de omnibus dubitandum 111. 234

ЧАСТЬ СТО ОДИННАДЦАТАЯ (1902-1904)

Глава 111.234. ПРОБНЫЕ ШАГИ…

    Ответить теперь на вопрос, насколько эти три главнейшие в смысле политического розыска учреждения были осведомлены в центральных планах партии эсеров, даже несмотря на весь опубликованный материал, весьма нелегко.

    Из материала, предоставленного в Петербургское губернское жандармское управление местным охранным отделением, можно было усмотреть главным образом только то, что непосредственно относилось к акту убийства.

    При таких условиях и весьма немногих данных, относящихся к категории вещественных доказательств, наше формальное дознание не могло выявить ничего особенно нового в смысле раскрытия участников преступления и самой преступной организации.

    Я очень хорошо помню появление Балмашева в кабинете М.И. Трусевича.

    К моему крайнему изумлению, в кабинет, в сопровождении двух жандармских унтер-офицеров и ротмистра Гришина, вошёл… офицер, высокий, здоровый, рыжеватый блондин, с красноватой, нечистой кожей на лице.

    Офицер этот был в так называемой обще-адъютантской форме, но она была надета небрежно, офицерское пальто расстёгнуто и помято. Это и был Степан Балмашев, как известно, совершивший убийство министра Сипягина в вестибюле Мариинского дворца, одевшись в офицерскую форму.

    Для меня, тогда ещё молодого офицера жандармерии, не искушённого в различных тонкостях следовательской «дипломатии» и проникнутого естественной в моём положении офицерской, да и специально жандармской, психологией, это было необыкновенное зрелище, которое я наблюдал после первых формальных слов, относящихся к личности обвиняемого.

    М.И. Трусевич, с некоторым простоватым радушием в голосе, предложил Балмашеву сесть к столу, за которым вёлся допрос, и, раскрыв объёмистый и очень изящный золотой портсигар, весьма любезно предложил ему папиросу, которой Балмашев и воспользовался.

    Самая манера разговора, начатого и проведённого Трусевичем, шокировала меня.

    «Как же это? — думал я. — Перед нами убийца министра, и с этим убийцей лицо, занимающее видное положение в правительственном аппарате, ведёт почти дружескую беседу!».

    Да и самый привоз Балмашева в офицерском мундире в наше управление, хотя и в закрытой карете, указывал, по-моему, на какую-то будто бы растерянность власти или на то, что «на верхах» не было никого, кто распорядился бы переодеть Балмашева в его обыденное платье.

    Однако ни папиросы, ни обаятельное обхождение М.И. Трусевича, ни продуманно проведённый допрос не помогли выяснить дело и установить формальным порядком, где и как было заказано офицерское обмундирование и, что именно было уничтожено в смысле возможности раскрытия подробностей, связанных с пребыванием Балмашева в столице до совершения им убийства.

    Мне пришлось по поручению Трусевича опросить нескольких хозяев и приказчиков магазинов офицерского обмундирования, пока мы не обнаружили, где именно Балмашев заказал его. Но сообщники найдены не были.

    Эти мои пробные шаги на поприще жандармской работы по производству дознаний были отмечены М.И. Трусевичем как вполне удовлетворительные и послужили, вероятно, к тому, что он и в дальнейшем стал вызывать меня в экстренных случаях к себе на помощь. А этих экстренных случаев в ту пору было немало.

    Этот первый случай моего участия в производстве жандармских дознаний (а затем и ряд других) убедил меня, что само формальное дознание, производимое уже после завершения ликвидации подпольной революционной организации, только в редких случаях приводит к новым и неизвестным для руководителей местного политического розыска открытиям.

    Оно приводит к ним только в двух случаях: если местный политический розыск поставлен слабо или если в вещественных доказательствах по делу окажутся исключительные по своей важности записи, партийные документы и вещи (как, например, одежда), что случалось не часто.

    Наконец, бывали случаи, когда арестованный и привлечённый к дознанию в качестве обвиняемого под влиянием каких-нибудь обстоятельств начинал давать более откровенные показания.

    В последнем случае, в особенности то, что оставалось не раскрытым местным политическим розыском, служило к дальнейшему раскрытию членов подпольной организации.

    Однако при хорошо налаженном розыске и продуманно проведённой ликвидации такое «откровенное показание» на жандармском дознании могло скорее повредить хорошо поставленному политическому розыску.

    Для того чтобы читатель мог сделать выводы из сказанного, я, пишет Заварзин,  рекомендую ему остановить внимание на той ликвидации Поволжского областного комитета Партии социалистов-революционеров, которую мне удалось провести 1 января 1903 года в Саратове, когда я был на должности начальника Саратовского охранного отделения.

    Об этой ликвидации я расскажу в дальнейшем. Здесь я хочу отметить, что, если бы после той, тщательно мною продуманной, ликвидации кто-либо из арестованных стал давать при формальном допросе вполне откровенные показания, он сильно повредил бы продуманным планам моего политического розыска.

    Таким образом, известное требование «не отвечать на вопросы при жандармских дознаниях», предъявляемое членам подпольных революционных организаций их лидерами, имело и свою хорошую сторону.

    Не имея в то время никакого отношения к собственно политическому розыску и встречаясь по производимым в Петербургском губернском жандармском управлении дознаниям только с «ликвидированными» этим розыском лицами и революционными организациями, я не знал точно, как и почему руководители розыска пришли к заключению, что главной движущей силой названной мною Боевой организации Партии социалистов-революционеров был хорошо известный Департаменту полиции Григорий Гершуни.

    Его фотографические карточки, присланные в управление из Департамента полиции, стали фигурировать при допросе арестованных.

    Если мне не изменяет память, весной 1903 года Петербургское охранное отделение арестовало двух офицеров, слушателей Артиллерийской академии [Имеется в виду Михайловская артиллерийская академия], и препроводило в наше управление «досье» на них, где значилось, что они вошли в подпольную террористическую организацию, руководимую названным Гершуни и замышлявшую ряд политических убийств.

    Будучи жандармским офицером, мало что понимающим в деле политического розыска, я, однако, хорошо помню, что в производстве жандармского дознания по делу террористов Балмашева, офицеров — Григорьева и Надарова и Якова [Правильно — Егора] Сазонова, невольно обратил внимание на какую-то затаённую осведомлённость по этим делам товарища прокурора Петербургской судебной палаты М.И. Трусевича, тогда по своей должности наблюдавшего за производством этих дознаний.

    Так, при допросе офицеров Григорьева и Надарова, ещё перед их сознанием, М.И. Трусевич, присутствуя при допросе, достал целую пачку фотографий различных революционных лидеров, в своё время арестованных и сфотографированных, и предъявил их для опознания арестованным офицерам.

    Я хорошо помню, что карточка Гершко Гершуни* была тоже там, но почему-то её заботливо «впихнули» в середину пачки.

*) ГЕРШУНИ Григорий Андреевич (Герш-Исаак Гершуни)(евр.)(18 февраля [2 марта] 1870, Ковно, Российская империя — 29 марта 1908, Цюрих, Швейцария)(см. фото) — деятель леворадикального революционного движения, террорист, один из основателей «боевой организации» Партии Социалистов-Революционеров.
Родился в Таврово, Ковенской губернии, в еврейской семье. В 1873 г. семья Гершуни переехала в Шавли (Шяуляй).
Не окончив гимназии из-за недостатка средств, сдал экзамены на аптекарского ученика и в 1895 году поступил на фармацевтические курсы Киевского университета. В 1896 году впервые арестован за связь с участниками студенческого движения, но быстро освобожден. Получив профессию провизора, Гершуни работает в Москве в Институте экспериментальной медицины.
В 1898 году переезжает в Минск, где устраивает лабораторию для бактериологических исследований. В свободное время он принимает деятельное участие в организации культурно-просветительской работы: организовал начальную школу для мальчиков, читает лекции в субботней школе для взрослых. При Минском обществе врачей Гершуни организует народные чтения, создает передвижной музей школьных пособий.
Всё больше увлекаясь революционными идеями, спустя некоторое время устраивает мастерскую станков для подпольных типографий, создает бюро изготовления нелегальных паспортов. Вместе с Е.К. Брешко-Брешковской Гершуни организовывал транспортировку нелегальной литературы из-за границы. В 1899 году Гершуни вступил в кружок «Рабочая партия политического освобождения России» и вскоре его возглавил (вместе с Л.М. Белкиной (Родионовой-Клячко), Е. Брешко-Брешковской, А.О. Бонч-Осмоловским, Е.А. Гальперином). В это время большое влияние на Гершуни оказывала выдающаяся революционерка Е. Брешко-Брешковская, под воздействием которой он решил полностью посвятить себя делу революции.
В марте 1900 года была обнаружена нелегальная типография, созданная Гершуни, а 19 июня 1900 года он был арестован. На допросах у начальника Московского охранного отделения С.В. Зубатова Гершуни всячески отрицал свою связь с революционными организациями, что было нарушением неписаного кодекса революционной чести. В июле 1900 года был освобожден из-под следствия.
В начале 1901 года перешел на нелегальное положение. Летом того же года Гершуни объезжает Нижний Новгород, Самару, Уфу, Воронеж и другие города, устанавливая связи с кружками социалистов-революционеров, активизируя их деятельность. В конце 1901 года выехал за границу в качестве представителя южных и западных групп социалистов-революционеров, объединившихся в Южную партию социалистов-революционеров. В Женеве Гершуни участвовал в переговорах о создании Партии социалистов-революционеров (эсеров) вместе с Е.Ф. Азефом, М.Р. Гоцем, В.М. Черновым.
Гершуни первым наметил схему Боевой организации партии и обозначил её цели, считая, что "Боевая организация не только совершает акт самозащиты, но и действует наступательно, внося страх и дезорганизацию в правящие сферы».
Первый террористический акт был совершен 2 апреля 1902 года, в Санкт-Петербурге, когда С. Балмашёв двумя выстрелами из револьвера убил министра внутренних дел Д.С. Сипягина. 5 апреля 1902 года во время похорон Сипягина Гершуни планировал организовать террористические акты против обер-прокурора Синода К.П. Победоносцева и петербургского генерал-губернатора Н.В. Клейгельса. Но из-за нерешительности участников покушения террористические акты не были осуществлены.
29 июля 1902 года рабочий Фома Качура стрелял в харьковском парке «Тиволи» в харьковского губернатора князя И.М. Оболенского, принимавшего участие в подавлении крестьянских волнений 1902 года в Харьковской губернии. Гершуни сопровождал Качуру на место теракта; И. Оболенский был легко ранен.
Чернов так писал о взглядах Гершуни на революционный террор:
«…Гершуни от революции требовал того же, чего гуманные люди требуют от полководцев. Избегать ненужных жертв, щадить побежденных, уважать интересы и жизнь нейтральных. Он с энтузиазмом отнесся к поступку И. Каляева, который, выйдя с бомбой против вел. князя Сергея, отступил, увидев рядом с вел. князем его жену и детей».
6 мая 1903 года члены боевой организации, железнодорожный рабочий Е. Дулебов и оставшийся неизвестным, в Соборном парке города Уфы застрелили уфимского губернатора Н.М. Богдановича, ответственного за расстрел рабочей демонстрации.
Популярность Гершуни после этих террористических актов необыкновенно возросла. В. Чернов писал о деятельности боевой организации: «Собственно центром боевой организации, диктатором её был Гершуни». Министр внутренних дел В.К. Плеве заявил С. Зубатову, что фотокарточка Гершуни будет стоять у него на столе, пока Гершуни не арестуют. С. Зубатов очень высоко оценивал революционно-террористические способности Гершуни и называл его «художником в деле террора».
13 мая 1903 г. Гершуни был арестован в Киеве. Военно-окружной суд в Петербурге в феврале 1904 г. приговорил его к смертной казни, она была заменена пожизненным заключением, которое он отбывал первоначально в Шлиссельбургской тюрьме для «ссыльно-каторжных политических преступников», а после упразднения тюрьмы 8 января 1906 г. в Акатуйской каторжной тюрьме в Восточной Сибири. Гершуни, приговоренный военным судом к смертной казни, не был казнен. Ввиду категорического отказа от подписания просьбы о помиловании я пишет его адвокат Николай Карабчевский в своей книге "Дело о гибели Российской империи" подал такую просьбу на Высочайшее Имя от своего имени, что до тех пор не практиковалось. Помилован он был, очевидно, по желанию Плеве, который лично таинственно посетил его в Петропавловской крепости. Впоследствии это помилование ставили в связь с влиянием Азефа на Департамент полиции, имевшего на то свои, конспиративно-провокаторские виды.
В 1906 году эсерами был организован побег Гершуни из тюрьмы. Его вынесли в бочке с капустой. Вдоль всего пути были организованы пункты, на которых для него меняли лошадей. Из Владивостока на японском судне он прибыл в Японию, а оттуда в САСШ, где выступал на массовых митингах сторонников русской революции и собрал для партии сто восемьдесят тысяч долларов. В феврале 1907 г. Гершуни участвовал в работе 2-го съезда эсеровской партии в Финляндии, был избран в ЦК, где должен был руководить вместе с Е. Азефом всей террористической деятельностью партии.
В конце 1907 г., тяжело заболев (саркома легкого), он лег для лечения в швейцарский санаторий, где и умер. Уже тяжелобольной, узнав, что Е. Азеф, ставший главой Боевой организации после ареста Гершуни, обвинялся в провокаторстве, хотел поехать в Россию, чтобы вместе с Азефом совершить убийство Николая II, дабы этим актом реабилитировать своего преемника. Похоронен на Монпарнасском кладбище в Париже рядом с могилой П.Л. Лаврова, которого считал своим учителем.
   
    Как только Григорьев дошёл до этой карточки, он взволновался, как будто понял, что властям всё равно всё известно, и стал сейчас же давать откровенные показания, указав на руководящую роль в задуманных покушениях именно Григория (Гершки) Гершуни.

    Совершенно очевидно было, что Департаменту полиции, а через него и Трусевичу известна уже была руководящая роль Гершуни в террористических актах того времени.

    И действительно, как выяснилось позже, уже после революции 1917 года, из письма от 1 марта 1903 года бывшего директора Департамента полиции А.А. Лопухина к заведовавшему в то время Заграничной агентурой Л. Ратаеву, «он (Азеф) был нам полезен, но меньше, чем могли ожидать, вследствие своей конспирации — к тому же наделал много глупостей, связался с мелочью, связи эти скрывал от нас, теперь эту мелочь берут… Он теперь всё время около провалов ходит по дознаниям, и не будь прокуратуры, с которой мы спелись, скандал давно произошёл бы».

    Письмо ясно указывает, что Азеф в указанный период не скрыл, а объяснил политическому розыску роль Гершуни.

    Провал Азефа и его разоблачение как секретного сотрудника на службе у политического розыска, вызвал чуть ли не всемирный скандал и получил известность как «наибольшее предательство».

    Разоблачение нанесло такой моральный удар по Партии социалистов-революционеров и её боевым конспиративным центрам, что они уже не смогли оправиться от него. Партия как таковая развалилась окончательно в 1909 году.

    Моральный престиж лидеров, основоположников и активных деятелей этой партии и многочисленных её сторонников и попутчиков был подорван. Они потерялись, ушли от «действия» и только мало-помалу (уже после революции) возвратились к «обелению» идей и практики партии.

    Я не берусь здесь определить точно до мелочей позицию Азефа по отношению к его сотоварищам по партии или к представителям власти, которые руководили его деятельностью как секретного сотрудника в Департаменте политического розыска.

    Я по своей службе в политическом розыске не соприкасался сам с Азефом, но многое прочитал из разных «Записок» и «Воспоминаний», вышедших в свет уже после революции и, стремившихся так или иначе заклеймить его как двойного изменника делу революции и делу политического розыска.

    Некоторые сомнения о роли Азефа в том или ином террористическом покушении останутся навсегда сомнениями и никем разрешены не будут. Я попробую только объяснить, если не употреблять странного в данном случае слова «оправдать», иные из его действий.

    Одним из самых важных условий для успешной и правильной работы секретного сотрудника в интересах политического розыска является умелое руководство им. Поэтому при оценке «двурушничества» Азефа, которое само по себе представляется несомненным, хотя и не документально доказанным, надо принять во внимание наличие важного фактора — «руководства» им со стороны политического розыска.

    В сношениях секретного сотрудника с его руководителем из политического розыска весьма важна «непрерывность» руководства. Важна потому, что при этом сохраняется и поддерживается доверие секретного сотрудника к руководителю, и убеждённость, конечно, при условии умелого руководства, что секретный сотрудник гарантирован от «провала», т.е. от возможности разоблачения его перед сотоварищами по конспиративной деятельности.

    Только при гарантии со стороны руководителя политическим розыском, что он не предпримет при разработке полученных им от секретного сотрудника сведений, рискованных розыскных или «ликвидационных» мер, которые могут «провалить» сотрудника или вызвать более или менее основательные подозрения, возможно, ожидать от секретного сотрудника вполне откровенного и доверительного сообщения.