя бы приблизительно такой же ладной и миниатюрной, как Ирочка. На Женьку шить мать не любила. Стоя смирно на очередной примерке, Женя боялась дышать, всем своим длинным и тщедушным телом чувствуя своё несовершенство.
- Господи, вот же точно не в коня корм, - устало качает головой мать, - люди, наверное, думают, что я тебя голодом морю.
- Выпрями спину, - произносит она странным, глуховато-шипящим голосом, потому что во рту у неё несколько иголок, - сгорбатилась, как не знаю кто… Да не шмыгай ты носом, снова насморк?! Горе ты моё луковое, кто ж тебя замуж-то возьмёт?! Ты бы меньше книжек читала, а чаще упражнения для осанки делала, что врач показывала… Толку, что папаша твой всё книжки умные читал… Мать, наконец, вынимает иголки изо рта и говорит нормальным тоном:
- Сегодня вешаю бельё, смотрю Ирка Лукьяненко идёт: фигурка ладненькая, спинка прямая - загляденье просто, а не девка… Голову держит ровненько, носом сопливым землю не царапает: «Здрасьте, тёть Тань», - весело так, уверенно… А здесь…- мать выразительно замолкает и перекусывает зубами нитку, оканчивая смётывать.
Женька стоит, прикусив язык (чтобы память не зашить), боясь пошевелиться. И с привычной тоской чувствует своё несоответствие и бесполезность.
Чтобы снизить груз часто неподъёмной вины, Женька старалась быть максимально удобной. Сначала для родителей, а потом и для всех. Не лезла не в своё дело, не грубила, молчала себе в тряпочку, стараясь быть максимально незаметной, а если не получалось, то поддакивала и соглашалась. Если её отвергали, никогда не жаловалась, переживать и зализывать душевные раны предпочитала в одиночестве. А страдания бывали нешуточные. После некоторых, кривые и безобразные шрамы остались на всю жизнь.
Люди, которые обращали на неё своё благосклонное внимание, представлялись ей фантастически прекрасными. На алтарь дружбы Женька возлагала всё. В этом смысле для неё практически не существовало препятствий или ограничений. Ни во времени, ни в расстоянии, ни в средствах. Многие этим пользовались, но Женька этого не видела или просто не хотела замечать. И всегда находила оправдания. К тому же это такая ерунда по сравнению с тем, что на неё обратили внимание, её выбрали! Именно её! Притом, что сама себя она бы никогда не выбрала. То есть она нужна и значима, а это главное.
Мать ошибалась, замуж Женька не просто вышла, а что называется, выскочила. Без особых раздумий и без всякого участия здравого смысла. Практически за первого встречного, проявившего к ней интерес, как к женщине. Просто из страха, что больше могут и не позвать. И тогда мать, а за ней и все люди скажут, что всегда знали, что ничего путного из неё не выйдет. И ей на роду написано умереть старой девой.
Женька настолько жаждала одобрения, что полюбила будущего мужа лишь за одно его доброжелательное участие. И далеко не сразу заметила его опасную привязанность к весёлым компаниям и спиртному. Какое-то время ей это даже нравилось. Потому что лишний раз подтверждало родственность их душ. Женька ведь тоже любила дружеские посиделки. А после того, как муж пару раз вслух заметил, что подшофе она становится чертовски сексуальной, начала выпивать вместе с ним.
Вскоре родился сын. Муж стал пить так, что она всё реже видела его трезвым. Работать он не хотел, а с какого-то времени уже и не мог. Женя с помощью матери выгнала мужа и подала на развод после того, как благоверный стал таскать из дома и пропивать вещи. В том числе детские.
Уходя, муж кричал ей, что женился из жалости. Что пил потому, что видеть её физиономию на трезвую голову было для него невыносимо. И второго такого дурака ей не в жизнь не найти. И много чего наговорил ей этот человек. И было понятно, что всё это было сказано им с похмельного зла, от осознания собственного бессилия и ощущения осыпающейся почвы под ногами. Но слова эти тяжёлыми булыжниками били точно в цель. В Женькину и без того пораненную, крепко связанную, молчаливую душу.
Он исчез в неизвестном направлении, но алкогольный джин, ожидающий своего часа в одной из водочных бутылок, был открыт подобно ящику Пандоры и выпущен на свободу.
Женька стала регулярно попивать. Так было легче пережить свою отверженность и ненужность. А также и вину за то, что не смогла помочь мужу, не стала ему хорошей женой. И теперь сын растёт без отца. И перед ним она, значит, тоже виновата…
Выхода не было. Вернее, Женька его не видела. Была одна беспросветная серость и тоска. Женька перестала спать по ночам. Чтобы уснуть и заткнуть то, что так болело внутри, нужно было выпить. Круг, по всей видимости, замкнулся.
Женька не умела быть одна. Совсем. Она себе была неинтересна. Она, как известно, себя ни за что бы ни выбрала. Никогда. Даже в детстве. Зато она была очень приятной в общении. Она умела быть удобной. И ещё умела дружить. Друзья-товарищи не заставили себя ждать. И регулярно наводняли маленькую, доставшуюся от бабушки Женькину квартирку.
К сожалению, почти никогда без выпивки не обходилось. Но Женька с этим легко мирилась. Тем более она и сама уже давно чувствовала в ней необходимость. Спиртное помогало ей снять чудовищное внутреннее напряжение и хоть как-то примириться с собой. К тому же, гораздо страшнее было остаться наедине со своими мыслями. А в них приятного было совсем мало. Что-то внутри неё, в чём едва теплилась жизнь и что она давно связала и лишила права голоса, плакало и рвалось на волю. Оно пугало по ночам страшными картинами ближайшего Женькиного будущего и её погубленной жизни. Женька включала тусклый ночник и шарила рукой в поисках бутылки.
Поэтому она радовалась, когда в доме были гости. И особенно, если оставались с ночёвкой. Она сама приглашала иногородних приятелей погостить день или два. С жёнами, мужьями и детьми. Неважно. Чем больше народу, тем веселее. Это называлось дружить семьями. Удивительно, но многие люди охотно принимали эти приглашения. Круговорот застольной дружбы не заканчивался. Гости поднимали бесконечные тосты за верных друзей вообще и Женьку, как яркую представительницу этой исчезающей породы людей, в частности. Женька была счастлива. Ну, почти.
Никто никогда не слышал, чтобы Женёк (так её звали в их компании) с кем-нибудь когда-то поссорилась. Ради друзей она была готова на всё. Хоть чем-нибудь, но пыталась быть полезной. Очень удобная, очень приятная женщина. Оставить детей на день-два? Да, пожалуйста. Пустить переночевать двоюродного брата чьей-то начальницы? Ну, о чём разговор. Помочь с переездом? Боже мой, да без проблем. Сбегать за пивом? Выслушать длинное и путанное, похмельное откровение об измене? Святое дело. Ссудить деньгами, оплатить такси, помочь другу раскумариться и сгонять в аптеку за колёсами, - всегда, в любое время дня и ночи. Женька была безотказная. Понимающая и принимающая. Женщина, приятная во всех отношениях…
Правда, мнением её не особенно интересовались. Может быть потому, что его у Женьки попросту не было. Многие считали её бесхребетной, иногда в запале называя флюгером. Хотя продолжали пользоваться её гостеприимством и желанием быть полезной. Она старалась угодить всем, чтобы не чувствовать себя виноватой. Потому что больше выносить этого не могла. По всей вероятности ресурс был уже попросту исчерпан. Давно, ещё в юности.
Пришла в себя она только, когда поняла, что мать пытается лишить её родительских прав. После этого Женька как будто проснулась. И стала бороться за сына. Она всё ещё чувствовала себя виноватой, но вместе с тем ещё и обозлённой. Это было что-то новенькое.
Борьба продолжалась целый год, в течение которого Женька прошла лечение, устроилась на работу и… неожиданно вышла замуж. За тихого, работящего, непьющего Сашу. Что и говорить год был очень продуктивный. Получив мощную поддержку в лице своего нового мужа, сына она отстояла и даже слегка гордилась собой. Это было странно и непривычно. Но, к счастью для неё, совсем недолго. Она постаралась от этого поскорее избавиться. А то как будто она это и не она вовсе, а кто-то другой. Женьке было отчего-то неуютно. Словно она оказалась вдруг не в своей шкуре. И без спроса влезла на чужую территорию. Или туда, где ей совсем не место. Ей было непривычно. Она ходила и оглядывалась, как улитка, потерявшая свой домик. И не успокоилась, пока снова не стала собой.
Ещё через год родилась дочь - Надежда. Женька сейчас почти счастлива, но по-прежнему плохо спит по ночам. Она чувствует вину перед Сашей. Женька уверена, что он никогда бы не взял её в жёны, если бы знал о ней всю правду. Она чувствует вину перед маленькой дочкой, которая из-за её подорванного алкоголем здоровья, родилась не такой крепенькой, какой могла бы быть. Она так виновата перед сыном, которым очень мало занималась, и который вырос в каком-то безумном общежитии, устроенным ни кем-нибудь, а лично ею. А как она виновата перед родной матерью, которой на старости лет пришлось стыдиться собственной дочери и не передать…
Главное, никто её уже не сравнивает ни с какой Ирочкой. И не хлопает ладонью по спине, чтобы выпрямилась. Она вполне привлекательная, очень моложавая женщина с ростом и походкой манекенщицы. Она давно уже не втягивает голову в плечи и не шаркает ногами сорокового размера. И не сутулится, стараясь казаться ниже ростом. Женька хотя бы теперь уже знает, что высокий рост - это красиво. Она вполне смирилась и даже полюбила своё тринадцатое октября. День, когда родилась на свет.
И она уже давно не пьёт, но всё равно старается быть удобной и полезной для всех. По странному стечению обстоятельств, когда муж в рейсе, у неё почти всегда появляются гости. Её друзья… Потому что она по-прежнему больше всего на свете боится остаться наедине с собой. И хотя вместо спиртного теперь в её стакане сок, она безумно рада их видеть.
Иногда она жалуется, что очень устала, но круговорот дружбы, тем не менее, продолжается. Видимо, Женька так устроена. Она не может по-другому. Ей так легче. Этой женщине, приятной во всех отношениях. Не так болит и ноет тогда что-то внутри неё… Не так плачет и рвёт жилы то глухонемое и связанное по рукам и ногам, что иногда называют душой…