На морском курорте

НА МОРСКОМ КУРОРТЕ

На морском курорте меня многое раздражало.
Не только зеленокудрые холмы, окружающие курортный поселок колоссальным неровным амфитеатром (из джунглей по ночам доносились неестественный треск и громкие стоны, как будто какому-то великану ломали кости), синий до черноты океан, пахнущий бертолетовой солью, водорослями и мусором, вызывающие гадостное чувство розовые медузы, которых выносили на песчаный пляж волны,  летающие рыбы с выступающими вперед зубами и ядовитыми плавниками, ждущие своего шанса, шныряющие где-то недалеко за коралловыми рифами, тигровые акулы, но и отель, похожий на огромного засушенного и грубо выбеленного краба и сами, разомлевшие на тропической жаре, плотоядные коллеги-курортники с их томными женами и ревущими как гиены детьми, и особенно – ненавидящие нас, богатых бездельников, местные бедняки, вынужденные работать за копейки, есть наши объедки и курить окурки. Их неестественно худые ноги, обутые в заношенные сандалии, их цыплячьи груди, пятнистая кожа и длинные руки, похожие на лягушачьи лапы, и главное, вечная гримаса угодливости и подхалимства на их страусиных рожах – так раздражали меня, что я бил и колол их покрытые перьями спины купленным в магазине сувениров декоративным анкасом из нейзильбера, который всегда висел у меня на поясе. Не сильно, так… только для того, чтобы отвести душу.
Им не было больно, но всякий раз после такого удара или укола я замечал в их туповатых павианьих глазках искорки ярости. Это веселило и успокаивало меня. Потому что нет на свете ничего приятнее, чем безнаказанное унижение и мучительство ближнего. 
Раздражала меня и жена.
Прежде всего – своей радостной улыбкой, своей доброжелательностью, порядочностью, чувством меры, вкусом… и еще – слегка обрюзглой, но еще чувственной фигурой, красивой грудью, курносым носиком польской графини и подкрашенными черной помадой губами.
Тем, что она моя жена.
Что я должен вместе с ней гулять, спать, есть. Обычное дело. 
И ее, бедняжку, я бил и колол – как погонщик слониху – моим анкасом.
От моих ударов на ее чудесной смуглой коже проступали темно-фиолетовые синяки, а от уколов крючком – показывались маленькие капельки крови, похожие на божьих коровок.
Жена меня жалела и зла на меня не держала, что тоже почему-то раздражало меня. 
Даже ее беспрекословная готовность к совокуплению – где угодно и в любое время дня и ночи – то, о чем мечтают миллионы мужчин по всему свету, так и не смогших пробудить в своих сожительницах страстное телесное желание, или убивших его в них своей грубостью или алкоголизмом – раздражала меня. Может быть потому, что секс мне давно осточертел, как и все остальные семейные радости… и я переложил эту супружескую обязанность на своего ушлого двойника.
Но больше всех и вся – меня раздражал я сам.
Рабство в самом себе, в своих желаниях, безальтернативное нахождение в собственном теле, в судьбе, в имени… в ежесекундной экзистенции, самости, менталитете. В страстях.
Поэтому я бил и колол проклятым анкасом, рискуя получить столбняк или заражение крови, и самого себя.
Кожа на плечах и на спине у меня изранена, как у шиитов после проведения обряда татбир.
…
Вот… мы с женой идем по платановой аллее…
Стараемся не шаркать ногами и не нарушать молчание. Жена наслаждается прогулкой, а я пытаюсь не быть в очередной раз раздавленным этим душным вечером, горячим тропическим пространством, напоенным зловонными испарениями, сине-черным зеркалом океана и еле заметно подрагивающей землей.   
Кожа моя свербит. Мне хочется чирикать, но я молчу. Катапультирую моего беспокойного двойника на Луну, чтобы не сойти с ума.
Чинно здороваемся с идущими нам навстречу соседями по отелю, грузным блондином-тевтоном и его пузатой женой с двумя резвыми дочками.
У дочек на щеках – цветут красные розы. В руках – плюшевые слоники. Они возбуждены. В первый раз заграницей. И так далеко от дома! Старшая – явная нимфетка. Крутится и выгибается как грациозный зверек. Разжимает губки и показывает мне исподтишка маленький юркий перламутровый язычок. Младшая – застенчивая, зеленоглазая. Обе пахнут амброй.
– Как дела?
– Все расчудесно, а у вас?
– Лучше не бывает!
– Пробовали панированные в кукурузной муке устрицы?
– О да, пальчики оближешь!
– А суп из бычьих хвостов?
– Мы сегодня заказали жареные окорочка с креветками и фальшивые трюфеля. Как же они вкусны! 
…
Сумерки. Ни ветерка.
Сладковатый воздух мреет.
То и дело непонятно откуда выпархивают светлячки и огромные сиреневые бабочки. Бабочки гоняются за светлячками, ловят и пожирают их.
Платаны, кажется, готовы раствориться в предзакатном мареве.
Я потею. Рубашка прилипла к спине.
Сердце бьется тяжело, кровь устала бежать по жилам. Ранки свербят. Душа ноет.
Иду тяжело, как робот. Объелся за обедом чертовыми окорочками.
Моя жена задумчиво смотрит в небо.
Я смотрю под ноги.
Тропические воробьи купаются в пыли на обочине.
Мимо нас проезжают на разбитых велосипедах местные юнцы и показывают нам свои клыки гамадрилов и маленькие красные попки.
Я снимаю с пояса мой анкас и безжалостно колю жену в милое плечо.
…
За два дня до отъезда жена отправилась в организованную дирекцией отеля экскурсию на близлежащую коническую гору.
К подножью этого недействующего вулкана курортников подвозят на автобусе. Дальше – нужно идти пешком до самого края кратера. Подъем занимает около трех часов. Там «можно насладиться великолепной панорамой живописных окрестностей и представить себе огнедышащее жерло вулкана».
Мне не хотелось тащиться на гору. Мне не нужно представлять себе жерло вулкана. Я сам и есть жерло. 
Жена, не без уговоров, согласилась поехать одна. А я решил посидеть на пляже в шезлонге. Почитать привезенную с собой на курорт книгу. Трактат Иоанна Молчальника о страхе и трепете. В тени.
Но почитать мне так и не пришлось. Как только разделся и уютно устроился в
матерчатом шезлонге, вроде как в гамаке, – уснул и проспал два часа.
Снились мне почему-то морские львы. Я был огромным самцом и лежал на черных калифорнийских скалах вместе с другими самцами, которые то и дело кусали мне бока.
Проснулся, как это иногда бывает, с готовым решением в голове.
Решил покончить с собой. Сегодня же.
Как это сделать, не решил.
Подошел к воде. Искупаться, что ли? Нет, не тянуло меня в воду, не хотелось плавать. Мирное это занятие плохо сочеталось с моим фатальным решением. 
Стоял как соляной столб и глядел перед собой…
Вокруг меня кипела жизнь.
Курортники волокли свои изнеженные тела в неправдоподобно теплую опаловую воду и плавали, лениво поднимая руки, фыркая и посматривая по сторонам. Дети брызгались и бешено визжали от радости. Декоративные собачки отчаянно лаяли. На горизонте белели холёными боками океанские лайнеры. Парусники…            
И вот тогда… в разгар счастья среднего человека… когда никто не помышлял о беде, вода начала медленно-медленно отступать от берега. Потекла прочь… в невообразимые глубины.
Океан уходил, обнажая свое ужасное нёбо.
Из курортного поселка донесся тоскливый вой сирены. 
Люди на пляже не сразу поняли в чем дело.
Некоторые недоуменно смотрели на уходящую воду… жестикулировали, гоготали. У особо чувствительных дам началась истерика.
А затем… все, кто в чем был – побежали в сторону суши, подальше от воды.
Кричали: На холм, на холм, все на холм!
Матери хватали маленьких детей, тащили их за руки, совали под мышки, как свертки, отцы несли детей на руках…
Старухи в инвалидных колясках бешено работали склеротическими руками, изо всех сил толкая увязающие в песке колеса. 
Те, кто находился в это время в воде далеко от берега – не имели шанса на спасение, их унесло в открытое море. Я видел их обреченные лица.
Те же, кто плавал недалеко – отчаянно боролись за жизнь и почти все победили. Они выскакивали на берег и убегали как кенгуру от диких собак.
Я остался стоять на своем месте.
Меня тянули за руку, отчаянно кричали мне в уши: Цунами! Цунами!
Я благодарно кивал, но не трогался с места.
Как загипнотизированный смотрел на медленно уходящую воду.
Поражался обилием в океанском дне странных прямоугольных ям.
Через несколько минут на пляже не осталось ни одного человека.
Только примерно в километре от меня, там, внизу, где раньше была вода, бежали по обнажившемуся дну три или четыре фигурки. Они махали руками, кричали что-то, видимо, звали на помощь…
Я не мог им помочь. Позади их уже виднелась и гордо вырастала пенящаяся водяная стена.
Вот, она догнала их и беззвучно поглотила.
Сейчас она заберет и меня…
Какое удачное стечение обстоятельств!
Мне не придется нелегально покупать пистолет и стрелять себе в рот, не надо будет корчиться в петле, перерезать себе горло, доставать и принимать яд. Природа все решила сама.
Смерть мчалась ко мне со скоростью реактивного самолета.
Сейчас, сейчас, еще мгновение, еще одно дыхание и…
Закрыл глаза…
Но волна по непонятным мне причинам потеряла свою энергию, замедлила свой бег, опала. И подползла ко мне робко, как больная собачонка.
Все было как прежде.
Небо мрело, земля подрагивала.
Я стоял на безлюдном пляже и чирикал. 
Потом лег в свой шезлонг и открыл книгу.   
…
Но и на этот раз мне не удалось насладиться чтением.
Ко мне подошел высокий худощавый человек в сутане и круглых очках, посмотрел на меня скептически и проговорил низким голосом: Не устаю вам удивляться, Гарри! Как вам удается каждый раз так далеко заходить в ваших фантазиях? Курносая жена… курорт… пляж… вулкан… и наконец, цунами! Какой всепобеждающий эгоцентризм! Вживаться в роль и начисто забывать о том, что вы все еще находитесь у меня во дворце, на службе. Потрудитесь пожалуйста прийти в себя и переодеться, нам нужно посетить одно экзотическое место. Там холодно. Любезный маркиз отыскал для вас на складе подходящее барахло.
Он брезгливо бросил к моим ногам черные валенки с галошами, старый ватник, ватные же штаны и засаленную ушанку. Не без труда и отвращения напялил все это на себя.
Мой двойник на Луне, наблюдавший оттуда эту сцену, закрыл лицо руками.
– Так-то лучше. Однако, какая кошмарная одежда… будьте так добры, дайте мне левую руку.
И не успел я еще почувствовать ледяной холод его ладони, как мы уже оказались… на Красной площади в Москве.
Постарался понять, в какую мы попали эпоху, но так и не понял.
Покрытая льдом площадь была пуста. Прохожих и часовых не было видно. Только волки или бездомные собаки у Лобного места настороженно смотрели в пустоту. Казалось, они хотели бросится на нас и растерзать… но что-то им мешало. Я прекрасно знал, что…
Над Кремлем развивался флаг. Не разобрал, какой. В небе слабенько мерцали звезды. Часы на крепостной башне показывали три.
Мой спутник повел меня прямо к мавзолею.
Лед под моими валенками подозрительно хрустел. Мне представлялось, что мы идем по замерзшему озеру. Что лед вот-вот треснет, и мы провалимся в черную воду.
Монсеньор шел, не касаясь ногами земли. 
Я промямлил: Прошу вас… объясните, что мы тут делаем.
Мой повелитель обернулся, презрительно посмотрел на меня, потом вдруг тихо захохотал. И его хохот был страшнее его презрения. Двойник закрыл руками уши.
– Вы не догадались? Все еще там, на пляже? В ожидании спасительной волны? Нет, Гарри, так просто приобщиться к мистерии жизни и смерти невозможно. Многие пробовали… хм… результат вы видите перед собой. Да-с… некоторые новоприбывшие члены небезызвестного вам братства святого Флориана захотели отведать копченого мяса. Особого мяса, понимаете? А я, со своей стороны, решил им посодействовать.
– Понимаю, но, ради всего святого… простите… я не вижу тут ни супермаркета, ни хотя бы мясной лавки… только этот чертов зиккурат и Кремль за ним.
– Кремль мы оставим в покое. Пока. Также как и интересные могилы у стены. А в мавзолей зайдем и заберем лежащее там уже давно мясо. Я конечно мог бы его просто перенести в дворцовую кухню… но эта игра требует достоверности… поэтому мы тут. Вот кстати и подходящая тара.
Он подал мне большой синий полиэтиленовый пакет. 
– Боже… еще раз простите… не хотите же вы сказать, что мы заберем из мавзолея мумифицированный труп этого типа… Ленина.
– Именно это я и хочу сказать. И ваша обязанность на этот раз, – доставить его во дворец в целости и сохранности, хорошенько вымыть, отмочить в винном уксусе, я не хочу, чтобы мои гости получили желудочные колики, подсушить, натереть пряностями, закоптить, нашпиговать изюмом, курагой и сухой вишней, разрезать на кусочки и сервировать на большом серебряном блюде в дворцовом актовом зале. И не забывайте – вашу работу будут оценивать самые утонченные гурманы, жившие когда-либо на этой жалкой планете. Многие из них знали Ленина лично…      
– Простите, монсеньор, голову подать отдельно?
– Нет, зачем же? Видели, как сервируют жареных поросят?
– Прикажете вставить в рот помидор, лимон или морковку?
– В рот, пожалуй, положите апельсин. На плешь водрузите пятиконечную звезду из вареной свеклы. А морковку воткните ему в задницу. У нас тут не институт благородных девиц.

***************************************

Ужин с копченой мумией удался на славу.
Приглашенные или вынужденные его участники-изверги были довольны. Особенно громко восторгались вкусом мяса – после шумного обгладывания ребрышек вождя мирового пролетариата и обсасывания пальцев – Хрущёв и Берия. Мне показалось, однако, что они хвалят мясо одного покойника, а сами имеют в виду другого…
Видимо, это показалось не одному мне. Сидящий во главе огромного п-образного стола монсеньор вдруг встал и хлопнул в ладоши. Пирующие в ужасе замолчали… перестали есть… потупились. Они уже знали по опыту, на какие шутки был способен их повелитель.
Монсеньор провозгласил (о, небеса, с грузинским акцентом): Мы тут посоветовались и решили сделать для вас сюрприз, господа. Прошу внести второе блюдо!
И он еще раз хлопнул в ладоши. Так громко, как будто из браунинга выстрелил.
Огромное серебряное блюдо внесли на подносе чернокожие мужчины.
Для него освободили место и поставили на стол, прямо перед Берией и Хрущёвым.
По праздничной зале прокатился вздох. Послышались восклицания.
– Сталин! Сталин! Тут Сталин! Иосиф Виссарионович! Сосо!
Берия ёрнически закатил глаза, сложил холеные маленькие руки на груди и заныл: Коба, Коба, неужели это ты?
Я видел, как дьявольски сверкнули глаза монсеньора. Он еле заметно для окружающих кивнул и тут же – копченая голова Сталина, тоже украшенная красной звездой из свеклы, – открыла свои мертвые страшные глаза и прошептала: Я, Лаврентий…