Далекое

   Князь Нестор Сергеевич устраивал именины.
Несколько лет назад он оставил министерскую службу, Петербург и уехал в свое южное имение, где проводил жизнь замкнутую и уединению. Лишь иногда совершал выезды к соседям и в собор губернского N, считая своей обязанностью соблюдать приличия «поддержания соседских отношений и традиций». Будучи еще далеко не старым, а посему лишенным свойственного старости занудства, однобокости слабеющего мышления и склонности критиковать все, чего лишает пожилого человека возраст, Нестор Сергеевич был желанным и чрезвычайно приятным гостем везде. У губернатора, судьи, директора присутственной палаты, генерала Скобцева и еще в нескольких дворянских домах, чье положение, родословная и состояние (если учитывать и этот признак) не могли создать никакой натянутости и фальши во взаимном обращении.  Кто-то брал на себя смелость его цитировать, не ручаясь, впрочем, за буквальную точность:
- Три главных признака аристократизма – это равенство, свобода и братство. Равенство независимого положения, свобода саморазвития, в какой бы форме оно не осуществляюсь, и братство лишенных лицемерия сердечных уз. А не наряды, количество слуг и надменное выражение лица. Таково мое credo.
Кто-то (например, подверженный ипохондрии муж Анастасии Львовны) на это иронично улыбался:
- Это поза. Посмотрите, как он одет. И посчитайте его лакеев.
Прав он или нет, судить сложно.
Разосланные Нестором Сергеевичем приглашения были приняты с величайшей радостью, и под начальной фразой в коротких записках «Почту за честь…», каждый из получивших небольшой конверт мог бы поставить свою подпись. 
Двадцать седьмого октября имение князя ожило, нарушив звенящую тишину уже голого парка скрипом подъезжающих к парадному крыльцу экипажей. Нестор Сергеевич в темном сюртуке с белой гвоздикой в петлице, выглядевшем не менее эффектно, чем парадный губернаторский мундир, встречал гостей у входа.
Поздняя в этом году осень была чрезвычайно тепла, до сих пор не было еще ни одного утренника, днем светило солнце, нагревая своими еще живыми лучами все, на что они попадали. Казалось, что когда-то начавшееся бабье лето, забывшись или уснув, все еще продолжается. Трава оставалась зеленой, хотя и перестала расти. Настоящих дождей не было, и верный признак глубокой осени - дороги оставались не раскисшими от грязи. Вот только деревья и отсутствие перелетных птиц. Стволы были голы, среди словно усохших ветвей чернели пятна давно оставленных гнезд. И еще одна примета приближающейся зимы – день был чрезвычайно короток, отдав свое время вечеру и ночи.
И сегодня -как и вчера, и позавчера - воздух, не пахнущий уже ничем, позволял Нестору Сергеевичу принимать гостей стоя возле колоннады, без желания что-нибудь накинуть себе на плечи.
На столе помимо угощений стояли роскошные вазы с цветами, и для дам оставалось загадкой, где же князь мог найти живые цветы в конце октября. Пока местная львица и увядающая красавица баронесса Анна Григорьевна, не набралась смелости на бестактность подобного вопроса. Оказалось, в оранжерее, где помимо цветника, был устроена грядка различной зелени и плодоносили апельсины. Поэтому появление за праздничным столом петрушки, укропа, пахучей мяты, а на десерт корзины с экзотическими фруктами особого недоумения не вызвало - лишь восхищение.
После обеда с шампанским, поздравительными речами и довольно удачными шутками гости проследовали в зал.  Там каждый мог отдохнуть на свое усмотрение: мужчины поиграть в карты или шахматы, покурить английский табак; дамы помузицировать на фортепиано, возле которого стояла заставленная нотами этажерка. Или же, усевшись на мягком атласе диванов, полистать альбомы и журналы. Журналы из Парижа, максимум месячной давности; альбомы, напротив, старые, тяжелые в потертом сафьяне, принадлежащие еще, должно быть, бабушкам Нестора Сергеевича.
Расторопность и бесшумность лакеев позволяла их совершенно не замечать. Внимание гостей привлекали не люди Нестора Сергеевича, а его коллекции -  скульптурного мрамора и рыцарского оружия. В углах, нишах, на длинноногих подставках белели бюсты и статуэтки. На стенах висели страшные алебарды и диковинные мечи.  Но расставлено и развешено это богатство было с удивительным чувством меры – все находилось на своих местах и не «демонстрировалось», а только украшало и без того великолепный дом.
Позже пили чай, после которого, губернатор, судья и прибывшее из города семейство Румянцевых стали собираться в обратный путь. Затем имение князя оставили его ближние соседи, и к восьми часам вечера осталось лишь трое гостей, для которых были приготовлены комнаты наверху. Это: баронесса Анна Григорьевна, генерал Скобцев и Павел Александрович Орлов, имеющий несомненную генеалогическую связь с тем самым Орловым-фаворитом.
По предложению хозяина расположились в библиотеке, где уютно догорал камин, трещал свечами ветвистый канделябр, а на пузатом шкафчике с коньяками и ликерами стоял поднос с конфетами и мармеладом.
Генерала, как самого старшего в кампании, усадили у огня. Баронесса с тарелочкой сладкого устроилась на софе, Орлов занял кресло возле окна, рядом с доспехами-рыцарем, на которых, усиливая их грозный и необычный вид, играли отражения пламени.  Нестор Сергеевич больше ходил, показывая книги, безделушки, подливая мужчинам коньяк, а даме густого вишневого ликера. Он же шутливо поставил два непременных условия для приятного продолжения вечера: первое – никаких разговоров о политике, второе – пить коньяк и ликеры, не отказываясь.
- Вы рискуете, дорогой князь, - улыбнулась Анна Григорьевна.
- Мы все в равной степени рискуем, милейшая баронесса.
В эти минуты Анна Григорьевна, давно переставшая быть очаровательно юной, действительно выглядела очень и очень мило. Полумрак, рубиновые угли камина и золотые язычки свечного пламени делали ее удивительно молодой и таинственной. Лицо стало гладким, открытые до локтей руки тонкими и уже не нуждались в дополнительном украшении в виде перстней и браслета. Глаза Анны Григорьевны потемнели, стали больше и приняли некий «восточный» разрез.
Оценив количество и качество собранных в княжеской библиотеке книг (причем, генерал неожиданно поразил всех прекрасным знанием немецкой философии) перешли к музыке.
- Вам не показалось, господа, что Анечка Румянцева играла Шопена слишком быстро? – спросил Нестор Сергеевич, предлагая Орлову папиросу.
- Нет, князь, - ответил Павел Александрович, закуривая.
Его обычно бесстрастное, чуть вытянутое лицо ожило – он слыл отменным знатоком европейской музыки.
- Шопен был чрезвычайно нервным и темпераментным человеком. Настроения его менялись ежеминутно. Добавим склонность композитора к ничем необъяснимым порывам и обостренную до истеричности чувствительность. Только так – торопливо, сбивчиво, порой захлебываясь нотами. Непонятно, кто ввел манеру исполнять Шопена «лирически», как бы с раздумьем и неспешно, будто катаешься на лодке на пруду. Оно, может, и так. Только не пруд, а плотина, к которой несет лодку, как ни греби от водопада.  Замечу, что исполни Шопена, как сегодня исполнила его потная от волнения и не умеющая хорошо играть Анечка – допустим, Рубинштейн – все закричали бы «Гениально!». Шопен – это надрыв. Или смертная тоска. Собственно, есть от чего надрываться и тосковать.
- Вы имеете в виду его жизнь с Жорж Санд? – Анна Григорьевна протянула Нестору Сергеевичу пустую рюмочку.
- И ее также. И уроки музыки, которые он пытался давать. Будьте любезны, князь, пополните и мой сосуд… Благодарствуйте.
Налив коньяк Орлову, генералу и себе, Нестор Сергеевич позвонил. Через секунду на пороге возник дворецкий. Нестор Сергеевич что-то ему шепнул, и слуга исчез.
- Я давно хотела вас спросить, - обратилась к князю баронесса. – Думаю, что лучших условий для подобного вопроса уже никогда не будет. Я предупреждала вас. Итак, почему вы не женаты? При вашей наружности, уме, состоянии? Вы смогли бы завоевать любое сердце. Откройте свою тайну.
Смелый вопрос был вполне оправдан.  Нестор Сергеевич был высок, строен. А легкая седина, пробивающаяся на висках и бородке, придавали его правильному лицу то, что принято расхоже называть «благородством».
- Господа! Признаюсь, и я чувствую исключительность возникшей обстановки. Очень для меня приятной и дружеской - мы все слегка пьяны, нам нечего между собой делить. И каждый из нас по разным причинам живет одиноко, что со стороны людей семейных и имеющих детей может казаться подозрительным. И не только им. Вот вам, Анна Григорьевна, например. Предлагаю сыграть в игру. Лучше - игру прекратить, став, пусть ненадолго, честным и откровенным. Быть со всеми, как с самим собой. Все мы будем в равных правах, при которых моя откровенность, баронесса, будет залогом вашей. А ваша, в свою очередь не позволить солгать Павлу Александровичу и его превосходительству. Тем более, что может быть, мы никогда больше не увидимся. Вот так, в тесном кружке за коньячком при свечах. А завтра сегодняшний вечер мы вполне можем счесть общим сном. По неизъяснимым причинам приснившийся каждому отдельно. Как вам такое?
- Довольно оригинально, - улыбнулся Орлов. – В этом что-то есть. Я согласен. А вы, Степан Николаевич?
Генерал Скобцев разгладил пышные усы и провел рукой по плеши:
- Осада крепостей? Не возражаю. Но моя очередь последняя.
- А вы? – Нестор Сергеевич снова повернулся к софе.
- А я тем более. И угостите папиросой и меня. Будем все на равных.
- Тогда отвечаю на ваш вопрос, Анна Григорьевна.
Князь сел на высокий фамильный стул и закрыл глаза.
- История простая. Но прежде подчеркну смысловую разницу между глаголами «есть» и «был». То, что на данный момент и многие годы до него я не женат, вовсе не означает, что я женатым никогда не был. Был, едва мне исполнилось тридцать или что-то около. Но не старше. Имя бывшей жены значения не имеет. Скажу, что она была чуть меня моложе, из хорошего дома, и что брак наш был попыткой заменить отсутствие глубоких чувств общим удобством с далекой перспективой. То есть, брак по взаимному расчету. Не на мелочной выгоде, о которой принято писать в романах -  оттяпать приданое, сменить фамилию на более звучную и прочее.  Нет. В нашем союзе наряду с симпатией была и доля целесообразности. Преобладала последняя… Думаю, причину брака я кое-как объяснил. Теперь собственно, ответ на вопрос баронессы – почему я не женат? Говоря иначе, почему я им быть перестал. Перед этим хочу признаться в слабости. Я, господа… Не так. Мне, господа, нравится быть пьяным. Я люблю быть пьяным. Не сомневаюсь, что вы меня сейчас прекрасно понимаете. Хочу добавить, что употреблять алкоголь я умею. Есть такое выражение «он умеет пить». Что оно означает? Лишь одно – человек пьян, но мало кто об этом догадывается, поскольку неизвестным даже ему самому образом, он умеет себя контролировать.  Но иногда… После года или двух семейной жизни мной было установлено следующее. Первое. Жена меня тяготит. Прежде всего разницей в темпераменте. Она пламень, я лед, как у Пушкина. Ее потребности в брачных отношениях значительно превышали мои желания этих отношений. Второе. Ей со мной, а мне с нею скучно. Если мы оказываемся вместе, говорить нам не о чем. Я имею в виду отвлеченные от хозяйства, моей карьеры и денег темы. Третье, и самое важное. Я нашел компромисс. А именно, так выстроил свое поведение, что дома появлялся довольно поздно, проводя его после службы в тех местах, где играет музыка, и подают отличную водку. Добавлю, что музыка для меня — это не только Шопен и цыгане. Брал с собой бумаги, садился в угол, пил, закусывал и продолжал занятия по службе.  Так вот однажды, весной, когда, как говорят поэты, «особенно хочется жить», я потерял контроль. Уже глубоко за полночь вернувшись домой, я почувствовал, что недостаточно пьян. То есть пьян, но необходимо еще. Один-два глотка. И тогда хоть на гильотину! Но и без них тоже – хоть голову под нож. Дом спит, слуги спят. В буфете ничего. В кабинете, разумеется, тоже – имеющие пристрастие люди умеют водить за нос. И тогда я решил пойти к супруге в будуар, где она себя приводила в должный вид перед выездом из дома. Зачем? Чтобы по-солдатски «добавить». Те, по слухам, глушат одеколон. А я решил махнуть жениных духов. Эдак с полстаканчика. Будет от меня разить или нет, тогда меня совершенно не заботило. Важно выпить еще, и любой ценой. Но при этом совершенно не хотелось никуда нестись. И вот когда из какого-то ее хрустального флакона я налил себе заветный огненно-благоухающий стакан, перекрестился и поднес его ко рту… Открылась дверь и на пороге появилась жена. С распущенными волосами и во всем прозрачном. Вначале она не поняла, что я собираюсь сделать. Но потом, вместо смеха или чего-то подобного, разразилась руганью. Начав с шипения, но все более и более расходясь. Если я пил по-солдатски, то она по-солдатски меня поносила. Стал я «ворюгой», «мразью», «ублюдком» … По восходящей. С визгом и почти рычаньем. Позвольте себе представить: женщина без особых форм бегает по комнате, трясет неаппетитными грудями и всклокоченными лохмами и, брызжа слюной, бешено меня поносит. И не потому, что я пью. А потому, что пью ее любимые духи! Кто из нас в те трагикомические минуты был более отвратителен? Несколько дней мы не разговаривали. Через месяц я уличил ее в прелюбодеянии и от нее законным образом освободился. Зарекшись! С тех пор к женщинам отношусь исключительно созерцательно. Жену мне успешно заменяет бутылка. Ваше здоровье, господа!
Закончив говорить, Нестор Сергеевич залпом выпил свой коньяк. Гости последовали его примеру. Несколько минут стояла тишина.
Ее нарушила Анна Григорьевна.
- Будьте любезны, Нестор Сергеевич, еще одну папироску и непременно ликера! Моя очередь.
Неумело выпустив из ноздрей дым, она, сделав небольшой глоток, полулегла на софе, неосторожно плеснув себе черной жидкости на платье.
- С детства я мечтала. Вначале стать взрослой, а потом о принце, рыцаре без упрека, бедном студенте, за которым пойду на край света. И все получилось. Но…  В отличие от вас, дорогой князь, в своего жениха я была влюблена. Сейчас я не в состоянии удерживать верную нить и могу сбиваться. И пусть, мы же не играем. Когда мне было двадцать лет, самым главным мужским качеством для меня являлась красота. Не настоящая, с обязательной примесью грубой мужественности и силы, а романтическая, слащаво-женоподобная. И подобно Жорж Санд я легко пренебрегала приличиями и не боялась пускаться в авантюры. Тем роковым летом, сославшись на мнимое недомогание, я оставила свою добрую наивную тетушку и отправилась на воды в Германии. Кроме Баден Бадена я не знала тогда ничего и поэтому оказалась там. С «бедным студентом», с которым познакомилась на рисовальных курсах. Если бы меня спросили, как выглядит Дориан Грей, то я описала бы своего… не важно. Который кроме наглости, светлых вьющихся волос до плеч, тонкой талии и умения малевать несложные картинки не имел совершенно ничего. На водах мы поселились, сняв небольшую квартирку с видом на Шварцвальд. Для всех мы были супругами. Я себя таковой и считала, поскольку уже давно своему ненаглядному Дориану отдалась. Отдалась с радостью, по глупости считая, что постоянно находясь с ним рядом, я каким-то образом способствую развитию его таланта. Первый месяц мы не разлучались. Но после, немного освоившись и освежив скверный немецкий, Дориан стал уходить.  По его словам, искать «вдохновение, натуру и пытать счастья». Взгляд просящий, жалкий, покорный. Глядя в такие собачьи глаза, не откажешь.   Как вы поняли, ходил мой «муженек» в игорные дома и домишки, коих на водах трудно перечесть. Возвращался он поздно. Иногда очень поздно. Утром он потчевал меня рассказами о публике с колоритными физиономиями и характерными позами, о тысячном выигрыше, который по глупости крупье сорвался. И вот однажды он вернулся на рассвете. Очень тихо, осторожно. И так же тихо и осторожно лег рядом. А я не спала. И не потому, что его ждала и меня грызла ревность. Просто не спала, думая о далекой тетушке, а не своем Дориане, в котором по свойственной влюбленным доверчивости нисколько не сомневалась. И вдруг… Князь, бросьте мне спички. Благодарю...
Она закурила потухшую папиросу. Закашлялась…
И вдруг я чувствую запах… Знаете, господа, люди, не уделяющие должного внимания гигиене, имеют свойство пахнуть. Их ноги, подмышки. Все запахи своего возлюбленного я прекрасно изучила. А так как он был именно «возлюбленный», то считала нормальным обонять его брошенные под кресло носки или сорочку, в которой он имел обыкновение оставаться на ночь. Я прощала ему все! Или снисходила, оправдывая его нечистоплотность происхождением. Самым отвратительным в моем внезапном прозрении было то, что это посторонний запах. Так меня настороживший, принадлежал мужчине. Да, господа! И смех и грех. Грех Уайльдов и Байронов. Но то они! Никто не станет оспаривать мое заявление о том, что запах мужского и женского пота имеет разную силу и оттенки. Скажем, конь и… т-трепетная лань.
 Во время своего рассказа баронесса хранила невозмутимость. Но сейчас она грустно улыбнулась. А затем, лишь на мгновение лицо ее выдало муку. И все поняли, что давние события все еще доставляют ей боль. Некоторое время она теребила висящую на груди нитку жемчуга, но овладела собой и продолжила голосом вполне спокойным:
- Почему?! Терзал меня вопрос. Если не смотреть, то полное ощущение, что рядом со мной лежал чужой мужчина. Нет! Забывший о бане мужлан. Солдат, как сказал бы наш дорогой князь. Через две недели я его «застала». В момент страстного лобзания в кустах возле одной из купален! Дориана мял и тискал какой-то бородатый гигант, годящийся ему в отцы.  Меня тошнило, я билась в истерике, хотела повеситься. Но, слава Богу, не повесилась, а в тот же вечер, не дожидаясь его возвращения. уехала. После я читала и узнала, что это мерзкое явление называется "двойным" полом". Или или как-то похоже. И «зареклась», снова повторю Нестора Сергеевича. С тех пор не могу видеть длинноволосых юношей прекрасных. Особенно воротит дух от молодых послушников и вертлявых церковных служек при архиереях. И оперного, блеющего тенором  Ленского, страстно ненавижу.  А природу свою женскую привыкла удовлетворять собственными же пальцами. Ваше здоровье, князь!
Кашлянул и поднялся Орлов. Прошел к шкафчику, взял с подноса конфету. Затем вернулся к своему креслу и щелкнул рыцаря по кирасе. Раздался звук, как если бы в пустое ведро упала капля.
- Теперь мой черед.
Он сел.
- Я тоже имею, что рассказать, но предупреждаю, что моя история не может похвастаться подобным драматизмом. Скорее, она покажется смешной. Или до скуки банальной. Итак. Учась в консерватории, я, как и всякий молодой, уважающий свои потребности человек, посещал дома терпимости. Недорогие, где все просто, быстро и недорого. Да! Не могу не заметить, что мой случай по иронии судьбы зеркально отражает эпизод, переданный нам князем. Дело было Великим постом, сразу после первой седмицы. На водку и вина в заведении был наложен временный запрет. Но пили. Имею в виду «девушек». Это понятно – ибо, как отдаваться незнакомцам, будучи трезвой? Втихаря и по чуть-чуть. Выбрал я тогда себе молоденькую и неопытную Маньку, только что из деревни. Выбрал нарочито, предполагая в ней меньше грязи. Но, как водится, ошибся. У Маньки тоже оказалась бутылка водки, к которой она сразу же и приложилась. Но совершенно особым и диким образом. Она не пила, а капала водку себе в глаза. Обыкновенной медицинской пипеткою. Несколько капель в оба глаза и девица стала совершенно пьяной. А мне что? Усмехнулся, удивился изощренности юной проститутки и ею воспользовался. Ну, а потом сифилис. И после не совсем удачного его лечения я стал бессилен. И как гора с плеч, знаете ли. В женщинах нет ни малейшей нужды. А водочку и я люблю. То есть, быть пьяным. Но предпочитаю находиться в этом состоянии, когда один. Под патефон. Вот, собственно, и все. Напоследок добавлю, что Шаляпин сильно перехвален.
В кресле у камина заерзал генерал. Пружины поскрипывали, Скобцев кряхтел.
- Мне хвастаться нечем, господа. Но коль уж мы сегодня решили исповедаться, считаю обязанным доложить следующее. Окончив, училище, я - молодой и румяный подпрапорщик – забрался в кабинет к папаше и не больше, не меньше…
Рассказ генерала был прерван внезапным шумом. Он доносился со стороны крыльца и подобно лавине рос: крики, топот, яростная ругань… Где-то со звоном разбилось стекло, что-то с грохотом упало. А через несколько минут общего недоумения, дверь в библиотеку распахнулась, и в помещение, насколько возможно, вломилась толпа. Солдаты в папахах и с ружьями; перетянутая пулеметными лентами растерзанная матросня с цигарками в зубах; бородатое мужичье с топорами, вилами и фонарями. Все с перекошенными злобой харями.
Кто-то придушенно взвизгнул, и на ковер перед Нестором Сергеевичем из этой чудовищной человеческой кучи был выброшен дворецкий. Изорванный, в крови и подбитым глазом.
- Ша! – гаркнул басом самый высокий губастый матрос и подскочил почти вплотную к князю. – Кончилася!
- Простите? – тихо спросил Нестор Сергеевич.
- Революция! Вот оно што, - снова гаркнул матрос, и толпа затопала и засвистала. – Позавчера совершилася. Вот оно што, сволочи!!! А ну, сымай драгоценности! И золото давай!
- И деньгу… – вставил чей-то визгливый тенор.
- И деньгу! – подхватило сошедшее с ума быдло.
- И бабу! Вон енту! Кончилася ваша власть. Ша!
Князь, не проронив ни слова в ответ, бросился к онемевшему Орлову и выдрал старинный меч, зажатый в кованых перчатках рыцаря. Генерал, опрокинув кресло, вскочил и привычным движением хотел выхватить саблю. Но сабли быть не могло.
Скобцев закрыл лицо руками и захохотал.