Сказ Второй. Глава Четырнадцатая

14.  МЕСТЬ – БЛЮДО ХОЛОДНОЕ.

«Тут уж слепому ясно, чья это рука.»
П.П. Бажов

У Завьяла Васильевича Дулекова пропала корова. Животинка была своеобразная, с иными коровами из их деревни никак пастись не желала. Уходила куда-то бродить и только к вечерней дойке возвращалась. Сколь ни бились хозяева, к иным животинкам в стадо пристраивая, а все едино убегала. Ну, и махнули на нее рукой: возвращается, и ладно. А тут не вернулась… Утром всей семьей Завьялковы по ближним полянам бегали да кричали. Нет нигде. И к вечеру вновь не вернулась. Тогда пошел Дулеков в слободу Чусовскую, рядом совсем со слободкой деревня Завьялково лежала, и рассказал Афанасию Ивановичу и Семену Васильевичу о своей беде. Те мешкать не стали: ружья за плечо, да Дозорку в подмогу. Петруша тоже просился, да тятенька запретил.

Далеко их Дозорко завел, все уже и сомневаться стали, тот ли след пес взял. А он не сбился, вывел их на место в прогалине лесной, где медведь напал на Завьялкову блудливую корову. Огромный, видать, зверище! Напрыгнул сверху и враз ей брюхо когтищами распластал. Корова-то бежала еще сколько, след кровавый долгий был, да куда с кишками-то вывалившимися убежишь. Попировал медведь на славу: на куски Завьялкову кормилицу разорвал, и большой кусок в свое логово унес. Следы медвежьи до каменной осыпи просматривались. Неустрашимый Дозорко их было и дальше повел, да не решились Афанасий с Семеном в лесной глуши встык со зверищем идти. Увезли доброе мясо к Завьялке, а голову и внутренности оставили.

Вернулись потом, на деревьях соседних схроны себе сделали, ветками плотно прикрылись со всех сторон, а провожатых с лошадьми обратно отправили, с наказом через три дня явиться. Зверя такого, который до крестьянского скота добрался, в живых оставлять было нельзя, иначе много горя принесет. Три дня терпели неудобства Гилёвы, три ночи холодные мерзли на деревьях, но медведь так и не появился.

Были какие-то сомнения во всей этой истории у Афанасия Ивановича, начиная с той дали, куда корова Завьялкова забрела, и кончая тем, как зверище ее расчетливо драл на части. Но, сомнения, они и есть сомнения, кто ж их развеет? В Верхотурье служилые люди развеяли. Выпустил, оказалось, воевода Мамайку с Бекзянкой. Ни ушей у них не посек, ни пальцев.

Повезло Мамайке с Бекзянкой, крепко повезло. Вспоминается у Пушкина, Александра Сергеевича: «Судьба Евгения хранила», вот и к разбойникам Сылвенским она благосклонна была. Помните, писал я ранее, что в Разбойном Приказе на отписки воеводы Всеволожского не отвечали? Задумались, видать, крепко. Вот и удумали. В 1653 году последовала по всей Русии царская грамота. Василий Никифорович Шишонко так ее содержание кратко представил: «Царской грамотой повелено наказывать воров и разбойников, вместо смертной казни – кнутом, с отсечением у левой руки по персту, с ссылкою их в Сибирь; если же те воры учинят вторично воровство и разбой, то предавать их смертной казни». Но, поскольку разбойникам в этом Сказе невольно, по их делам, много места отведено было, да и далее они вокруг родичей наших крутиться будут, то представлю и сам текст грамоты.

«Которые тати и разбойники за свои вины приговорены были, против прежних указов, блаженныя памяти, Великаго Государя, Царя и В. К. Ивана Васильевича всеа Русии, и Государя, Царя и Великаго Князя Бориса Федоровича всеа Русии, и блаженныя памяти, отца своего Государева, Великаго Государя, Царя и В. К. Михаила Федоровича всеа Русии, и своего Государева указу и Соборнаго уложения, вершить (предать смертной казни): и тех тюремных сидельцов, Государь Царь и Великий Князь Алексей Михайлович пожаловал, вместо смерти, велел им живот дать, а указал Государь их, вместо смертныя казни, бить кнутом, и у левой руки отсечь по персту, и сослать их в Сибирские и в Понизовые и в Украиные городы на черту с женами и детьми. А будет из тех татей и разбойников впредь кто объявится на разбое: и тому быть вершену безо всякаго Его Государева милосердия и пощады.

И о том указал Государь послать во все городы свои грамоты, чтоб воеводы и приказные люди велели всяким людем учинить сход, и тот свой Государев милостивый указ указал Государь сказать, будет кто из тех разбойников объявится в татьбе, или на разбое, или на ином каком воровстве, и тем татям и разбойникам быть вершеным безо всякаго милосердия и пощады. А которых людей те разбойники крали, и разбивали, и в тех животах на себе и на товарищей своих в станех, и в приездах, и в продаже татиныя и разбойныя рухляди говорили, и те вытныя деньги за разбойныя и татиныя животы на вытчиках указал Государь, окупить из своей Государевой казны; а впредь татей и разбойников за приставы не отдавать, а держать их до указу в тюрме. А будет которые тати и разбойники учнут бить челом, чтоб их отдать за приставы, и пожелезное соймут на себя (оплатят тюремное содержание в кандалах): и их за приставы отдавать, а поголовные деньги имать, по-прежнему.

А татей и разбойников вершить в неделе во все дни, опричь Воскресения Христова; а причастия им не давать, и в покаянную избу их не сажать, а кто попросит покаяния, и ему дать. А сыскивать оговорных людей неделя, а как минется неделя, и их вершить. А с которыми они животы будут приведены и те животы отдавать истцам в выть (отдать соразмерную часть имущества виновного). А вытей по их разбойничей татиной сказке на оговорных людех, как их вершать, не имать для того, что тех оговорных людей сыщут после вершенья, и очной ставки дать будет не с кем. А которые люди будут взяты в Москве и в городы и сидят в тюрьме, а давелись дать на поруки, а будет они к Москве и в городы приезжие и гулящие, и по них никто не поручается, и затем они сидят в тюрьме и за приставом и таких свобожать без поруки».

Вот так и попали под амнистию Мамайка с Бекзянкой. Раф Родионович им ушей не отрезал, а князь Измайлов выпустил после двухлетней отсидки и пальцы на левой руке пожалел. В Сибирь их сослал… Все сделал, как государь в своей милостивой грамоте указал. Выпустил их из темницы князь Измайлов и сказал, мол, в Сибирь идите! И смотрите у меня! Ой, смотрите! А куда смотреть? Они с темницы-то и не скоро проморгались.

Но проморгались ведь, зарезали Завьялкову корову. Афанасий Иванович с Семеном Васильевичем ездили потом в зверовый юрт Мамайки, но тот как в воду канул. И долго не объявлялся.

Встретиться с самим воеводой Верхотурским, князем Измайловым Львом Тимофеевичем, по осени у Афанасия и Фрола не получилось: три дня ходили они к приказной избе, и всякий раз дорогу им стрельцы заступали, не велено, мол, пущать, занят господин воевода шибко. Что ж, насильно мил не будешь, по весне поехали, время пришло за денги отчот держать. Фрол Иванович все записи закупные да отдаточные с собой взял, чисто на двадцать два рубля составленные.

Хмуро встретил слободчиков воевода Верхотурский, даже глаза от стола не поднял и на все поклоны низкие Фрола Ивановича внимания не обратил. А слова пышные враз прервал, спросил только:

- Денги кабальные привезли?

- Здесь у меня все записи, господин воевода, князь Измайлов Лев Тимофеевич, - Фрол Арапов сделал пару шажков и положил бумаги на стол. – На все двадцат два рубли. У кого покупал, когда, за какие денги, и кому отдадено с приписью.

- Ну, то свои ты денги тратил, мне такие записи ни к чему. А вот у таможняго нашего иные записи. Али не прав я, Левонтий?

- Все верно, господин воевода, заемная кабала на них, закладная, на двадцат два рубли, и срок возврата пришол, - таможеный голова Леонтий Пуповкин потряс бумагой. – А ежели в срок не возвернут, по закладу животы с них взять. А ежели животов с них болших не будет, и с порутчиков животы взять.

- Ах, ты!.. – сорвался Афанасий и на Пуповкина хотел броситься, да Фрол удержал, а Леонтий как заяц скакнул за воеводу.

А князь Измайлов наслаждался моментом! Как же давно он ждал вот этой растерянности садчиков Чусовских. Как хотелось ему, чтобы на колени перед ним упали, ползать перед ним стали с уговорами кабалу заемную порвать. Арапов-то, тот со стороны, а вот ежели б и другой Гилёв, что челобитную на Москву отправлял да на него, Льва Тимофеевича, жаловался, вот ежели б и второй тут ползал, - то был бы полный триумф! Нет, кабалу князь Измайлов не порвал бы ни в коем разе, еще долго бы Гилёвым «кишки мотал». Впрочем, и так удовольствие получил большое.

Вот только слободчики Чусовские на колени перед ним не упали. Все неправильно в Сибири этой, все не как в Русии. Совсем люд простой на воле вольной одичал, уже и перед воеводой только шапки ломят!

- Так что, привезли денги-то? – снова спросил воевода.

- Сбирать будем, господин воевода, - сказал Арапов. – Все вернем!

Уже когда возвращались на Чусовую, попенял Фрол Афанасию:

- Горячий ты, Офонасий, шибко. Вот куды ты на Левонтия Пуповкина попер? Ну, ударил бы его. Дак воевода того только и ждал. Счас деревья бы обнимали да кнуты считали.

- Дак ведь подстроил голова-то все!

- Да не Левонтий, то князь Измайлов все затеял. Бывал я на Москве, там такие затеи в ходу. Царедворцев такому с детства учат, - и Фрол неожиданно расхохотался. – Ай да князь, ведь как он нас, лапотников, проучил! И тебе впредь наука: надумаешь челобитную на государя писать, головой пиши, не сердцем!

Афанасий Иванович слушал. В разговорах с братом Семеном Васильевичем как-то всегда выходило, что он прав, его сторону брат всегда принимал, а с Фролом Ивановичем все иначе. Большого понятия он был.

- Все едино к воеводе в Тоболеск ехать надо…

- Езжай! Ох и посмеется он над тобой! Вся правда теперь на стороне князя Измайлова. Как ни крути, а возвращать кабалу заемну придется. С меня-то много ли возмешь, а у вас животы, да избы, да у порутчиков детишки малые.

- Дак теперь как, забирать розданную животинку у слобожан и продавать?

- Негоже так-то, - сказал Фрол Арапов. – Думать будем.

Два раза Фрол Иванович заявил, что на Москве бывал, байка то, али скаска доподлинная, то не ведомо мне. Арапов-то, он всяко говорил. В будущие годы сказывал про себя, что родился в Уфе, и отец его в стрельцах хаживал, - чего же тогда отец в Чусовской крестьянствовал; а сам он «в Сибирь» лишь в 1660 году пришел?

Тут всяк по-своему решает. И я порой скаску байкой разбавляю. Заинтересовали вот меня жеребята Ногайские по шестьдесят рублев. Дай, думаю, проверю. Сел в вагон сверхскоростной и поехал. Если с вашей жд станции такие не ходят, то просто глаза прикройте и воображение включите. Ехать-то, совсем ничего, да сбились мы несколько во времени и пространстве, и попали в Ростов под Москвой в 1662 год. Там как раз Григорий Иванович Пустошкин воеводствовал. Ну, Ростов-то, не совсем Москва, там и цены ниже. Спросил я у людей Григория Ивановича про жеребят. А и верно, брал Пустошкин двух «ногайцев» за сто двадцать рублев, а еще и мерина савраса за полторы сотни. Неужели инфляция великая с 1654 года случилась? Обязательно, думаю, домой вернусь – проверю. Проверил, да нет, ямщики как получали в год десять рублев после добавки, в тех же заработках и остались. (А Григорию Ивановичу не завидуйте! Опосля объясню почему).

Сразу-то уезжать с Ростова не захотелось, пошел по городу, да в ряды торговые зашел. Народ-то, конечно же, дивится одежке на мне странной да речи неправильной, за иноземца принимает. Стал я изделья выставлены смотреть, и уж больно приглянулись сапожки сафьянные женские, из мягкой кожи телячьей, и изузоренные вышивкою все. Дай, думаю, подарок супруге моей, Наталии Николаевне, сделаю. Порадую. За пять рублев у продавца сторговал, а Пустошкины люди сказывали, что Григорий Иванович за семь в соседнем ряду взял! В том году на талерах серебряных, ефимками прозванных, чекан стали делать на руский лад. И нарекли их «ефимками с признаком», да к рублю попытались приравнять. У меня таких, доподлинных, и не было никогда, раритеты настоящие, в наше-то время на один такой ефимок иной магазин обувной скупить можно. Нет, царские «Николаевские» с собой тоже не взял, ну сами посудите, государь всеа Русии кто? Алексей Михайлович! А тут вдруг самодержец Николай Александрович! Эдак и до дыбы недалеко. А брал я с собой рубли советские юбилейные, это где Ленин в фас и в профиль, и ракеты взлетают, а солдаты и матросы с винтовками наперевес бегут. Советский Союз – государство продавцу незнакомое, за каким-то морем дальним, видать, его земли лежат, и год на чекане не поймешь какой, но что рубль цена монеты сей – издали видно. Да я еще перед поездкой хорошенько ластиком монеты натер, как в школьные годы делали, чтобы серебром блестели.

Вообщем, приобрел я те сафьянные сапожки, что прям глаз радовали, да в вагон сверхскоростной сел. Поехали! Ехать-то, совсем ничего, да свет пару раз мигнул, а там и сапожки вдруг исчезли. Вот только возле меня в соседнем кресле лежали, и нет их совсем. Я, конечно же, в карман сразу полез: и рублей юбилейных нет! Вдвойне жалко!

Уже и время прошло, а все грустно. Думаю, иногда, что может и не затерялись в веках рубли те юбилейные, и к гимназисту Ульянову в руки попали? Никто ведь никогда не утверждал, что он нумизматикой не увлекался. Ну, а Владимир Ильич, разглядывая эти рублики, правильные выводы сделал про грядущие события 1917 года…

Совсем было собрался я к следующей главе переходить, да засомневался вдруг, правильно ли до вас, уважаемые читатели, «обузу» слободчиков донес. Фрол-то Иванович больно уж легко сказал про возврат кабалы, да и меня со смешинками на «миллионера» вдруг Пустошкина вынесло. А народ-то в Русии, в большинстве своем, совсем другими цифрами за товары и услуги оперировал. Приведу ниже некоторые расходные записи из дневника путешествия архиепископа Вологодского и Велико-Пермского Маркела, который из Вологды в Москву отправился, и 428 верст за 12 дней одолел.

Ну, не верхом скакал, знамо дело: свиты при нем 11 человек, да еще «обиходных людей» немало; 19 лошадей тянули 8 телег наемных, да столько же телег казенных, да еще возок самого архиепископа. Большой обоз. Выехали 10 сентября. Первая остановка: «на Кузнецов обедали и ночевали; сын боярский купил казенным (только казенным) лошадям сена на 7 алтын 4 денги; постоялова и за квас и за дрова платил 3 алтына». Далее записи: «на Комельском яму, на обед лошадям сена куплено на 5 алтын, овса на 3 алтына; на обиходных людей квасу на 8 денег. На Обнорском яму у архиепископля возка подмогу наваривали, кузнецу за работу дано алтын». Пропустим два дня в записях: «Сентября 13, в деревне Корхове обедали; лошадям сена куплено на 3 алтына, овса на 6 алтын; постоялова 4 денги, квасу на обиходных людей и капусты на шти на 10 денег. Того же числа в Даниловском ночевали; лошадям сена на 6 алтын 2 денги. Архиепископля иноходца (и такой в обозе имелся) подковали кругом болшими Немецкими подковами; за подковы и за работу кузнецу плачено 4 алтына; куплено свеч салных 62 свечи, дано 3 алтына 2 денги». И еще день пропустим: «Сентября 15, в Ярославле клюшник купил в клюшню рыбы свежие стерлядей на 6 алтын, 6 щук на паре, дал 4 алтына 2 денги; он же купил хлебов белых на 2 алтына 2 денги; обиходных хлебов купил на 6 алтын 4 денги; колачей на 4 алтына 1 денгу; квасу ячнова купил семь ведер, дал 6 алтын 4 денги; свеч салных сто, дал 4 алтына 2 денги».

Интересно? Тогда продолжу: «Под казенную телегу куплены двои колеса и со втулками и обручи на них наколотил, за все дано рубль 6 алтын 4 денги; те колеса извощик на стан привез, провозу дано 2 денги. Под телегами колеса мазать дехтя куплено на 8 денег. У двенадцати лошадей коновал заволоки заволок (противовоспалительные прокалывания), да у восьми лошадей (казенных) рты чистил, дано ему от того 4 алтына 2 денги. На Волге перевозу дано 2 алтына 2 денги. Архиепискупля возка колеса оковывал кузнец, положил шесть рваней да полосу, от того кузнецу дано 2 алтына 2 денги. В Ярославле ж на погребу куплено ведро вина горячева, дано 23 алтына 2 денги». И далее поехали: «Сентября 18, в Переславле же куплено в клюшню селдей паровых три ста двадцать пять селдей, по одиннадцати алтын сто; под теж селди коробка куплена, дано 4 денги». И вот еще: «Сентября 20, у Троицы в Сергиеве монастыре на молебен дано рубль; братье на стол 5 рублев». На следующий день: «Сентября 21, приехали к Москве; сын боярский купил сена две телеги, дал 16 алтын. Плачено извощикам, которые были наняты с Вологды до Москвы под Софейской всякой казенной обиход. Итого дано им всем провозу на все 8 телег 24 рубли 26 алтын 4 денги».

«И всего по сим книгам в расход, от Вологды до Москвы едучи, за постоялое, и за квас, и капусту на шти, и за дрова, и казенным лошадем на корм, на сено и на овес, и на всякие расходы издержано 46 рубли 32 алтына».

(Вот такие цены на «бензин и услуги автосервиса», и меню в придорожных «кафе того времени, на федеральной трассе». Казалось бы, извощики Вологодские неплохо заработали, но в записях везде сено закупалось только казенным лошадям, и ремонт телег – только казенных. Значит, все траты Вологодские извощики из своего кармана несли).

Примерно в это же время молодой околничий князь Хилков Федор Андреевич пленных у Крымского хана выкупал. Торговался, конечно, по-возможности, но редко менее чем по сто рублев за пленного платили. Откуда деньги брали? А специальный налог на все население в Русии был: сбор денег для выкупа из плена.