Экспромт В театре Консерватории

          Сегодня Элик был на премьере новой постановки оперы Рахманинова "Алеко". Элику очень понравилось! Сначала он выпил шампанского в подвале Консерватории, что стоит напротив Мариинского. Шампанское было полусладкое, но это ничего ведь правда, не все же кислятиной себя тешить! Кстати проникнуть в этот подвал не так-то легко для людей ростом выше 5и футов - низкие проходы, где должны быть двери, катакомбы, потолки, зато когда зашли в кладовую всего реквизита театра, тут Элику выпала честь посидеть на троне (всего лишь реквизит, но шутка ли!) самого Бориса-царя из одноименной постановки! А это уже не хухры-мухры, тут дело такое! Стол накрыт, подкрались отстававшие: старая работница культуры, которая еще помнит! и бывший балерун, а ныне помощник по хореографии, средних лет, который учился у преподавателя у которого и сам Лиепа уроки брал! В порыве нежности и восторга разбили бокал во время чоканья со статистом, пили за годовщину Ледового Побоища! Эх, мать! А потом за день рожденье известного французского живописца Жана Оноре Фрагонара, кое тоже выдалось на сегодня! А потом живо за разговорами, и шутками балеруна, чуть не прозевали начало оперы. Поднялись наверх, за кулисы, мимо приготовляющихся танцовщиц, и доигрывающих последнюю партию в домино певцов, вышли в зал, который полон народа, и все-таки нашли место поближе к оркестровой яме, к скрипкам, чтобы трубы слишком не гремели с другой стороны, и вот открывается занавес, и начинается представление на стихи Пушкина и музыку молодого (19 лет) Рахманинова, а хореографию не знаю кого, только "Табор уходит в небо" по этому снят, и темно, прожекторы наводят луч на лицо неславянской расы, а монголоидной, солиста - Боже, как он пел! Как болел комок у меня в горле! Как он пел! В паузах между ариями танцовщицы в страстной манере закидывали ножки а ля "цыганОк", и па, па! И вот финал: убитые Алеко, без меча зарезанные (маленькая оплошность. Видимо солист так переволновался и вошел в образ, что кинжал забыл, он и не понадобился, никто ничего не заметил... кроме специалистов) Земфира со любовником, тенором, обнаженным по пояс, к восторгу милых дам. Их увозят на тачке, колесо скрипит, убитого горем Алеко изгоняют из табора. "Опять один..." - скрежещет он, не голосом - душой. Занавес. Публика аплодирует, кто - стоя, браво! бис! несколько раз вызывают на поклон, солистов заваливают цветами! Все под впечатлением! Мы идем за кулису - там толпа народу: статисты, артисты, вытирающие пот, и не могущие не радоваться, ведь здесь все их друзья, родственники, и просто завсегдатаи, и все поздравляют друг друга по несколько раз, улыбки на лицах, сплошной праздник! Такой короткий, но такой! Ради этого они и выступают, ради слез в глазах тех, кого мучит голод по искусству, и тех, кто пришел и ради развлекухи к которой так привык, а получил прямо в лицо... такой адреналин, удар! Я проскальзываю сквозь толпу, и нечаянно попадаю на казаха-Алеко, жму ему руку, высказываю свой восторг, он сам весь сияет, будто и не понимает что происходит, еще не вышел из роли, готов целовать пол и паркет, это я готов! А мне передалась его энергетика при рукопажимании, которую он набрал из зала, неслучайный случай! Идем дальше допивать то, что не допито, добивать то, что не добито - правильно! У нас по-другому и не может быть, мы дети гор, дети степей, ветра и берез! Все перемешано в крови у нас! верней у них! А этих бокалов и не перебьешь, а с ума сойдешь, быстрее на пол упадешь при обилии тостов. Статист резаным бокалом пьет вино, оно шипит, а он чуть губ не опорол, но нет, лукав как бес, лих как гусар, изящен как вино. Это даже не счастье, это непонятно что! Что за слово такое, только помню, у меня все немое, не рот, а голова, рука, меня опасно выводить к открытому искусству, и я засиживаюсь в разговоре, пока столпотворение в гардеробе рассасывается, и вот запыхивающийся, запихивающий последний бутерброд, снова сную, не попрощавшись с артистом "больших и малых", и мадам мультур, наверх по лестнице с шероховатастями, которая является одновременно и курилкой с репетиторской, где до сих пор из темноты, с хорошей акустикой, доносится игра кого-то на тромбоне, лишь медь блестит из-за угла. Я уже вижу себя в гардеробной, как-бы сбоку, и как-бы не я, а кто-то третий видит Элика который хватает свою куртку, висящую последней в лесу пустых вешалок, извиняется за то, что запоздал как вечерний экспресс, и с запахом шампанского (так и просящимся в антураж того табора) после нескольких неудачных попыток покинуть помещение театра, в связи с закрытием его, все же находит ту потайную дверь, которая осталась не заперта специально для него. И вот меня уже несет, мокрый снег бьет в лицо, я снова в обыденном мире, в набитом автобусе где нету места встречам с чудесами, и кажется что и нет чудес, о, что за кратость - эти высшие минуты, и что за сила так стремительно бросает меня то в это, то в то, то в круговерть, совершенно непонятно зачем, и обратно выхватывает меня на лютый снег и жижу под ногами, которая такая же, как когда месил ее Рахманинов. Зачем не спал всю ночь я? И неужель та женщина, что легонько так всхлипывала рядом слева от меня при виде дикой грации природно-племенной, на фоне пламенем горящих штор, сама являлась потомком степняков? Как странно. Безумен и чудесен этот мир!