Кошачий царь. Глава одиннадцатая

Сумерки

…Ночная трасса. Льёт дождь. Порою превращаясь в сплошную непроницаемую водяную стену. Несмотря на обдув лобового стекла, оно постоянно запотевает.
 
Стеклоочистители не справляются с низвергающейся водой, и приходится снижать скорость. Почти до пешеходной.

Пожилой американский минивэн держится на скользкой дороге только благодаря своей почти корабельной устойчивости.

Даже на этой жалкой скорости не видно почти ничего. Фары, и без того потрёпанные жизнью, не могут выхватить из мокрой темноты других подробностей, кроме близлежащей дороги.

Остаётся ориентироваться только на дорожную разметку и на ограждения. Очень эпизодические и непостоянные.

Редкие дорожные фонари. Частые неожиданные повороты.

В машине двое. Мужчина и женщина. Мужчина пристально вглядывается в мокрую дождевую темноту, крепко держась за руль. Иногда болезненно морщится и прикусывает нижнюю губу.

- Олег, ты как?

- Нормально, что со мной может быть…

- Может, таблетку?

- Не надо, у меня всё в порядке.

Но не всё в порядке, и мы это видим. В салоне темно, и только в редких вспышках встречных фар видно, как на лбу водителя блестят капельки пота.

- Как он так мог? Как? Почему он осуждает наши решения? Это наше дело, в конце концов!

- Мы тоже хороши. Не стоило так ссориться. Может, где-то он и прав…

Пара минут молчания. Пара тёмных глухих поворотов.

- Зачем мы поехали здесь?

- Я же говорил, там ремонт, воскресенье, пробка стоит наглухо. Часов пять до дома добираться. Нам только с тобой сейчас этих нервов не хватает.

- А тут отличная дорога. Только темнотища. И ливень. И две полосы.

- Надюш, всё в порядке, я справляюсь. Ты как?

Молчание. Женщина обижена. Обижена как на мужа, так и на неизвестного нам оппонента. Даже не обижена. Она возмущена, разъярена, и в тех же редких просветах встречных фар мы видим, как самые энергические и суровые выражения искажают её лицо. Она хочет высказать всё, но не решается. А, возможно, она уже всё сказала…

Напряжение нарастает, словно огромный груз давит на обоих людей и грозит вот-вот превратить их в лепёшки…

До сих пор доподлинно неизвестно, что произошло дальше.
 
Сужение моста. Бетонные блоки, которые в России являются единственным средством запрещения проезда, а не предупреждения. Их не было.

Стояли ли предупреждающие знаки- тоже непонятно. Дорожники говорили, что да, были. Но попадали.

Машина рухнула с высоты почти пятнадцати метров.

На кучу бетонных блоков, образовавшуюся в ходе разбора старого моста.

Тяжёлый автомобиль, не снижая хода, просто прыгнул вниз. Никакого тормозного следа, никаких попыток отвернуть.

И всё. Последующий огонь уничтожил то, что могло бы указать на причины происшедшего. Дождь долго не мог справиться с бензиновым пламенем и возмущённо шипел, тщетно поливая обломки…

******************************************

Я просыпаюсь в ужасе. Давно я не видел этого сна. Давно. Месяцев, наверное, шесть. Он всегда наваливается душным неодолимым кошмаром, заставляя снова и снова переживать происшедшее.

Алкоголь обычно позволял уснуть, просто уснуть, без риска опять вернуться туда, в октябрьскую ночь. Попытки лечь спать без привычной дозы приводили к очередному приступу сна… А доза постепенно становилась всё больше и больше…

В тот вечер мы расстались после грандиозного скандала. И все последующие, проползшие, протянувшиеся годы меня преследует жуткое чувство.

Чувство даже не вины. Кто прав, кто виноват – Бог весть.
 
Чувства безвозвратности. Чувство несделанности. Утраты. Утраты возможности. Недосказанности и пересказанности. И понимание ничтожности причин, заставляющих нас говорить на повышенных тонах, ссориться, ругаться, расставаться.

Причин, принуждающих близких людей годами находиться в разлуке. Молчать, когда можно было бы говорить. Когда нужно было говорить. Ведь наступает момент, рано или поздно наступает, когда говорить становится не с кем. Всё, реально больше не с кем…

И, как всегда, мы понимаем, что после этого момента ничего больше нельзя сделать, никому ничего нельзя сказать. А объясняться надо было, пока все ещё здесь, пока есть с кем переговорить, есть перед кем повиниться. Но нет, мы думаем, что всё возможно изменить тогда, когда мы этого захотим, когда будем готовы. Что тот волнующий момент непременно придёт, и мы почувствуем, что можно, можно, наконец, выяснить и обсудить всё. Но ждём при этом, что другая сторона признает, таки, что была неправа. Обязательно должна признать. Хоть и мы сами всё затеяли, сами надули ничтожное обстоятельство до размеров воздушного шара. Нет, конечно, все хороши были, и эта мысль нас утешает. Конечно, ведь мы только реагировали на ситуацию, созданную другими. Может быть, не совсем адекватно реагировали, но как можно было поступить иначе? Ничего. Пусть ОНИ подумают, пусть поймут, КАК меня обидели. А я приду, скоро приду. Ведь ОНИ, наверняка, осознаЮт свою вину и просто боятся сделать первый шаг. Нет, повременю-ка я немного. Пусть подольше ОНИ помучаются.
 
И мы лелеем в себе эти чёрные чувства, мы вынашиваем их в себе, как плод, как переношенную беременность. И пачкаем этой чернотой вокруг, но находим себе оправдания. Всегда находим. Даже когда нам говорят: сделай первый шаг, забей на всё это, разве так можно! Мы вспыхиваем, спорим, мол, можно, и даже нужно, и возвышаем себя над ситуацией, тем самым только падая всё ниже и ниже.
И порой мстительно вскидываемся: ага, вот я вас! У вас какие-то проблемы? А вот не надо было так со мной… Но ничего, я непременно появлюсь, когда ВЫ будете готовы…

И вдруг- раз, и всё.

И не стало тех, перед кем можно повиниться. И кто мог бы повиниться перед тобой. Даже, может быть, он и хотел признать СВОЮ вину, но не успел. И ты никогда об этом не узнаешь. НИКОГДА.

И ложится этот груз на плечи, да так придавливает, что еле таскаешь ноги. И бремя твоё, переношенная беременность злом, никогда уже не разрешится.

А, главное, осознаёшь, что конца этому не будет. Вернее, будет, но только вместе с твоим собственным. Концом.

Первое время я видел ЭТО из ночи в ночь. Каждую ночь, каждый дневной сон и дрёму. Постоянно и в одних и тех же подробностях.

Но ведь я в тот вечер остался на даче. Напился изрядно на нервах, после тяжёлого и бессмысленного разговора, и в тревожном пьяном сне увидел всё. И не особенно удивился, когда часа через два после их отъезда пришёл звонок…

Как увидел? Почему?

А я не говорил?

В машине с ними была кошка.

Кажется, звали её Маруся.

Родители забрали кошку с собой, в московскую квартиру.

И Маруся успела.

Успела передать то, что видела до того, как огонь поглотил всех, кто был в машине…

****************************************************

Пробуждение было внезапным, резким и заставило сердце колотиться в чудовищном пугающем ритме, отдаваясь в висках.

Я не сразу понял, где я и что происходит.

Темнота. Окно. Окно электрички. В вагоне густой сумрак. За окном в мертвенном свете ртутных ламп расстилается типичный железнодорожный пейзаж. Чудовищно болит голова. Разламывается голова,  и трещины начинаются, кажется, где-то в районе бровей. Во рту не сухо, а, вроде бы, даже потрескалось от зноя, как почва в пустыне.

Скамья. Та же, где я начинал свой путь от вокзала. Напротив сидел тот странный старик. Вон в сумраке и стаканчик краснеет.

Каждое движение причиняет головную боль, словно все нервы тела сошлись в голове только для того, чтобы лишний раз её потревожить.

Тело тоже жутким образом ломит. Прохладно. Ветровка совершенно не защищает от ночной свежести, и в дополнение к головной боли меня колотит от холода. Ветровка… Как-то не так надета… странное ощущение.

Я в панике лезу во внутренний карман, где хранился купленный смартфон, деньги, паспорт.

Пусто. Совершенно, возмутительно, необычно пусто.

Другой карман. Карман джинсов. Задний карман джинсов, чёрт возьми!

Неловко ворочаясь на скамье и только потом догадавшись, что можно встать, хотя и больно это, встать, я обыскиваю сам себя, всё больше проваливаясь в панику, и результаты обыска погружают меня в полнейшее отчаяние.

Нет ничего. Ни смарта, ни денег, ни кнопочного телефона, данного Татьяной. Ни паспорта. Паспорт-то им зачем? Хотя, знаю, зачем. Пока не заявлен в утрату, можно пару быстрокредитов на него взять.

Остались только ключи от дачи в Ашукинке, да дурацкий ключ, найденный в пластиковом стаканчике.

Всё. Вот и всё моё достояние. Даже бутылка с коньяком, вернее, из-под коньяка, пуста и валяется под соседней скамьёй…

П…ц…

Только и осталось пробормотать, глядя в индустриально- железнодорожную ночь. Приехали. Конечная…

И Макс сел обратно на скамью, обхватил голову руками и стал тихонько подвывать, мерно раскачиваясь в такт издаваемым звукам…

****************************************

- Товарищ майор, разрешите доложить?
- Докладывайте. По агенту 1307 есть новости?
- Никак нет, всё то же самое.
«То же самое» означает ту самую чушь, которую несли наши курортники сразу после его исчезновения.
- Он жив?
- Нет.
- Мёртв?
- Нет.
- В коме, парализован, клиническая смерть?
- Не знаю, кажется, нет.

И всё. И понимай, как знаешь…

- Товарищ майор, есть интересная информация по Котову. Говорят, очень интересная. Вот запись.

У нас всё строго. Нельзя просто прислать запись по сети, не говоря уже о пересылке «через облако». Только флэшка, переданная лично в руки, с которой нельзя скачать ни одного байта, чтобы не поднять тревоги.

Надо сказать, что перед предоставлением нам, записи бесед с нашими «отдыхающими» предварительно интерпретируются, сокращаются и расшифровываются кураторами. Ко мне запись попадает в виде, вполне пригодном для принятия информации. Большинство наших подопечных совершенно не любят общения с другими людьми, не говоря уже о посторонних. Кураторам приходится долго приспосабливаться, долго входить в доверие, при этом, естественно, быть совершенно искренними, поскольку разгадать их намерения может почти каждый из курортников.

Ага, сегодня будет Алексей. Его специализация- поиск пропавших людей. Он самый мощный среди всех, но именно он нёс такую болезненную чушь по поводу Андрея, и продолжает нести её до сих пор.
 
Хорошо, что мне лично нельзя с ним общаться (как, впрочем, и с остальными). Порой очень хотелось взять за грудки и спросить, какого дьявола мы тебя вообще держим? Какого шута государство тратит на вас такие бабки, если ты не можешь ответить на конкретный вопрос: жив он или нет?

Хотя, это всё эмоции. Я знаю, насколько ценен Алексей и насколько ценны остальные наши «пациенты», как я иногда говорю…

Так, Михаил, куратор, приближается к Алексею. Тот сидит в шезлонге на берегу озера и задумчиво смотрит на водную гладь. Его коттедж, как и ещё двадцать пять  одинаковых коттеджей, построены на берегу потрясающего озера, в свою очередь, окружённого сосновым лесом… Точное местоположение этого оазиса не знаю даже я.

- Алексей, добрый день! Сегодня я прошу вас посмотреть на этого человека.

Михаил садится рядом, протягивает Алексею фотографию Максима Котова и свитер из его квартиры. С гигантским трудом удалось добыть эту вещь, комитетчики так яростно накинулись на дело Котова, что мыши не проскочить.

- Алексей недолго смотрит на фото, кладёт на колени свитер, откидывается на спинку шезлонга и закрывает глаза.

Редактирование записи нужно для того, чтобы убрать вот такие моменты проникновения, ведь они могут занимать часы. Но записывать куратор должен всё, каждую секунду встречи с сенсом.

Я вижу, как Алексей вздрагивает, его передёргивает, как будто ударяет током. Он в панике открывает глаза и начинает дико озираться, как будто не понимая, где он находится.

- Алексей, что с вами?

Кстати, трогать руками сенса категорически запрещается, только в случаях, чётко описанных в инструкциях. Он может биться в конвульсиях, пытаться проглотить свой язык, даже бросаться в воду и биться головой о деревья. Разные есть экземпляры. Куратор должен снимать, наблюдать и, повторюсь, действовать только в специальных случаях.

Алексей перестаёт озираться, широко распахивает глаза и смотрит куда-то в озеро. Его тонкие пальцы судорожно перебирают свитер, лежащий на коленях.

- Алексей? Вы видите его?
- Он… Он…Нет, нет. Не нужно…я пытался. Не могу. Не пускают. Сила… Сила…Темнота… Потом свет…

Часть записи вырезана, я вижу следующую часть разговора, когда Алексей уже успокоился и пьёт чай из большой кружки, обхватив её обеими руками.

- Где он? Вы можете понять?

- Нет, не получается. Понимаете, Михаил, я что-то вижу, но не могу понять, что. Вы сочтёте меня безумным, но я такого никогда не видел, и это странно. Я совершенно не могу определить его поле.

(они так обычно называют то, что мы, дилетанты, окрестили аурой).

- Его поле… Нет, это что-то непонятное. Я посмотрю ещё. Потом, когда закат… Оставьте фотографию. Вот. Вот что я хочу сказать. Его поле. Я не видел такого у человека. Оно как бы есть, но его как бы нет. И там, за стеной. Да, как будто стоит стена. Вы знаете, как ставят стены наши противники. Но за такую стену можно заглянуть. А здесь… стена, но стена доверху. Нет, не доверху. Но далеко. И вширь. И страх. Из-за стены идёт страх. Жуткий. Я не боюсь обычно. Но здесь я боюсь. И там как будто что-то растёт. Что-то готовится…. Там он не один. Там много всех…. Простите, я очень устал, не могу больше…

Алексей окончательно уходит в астрал. Всё, в этом состоянии бесполезно что- либо добиваться от него. Запись кончается.

Майор снял очки, устало протёр глаза костяшками пальцев.

Вот и прилетела ещё одна загадка в этом и без того странном и загадочном деле…

Кто же ты такой, Максим Олегович Котов? И где ты сейчас, чёрт возьми?


Макс Димур.

29 августа 2021 года.