Улыбка

   Был уже двенадцатый час ночи, а мне не спалось. Я лежал в кровати и читал. Не потому что книга была такая уж интересная - всего лишь примитивное фентези, - а потому, что дядя Марк тоже не спал. Утром он должен был уезжать в Вашингтон, к важному клиенту, а доклад ещё не был готов. Вот он и ходил из кабинета на кухню пить кофе и возвращался к своему компьютеру. А я прислушивался к шагам в коридоре и думал, что завтра не надо идти в школу - наконец каникулы - и что опять я останусь один. И на целую неделю превращусь в хозяина дома. В хозяина своего времени. Приглашу в гости Дольфа и его сестру Анджелу и наконец признаюсь ей во всём.

   Ох, как это трудно, признаваться в чувствах, произносить слова, которые притаились у тебя в сердце. Правда, порою молчать - ещё труднее. Зато не так страшно, как говорить.

   Ну ничего, я так улыбнусь Анджеле, что та сразу всё поймёт без лишних слов. Уж улыбаться-то я умею!

   И всё равно мне страшно: а вдруг в этот раз не подействует?

   Конечно, подействует! Как всегда. Главное - не сомневаться и верить в добро, тогда и Анджела, глядя на моё сияющее лицо, поверит в то же самое.

   А что ещё оставалось мне - только верить. У меня не было никакого опыта общения с девчонками. Я был обычным четырнадцатилетним подростком, не очень умным, но и не дураком - средним. Учился неплохо, но не отличался особой тягой к школьным знаниям. Короче говоря, был таким же, как и все. Ну, может быть, среди одноклассников выделялся высоким ростом и чрезмерной худобой. Зато хорошо играл в баскетбол, метко стрелял, занимался у-шу и любил читать. И всегда был сам по себе, не вожак, но и не подчинённый. Волк-одиночка. И ещё одна важная подробность: я сознавал свою силу, не физическую, не моральную, а скорее, мистическую - силу своей улыбки, поистине волшебной, неотразимой.

   Да, я умею очаровывать людей. Стоит мне улыбнуться - и под лучами радости оттаивают самые жестокие сердца. Сколько себя помню, я всегда был любимчиком соседей, воспитателей, учителей, да и всех, кто обращал на меня внимание. А когда умирала мама, она попросила принести ей двухлетнего Рона, то есть меня, чтобы именно мою улыбку забрать с собою на тот свет.

   Даже Курт Джексон, гроза всех слабаков в округе, меня не трогал. Не потому что я был самым сильный - ни разу в жизни я не дрался, - просто моя улыбка заставляла хулиганов смущённо опускать глаза и уступать мне дорогу.

   Однако, обладая этой волшебной силой, я не задирал нос, не бахвалился своей исключительностью, а, как и был в раннем детстве обычным мальчиком, причём застенчивым и робким,  таким и остался. Даже признаться в любви не мог. Только смотрел с мечтательной грустью на прекрасную Анджелу, краснел от стыда и бледнел от страха.

   «Но ничего, завтра всё изменится!» - сказал я себе, захлопнув надоевшую книгу.
   
   Вот опять дядя Марк загремел каблуками по дубовому паркету коридора. На этот раз поспешно и слишком громко. Бежит в свой кабинет. Что случилось?

   А вот он уже возвращается...

   Вдруг послышался удар. Как будто кто-то резко, со всей силы щёлкнул по микрофону, подключённому к мощным колонкам. Я вскочил с постели и собрался было выбежать, проверить, что происходит, но внезапно дверь распахнулась - и в комнату ввалился дядя. И тут же упал на спину. Его белая рубашка на груди пропитана чем-то красным: неужели кровь! Я застыл на месте, а он смотрит на меня как-то странно (наверное, все умирающие смотрят именно так, отчаянно пытаясь уловить глазами последнюю искорку надежды) и протягивает мне пистолет.

   - Возьми! - хрипит он. Из его рта вытекает красная струйка. Мне становится плохо, голова кружится, а ватные ноги не в состоянии оторваться от ковра - Бери, тебе говорю! И спрячься в шкафу. Скорее же!

   Его рука падает на пол, его тело вздрагивает раз, другой... Я не могу больше смотреть на страдания дяди и отворачиваюсь.

   Из коридора донеслись чьи-то голоса и шаги. Они-то и привели меня в чувства. Наклонившись, я схватил выпавший из дядиной руки пистолет, тяжёлый, холодный, и спрятался в шкафу, среди висящих костюмов и курток. Едва я успел закрыть за собой дверцу, как раздался незнакомый мужской голос:

   - Чёрт тебя возьми, Дэйв! Что ты наделал! Сто раз повторял тебе: клиента убить только после удачной операции! Он сам должен был открыть сейф. Кто теперь скажет нам код? Да и ключ где искать? Вот ты тупая скотина! Всё дело угробил!

   - Что ты опять на меня взъелся? - ответил другой, видимо, тот, кого первый назвал Дэйвом. - Он же целился в меня. Что я должен был, по-твоему, делать?

   - Спрятаться за углом, тупая башка! К тому же чем он целился? Где его оружие?
 
   - Но у него был пистолет...

   - Боже, зачем только я с тобой связался!

   - Ладно, Билл, не кипятись. И не смотри на меня так - я боюсь, когда ты такой... Послушай, а может, документы у него в столе...

   - Как же! Такие вещи в столе не хранят. Знаешь, что с нами сделает Пабло?

   - Успокойся, братишка. Давай лучше обыщем кабинет.

   - Ладно уж, так и сделаем... Постой, Дэйв, но ведь спальня Вебера дальше по коридору.

   - Ну, да. И что?

   - Тогда кто здесь лежал? Взгляни на кровать.

   - И в самом деле... Может, его сын?

   - Нет у Вебера сына. Не нравится мне всё это. С самого начала не заладилось. Ох, и попали же мы в переплёт!
 
   - Успокойся, Билл. Пабло тебя не тронет. Ты же его одним взглядом...

   - А ты? Чем ты его победишь? Да и я не смогу увернуться от пули, пущенной снайпером мне в затылок.

   - Тогда убей его, прежде чем он нас достанет. Главное, успокойся.

   - Хорошо... Всё, я спокоен. Итак, Дэйв, я иду в кабинет, а ты обшарь пока Веберу карманы. Может, что найдёшь.

   Послышались удаляющиеся шаги. А у меня, как назло, зачесалась нога, правая лодыжка, да так сильно! Вероятно, от нервного перенапряжения. Осторожно согнув колено, я указательным пальцем почесал зудящее место. И медленно выпрямил ногу. Но - вот незадача! - наступил на резиновую игрушку Тома, пуделя, недавно умершего от старости. Дядя Марк собирался завести другую собаку. Наверное, поэтому и оставил игрушки Тома. А может быть, берёг их как память о своём любимце. Или просто забросил их в шкаф и забыл. Какая разница! Главное, что одна из них предательски запищала у меня под ногой.

   Дрожа от страха, я крепче сжал в руке пистолет и приготовился вскинуть обе руки. Как учил меня отец, а потом и дядя. Правда, отец не позволял мне стрелять из настоящего оружия - только из пневматического пистолета по пивным жестянкам, но я был мальчиком любознательным и упросил-таки дядю Марка показать мне, как пользоваться настоящим оружием. Это был наш секрет. Даже отец не знал, что его брат иногда позволяет мне сделать два-три выстрела из своего пистолета.

   Дверь шкафа распахнулась, и я вздрогнул всем телом, увидев перед собой Дэйва, высокого, полного, лет сорока от роду.

   - Вот это сюрприз! - сказал он. - Ты кто?

   - Рон, - прошептал я.

   - Значит, Рон? И ты всё видел и слышал?

   Я кивнул. Всеми силами пытался я заставить свои губы растянуться в спасительную улыбку, но они онемели, как будто я стоял не в душном шкафу, а в холодильнике и мороз сковал все мои члены. «Ну, хотя бы чуть-чуть, ну, пожалуйста, - упрашивал я своё одеревеневшее лицо. - Этот бандит увидит мою улыбку, подобреет и отпустит меня...»

   - Отдай пистолет, - сказал Дэйв. - Слышишь, отдай немедленно, это не игрушка.
 
   Он протянул ко мне руку в чёрной кожаной перчатке. Эта перчатка показалась мне страшной, как будто выглянула из чёрных глубин ада. Я отпрянул и, скорее инстинктивно, чем сознательно выбросил вперёд обе руки и нажал на спусковой крючок.
 
   Выстрел был таким громким, что мою голову пронзила огромная чёрная молния. В ушах противно зазвенело, а из желудка толстой, тяжёлой змеёй поднялась тошнота. Ни сожаления, ни сострадания не было в моём сердце, взбесившемся от ужаса, - только боль в ушах и тошнота. И удивлённая, испуганная, одинокая мысль в опустошённой голове: «Оказывается, убить человека так легко! И совсем не страшно...»

   Несмотря на дырку в груди, Дэйв не упал. Он сделал шаг вперёд, протянул ко мне обе руки и стал похож на зомби из фильма о ходячих мертвецах. Страх во мне перерос в панику. Пистолет больше не подчинялся моей воле. Он превратился в озлобленную собаку, набросившуюся на чужака. Выстрел гремел за выстрелом, но я уже ничего не слышал - просто смотрел, как дёргается прошиваемое пулями огромное тело Дэйва, как его чёрная куртка пропитывается густой, блестящей кровью, Это был настоящий, не киношный кошмар. Он овладел моим сознанием, моим телом и пробудил во мне безжалостного зверя, опьянённого запахом пороха и смерти.

   Наконец Дэйв опустил руки, сел на корточки и только после этого повалился навзничь. И застыл с согнутыми, завалившимися на одну сторону ногами.

   - В чём дело? - послышалось из коридора.

   В комнату вбежал другой бандит, Билл. Из их разговора я понял, что он и Дэйв - братья, хотя в их внешности не было ничего общего. Билл был невысокого роста, худ, с красивыми, но резкими чертами лица: со слишком раздвоенным подбородком, слишком острым носом и слишком широкими скулами. И лет на десять моложе Дэйва. Одет он был в чёрную куртку на молнии. На его голову до самых бровей была натянута чёрная вязаная шапка. На ногах - армейские ботинки, на руках - серые кожаные перчатки.

   Он взглянул на меня не злобно - скорее, с удивлением и любопытством, но его глаза заставили меня съёжиться - в них не было ничего, кроме тёмной, холодной пустоты. Это был взгляд Ганнибала Лектера из фильма «Молчание ягнят». Всего пара мгновений - и я был парализован ледяным, инфернальным гипнозом. Я продолжал держать пистолет в вытянутых руках, но стрелять уже не мог - он словно примёрз к моей омертвевшей коже, а в пустой груди не осталось ни искорки того огня, который в книгах называется силой воли.

   - Опусти оружие, - спокойно, даже не властно, а как-то буднично, по-домашнему приказал мне Билл.
 
   И я повиновался.
 
   - Паршивец, - уже строже произнёс он, - ты убил моего брата. Знаешь, что я с тобой за это сделаю? - В его голосе прорезалось волнение, постепенно переходящее в гнев, причём выражение глаз не изменилось. - Я с тебя живьём шкуру сдеру, щенок! Я тебя...

   Его угрозы прервала прорезавшаяся вдалеке полицейская сирена.

   - Чёрт! - воскликнул он и, подбежав к окну, осторожно приоткрыл штору. - Похоже, Вебер всё-таки успел нажать тревожную кнопку. Чёрт! Чёрт! Чёрт! - Он глубоко вздохнул - вероятно, для того чтобы успокоиться, и повернулся ко мне. - Значит, экзекуция подождёт. Придётся, парень, взять тебя в заложники. Иди сюда и отдай мне пистолет.

   Выйдя из шкафа, я переступил через труп Дэйва и приблизился к Биллу. Я не боялся его, но не подчиниться ему почему-то не мог.

   - Умный мальчик. - Он выхватил у меня из руки пистолет и вынул из него магазин. - Проклятие, да он же пуст! Ты что, щенок, выпустил в моего бедного брата все патроны? Ладно, это уже прошлое, оставим его в покое, надо исправлять будущее. - Он схватил меня за руку и потянул за собой, прочь из комнаты, по коридору, вниз по лестнице, в страшную, кладбищенскую тишину холодной, неприветливой ночи.
 
   Он крепко сжимал мою руку, но я и не пытался вырваться. Я отупел, сердце казалось мне куском шевелящейся ваты, и только надежда на улыбку помогала мне не забыть, кто я такой. «Главное - настроиться на улыбку, думал я, - и тогда я смогу обезоружить этого злодея».

   Мы свернули в переулок. Я больно ударился пальцами левой ноги обо что-то твёрдое и вспомнил, что, кроме пижамы, на мне ничего нет. И мне тут же стало холодно и стыдно. Я почувствовал себя маленьким мальчиком, изгнанным родителями из тёплого, уютного дома, из надёжной, всепрощающей любви.

   Наконец мы подошли к легковому автомобилю, припаркованному в тени дерева. Билл открыл заднюю дверцу и втолкнул меня внутрь. А сам сел на переднее сидение. И тут же обернулся ко мне. Было темно, и всё же я видел его глаза и ощущал их неодолимую силу.

   - Только без брыканий. Ты меня понял?

   Я кивнул.

   - Отлично. Тогда поехали. А вот и фараоны пожаловали. Какие шустрые!

   Мимо с отчаянным воем пронеслась полицейская машина, за нею - другая, третья. Билл проводил их взглядом и завёл двигатель.

   ***

   Мы ехали долго. Сначала по шоссе, потом свернули на дорогу, ведущую в горы, петляли по лесистым холмам, пока не проникли в самые дебри. Часа полтора тряслись по едва заметной просеке.

   Наконец, когда солнце уже пронзило холодную плоть тумана, мой похититель заглушил мотор и обернулся ко мне:

   - Я буду рубить кусты и ветки, а ты сноси их к машине. И не думай удрать. Всё равно далеко не уйдёшь, в этом лесу тебе не выжить. А побежишь по дороге - я тебя догоню. И тогда заложник превратится в труп. Ты меня понял?

   - Понял, - послушно буркнул я, опустив глаза.

   В лесу было холодно и сыро. Мои босые ноги, погрузившись в мокрую от росы траву, почти сразу окоченели. Меня пробила дрожь. Видя моё жалкое состояние, Билл снял с себя куртку и протянул мне:

   - Надень, парень. Мне нужен живой и здоровый заложник. Кстати, как твоё имя?

   - Рон... Рональд Вебер. - Я надел куртку, пахнущую чужим теплом и потом.

   - Значит, у Максимилиана Вебера всё-таки есть... был сын?

   - Он мой дядя.
 
   - А где твой отец?

   - За границей. На задании.

   - Где именно?

   - Это государственная тайна.

   - Он что, агент ЦРУ?

   - Это тоже тайна.

   - Ясно. Чёрт побери, вот я влип! С одной стороны - Пабло со своими головорезами, а с другой - ЦРУ... Да, задачка... Ладно, что-нибудь придумаю. А теперь помоги мне замаскировать машину.

   Когда мы набросали на автомобиль достаточно веток и еловых лап, Билл повесил на плечо большую чёрную сумку, которую заранее вынул из багажника, и, не говоря ни слова, пошёл по едва заметной тропинке. Он даже не оглянулся - знал, что я, как преданная собака, побегу за ним следом.

   Мы спустились в ложбину, поднялись по крутому склону и наконец вышли на ровную поляну, посреди которой стояла хижина, сложенная из кривых жердей и небрежно обмазанная глиной. Её пологая односкатная крыша была покрыта жестью, окрашенной в серый цвет.

   Дверь хижины отворилась, и к нам вышел низенький старичок с длинной бородой, одетый в старый, облезлый овчинный полушубок и штаны землистого цвета с большими светлыми заплатами на коленях. Обут он был в домашние меховые тапочки без задников.
 
   - Уильям Коул! - воскликнул старик. - Снова ты ступил на мою землю своими нечестивыми ногами. Я же просил тебя подальше держаться от меня. И ты обещал...

   - Обещал - и что из того? - Пожав плечами, Билл небрежно бросил на землю свою тяжёлую сумку. - Ты же знаешь, что я ничего не делаю без веских причин. Так что, если я нарушил обещание, значит, не мог не нарушить.

   - Что на этот раз? - спросил старик немного дружелюбнее.

   - Провалил дело. Моя жизнь висит на волоске. Мне нужно логово, где меня не станут искать.

   Старик укоризненно покачал головой.

   - Уильям, Уильям, сколько раз повторять тебе, что заблудился. Однако ты упрямо ходишь именно там, где расставлены капканы. Знаешь же, что попадёшься - и всё равно лезешь.
 
   - Пока ещё ни разу не попался.

   - Но это не благодаря твоему адскому искусству, а только потому, что ты ещё не исчерпал отмеренной тебе удачи. Помяни моё слово: этот запас уже на исходе. Вместо того чтобы совершенствовать...

   - Довольно болтовни! Ты должен помочь мне.

   - Ничего я тебе не должен, Уильям. Ты оказался плохим учеником. Ты употребил во зло мою науку.

   Билл оборвал старика скрипучим, неприятным смехом.

   - Старый дурак! Ты так и не понял, что добро не может быть употреблено во зло. Если я зол и пользуюсь твоими методами, стало быть, доброго в них нет ни грамма - сплошное зло. Так что, если ты не хочешь считать себя служителем сатаны, тогда не можешь не признать, что и я служу светлому делу. Это же логика. Ты сам говорил, что логика - основа мироздания.

   - Не бабочки логики вылетают из твоих уст, а нетопыри софистики. Мудрец, почитающий логику, пройдёт незамеченным сквозь плотные шеренги врагов, ручьём просочится сквозь сомкнутые на его шее пальцы. Он не станет выполнять приказы мафии и бегать от полиции, он...

   - Может, оно и так, - с досадой махнул рукою Билл, - но сидеть, подобно тебе, в лесу и считать себя святым Робинзоном - это не по мне. Я жажду действия. А кто действует, тот и открывает врагу слабые места. Сегодня, например, я потерял брата. Этот сопляк его убил. - Он кивнул в мою сторону.

   - И ты взял мальчика в заложники? - ухмыльнулся старик. - Ты так ничего и не понял, Уильям... Любимый мой ученик...

   - Ну, что, учитель, спрячешь нас?

   - И не подумаю. Зло должно быть наказано. Отпусти парня и сдайся полиции. А я подумаю, как вытащить тебя из-за решётки. Разве сам не видишь: ты на грани срыва. Тебе необходимо отдохнуть, переосмыслить...

   - Спрячь нас, учитель! По-хорошему прошу.

   - Да хоть и по-плохому, нет - значит нет. Моё дело - помогать тебе, а не потворствовать твоим заблуждениям. Я всё сообщу властям, это будет акт милосердия...

   - Сам напросился, старый пень! - Билл вынул из ножен, висящих у него на поясе, длинный нож, блеснувший на солнце юркою рыбой, подскочил к старику и быстрым, не лишённым изящества движением перерезал ему горло.

   Я отвернулся. Меня била дрожь. Слёзы хлынули из глаз. Я хотел возненавидеть своего похитителя, отомстить ему, но вместо ненависти чувствовал только бессильную жалость к себе, к дяде Марку, к убитому мною Дэйву, к старику, зарезанному непонятно за что, и к самому Биллу. Увы, не научился я ненавидеть - я умею только бояться. И побеждать страх улыбкой.

   ***

   Билл вынес из хижины лопату и приказал мне рыть яму, а сам, взяв ведро, отправился к ручью за водой. Затем мы бросили в яму труп, и Билл забросал его землёй.

   - Покойся с миром, глупый мой учитель, - пробормотал он, и мы пошли в хижину, где нас ждало приготовленное стариком жаркое, холодное, но вкусное и сытное.

   После обеда Билл постелил на пол овчину и растянулся на ней, а мне велел лечь на кровати хозяина.

   Спали мы до вечера. Проснулись уже в сумерках. Мою голову распирал тяжёлый шум, тело утратило гибкость и неохотно подчинялось мне. Выйдя из хижины, я стал жадно дышать прохладным туманом, и с каждым вдохом мне становилось легче. Ужасы прошлой ночи, удалившись, уже не казались мне такими огромными.

   Билл разжёг очаг и принялся нарезать на столе копчёное мясо, а я сидел на кровати, тщетно пытаясь вызвать на своём лице хотя бы неискреннюю улыбку. Однако губы кривились то в одну, то в другую сторону, как будто решили убедить меня в том, что я больше не хозяин самому себе.
 
   - Кем ты хочешь стать? - неожиданно произнёс Билл.

   - Миротворцем, - ответил я, подумав, что мой похититель не такой уж и злой. Да, он хладнокровно зарезал человека, которого называл своим учителем, но, несмотря на грубость и ледяные глаза, было в нём что-то трогательное.

   - Кем? - переспросил он и с любопытством повернулся ко мне.

   - Миротворцем.

   - Это как? Военным, что ли?

   - Нет. Тем, кто несёт людям мир. Как в Новом Завете: «блаженны миротворцы»...

   - Кто твой учитель? - настороженно оборвал он меня.

   - У меня много учителей. Кого вы имеете в виду?

   - Как это много?

   - Ну, учитель физики, математики, литературы...

   - Да не о школьных учителях я спрашиваю!

   - А о каких? - И тут я невольно улыбнулся, вспомнив недавний смешной случай: как учитель математики, пятидесятилетний мистер Эймер, стоя у доски, чихнул и, когда вынимал из брючного кармана носовой платок, оттуда выпала пачка презервативов. Класс, разумеется, взорвался хохотом, а мистер Эймер даже не покраснел от смущения. Он спокойно поднял упавшую пачку и, помахав ею над головой, сказал:

   - Я был бы только рад, если бы у всех вас, леди и джентльмены, в кармане была такая же штуковина. Она вроде бы и мала и кажется вам забавной, зато оберегает людей от миллионов бед, сломанных судеб и смертей. Или я не прав? Кто из вас скажет, что я не прав?

   Все промолчали. Даже католик Джон Финли задумчиво кивнул в знак согласия.
 
   Почему в хижине я вдруг вспомнил этот случай? Не знаю. Но именно это воспоминание помогло мне наконец-то улыбнуться. И я так обрадовался! Вот теперь мне удастся смягчить сердце жестокого бандита!

   Однако произошло то, чего я не ожидал: заметив мою улыбку, Билл изменился в лице, как будто за моей спиной увидел бизона, несущегося прямо на него.

   - Что с вами, мистер Коул?

   - Боже, как же ты меня напугал! - Он протёр кончиками пальцев глаза. - Наверное, мне почудилось. Думаю, это проделки старика: он мстит мне с того света... Ох, как разболелась голова! Я, пожалуй, прилягу, а ты садись за стол, поешь мяса.

   Он лёг на свою овчину и повернулся на бок, лицом к стене.

   - Но что вы увидели, мистер Коул?

   - Ничего, не твоё дело. Помалкивай, без тебя тошно.

   ***

   На следующее утро Билл взял арбалет старика и ушёл на охоту, а мне велел в его отсутствие прибраться в хижине. И снова я безропотно подчинился. И даже более того: я старался выполнить задание как можно тщательнее, и не потому, что боялся злодея, - просто я хотел показать ему, что не считаю его врагом. Я должен был настроить этого мрачного человека на положительные эмоции.

   «Я заставлю его полюбить меня, - думал я, растирая мокрой тряпкою грязь, въевшуюся в грубо отёсанные, некрашеные половые доски. - Мы станем друзьями - и тогда он поймёт, что такое доброта. Я научу его улыбаться. Он раскается в своих злодеяниях и начнёт новую жизнь».

   Я был убеждён в том, что Билл не убьёт меня: «Да, он способен хладнокровно зарезать человека, но тронуть меня не может, это же очевидно! Несмотря на то, что я застрелил его брата, он относится ко мне не как к кровному врагу. Разве я его заложник? Вряд ли. Конечно, я был нужен ему, чтобы вырваться из города, но в лесу держать заложника бессмысленно. Ведь если бы полиция пронюхала, где он прячется, команде захвата, спрятавшейся в густом подлеске, стоит только дождаться, когда я пойду на ручей за водой или Билл отправится на охоту, и тогда они освободили бы меня, не подвергая опасности мою жизнь. К тому же он рисковал, похитив сына агента ЦРУ. И всё равно не отпустил меня. Почему? - Я не мог этого понять. - Либо он никого и ничего не боится, надеясь на свою неимоверную духовную силу, либо не в состоянии расстаться со мной. Но почему? Почувствовал наше с ним родство? Но какое же родство может быть между добром и злом, между улыбкой смирного подростка и холодными глазами заблудшего изгоя? Всё это мне предстоит выяснить, чтобы помочь нам обоим».
 
   Билл вернулся, неся на плече мёртвого оленёнка.

   - Зачем вы убили его, мистер Коул? - воскликнул я, когда он вошёл в хижину и сбросил на пол свою ношу. - Это же детёныш!

   - Чтобы мы с тобой не умерли здесь с голоду, - смущённо проговорил он, отведя глаза в сторону. - И вообще, не твоё это дело, Рон. Кого хочу, того и убиваю. Захочу - тебя пришью и даже не моргну.

   - Нет, мистер Коул, меня вы не убьёте.

   - Думаешь, испугаюсь?

   - Нет, не в том дело. Вам будет меня жалко, и в последний момент ваша рука дрогнет. Я вас знаю: вы хороший.

   - Для кого я хороший? - презрительно рассмеялся Билл, но смех его был не просто натянутый, но невесёлый и с нотками вины и стыда.

   - Нельзя быть хорошим для одного, а плохим для другого, - горячо возразил я. - Выборочно можно быть лишь удобным. Если человек добрый, то вообще добрый, для всех.

   - Ты забыл поговорку «всем мил не будешь».

   - Правильно, мистер Коул, всем не будешь удобным, зато хорошим будешь и в толпе незнакомцев, и в одиночестве, даже на необитаемом острове.

   - И всё же кто твой учитель, парень? Ты что-то знаешь, ты ведь один из нас.

   - Один из вас? Кого вы имеете в виду? Себя и того старика?

   - Его звали Эри. Он был моим учителем. - Билл задумался и вдруг махнул рукой. - Ладно, это уже не важно. Ты умеешь свежевать туши?

   - Нет.

   - Тогда я сделаю это сам, а ты засолишь мясо. Я заметил, ты не вегетарианец...

   - Нет, что вы? - И я невольно улыбнулся. И вновь, как и в прошлый раз, Билл вздрогнул, а в его глазах застыл не просто испуг, а смертельный ужас. Он прижал ладони к вискам и со стоном опустился на корточки.

   - Мистер Коул, что с вами? - Я окончательно убедился в том, что мои невинные улыбки действуют на Билла удручающе и, вместо того чтобы заряжать его положительной энергией, пронзают сильной болью.
 
   - Опять этот Эри! - хрипло отозвался Билл, потирая руками виски. - Это он, негодяй! Его подлая душонка. Она всё ещё здесь и время от времени кусает меня, как бешеная собака... Ох, как же мне плохо, Рон!

   - Боюсь, вы ошибаетесь насчёт мистера Эри.

   - Откуда тебе-то знать?

   - Я знаю. Дело в том... - Я осёкся, потому что подумал, что, сказав Биллу о своих улыбках, всё только испорчу. Ведь если он узнает, что именно во мне причина его боли, тогда уж точно не избежать мне смерти.

   - Что ты замолчал?

   - Вы будете смеяться надо мной.

   - Не буду, выкладывай, что знаешь.

   - Всё это от вашей злобы, мистер Коул, - увёл я разговор в другую сторону. - Злость задушит вас. Потому что в глубине души вы добрый.

   - Перестань нести чушь о доброте. Доброта - это всего лишь сопливое желание слабаков прозябать в безопасности. - Он медленно встал и взглянул на меня задумчиво и печально. - Даже удивляюсь, почему говорю эти банальные вещи...

   - Они не банальные, - возразил я, - а неверные.

   - Ещё один Эри свалился на мою голову. Всё, хватит трепать языком, пора браться за дело. Подай мне тот таз. Смотри и учись быть настоящим охотником.

   ***

   Прошла неделя, подходила к концу другая. Каждый день Билл отправлялся на охоту и никогда не возвращался с пустыми руками. То кабана подстрелит, то индейку, то зайца. Я с радостью отметил, что детёнышей он больше не приносит.
 
   Я улыбался всё чаще, и всякий раз от моих улыбок Биллу делалось плохо. Причём после каждого приступа он становился всё слабее и безвольнее. И вскоре вовсе потерял надо мною власть. Я мог спокойно уйти от него, но не делал этого только потому, что надеялся пробудить в нём доброе начало.
 
   Он стал доброжелательно беседовать со мною, больше не называл меня щенком и не рявкал, когда ему не нравилось моё поведение. Он прислушивался к моим рассуждениям, не отвергал их сходу, а подолгу обдумывал и обсуждал со мной.
 
   А я, видя в нём все эти перемены, радовался тому, что вроде бы невозможное дело оказалось мне по плечу.

   - Мистер Коул, - обратился я к нему как-то вечером, когда он лежал на своей овчине, глядя на огонь в очаге, - не могли бы вы рассказать мне об Эри?

   - Мне стыдно, - тихо отозвался Билл.

   - Вам стыдно, потому что зарезали его?

   - Да, но не только поэтому. - Он тяжело вздохнул. - В последние дни со мной происходит что-то странное. Я потерял душевный покой. Мне стыдно за своё прошлое. Похоже, старик во многом был прав. Нет, не насчёт добра и зла - всё это чепуха. Мир един, и любое разделение на верх и низ, бога и дьявола, добро и зло искажает цельную картину. Прав Эри был в другом. Боюсь, ты этого не поймёшь... Или всё же поймёшь? Ты же один из нас, Рон, хоть и не знаешь наших тайн.

   - А как вы узнали, что я один из вас?

   - Я понял это, когда ты отдал мне пистолет. Обычные люди, подчинившись моей силе, дрожат от страха или просто нервничают, иногда они раздражены, порою подавлены. А ты был послушен, но спокоен. Ты вёл себя со мною как равный. Я тоже когда-то не знал, кто я, но Эри помог мне... Нет, начну, пожалуй, издалека, так тебе будет понятнее.

   С раннего детства я знал о своей способности подчинять людей своей воле. Стоило мне посмотреть человеку в глаза - и он уже готов был выполнить любую мою просьбу. Это умение управлять людьми пугало меня больше, чем радовало. Я-то хотел быть любимым всеми, даже незнакомцами, а меня боялись. Кто хоть раз подпадал под чары моих глаз, в дальнейшем старался избегать общения со мной. Поэтому я был одинок. Время от времени мне удавалось завязать дружбу с одноклассником или случайно встреченным в городе мальчиком, но не проходило и недели, как наши отношения прерывались. Достаточно было одного моего властного взгляда - и друг превращался в безвольную жертву моих вроде бы невинных желаний.

   Например, такой случай. Один мой добрый приятель показал мне альбом с марками. Мне так понравились эти крохотные картинки! Я не произнёс ни слова - просто глянул мальчику в глаза - и он, задрожав от страха, протянул мне альбом.

   На следующий день я вернул ему марки, но это не помогло - дружба между нами умерла.

   Представляешь себе, Рон, в каком жутком вакууме приходилось мне искать живительного воздуха любви? Я ведь не стремился причинять людям боль - я ждал от них тепла, а они бежали от моей тёмной силы как от проказы. И в конце концов, обиженный непониманием, я начал обвинять их во всех грехах. Меня раздражали их глупость, пошлость, равнодушие. Я записал всех, даже своих родителей, в разряд глухих и слепых посредственностей. Мои герои жили в далёком прошлом. Я полагал, что мог бы найти общий язык только с Колумбом, Галилеем, Сократом, Александром Македонским и прочими великими сверхчеловеками и вершителями судеб. В настоящем же я находил лишь слабых, податливых, трусливых обывателей.

   Я не искал ни материальных выгод, ни славы, ни власти. А больше всего ненавидел мелкие страстишки и презирал всех, кто тратит свою жизнь на зарабатывание денег или ворует. Первых я называл муравьями, вторых - крысами. Я мечтал о великих подвигах, но не для того чтобы обессмертить своё имя, а чтобы слить свою душу, жаждавшую высоты, с чем-нибудь вселенским, божественным. Я понятия не имел, в какой области знаний мог бы найти подобное поприще, и поэтому лихорадочно всматривался в историю. Мой ум голодным псом бегал по бульварам и переулкам прошлого, принюхиваясь к любому дворцу, к любой лачуге: не доносится ли оттуда запах истинного величия?

   Но однажды (мне было тогда семнадцать) я пережил сильнейшее потрясение, заставившее меня забыть все прежние мечты и терзания. Дело в том, что я влюбился. Впервые в жизни.

   Той осенью наша семья переехала в Великобританию. Мы поселились в пригороде Лондона. Мне там не понравилось, я даже подумывал, не удрать ли из дома, не вернуться ли в родной Чикаго. Сила внушения позволила бы мне беспрепятственно сесть без билета хоть на корабль, хоть в самолёт. Я загорелся этой идеей и, наверное, осуществил бы её, если бы не был побеждён обычной девчонкой, одноклассницей по имени Элис. Однажды, совершенно случайно, я остановил на ней внимательный взгляд - и тут же весь мой мирок рухнул к её ногам, а воля моя была раздавлена любовью, как жук на лесной тропке, попавший под башмак туриста.
 
   Элис. Эта черноволосая скромница! Этот пугливый ангел с огромными глазами! Ей было семнадцать, но она казалась хрупким, застенчивым ребёнком. Её кругленькое личико с прямым носом и яркими губами заставляло моё сердце безумствовать.
 
   Я забыл о величии, о сверхчеловеках, я стал таким маленьким, беспомощным и глупым по сравнению с огромной своей любовью! И потерял способность воздействовать на людей. Наверно, именно поэтому у меня наконец-то появился настоящий друг, Реджи Хендриксен. Он был на год старше меня, высокий, широкоплечий. Он увлекался Шопенгауэром и Ницше, и ему нравились мои рассуждения об абсолютной честности, о смелости, о необходимости до конца додумывать каждую мысль.

   Однажды, после занятий, провожая меня до дома, Реджи сказал тоном заговорщика:

   - Элис приглашает тебя вступить в наше братство.

   - Элис? Какое братство? - ошалело промямлил я.

   - Братство называется... - Реджи умолк и, помявшись, сказал: - Нет, пожалуй, рано тебе знать тайное имя. Но радуйся: Элис настаивает на том, чтобы мы тебя приняли. При одном условии, конечно.

   - При каком условии?

   - Что ты будешь держать язык за зубами. Это очень серьёзно. Болтунов мы жестоко наказываем.

   - Не бойтесь, молчать я умею.
 
   - Надеюсь. Приходи завтра в шесть вечера ко мне домой, я отведу тебя в храм.

   - Какой храм?

   - Увидишь.

   - А Элис... Она будет там?

   - А как же! Она наша богиня, без неё никак.

   ***

   - Представляешь себе радостное нетерпение, охватившее меня? - продолжал Билл свой рассказ. - Я не знал, что ждёт меня в загадочном братстве, но ничего плохого не предвидел. Увы, не умел я заглядывать в будущее. Да и сейчас не умею. Даже Эри не смог научить меня этому простому искусству. Слеп я, безнадёжно слеп...

   Храм оказался подвалом громадного особняка, в котором жила Элис. У неё не было матери, а отец позволял ей разные невинные шалости. В том числе, отдал ей в полное распоряжение подвал. Попасть в него можно было только с задней стороны дома, спустившись по бетонным ступеням и открыв массивную железную дверь. Стены подвала были чёрными, так что свет дюжины электрических светильников, закреплённых на колоннах в виде факелов, тонул в этой зловещей черноте и угнетал даже меня, парня дерзкого, не боявшегося ни драк, ни рискованных безумств, ни мертвецов. И я решил, что попал в секту сатанистов.

   Я не верил ни в Бога, ни в дьявола, хотя и материалистом не был. Я верил только в силу человеческого духа и всемогущество разума, освобождённого от трусливых догм. Поэтому, войдя вслед за Реджи в это мрачное помещение, похожее на штаб-квартиру самого князя тьмы, я с разочарованием подумал, что мне предлагают участие в пустых забавах скучающих недорослей. И всё же была во всём этом какая-то тайна, и я решил докопаться до её сути, а попутно очаровать Элис.

   Однако ничего мистического в храме не оказалось. Сперва двое парней завели меня в комнатушку два на два метра, где велели мне раздеться догола. Они завязали мне глаза широкой чёрной лентой и, держа за руки, куда-то повели. Я ступал босыми ногами по холодному каменному полу, чувствуя себя преступником, приговорённым к смертной казни. Шли мы недолго, вряд ли я проделал более двадцати шагов, но за это короткое время успел проникнуться торжественностью ритуала и подумал, что и в детских играх можно найти нечто увлекательное, если их бессмысленность скрыть удачными декорациями.

   Наконец мы остановились, и я услышал монотонный, но выразительный мужской голос:

   - Раб обывательщины Уильям Коул, отрекаешься ли ты всех её предрассудков и трусливых правил? Да или нет?

   - Да, - ответил я.

   - Готов ли ты принять любовь такой, какой ей угодно явиться тебе, и не ожидать от неё ничего, что ей самой не присуще? Да или нет?

   - Да.

   - Готов ли ты сбросить с себя агрессивность обезьяны и стыд человека во имя богини любви? Да или нет?

   - Да.

   - Готов ли ты молчать обо всём, что услышишь в этом храме, увидишь, ощутишь носом, языком или на ощупь? Да или нет?

   - Да.

   - В знак смирения и преданности богине и Братству Незаходящего Солнца выпей чашу сию, полную крови и слёз тех несчастных, что пали жертвами безлюбия.

   Кто-то сунул мне под нос бокал. Я испугался, что там будет настоящая кровь, но, почувствовав цитрусовый запах, успокоился - это оказался апельсиновый сок.

   Когда я осушил бокал, мне позволили снять с глаз повязку. И я не просто изумился, но похолодел от стыда: передо мною неплотной шеренгой стояли нагие парни, высокие красавцы. Их было четверо: те двое, что привели меня со связанными глазами, третий - Реджи, а четвёртого я видел впервые. За их плечами, в углу, виднелась широкая кровать, застеленная чёрной простынёй, а на кровати лежала Элис, тоже голая, и глядела на меня с наглой, похотливой улыбкой.

   Вот так, Рон, ангел в одночасье превратился в разнузданную блудницу. И я понял, какого рода мессы проводятся в этом храме. Мне захотелось злорадно рассмеяться в красивые лица парням, а Элис наградить презрительным плевком. Но я поступил иначе: просто развернулся и направился к выходу, едва сдерживая сдавившие мне горло слёзы.

   - Ты куда? - окликнул меня один из юношей.

   Я не ответил. Тогда кто-то сзади схватил меня за руку. Я резко обернулся и заговорил словно не своим, каким-то сухим, металлическим голосом, попеременно впиваясь глазами в лица парней:

   - Мою одежду, и побыстрее, слизняки похотливые!

   - Ты не можешь уйти, пока не окончено богослужение, - сказал Реджи.

   - Могу! - Мне показалось, что мои глаза превратились в острые ножи, способные пронзить сердце каждого, кто станет у меня на пути. Способность повелевать людьми вернулась в мою душу, поправ рухнувшую в грязь любовь. Я даже стал сильнее. Видел бы ты тех голых жрецов блудливой вагины! Они были похожи на перепуганных кроликов. Один из них принёс мне одежду и даже помог надеть куртку, а Реджи с раболепной улыбочкой отпер передо мною входную дверь.

   После этого гнусного случая во мне окончательно укоренилось стойкое презрение ко всем людям, женщинам и мужчинам, детям и старикам. Моя новорождённая любовь была оскорблена - и кем! Глупой девчонкой, не ведающей, что такое настоящее чувство! Если бы она отвергла меня, осмеяла, унизила, я бы простил её. Но она растоптала мою любовь, мою веру, мою надежду!
 
   Я должен был отомстить Элис, покарать её, очистить попранную святыню от осквернения. По натуре я человек действия; решения принимаю быстро, не колеблясь и не терзаясь размышлениями. Мой лозунг: «сказано - сделано». Бог сказал: «Да будет свет» - и стало так. А я в то время учился не у людей, этих слабых приспособленцев, а у самого Бога. Других учителей, достойных меня, вокруг просто не было.

   Вот и в случае с Элис я не стал долго раздумывать и взвешивать все «за» и «против». Она причинила мне боль, опустошила и вывернула наизнанку моё не до конца очерствевшее сердце, не оставила в моём сознании ни единой светлой мечты, и за это должна была понести наказание.
 
   На следующий день я отправился к ней.

   Дверь мне открыла служанка. За её спиной появился полный мужчина, её отец.

   - Я пришёл поговорить с Элис, - сказал я. - Мы учимся в одном классе. Я Уильям...

   Мужчина отстранил служанку и, протянув мне руку, представился. Уж не помню, как его звали, да и не хотел я больше знать имён мелких людишек, осознав наконец, что у меня с ними нет ничего общего. Я чувствовал себя великим, непревзойдённым сверхчеловеком, рушащим на своём пути досадные преграды, которые строят суетливые двуногие муравьи. Я глянул в глаза этому жалкому существу, обросшему жиром, и строго спросил:

   - Где ваша дочь?

   Он опешил, помялся с виноватой улыбкой и, пригласив меня войти, провёл на второй этаж, в комнату Элис.

   - Дорогая, к тебе гость, - елейным голоском пропищал он. Так противен был мне этот немолодой уже отец семейства, под действием моей силы лишившийся всякого самоуважения, что я грубо оттолкнул его и, войдя в комнату, захлопнул дверь.

   Элис сидела за письменным столом - вероятно, что-то писала. Она вскочила и смерила меня тревожным взглядом, и я увидел в ней дрожащую от страха самку, кусок никчёмной жизни.

   Идя к ней домой, я надеялся, что буду наслаждаться её унижением, однако удовольствия не получилось - эта безвольная блудница не вызывала во мне ничего, кроме раздражения и непреодолимого желания размазать её по полу.

   - Подойди ко мне, - приказал я.

   Элис повиновалась с заискивающей полуулыбкой.

   - Что... что тебе... надо? - заикаясь, выдавила она из горла, сдавленного страхом.

   - Я обвиняю тебя в убийстве моей любви, - спокойно произнёс я. В моём голосе не было ни торжественности, ни волнения, ни ненависти - только сухое, холодное презрение. - Ты приговариваешься к смерти.

   Я вынул из кармана складной нож, нажал на кнопку и быстрыми, резкими движениями стал вонзать его в шею Элис, то чувствуя наслаждение, когда нож вонзался в мягкую плоть, то злясь, когда он натыкался на кость.

   Я продолжал колоть её даже после того, как она упала. Уж не знаю, сколько ранений нанёс я ей, но точно не меньше десяти.
 
   Она была ещё жива, когда я покидал её дом. На первом этаже с озабоченными лицами стояли отец и служанка. Они в ужасе глядели на мои испачканные кровью руки, а я прошёл мимо, не обращая на них внимания, словно это были не люди, а пластиковые манекены.

   Вернувшись домой, я умылся, переоделся и сел в гостиной на диван ждать дальнейших событий. Мать что-то спросила у меня, но я её не слышал и даже не повернул к ней голову. Затем ко мне подошёл отец, но, заметив мой неподвижный взгляд, поспешил оставить меня в покое.

   Наконец явились полицейские. Я сам открыл им дверь. Их было двое.

   - Так, - сказал один их них, - значит, ты и есть Уильям Коул?

   - Вы ошибаетесь, господин фараон, - ответил я, глядя ему в глаза. - Я Джон Смит, пенсионер из Аргентины. - Я смерил взглядом его напарника. - И вы, сэр, тоже коп? Надо же, сколько вас развелось! Кстати, вы, наверное, ищете убийцу некоей стервы по имени Элис? И вам, скорее всего, понадобится орудие преступления? Ведь так?

   Оба полицейских кивнули. А я продолжал глумиться над ними, и не потому, что эти издевательства доставляли мне удовольствие, - таким образом я срывал злость на всём этом искривлённом, извращённом мире, выхода из которого не мог найти.

   - Тогда вот вам. - Я вынул из кармана нож. - Видите, он весь красный. Но это не кровь - это клюквенный сироп. Возьмите же, что уставились на меня! - Я сунул нож в руки одному из копов. - Оближите его, вот так, правда сладкий? Ну, ладно, джентльмены, некогда мне с вами лясы точить, у меня ещё уйма дел. Дайте мне пройти! - Я оттолкнул копов так же грубо, как час назад оттолкнул отца Элис. Они послушно отошли в сторону. Один из них жадно слизывал кровь с моего ножа, а другой виновато смотрел себе под ноги. К дому подъехала ещё одна полицейская машина. Из неё выскочило несколько человек. Я подошёл к ним и сказал:

   - Джентльмены, я принц Уэльский, мне срочно нужно попасть в одно место. Вот вы, офицер, - я похлопал по плечу высокого, плечистого парня, - будьте добры, отвезите меня.

   Он с готовностью сел за руль, а я - на заднее сидение и под аккомпанемент сирены отправился прямиком в аэропорт. Когда мы уже были на месте, я велел полицейскому уснуть и спокойно дождался рейса на Вашингтон. Войдя в самолёт, я схватил за руку первого попавшегося пассажира и, заставив его встать, заявил, что ему необходимо пройти таможенный контроль. И попросил стюардессу проводить опешившего мужчину на выход.

   ***
 
   - Вот так просто я покинул место преступления, - продолжал Билл. - В Вашингтоне жил мой брат Дэйв в квартире своей подружки. Но я так и не добрался до их дома.
 
   Выйдя из здания аэропорта, я хотел было сесть в такси, как вдруг услышал за спиной скрипучий старческий голос:

   - Уильям Коул, ты потерял нить судьбы. Ты не только убил человека, но даже не раскаялся в этом. Ты гибнешь, Уильям.

   Секунд на тридцать я застыл от изумления, затем медленно оглянулся: в трёх шагах от меня стоял невысокий, костлявый старик с длинной бородой, одетый в ярко-оранжевый халат, подпоясанный чёрным кожаным ремнём. На голове у него была широкополая соломенная шляпа, что-то вроде мексиканского сомбреро, только с полями, загнутыми вниз. Он глядел на меня бесстрашно, ни на мгновение не отводя от моего лица светло-карих глаз.

   - Вы кто? - спросил я, чувствуя, как в груди у меня крепнет ледяной страх перед чем-то неведомым, обладающим необоримою силой.

   - Моё имя Эри, - ответил старик. - Я ждал тебя.

   - Откуда вы меня знаете? Следили за мной?

   - Не следил, но ощущал твои беспорядочные вибрации. Они расползаются по всему миру, засоряя и без того загаженную атмосферу.

   - И что вам от меня нужно?

   - Мне ничего не нужно от тебя, Уильям, а вот тебе без моей помощи, похоже, не обойтись. Ты свернул на неверную дорогу, и она ведёт тебя прямиком в пропасть.

   - Какая дорога, какая пропасть! - отмахнулся я. Мне не хотелось подчиняться старику. Я вообще никому не желал уступать. - Уж как-нибудь обойдусь без вашей помощи.

   - Не обойдёшься, Уильям. Ты убил невинную девочку...

   - Она уничтожила мою любовь!

   - Ты убил невинную жертву и готов убить любого, кто хоть чем-то не понравится тебе. В этот раз ты вышел сухим из воды. Но придёт время собирать камни. Ты будешь жестоко наказан...

   - Кем?

   - Властями. Или таким же, как ты, сильным. Да, Уильям, таким же, как ты. Встретив меня, ты, конечно, уже понял, что не один на земле такой особенный. Нас мало, Уильям. И нам трудно приспособиться к миру обычных людей. Выживают только те из нас, кто сумел найти свою сущность.

   - А где искать эту свою сущность?

   - В себе, разумеется. В своей душе. Ты, наверное, думаешь, что душа - это нечто однородное, как вода в стакане. Но это не так. Душа многослойна, как гамбургер. Мудрецом становится лишь тот, кто исследовал и активировал все слои. В одном из них как раз и скрывается твоя истинная сущность. Та, которая нужна Богу. Можешь ли ты утверждать, что нашёл в себе тот заветный слой?

   - Нет, я впервые слышу о нём.

   - Вот так, Уильям, ты обычный невежда, решивший, что стал сверхчеловеком, хотя не знаешь ещё, что такое человек. Не видя себя, ты глядишь вокруг, и тебе кажется, что ты видишь мир. А созерцаешь лишь отражения в тёмных окнах домов, где тебя никто не ждёт. Мир - это гармония, а не место преступления. Пойдём со мной, Уильям, и я помогу тебе найти себя.

   Я молчал. Чтобы убедиться, что передо мною человек, равный мне, я попытался подчинить волю старика своей, но он даже бровью не повёл. Он был неуязвим. Мои жалкие мысленные приказы разбивались о его мудрость, как порывы ветра - о колокольню. И мне пришлось признать его превосходство. Он просто глядел на меня с печальным упрёком, как отец глядит на ребёнка, расписавшего каракулями соседский забор. И я сдался. И пробормотал, опустив глаза:

   - Хорошо, я согласен, сэр.

   - Не сэр, а просто Эри. Или Учитель. Как тебе будет удобнее. Теперь мы вместе. Я тебя не предам. Если же и ты будешь верен мне до конца, станешь властителем пространства и времени. А теперь - в путь, сын мой!

   Он ещё что-то сказал, но я не понял смысла произнесённых слов. Я будто погрузился в тёплый туман сладкого сна. Не помню, на чём мы с ним ехали, долго ли были в пути. Я очнулся лишь перед этой хижиной. Возможно, Эри перенёс меня сюда каким-то волшебством. В любом случае, я убедился в его непобедимой силе.
 
   Так начались годы моего обучения, вернее, поиска своей сущности. Трудные годы...

   Билл умолк.

   - Мистер Коул, - обратился я к нему, подложив в очаг дров и сев за стол, - вы так и не нашли её, своей сущности, не так ли?

   - Увы. - Он застонал и ударил ладонью себя по лбу. - Вот я осёл! Теперь-то я понял, что ничего я не нашёл. Три года медитаций, астральных путешествий, три года освоения азов магии - и всё коту под хвост! Эри ждал, когда же я проснусь, а я не мог, понимаешь, Рон, просто не мог! Моя гордыня жаждала действий, великих свершений, а старик предложил мне прозябание в лесу, нудное своё отшельничество. Я научился выживать в дикой природе, я умел владеть собой в самых опасных обстоятельствах, мог переноситься сознанием в любую точку планеты, с лёгкостью отождествлял себя с любым живым существом, я стал врачевателем, толкователем снов, я поверил в Бога, даже видел несколько раз его свет, сладостный свет Истины... Да, многому научил меня старик - одного я так и не постиг - искусства смирения.

   Наконец я не выдержал и, поругавшись с Учителем, ушёл в большой мир, где снова оказался внутри пустого шара - в вакууме одиночества и непонимания.

   Изредка я возвращался к старику, чтобы найти у него утешение и поддержку, ведь он был единственным во всём мире человеком, кому я не был безразличен. Но, вероятно, ему надоело возиться с непутёвым учеником, и однажды он прогнал меня, как назойливого побирушку, заявив, что больше не хочет иметь дело с исчадием ада. Он сказал, что, будучи в глубине души добрым, я умудрился отождествить себя со злом и на это бессмысленное дело потратил весь свой талант.

   - Я буду помогать тебе, - сказал он, - только в том случае, если ты выбросишь из головы маниакальную идею изменить мир.
 
   И я ушёл, чувствуя себя побитым щенком. И жестокость во мне выросла в высокое, раскидистое дерево, окончательно заслонившее небесный свет.

   К сожалению, Эри не сумел научить меня терпимости. Я по-прежнему не знал, как примириться с людьми. Мало того, я не понимал, зачем мне любить этих жалких червей. Теперь, учась у тебя, Рон, я сознаю, что цинизм, ирония, пессимизм и презрение - симптомы болезни, но совсем ещё недавно мне казалось необходимым развивать в себе именно эти качества.
 
   Я упрекал Эри в том, что ему не хватает главного - честного взгляда на мир. Я ушёл не просто от него, а от этой половинчатости. И вернулся к себе прежнему, но обогащённому опасными знаниями.

   Стать равным Богу - вот какую цель поставил я перед собой. И в голове моей созрела идея: очистить мир от двуногих муравьёв и крыс, чтобы остались только такие, как мы с тобой, Рон, люди сильного духа, сверхлюди.
 
   Я начал создавать разрушительные секты, засеивал ноосферу идеями ненависти, вражды и войны. По всему миру учреждал группы самоубийц и некрофилов. У меня появились ученики, увлечённые идеей конца света. Попутно я помогал диктаторам, нацистам, коммунистам и мафиозным кланам. Вот почему я связался с Пабло, работающим на колумбийцев.
 
   Один банкир заподозрил свою молоденькую жену в измене и решил обратиться к частному детективу. Свой выбор он остановил на твоём дяде. И тот добросовестно выполнил задание. И выяснил, что у жены банкира действительно есть любовник, тот самый Пабло. Обманутый муж решил разобраться с этим бандитом как деловой человек, то есть поторговаться, выкупить у него право на супругу. Как раз в то время Пабло проворачивал крупную сделку и боялся, что о ней пронюхает полиция. Он понятия не имел, что накопал о нём твой дядя, но, на всякий случай, решил выкрасть у него все данные, которые тот раздобыл во время слежки, а потом запугать или убить его. Для этой операции он нанял меня, так как я уже не раз оказывал ему разные услуги.

   Я подключил к заданию брата. Он давно уже сидел без работы и упросил меня взять его на выгодное дело. Я согласился. А зря. Видишь, как всё вышло...

   Вот так, Рон, в итоге старик оказался прав: я такой же неудачник, как и бедняга Дэйв.

   ***

   Вновь воцарилась тишина, прерываемая лишь потрескиванием горящих дров да шумными вздохами Билла. Я чувствовал его боль как свою собственную и хотел сделать всё возможное, чтобы его сердце перекачивало не яд разочарования, а горячие потоки радости. Поэтому я не мог не спросить его:

   - Мистер Коул, вы раскаиваетесь в том, что сделали?

   - Я ненавижу себя за это. - Билл глядел на меня. В его холодных глазах дрожали тёплые отблески - отражение пляшущего в очаге огня. - Да, уж поверь, ненавижу! Я презираю себя. Я ничтожество, обычный мизантроп и убийца. Не знаю, есть ли выход из тупика, в который я сам себя загнал. Не уверен, что смогу измениться. Для этого нужно сначала понять истину, хотя бы найти ключ от двери, за которой томится моя сущность. А я даже и не приступал к поискам. Рон, мальчик мой, может быть, ты знаешь, что такое истина?

   - Знаю, мистер Коул. Но, боюсь, вам мой ответ не понравится.

   - Почему?

   - Даже прикосновение истины к темноте вашей души причиняет вам боль - какими же адскими муками отзовётся она в вашем теле, когда вы впустите её в своё сознание...

   - Но я должен узнать её - иначе я пропаду. Дай мне этого горького лекарства - пусть оно выжжет во мне гордыню! Я готов, Рон, говори! - Он сел и посмотрел на меня с мольбой и надеждой.

   - Я не могу этого сказать...

   - Почему, Рон?

   - Потому что это не слова, а простая улыбка. Моя сила - в улыбке, мистер Коул. И я вижу, я чувствую, как плохо становится вам, когда я улыбаюсь. Если вы готовы страдать, я подарю вам хоть миллион своих улыбок - лишь бы вытянуть вашу душу из преисподней.

   Билл отвернулся к очагу, помолчал и, снова взглянув на меня, произнёс дрожащим от волнения голосом:

   - Теперь я всё понял. Вот, оказывается, что так ослабило меня. А я-то грешил на мёртвого старика, думал, это он мстит мне за свою смерть... Что ж, пусть так. Я согласен пройти сквозь чистилище. Похоже, терять мне больше нечего. Давай, мальчик, развей эту удушающую тьму! А то я начал уже бояться самого себя. Всё равно, после того как я встретил тебя, возвращение к прошлому невозможно. Пора выйти из порочного круга. Мне нужна истина. Только она сделает меня по-настоящему могущественным. Я понял, Рон: сверхчеловек должен нести свет, а не тьму! Твоя улыбка - свет миру, а значит, и мне.

   - Хорошо, да будет по вашему желанию, мистер Коул. - И я улыбнулся.

   Билли сжал обеими руками голову и с громким стоном повалился на своё ложе. И застыл. Вскочив на ноги, я замер в нерешительности.

   - Мистер Коул!

   - Ничего, Рон, всё в порядке, - прохрипел он, отняв руки от головы. - Просто мне очень больно. Неужели Эри был прав, и мир делится на добро и зло? Нет, слишком это просто... примитивно... глупо... Тогда и Бог должен быть либо добрым, либо злым, либо разделённым на две части. Но если Бог добр, то кто же сотворил зло?

   - Боюсь, вы ищете ответ не там, - робко возразил я.

   - Не там? - Он взглянул на меня. В его глазах я не увидел холода - их переполняла тоска изгнанника, ностальгия эмигранта, печаль подсудимого, услышавшего пожизненный приговор. - А где мне искать?

   - Думаю, в молчании, в тишине. Не знаю, как сказать... Я ведь даже не ученик - я просто люблю людей...

   - Всех?

   - Этого я тоже не знаю. Но то, что я люблю вас, мистер Коул, это точно.

   - Поэтому ты не покидаешь меня?

   - Да, сэр.

   - Не понимаю. - Он задумался. - Даже после того, как я взял тебя в заложники и сказал, что намерен убить, как бешеную собаку?

   - Вы не хотели убивать меня, как не хотели убивать других людей. Ваша истинная сущность противится жестокости. Она жаждет любви, а вы кормите её философией.

   - Но я не верю в любовь. Вернее, в любовь как в нечто самостоятельное, в некий сверхзакон. Любовь для меня - наваждение, наркотик.

   - Значит, Бог, по-вашему, наркоторговец? Мистер Коул, простите меня за прямоту, но вы просто боитесь себя. Вам кажется, что в своих глубинах вы найдёте всё тот же мир, который презираете за его несовершенство. Знаете, в одной книге я вычитал одну притчу. К учителю пришёл ученик и сказал ему: «Никак не могу поверить в возможность внутреннего совершенствования, в очищение и просветление». «Что же тебе мешает?» - спросил учитель. «Внешний мир, - ответил ученик. - Он такой несовершенный, порочный. Стоит приглядеться к нему - и вся эта нечистота проникает в сознание, в сердце. В таких условиях не то что развиваться - сохранить чистые помыслы и то невозможно. Любая мысль обрастает полипами лжи, любое чувство надевает броню эгоизма». «Значит, ты не человек, а дырявое ведро, я правильно тебя понял?» - сказал учитель. «При чём здесь ведро?» - удивился ученик. Тогда учитель взял из кухонного шкафа бутылку воды, вышел во двор и, окунув бутылку в грязную лужу, вернулся. Откупорив её, он велел ученику: «Пей эту грязную воду!» «Но она чистая!» - возразил ученик. И тут он всё понял. Понимаете, о чём я, мистер Коул?

   - Наверное, ты прав, - ответил Билл. - Но где она, эта моя сущность? Я не вижу её. Слишком темно. Помоги мне, Рон! Сядь ко мне ближе и ещё раз улыбнись. Улыбайся долго, постоянно! Пусть боль пронзает тьму, убивает её, выпуская из сердца чёрную кровь!

   - Вы уверены?

   - Да, чёрт возьми, я уверен! Я должен увидеть себя. Я докопаюсь до Истины и тогда смогу научить ей других. Я изменю мир, но не борясь с никчёмными людишками, а наполняя его светом. И ты поможешь мне, мальчик. Мы вместе изгоним несправедливость, несовершенство и посредственность! Улыбнись же! Я готов!

   Я выполнил его просьбу - и тут же пожалел об этом: на этот раз он лишился чувств. Я тряс его за плечо, брызгал ему в лицо холодной водой, но он не приходил в себя.

   Наконец, измученный тревогой за его жизнь и угрызениями совести, я лёг рядом с ним на пол и уснул.

   Проснувшись на рассвете, я с ужасом обнаружил, что Билл мёртв. Он лежал на спине, уставившись в потолок остекленевшими глазами, а на его губах застыла улыбка. Улыбка доброго человека, поверившего обещанию Бога подарить ему много-много счастья. Вот такая чудесная улыбка осталась от бессмысленной жизни человека, считавшего себя сильным, а на самом деле безропотно подчинившегося злу!

   Я сидел рядом с Биллом, не зная, что мне делать. Он был совсем уже холодный, и всё же несколько часов я ждал, не воскреснет ли он, ведь трудно было поверить, что живая улыбка может лежать на мёртвом лице.
   
   ***

   Я похоронил Билла рядом с могилой Эри и долго плакал над холмиком рыхлой земли, вспоминая события последних двух недель, начиная с той страшной ночи, когда в дом дяди проникли грабители. Как сильно изменился я за это время! Сколько всего успел понять!

   Но какой ценой приобрёл я знания! Я стал убийцей: застрелил Дэйва, а потом погубил его брата. Конечно, я не хотел никого убивать, но ведь убил! Сначала, пытаясь спасти свою жизнь, а позже - спасая душу Билла.
 
   Во всём случившемся я виню только себя. Даже то обстоятельство, что я был тогда всего лишь неразумным подростком, не снимает с меня вины.
 
   И, пожалуй, главное, что я понял: смертельным оружием может стать всё, что угодно, даже доброе слово, даже улыбка ребёнка. Почему так? Не знаю. Задайте этот вопрос Богу. Возможно, он ответит именно вам.