Токсичный рассказ

 
(Создано на материале опыта работы автора слесарем-сантехником в главном здании и общежитиях Северного Арктического Университета в 1964 году)
1
Трос елозил в чугуне стока, как банник в стволе пушки. Сантехник в розовом резиновом балахоне уперся ногами в слизистые скобы и провернул шуровку. Забурился в пробку засора. Рванул.
По бахилам ударила струя беловатой жидкости.
На решётку отстойника повалили сгустки тряпья, человеческих волос, медузы презервативов. Удушливой вонью сгоревшего тротила будто после выстрела САУ ударило в нос. Люк — в пяти метрах над головой, за глотком свежего воздуха отсюда не высунуться. Сам Андрей, как снаряд в казённике: вздумает закурить — взорвётся донный газ, и бывшего артиллерийского ефрейтора Тростинкина вышвырнет пыжом на газон.
В раскорячку стоя над журчащей нечистью, Андрей уже сматывал в бухту трос, когда две молодые морды, заглянули в колодец, засмеялись, выкрикнули: «Стинкин!—ту часть его фамилии, что по-английски означала «вонючка», и надвинули звонкую чугунную крышку на отверстие.
От всего белого света вверху остался только голубоватый светящийся серпик, совсем как луна тёплыми чеченскими ночами, когда Андрей хвастался перед взводным: «Грозный взял — теперь попру на Москву». -«Поддержим огоньком в случае чего‚— обещал взводный.— Координа-
ты сообщи». –«Высота 074. Воробьёвы горы, - докладывал Андрей.
Но, провалив экзамены, и угодив в сантехники, он даже переписку с ребятами из дивизиона приостановил.
Получилось так. Андрей забирал документы в учебной части и тут подвернулся завхоз университета. «В слесари хочешь?»
Кто же откажется от такой благородной специальности? Тиски. Напильники. Ножовки. Запах тёплого металла... Андрей подмахнул заявление. На следующий день нашёл в подвале главного корпуса своего нового командира «дядю Колю». И только тогда по запаху, исходящему от этого мрачного мужика с угреватым лицом, понял, что при найме обходительный и суетливый завхоз утаил добавку «сантехник» к слову слесарь.
Пришлось чинить сливные бачки в студенческих нужниках, навешивая на кабинку собственноручно изготовленную картонку «Ремонт». Или прочищать унитазы, ограждая рабочее место проволочным пюпитром с надписью на дощечке: «Туалет закрыт по техническим причинам». И по заветным коридорам в толпе студентов ходить не иначе как в придачу к газо-
вому ключу в одной руке, ведру в другой и мотку проволоки на плече, будто ковбойское лассо.
С неспешностью крутого дембеля вышагивал он по университетским паркетам в черном сатиновом комбинезоне со штампом «Хозчасть» поперёк спины, простодушно выпячивал грудь и улыбался на все четыре стороны.
Браво пробивал шуровкой пробки в канализационных трубах. Лихо, не страшась гидроудара, спускал воздух из системы отопления. Намертво подтягивал гайки в местах
подтеков. И скоро сделался приметным среди ученой молодёжи: сначала своей никогда не исчезающей немного даже глуповатой улыбкой, а потом и запахом, которым пропитался от долгого пребывания в местах общего пользования и в колодцах.
Впервые он услыхал в свой адрес это словечко «стинкин» однажды в буфете, стоя в очереди за неизменным винегретом со стаканом чая. Понял как «стингер» и застеснялся, польщенный. Решил, что среди сверстников распространилась его боевая биография — в анкете же при поступлении в Университет он указывал и «участие» и «За отвагу»…
2
Крышку люка Андрей приподнял привычно, как броневую. Гигантским червяком высунулся из-под земли недалеко от фонтана, на краю которого сидели два друга— шутника с филфака, выкормленные качественной пищей столицы, натасканные на теннисных кортах, породистые, злые и талантливые.
— Классный сюр!— сказал один из них, с художническим прищуром глядя на сантехника.— Прикинь развитие идеи. Резина на нём раздувается напором снизу. Из  прорезей у пуговиц свищут струи фекалий...
— Изо рта, из ушей!- подхватил второй.— Потрясная интродукция!
— И тут его терминатор прожигает из подствольника.
Бац! И всех нас накрывает грибом говна из скважины!
Некоторое время корчились морды в язвительной улыбке, раздавался искусственный смех: «Ху-ху!» — «Хя-хя».
Потом без какого-либо перехода один из этих студентов в пятидесятидолларовой майке, пахнущий дорогим шампунем, изощренно подстриженный под горшок, кивком головы стряхнул назад чистые, рассыпчатые волосы и сказал другому, стриженому под ноль — для демонстрации расово совершенного черепа:
— Сегодня Катьку оприходую, верняк!
— Предупреждаю — у меня хата занята. Предки с дачи вернулись.
— А я её после семинара, не отходя от кассы. У этого монстра в подвале станок имеется. Ширялись вчера там— я засёк, куда он ключи прячет. Флакон дезодоранта по всем углам, Катьке — дозу, и в кайф...
— Нет, ну ты глянь —- он шкуру сбрасывает и остаётся в человеческом обличье.
— Потом она у него опять нарастает и наполняется гноем.
— В это время он неуязвим. Заливает город нечистотами. Смрад стоит. Бактериологическая атака!
— Конец цивилизации!
— Глянь, он лыбится, ладошкой нам делает. Сейчас подвалит что ли?
— Стинкин, нас не догонишь.
— Сматываемся!
3
В подвале Андрей для просушки и проветривания повесил резиновую шкуру за лямки на крюк у вентиляционной решётки. Забросил в неё, как в мешок, матерчатый комбинезон, рубаху, тапки. И оболочка пополнела. Можно было подумать, сам Андрей повис на трубе, подтягиваясь.
Весь следующий час Андрей мылся холодной водой из водопровода казенным куском хозяйственного мыла, тоже пахнущего каким-то тленом. Напяливал полосатую десантную майку, джинсы, в которых еще призывался в армию. С честной сотней в кармане ехал на Тверскую.
На Пушкинской площади он сел за пластиковый столик под красный зонт с оборками и кистями. Откупорил банку самого дешёвого пива, даже не интересуясь маркой, отпил на треть.
То, что он проникся счастьем, было видно по наклону его головы к плечу, по опавшим мускулам оголённых рук— белых, словно картофельные ростки в погребе. И, конечно, по глазам, блаженно прикрытым в улыбке ребёнка перед сном.
Получал человек наслаждение в текущих мгновеньях,
в прочном летнем тепле, настоявшемся между старинными московскими домами, в непрерывном гуле тысяч машин, газующих каждая пунктирно — как берут дыхание певцы в хоре. Ему было хорошо в окружении стоячих плоскостей, вылепленных архитекторами прошлых веков с трепетной изящностью, в грубой красоте рекламных американских корон на крышах — под голубым крестом неба.
За столик к Андрею подсели две девицы — актрисы московских бульваров. Одна в роли томной интеллектуалки в чёрном сарафане до пят на веревочках по костлявым плечам. Другая - в роли плэй-герл, накачанной в салоне бодибилдинга, обтянутая от грудей до коленей эластиком и в больших лакированных туфлях со сплющенными носами как у лыжных ботинок.
Высшей значимостью было проникнуто каждое их движение. Они не садились, а делали па. Не закуривали, а камлали. Не закидывали ногу на ногу, а двумя дрессированными удавами помыкали.
— В каком салоне тату мастырили, юноша?— спросила у Андрея девица с развитым телом.
— А... Это... В армии. Пацан один…
Девка так уставилась на предплечье с татуировкой‚ что кожа на руке Андрея вспупырилась, будто на голенищах кирзачей. Он ждал, когда она прочтёт наколотую надпись.
Как будто и вправду девица вчитывалась в слова на татуировке. Даже нахмурилась. Видать, проняли её боевые мотивы, — решил Андрей. — Вспомнила, шалая, кого благодарить за то, что свободно по Тверской шастает. Впрочем, не надо чепчики кидать. Просто мы свой долг выполняли.
А девка в это время шептала на ухо подруге в чёрном:
— Воняет от него, как от бомжа.
— Давай, слиняем в другую кафешку.
— Вот ещё!
И сказано было Андрею очень мило:
— Молодой человек, не могли бы вы пересесть за соседний столик.
Эту дипломатию Андрей сразу раскусил: не по нраву пришлась красавицам его вологодская морда.
— Да я уже как раз уходить собрался,— сказал он.
А недопитую банку пива забрать с собой почему-то постеснялся.
4
Всяческие туфли, босоножки, движущиеся по Тверской, напоминали миграцию какой-то живности, наподобие лемминга.
В этом потоке шлёпали и кроссовки Андрея, подаренные ему под Турчалоем за меткий огонь одним раненым московским омоновцем.
Будто по запаху они, эти разбитые в горах солдатские, трудовые кроссовки определили своих в толпе у подъезда Думы. На самом деле, конечно, красный цвет флагов в руках этих людей принудил Андрея свернуть к ним.
Митинговали тут уличные торговцы газетами, пенсионеры, увечные — все бывшие лимитчики, провинциальные, глубинные люди страны.
Впереди Андрея маячила плечистая баба с шестимесячной завивкой крашеных волос. Чем-то напомнила она ему мать из одноименного романа Горького. Эта тоже за сына своего горой стояла. «У меня сын третий месяц зарплаты не получает! — кричала в поддержку оратора.
Где-то мать Андрея? Тоже, наверное, так же вот вспоминает о нем с соседками. Нежностью накатило. Деревней…
Седой оратор через мегафон поносил власть.
— Богатейшая страна кормила хлебом полмира. Теперь ходит за хлебом по миру. Превращена в пустыню. Кругом стонут измученные голодом. Власть демократов недееспособна. Народ пущен на геноцид...
«Правильно,— думал Андрей.
— Эсэсэсэр была самая мирная страна. Люди забыли, как пахнет порохом. А нынешние правители развязали братоубийственную бойню!..
«Точняк».
— Чеченцы защищают последние оплоты Союза. Они защищают сёла под названиями Советское, Комсомольское, Ленинское, Октябрьское!..
Тут не смог Андреи удержаться от небольшого комментария. Поведал в спину «матери»:
— Они эти сёла никогда так не называли. Советское у них — Чаганах. Комсомольское - Чучвартан. Ленинское - Шахмахи.
И в первый миг Андрей не уловил в развороте могучей бабы чего-нибудь неприятного для себя. Он ещё продолжал ряд переводов с советского на чеченский, а она уже орала:
 — Провокатор! Глядите, товарищи, они нам опять провокатора заслали. Не поддаваться на провокацию, товарищи! Иди отсюда, а то мокрого места не останется!
Баба занесла над Андреем древко флага. И учуяв что-то в воздухе, добавила:
— И носки смени!
Её поддержали товарки:
— И трусы пускай сменит! Трусы!
— Воняет, как от козла.
— Да все они козлы!
— Спокойно, товарищи. Спокойно!..
Пришлось отступить.
«Неужели и здесь от меня пахнет?»
Андрей принюхался к рукам, к майке, к подмышкам. Ничего особенного.
В подземном переходе остановился возле парфюмерного киоска, чтобы проверить обоняние. Запах ландыша почуял. Отдельно — розового масла. Конечно же, одеколона «Саша», которым пользовался взводный.
Опять себя понюхал. Пожал плечами.

5

Красная площадь, покрытая сетью парадной разметки, прогибалась под тяжестью Кремля.
Андрей шёл по точкам расстановки флаговых. Останавливался на каждом белом кружке, двигался подозрительными рывками.
Человек в чёрном галстуке и в шляпе сразу вычислил его, и «взял дистанцию» — Андрею невдомёк.
Он локоть вскинул на уровень груди. Контуженную спину выправил будто железный шкворень через колено. Ногу потянул носком вперед… «Тор-р-р-ржественным маршем-м-м!..»
— Президент! Президент! — закричали вдали.
Все побежали к Спасским воротам. И Андрей стартовал как на стометровку — темечком вперёд, зажмурившись от боли в крестце. Вцепился в трубчатое ограждение. Подпрыгивал. А как только чёрные машины поравнялись с ним, вскинул руку в порыве счастья. И тотчас эта рука оказались заломленной, а он скорчился, и темечком вперёд, бегом, толкаемый переодетым шпиком, промчался к Лобному месту. Его швырнули внутрь автобуса, в жутковатый свет кремовых штор на окошках.
— Документы!
Он подал паспорт и военный билет.
— Почему регистрация просрочена?
— Дак это... Завхоз обещал...
На седьмой странице военного билета охранник прочитал то самое, отчего Андрею и экзамены в Университете разрешили сдавать, хотя он опоздал. И как раз в эту минуту по площади рассыпался колокольный звон курантов.
«Тинь-тирилинь! Тирилинь!»
А часы стал отбиваться дальнобойной, гулкой маткой. Мерно. Неуклонно.
— Ты вот что, парень‚— говорил ему ловец человеков с проницательным нюхом.— Чем тут по бомжатникам протухать, в эту свою Никольскую деревню поезжай. Откуда призывался. Если ещё раз заметём — в распределитель и принудительно.
Ему вернули паспорт и военный билет. Указали на дверь.
Колокол ударил восемь. Девять. И стих.
6
— Намордник возьми, — подсказал дядя Коля. — Там по нивелиру самая низина. Весь хлор туда прёт.
Андрей повесил на шею противогаз и в своём розовом скафандре пересёк университетский двор. Одним движением фомки ловко вскрыл консервную бетонную банку.
Сначала засунул в колодец голову по плечи. Никакого подозрительного запаха не уловил. Развернулся ногами вперёд и – юркнул под броню земли.
Вода едва сочилась из засоренной магистрали. В глотку будто кляп засунули — газ душил.
Андрей натянул маску на лицо и запустил трос в трубу.
Пробойник ударился во что-то твёрдое, хотя до поворотного колена было ещё далеко. Пришлось навинчивать кошку.
После нескольких рывков вместе с обычными человеческими отбросами из трубы выскользнуло нечто  чёрное и блестящее, будто гигантский навозный жук.
Резиновой клешней по локоть в жиже Андрей стал шарить по дну колодца в поисках странной вещицы.
В это время в университете кончилась лекционная пара. В окне третьего этажа кафедры современной литературы появились два друга-сценариста: бритоголовый и стриженый под горшок. Они закурили.
— ...Короче, отымел я её. Выходим — а резиновую шкуру на гвозде сквозняком качнуло. Я кричу: «Стинкин повесился!» А она с испугу как врежет мне по роже...
Раздалось смачное, ядовитое ржание…
…Навозным жуком-мутантом оказался обычный мобильный телефон. За стеклами противогаза было видно, как Андрей смеялся, представляя несчастного владельца мобильника, неосторожно спустившего воду в сливном бачке…
…— Ну а как она вообще-то?— полюбопытствовал бритоголовый.
— Как тёлка — вполне себе. Только без резины не согласилась.
— И ты, значит, дружка своего, как Стинкина, в резину обрядил!
— Ху-ху! Хя-хя!
Они навалились грудью на подоконник. Увидали открытый люк под стеной.
— Опана! Сейчас выкурим его как суслика из норы.
Лощёный самец прицелился и бросил окурок, стараясь
попасть в колодец.
— Дымовая шашка! Он вылезает — дым из ушей!
— Ему шашка за шиворот падает. Реактивные струи из
всех дыр…
Первый окурок снесло в сторону от отверстия.
Второй бросали с упреждением...