Закулисье первого Кольца нибелунга в России в 1889

Знакомство русской публики с тетралогией Рихарда Вагнера «Кольцо нибелунга» началось в феврале 1863 года: во время гастролей в городе на Неве Вагнер исполнил фрагменты ещё не оконченного «Кольца». Композитор пытался убедить Великую княгиню Елену Павловну профинансировать завершение и постановку тетралогии, он даже читал ей по вечерам либретто своего произведения в гостиной Михайловского дворца. Не откажись Елена Павловна от предложения Вагнера, родиной «Кольца» вполне мог бы стать Санкт-Петербург. Маэстро не слишком долго переживал из-за отказа княгини: вскоре благородную миссию спонсора принял на себя баварский король Людвиг II, он же выделил средства на постройку вагнеровского театра в Байройте, где в 1876 году тетралогия была впервые представлена публике.

Вагнерианцам из Российской империи, которые не смогли посетить спектакли в Байройте, пришлось довольствоваться чтением отзывов побывавших на премьере «Кольца» русских композиторов. Характеристика, данная тетралогии Петром Ильичом Чайковским – страшная тягомотина, доводящая до совершенного изнеможения, – была ещё позитивной, по сравнению с великодержавно-комичной критикой Цезаря Антоновича Кюи, опубликованной в «Санкт-Петербургских Ведомостях». Ни хоров, ни ассамблей – учиться бы Вам, господин Вагнер, у русских композиторов! Музыка – как некрасивая женщина, одетая роскошно и художественно набеленная и нарумяненная; при вечернем освещении она ещё может произвести впечатление, но не дай Бог её увидеть утром без внешних прикрас! А замечательная постановка и лучшие певцы – так это заслуга спонсора-короля; будь у нас такой, мы бы ещё не то сотворили!

В России такой спонсор, увы, не появился, но Санкт-Петербург всё-таки увидел байройтскую постановку «Кольца нибелунга». В 1889 году, спустя чуть больше четверти века после петербургских гастролей Рихарда Вагнера, через тринадцать лет после байройтской премьеры и через шесть лет после смерти композитора, «Кольцо» в Петербург привёз антрепренёр Анджело Нойман. Два месяца репетиций и неоднократных представлений всех четырёх частей тетралогии стали событием в жизни Мариинского театра и всего Петербурга. Восторженные отклики Николая Андреевича Римского-Корсакова и Александра Константиновича Глазунова, абсолютно противоположные отзывам русских свидетелей байройтской премьеры, цитируются музыковедами до сих пор. Гастроли труппы Ноймана не только познакомили русскую публику с «Кольцом», но и положили начало его постановке на мариинской сцене.

История сохранила впечатления зрителей об этих спектаклях в многочисленных публикациях и монографиях, но глубоко упрятала в архив Санкт-Петербурга описание чиновничьим, юридическим языком процесса их организации. Настало время достать эти документы с пыльной архивной полки, раскрыть их содержание для любителей оперы, чтобы они смогли перенестись за кулисы первой постановки «Кольца» в России; понять, легко ли далось Мариинскому театру знакомство с тетралогией, и узнать оставшиеся скрытыми от взгляда публики интересные, подчас забавные, факты этого неординарного события.


КТО ВЫ, МЕСЬЕ НОЙМАН?

Анджело Нойман, которого Рихард Вагнер называл не иначе как «мой дорогой друг и союзник», прославился тем, что через два года после премьеры «Кольца нибелунга» в Байройте представил эту постановку в Лейпцигской опере, где занимал пост управляющего директора, а ещё через три года – в Берлине. Затем он получил от композитора исключительные права на показ «Кольца» в других театрах сроком на девять лет, выкупил у вагнеровского театра в Байройте декорации и  костюмы, собрал собственную труппу и гастролировал с «Кольцом» по всей Европе, дав 135 представлений, в том числе в Венеции сразу после смерти композитора. Ещё в 1882 году Вагнер дополнил контракт с Нойманом, включив в него право показа тетралогии в Санкт-Петербурге, а за два дня до смерти написал антрепренёру письмо, где высказал пожелание представить «Кольцо» в России.

В 1889 году Нойман руководил Немецкой оперой Праги, именовавшейся передвижным театром Рихарда Вагнера, и всё ещё сохранял за собой права на байройтскую постановку, которую и привёз в северную столицу. Таким образом, петербургской публике была предоставлена возможность увидеть именно то самое «Кольцо», которое безбожно ругал Кюи.

Несмотря на известность Ноймана в оперном мире, Дирекция императорских театров России желала удостовериться в его личности и правомочиях, и  получила следующее свидетельство от нотариуса в Байройте. «Адольф Гросс, главный уполномоченный наследниками Рихарда Вагнера, известный в Байройте по имени, званию и жительству,  заявил и представил доказательства того, что Анджело Нойман – единственный, обладающий правом представления в течение нескольких лет в России «Кольца нибелунга». За это он уплачивает 10% от сбора наследникам Вагнера и 5% господину Гроссу.    

Дирекция удовлетворилась этим свидетельством нотариуса, несмотря на то, что в русском переводе закралась ошибка: документ был датирован 8 ноября 1882 года, когда Вагнер был ещё жив и отдыхал в Венеции. Обратил ли внимание чиновник на неправильную дату, либо отнёсся к процедуре «Знай Своего Клиента» формально, либо просто не знал дату смерти Вагнера, а то и Вагнера вообще? Процесс подписания договора был запущен.


ВЕЛИКИЙ ПОСТ ПОД МУЗЫКУ ВАГНЕРА

Как Рихард Вагнер представлял петербургской публике фрагменты из своего «Кольца нибелунга» во время Великого поста в феврале – марте 1863 года, так и гастроли труппы Ноймана 1889 года состоялись в то же самое время года, и опять в Великий пост. Императорские театры в эту пору прекращали давать представления и сдавались в аренду иностранным труппам. Можно смело сказать, что, если бы не религиозные традиции, «Кольцо» не докатилось бы до Петербурга ещё долго.

По требованию Ноймана все упоминания о Великом посте были вычеркнуты из контракта. И, правда, судя по количеству проданных билетов на шестнадцать спектаклей и два концерта, огромное количество петербуржцев пост не соблюдали, в отличие от балерин. На прошение г-на Ноймана предоставить ему для постановки восемь девочек, восемь девиц и четырёх дам из балета, Дирекция императорских театров ответила жёстким отказом.


«ЧЕКУШКА» ДЛЯ ДИРЕКЦИИ

Довольно-таки простой контракт между Дирекцией императорских театров и Анджело Нойманом согласовали за пару недель и подписали 22 ноября 1888 года.
 
Дирекция безвозмездно предоставила Нойману Мариинский театр в феврале и марте 1889 года для репетиций и четырёх циклов (шестнадцати вечеров) тетралогии «Кольцо нибелунга». Театр взял на себя расходы на оркестр из 96 музыкантов, хор из 20 мужчин для участия в «Гибели богов», статистов, вспомогательный и административный персонал, анонсы, афиши и техническую поддержку постановки, а также обязался «приискать время» для репетиций.

Нойман обещал за свой счёт доставить ноты, солистов, капельмейстера, режиссёра и машиниста, декорации, костюмы и уплатить роялти наследникам Рихарда Вагнера.

Стороны согласовали стоимость билетов: самый дорогой – 110 рублей за целую ложу бельэтажа, самый дешевый – полтора рубля за билет на последней скамейке галёрки (в современных деньгах примерно 111,000 и 1,500 рублей соответственно). По традиции, заложенной ещё молодым Рихардом Вагнером во время работы в Рижском немецком театре, публике предложили абонементы. При покупке билетов на все четыре спектакля тетралогии каждый билет обходился зрителю на десять процентов дешевле, нежели при покупке отдельного билета на спектакль. «Специальное предложение» для публики было объявлено ещё до  формального подписания договора и завершилось ровно за два месяца до первого спектакля.

Гонорар договорились поделить следующим образом: 75% от продажи билетов – Нойману, 25% - Дирекции. Если же будет дано более шестнадцати спектаклей, то, начиная с семнадцатого,  Дирекция запросила 40%. 

Судя по проектам контракта, стороны особо не торговались. Нойман удалил из контракта причину запрета на представление 1 марта – день смерти Александра II, а также увеличил с семидесяти до ста тысяч рублей (примерно 101 миллион рублей в современных деньгах) сумму ожидаемого сбора от продажи абонементов, при не достижении которой он может отказаться от контракта. Дирекция  получило право отказаться, если абонементы принесут меньше пятидесяти тысяч.


ОТКАТ И ВЫМОГАТЕЛЬСТВО,
ИЛИ СУБПОДРЯД И БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ?

Прямо в контракте Дирекция императорских театров констатировала, что право продажи программок и либретто передано ею фирме Эдуарда Гоппе, а господину Нойману предписывалось «войти в особое соглашение» с этой фирмой. Поскольку в составленном по завершении гастролей отчёте о прибылях и убытках Дирекции доходы от продажи программок и либретто и расходы на их печать не фигурировали, возникает резонный вопрос, не являлось ли «особое соглашение» легализованной формой отката. О его размере история умалчивает.

Ещё более интересная ситуация сложилась с не предусмотренными контрактом двумя концертами вагнеровской музыки, которые труппа Ноймана дала в Мариинском театре после завершения шестнадцати спектаклей тетралогии. Поскольку билеты на концерт стоили на треть дешевле билетов на спектакль, чтобы не остаться внакладе, Дирекция посчитала эти концерты семнадцатым и восемнадцатым спектаклями, за которые ей причиталось 40% от продажи билетов.

Подобно Вагнеру, вынужденному в 1863 году по просьбе Великой княгини Елены Павловны направить гонорар за концерт в Зале Дворянского собрания в пользу содержавшихся в заключении должников, господин Нойман был вынужден отдать свой гонорар за один концерт (60% от сбора) в пользу музыкантов оркестра Мариинского театра. Ну чем не вымогательство? Дирекция просила Министерство финансов перечислить музыкантам причитающиеся ей 40% от сбора за концерт, но вердикт ревизора был однозначен – подлежит зачислению в казну!


САМ ИМПЕРАТОР ДАЛ ДОБРО!
 
Афиши спектаклей завлекали петербургскую публику блестяще восстановленными костюмами, декорациями и сценическими приспособлениями из знаменитой оригинальной постановки в Байройте и сценическими машинами под руководством главного машиниста мюнхенского королевского театра. Анджело Нойман обязался доставить всё это в Петербург, вместе с музыкальным материалом, за свой счёт, а Дирекция императорских театров гарантировала ему беспошлинный ввоз и вывоз.

Вопрос о беспошлинном ввозе был доложен самому Императору. Александр III решил его заблаговременно и очень быстро, предъявив всего одно условие: в течение шести месяцев всё вывезти обратно.

Петербургская таможня не особенно разбиралась в содержимом ввезённого для «трилогии покойного Вагнера «Нибелунги» и пропустила через российскую границу «музыкальные инструменты и ноты, два ящика, кипу книг и 331 место театральных принадлежностей» под письменное обязательство Дирекции уплатить в казну пошлины в случае нарушения срока обратного вывоза. 

Таможенники дольше всех в Российской империи помнили о гастролях «Кольца»: в течение двух лет после их окончания они сверяли количество ввезённого и вывезенного в надежде пополнить казну штрафами. Но щепетильный Нойман вывез из России всё привезённое, не оставив даже экземпляра нот.


ТРЕТИЙ СОРТ - НЕ БРАК?
   
За пару месяцев до начала гастролей по Петербургу начали распространяться слухи о том, что Анджело Нойман собирается привезти на гастроли труппу третьего и четвёртого рангов, причём с певицей, потерпевшей в Италии фиаско в роли Брунгильды. Узнав об этом, антрепренёр принялся заверять Дирекцию императорских театров в их беспочвенности. Наряду с неизвестными русской публике пражскими певцами, регулярно исполнявшими оперы Вагнера перед не менее требовательной публикой, Нойман обещал городу на Неве звёзд сцены, чтобы в наилучшем виде явить тетралогию петербургским знатокам искусства.

И действительно, приехавшая на гастроли труппа состояла из опытных вагнеровских солистов оперных театров девяти городов: Дрездена, Мюнхена, Гамбурга, Лейпцига, Берлина, Дармштадта, Лондона, Нью-Йорка и Праги.  В партии Брунгильды, например, выступали Тереза Мальтон (сценический псевдоним Мюллер), которую сам Рихард Вагнер выбрал для роли Кундри в «Парсифале» на премьере в Байройте в 1882 году, а также Тереза Фогль – самая первая исполнительница роли Зиглинды в «Валькирии». Муж последней, Генрих Фогль, исполнивший в Петербурге партию Зигфрида, участвовал в премьерном представлении «Кольца нибелунга» в Байройте. В результате, слухи о певцах третьего оказались сильно преувеличены, а  петербургская публика услышала те же голоса, что и гости байройтского фестиваля.


ПОКОРЕНИЕ ЗАМОРСКИХ ИНСТРУМЕНТОВ

Руководить оркестром в России г-н Нойман отправил Карла Мука, главного дирижёра Пражского немецкого театра, который уже успел выступить с вагнеровским «Кольцом нибелунга» в Берлине. Мук был замечательным интерпретатором музыки Рихарда Вагнера, и уже после российских гастролей стал музыкальным ассистентом, а после смерти Германа Леви, назначенного самим Рихардом Вагнером, – главным дирижёром Байройтского фестиваля. Более двадцати лет он дирижировал всеми представлениями «Парсифаля» в Байройте.

Сын знаменитого дирижера Мариинского театра Эдуарда Направника вспоминал о том, как Мук неоднократно выражал его отцу восторженное удивление по поводу музыкантов Мариинского оркестра и говорил, что никак не ожидал встретить что-нибудь подобное в варварской России. Такую похвалу императорский оркестр из 96 артистов, который капельмейстер называл «превосходным», заслужил после тридцати шести репетиций (против запланированных двадцати четырёх).

Синергии между маститым дирижёром и музыкантами оркестра удалось достичь не сразу. Судя по табелям учёта посещаемости репетиций в январе 1889 года, поначалу музыканты позволяли себе эти репетиции прогуливать, и дисциплина наладилась лишь через неделю, после того как Дирекция императорских театров пообещала назначить им за участие в тетралогии особое вознаграждение.

Но стоило всему оркестру, наконец-то, собраться вместе, маэстро Мук моментально оказался завален жалобами. Вначале капельмейстеру заявили, что на привезённой им контрабас трубе может играть только один музыкант из балетного оркестра, но отказывается, ссылаясь на то, что инструмент плох. Такая же жалоба поступила на басовую трубу, мол, инструмент стар и испорчен. Ещё больше жалоб поступило на четыре вагнеровские тубы – изобретение самого композитора: Мук не имеет права требовать от артистов оркестра играть на чужих для них и новых по конструкции инструментах. 

Гастроли оказались на грани срыва, но стоило Муку пообещать музыкантам дополнительно по два рубля за репетицию и по пять рублей за спектакль, они безропотно согласились играть на диковинных инструментах. Все, кроме валторниста, который наотрез отказывался исполнять партию первой валторны по причине того, что она слишком высока и трудно написана. Мук пришёл к выводу, что играет этот валторнист скверно, «Сигнал Зигфрида» русскими музыкантами неисполним, поэтому г-ну Нойману пришлось потратиться на то, чтобы привезти в Петербург зарубежного валторниста – профессора Беера.

Казалось, все препятствия для исполнения Кольца» устранены,  но у театра не оказалось двенадцати наковален, необходимых для «Золота Рейна». Наковальни купили, Нойман за свой счёт заказал восемнадцать музыкантов Гвардейского финляндского полка, чтобы они по нотам ударяли по наковальням, и предвечерие «Кольца нибелунга» зазвучало по-вагнеровски.
 

ХОРИСТЫ – ПРОГУЛЬЩИКИ

История сохранила высказывание дирижёра Карла Мука о хоре Мариинского театра: «что касается «русского хора», то подобного ему я не слышал нигде и никогда». Эта фраза относится к двадцати хористам-мужчинам, которых Дирекция императорского театра должна была обеспечить для участия в «Гибели богов», последней части тетралогии.

Хористов в Петербурге искать не спешили, лишь через два месяца после подписания договора с Нойманом Дирекция обратилась к режиссёру русской оперной труппы: срочно дайте двадцать хористов, мы их обещали по контракту!  Но хористы дисциплиной не отличались, поэтому поступил наказ: каждый день им следует собираться в театре в десять утра на репетиции, и оставаться там до особого распоряжения.


ДИКОВИННЫЕ РИТУАЛЫ
 
Нойман всячески пытался повторить в Мариинском театре привычные для завсегдатаев Байройта ритуалы, что особо запомнилось петербургской публике. Перед началом каждого спектакля в зрительном зале гас свет, что для русских зрителей было в диковинку.

По подобию Байройта, о начале спектакля и завершении антрактов зрителей извещали трубачи, исполнявшие в фойе и на сцене лейтмотивы из шедшего в конкретный вечер на сцене произведения. Нойман получил на это специальное согласие Дирекции императорских театров («поскольку это обычно введено за границей при этих спектаклях») и за свой счет пригласил трёх трубачей Гвардейского финляндского полка.

Ритуал был нарушен лишь единожды, 2 марта 1889 года. Вместо лейтмотивов «Зигфрида» публика услышала русский гимн в честь дня восшествия на престол Александра III. Как здесь не уловить сходство с самим Вагнером, исполнивший для публики во время своего первого концерта в Санкт-Петербурге «Боже, Царя храни!» 


ТРУДНОСТИ ПЕРЕВОДА

Гастроли не обошлись без чрезвычайных происшествий. На репетиции «Зигфрида», например, рабочий Никитин упал и разбил дорогостоящий осветительный прибор, привезённый зарубежной труппой. Казалось бы, с кем не бывает? Прибор починили, Нойману выплатили компенсацию. Однако этот случай стал предметов многочисленных донесений и рапортов о языковом барьере.
 
Испугавшись того, что не понял указаний машиниста – немца, Никитин на репетиции стал светить фонарём с высокой лестницы ещё более усердно, в то время как его просили выключить фонарь. Испугался, упал, разбил прибор. А бедный немец долго извинялся за то, что в состоянии возбуждения, вызванного успехом репетиции, заговорил на родном языке, и даже дал Никитину три рубля за моральные страдания.


МАЭСТРО «ИМЕЕТ ЧЕСТЬ
ПОКОРНЕЙШЕ ПРОСИТЬ»

За более месяца гастролей Анджело Нойман и его труппа смогли сполна насладиться русской бюрократической машиной.  Почти каждое действие подлежало письменному согласованию конторой Дирекции императорских театров, начиная от бытовых вопросов, как то пользование казёнными каретами или курьером, и заканчивая непосредственно театральными делами.

Дирекция, например, утверждала время начала и продолжительность каждого спектакля (кроме «Золота Рейна» все они завершались к полуночи), продолжительность антрактов, текст афиши и возможность её краткого изложения на русском языке, программу концертов, и даже расходы, которые г-н Нойман считал необходимым понести самостоятельно. Но если бы не русская бюрократия, свидетельства о которой надежно сохранены в историческом архиве, мы никогда бы не узнали о забавных историях, сопровождавших первую постановку «Кольца нибелунга» Рихарда Вагнера в России. 


НАСТАЛО ВРЕМЯ ДЕЛИТЬ ГОНОРАР

Согласно отчёту ревизора, доходы от продажи билетов на петербургское «Кольцо» (не считая два концерта) составили чуть больше 132 тысяч рублей (примерно 134 миллиона рублей в современных деньгах). Публика активно покупала абонементы со скидкой, на них пришлось 90% всей выручки. Исходя из утверждённой стоимости билетов и количества мест, каждый вечер зрительный зал Мариинского театра был заполнен больше чем на 90%.

По контракту доходы поделили 75/25 между Нойманом и Дирекцией императорских театров. Прибыль Анджело Ноймана,  обменявшего в императорском казначействе выписанные Дирекцией чеки на толстую пачку денежных купюр, осталась коммерческой тайной, а прибыль российской казны составила 40% от доходов Дирекции – почти 14 тысяч рублей(примерно 14 миллионов рублей в современных деньгах).

Не менее довольной должна была остаться Козима, вдова Рихарда Вагнера. Ей полагалось 10% от продаж билетов на все спектакли.
 
Ведомость расходов Дирекции позволяет увидеть самые крупные расходы Мариинского театра, связанные с «гастролями «Кольца»: 41% всех расходов пришёлся на оплату оркестру, 17% - на электрическое освещение театра, 10% - на оплату хористам, 6% - полицейским и жандармам. В оперный театр в те времена приходила публика солидная, билеты стоили недёшево, однако выплаты стражам порядка превзошли оплату труда всего технического персонала театра почти за два месяца. Видимо, нелегко далось полиции усмирение благородной публики, буйно требовавшей заменить исполнявшую партию Брунгильды госпожу Фогль на полюбившуюся петербуржцам госпожу Мальтон! 


МОСКВА:
КАКИЕ ПРИБЫЛИ? ОДНИ УБЫТКИ!

Подобно Рихарду Вагнеру, отправившемуся в 1863 году после концертов в Санкт-Петербурге на гастроли в Москву, труппа Ноймана по завершении представлений в Мариинском театре представила один цикл «Кольца нибелунга» и два концерта в Большом театре в Москве. Идею гастролей подал сам Император Александр III, посетивший вместе с семьёй спектакли второго цикла «Кольца», но она сразу же вызвала сильное сопротивление чиновников московской конторы Дирекции императорских театров.

В переписке между управляющими московской и петербургской конторами Императорских театров оба пытаются максимально отложить «этот неприятный вопрос». Причиной явилось нелюбовь русских музыкальных чиновников к музыке Вагнера, нежелание нарушать традиции (до этих гастролей императорский оркестр Мариинского театра ни разу не покидал Петербург), а также боязнь продешевить. Изначально предложение Анджело Ноймана - уплатить Дирекции Императорских театров 12,5% валового сбора от спектаклей – было встречено с возмущением: Дирекция получит лишь весьма незначительную материальную выгоду, а если от неё потребуют ещё и хор, и часть оркестра Большого театра, то Дирекция вообще увязнет в убытках!  К тому же, Дирекция уже имела виды на хорошую часть сборов от гастролей в Москве частной итальянской оперы в то же самое время.

Как обычно бывает в подобных ситуациях, вопрос решили случай и деньги. От имени Ноймана переговоры о московских гастролях вёл приехавший в Петербург импресарио Теодор Герман. Он был лично заинтересован в большей доле Ноймана от валового сбора, так как ему было обещано 5%. В конце января Герман скоропостижно умер, и Анджело Нойман приехал в Россию, чтобы лично продолжить переговоры. Видя, что они заходят в тупик, Нойман согласился вдвое увеличить гонорар Дирекции и взять на себя 75% расходов по перевозке из Петербурга в Москву на специальном поезде солистов, хора, оркестра с инструментами и декораций. Стороны ударили по рукам, и москвичам, заплатившим за четыре вечера почти треть месячных сборов от петербургских гастролей, всё-таки, удалось увидеть  «Кольцо нибелунга».

Дирекция императорских театров так и не успела выразить своё возмущение почившему импресарио Герману, но отыгралась на его наследниках, уведомив их через германского Консула, что они никак не могут претендовать на процент от московских гастролей, поскольку предложения Германа были отвергнуты по невыгодности. 

***

Труппа Ноймана покинула Россию, взбудоражив сердца и пополнив ряды русских вагнерианцев. Свидетель гастролей Лев Николаевич Толстой писал о том, как он провёл четыре дня, молча, в темноте, в обществе не совсем нормальных людей с извращёнными вкусами, напрягающих свой мозг раздражающими звуками, но просвещенная русская публика была иного мнения.  В следующий раз она смогла увидеть «Кольцо нибелунга», пусть и не полностью, только через девять лет, снова в исполнении зарубежной труппы, и опять во время Великого поста.   
 
2021 год