Питерские домовые. 24. Виссарион. Счастье

Сегодня у домового Виссариона праздник. Впрочем, как и вчера, и позавчера. Да и вообще, праздник этот третий год длится. И каждый новый день добавляет радостные нотки. Счастье.


Виссарион посмотрел на лица сородичей, собравшихся нынче под его кровом, и улыбнулся. «Подумать только, - пришло на ум, - ведь еще три года назад я и надеяться не смел, что буду снова достойно народ принимать, а нынче… Добро пожаловать, гости дорогие. Прям, как в старые, добрые времена». В глазах защипало, но хранитель не стал отворачиваться, совершенно не стесняясь своих слез.




Всё случилось так быстро, так неожиданно. В тот день Виссариона особо мучила тоска. Давила, резала ножом по сердцу, заставив сжаться в комочек и забиться в самый тёмный у соседа угол. Когда пришёл Петроний, и взволновано сообщил, что «там что-то происходит», сразу защемило в груди. Неужели сносят? Он бросился к своему дому и остолбенел – его бедное, давно заброшенное людьми жилище явно собирались возрождать к жизни. И снова его, окаменевшего, но уже не от горя, а от боязни поверить в своё такое долгожданное счастье, увел сосед к себе. Но на этот раз Виссарион ожил быстро. Теперь он каждую ночь тщательно инспектировал, что за день сделали люди и гадал, какая участь нынче им с домом предстоит. Это было не так уж и важно, но интересно.


Когда домик наконец-то полностью отремонтировали, и в нём расположилось маленькое кафе-бистро, был на седьмом небе от радости не только хозяин, но и старый Евграф. Старик даже пустился в пляс, узрев внутри действующий камин.  С тех пор Евграф стал завсегдатаем у Виссариона. Почти каждую ночь он приходил, садился, прижимаясь спиной к медленно остывающим кирпичам, и, закрыв глаза, затихал. Что грезилось ему в этот момент? Что вспоминалось? Об этом он никогда не говорил, а Виссарион не спрашивал. Все мысли и чувства его были пока только о своем обновлённом доме. Он теперь даже почти не читал, потому что для этого надо было уходить к Петронию. Ну, не было собственного просторного потаённого уголка. А уходить не хотелось. Да, честно говоря, какое уж тут чтение, когда сердце в груди ритм отбивает - «дом, дом, дом», а душа напевает - «счастье, счастье, счастье»? Разве сосредоточиться в таком гаме?


Но это ещё не всё. Зимой пустырь, в который когда-то превратился садик у дома, огородили сеткой, повесив внушительных размеров плакат о скором благоустройстве сквера. И это было вторым чудом. Виссарион бросил взгляд в окно, из которого хорошо были видны и аккуратная мощеная дорожка, и высаженные вокруг центральной площадки кустики, и забавные вертящиеся стульчики. Работы еще не были закончены, но картина уже вырисовывалась очень даже приятная. И в уголках глаз снова засверкали слезинки. Счастье. Счастье!



С лёгкой руки, вернее, с лёгкого пера Харитона, о бедствиях Виссариона знали все домовые города. Многие после прочтения «Записок из заброшенного дома» либо сами приходили, либо через знакомцев слова сочувствия и поддержки передавали. А нынешней ночью сразу чуть ли ни полгорода пришло поздравить. Сорока, что ль, какая, обзорную экскурсию по Питеру делала, таща новости на хвосте? В маленький домишко набилось столько собратьев, что и местечка свободного не осталось. И хотя хранителям, чтобы поместиться, пришлось уменьшиться до самых малых своих размеров, радости их это ничуть не убавило. Счастье собрата было и их счастьем.



Уже позже, когда большая часть гостей ушла, торопясь до света попасть в свои дома, кто-то проворчал, впрочем, довольно миролюбиво:

- Жаль только, что назвали на иностранный манер. Бистро, - гость вздохнул. – Нет, чтоб по нашенски – трактир или харчевня. А то – бистро. Хорошо ещё, что буковками нашими написано. Эх, нет на них царя Петра, что указом запрещал такие штучки. Ведь ныне, куда ни глянь, сплошь иностранщина. Откуда поветрие такое? Эмигрантов, что ли, понаехало к нам немерянно?

На эти слова кто-то из хранителей одобрительно закивал, кто-то равнодушно пожал плечами, а кто-то из молодых и рассмеялся, вызвав недовольные взгляды старожилов. Виссарион же удивлённо посмотрел на говорившего.

- Ну, во-первых, Семен, - ответил он, - царский указ не совсем так звучал. Он лишь требовал, чтобы вывески обязательно были на нашем языке. А на своём, родном, можно было рядышком поместить, только буковками помельче. Чтобы уважение к земле русской было. Ну, а во-вторых, с чего это ты взял, что трактир – слово наше, а бистро – иностранное?

- Как же, - захлопал глазами опешивший гость. – Не было отродясь у нас никаких бистро. А трактиры были. Вот сколько себя помню – всегда были.

- Да разве ж это показатель? Я вот тебе точно скажу – «трактир» царь Пётр из Европы к нам привёз. Так что совсем не нашенское это слово. А вот бистро – это русское «быстро». Просто глагол этот с нашими солдатами в Париж пропутешествовал. Прижился там, обжился, и, уже с акцентом иностранным вернулся. Хотя, если честно говорить, учёные считают, что это байка. Но полностью не опровергают такую версию.


Семён недоверчиво посмотрел на хозяина, но спорить с известным книгочеем не стал. Зато Ушак в ответ с восхищением присвистнул.

- Слова путешествуют? Слышь, – он ткнул в бок сидящего рядом Петрония, –  совсем как мы. Может, и нам в Париж этот мотануться? Знаю я про него. Говорят, интересного много. Заодно разведаем у собратьев, что и как с «бистро» этим.


Удивлению Семёна, который крайне редко выходил из своего дома, не было границ.

- Как это путешествуете? – возмутился он. – Дома без надзора оставляете?

- Чего это без надзора? – Ушак надулся и с обидой посмотрел на сморозившего этакую глупость. – Соседей присмотреть просим. Да и не уезжаем мы надолго. Так, день-два-неделю. Виссарион, далеко до этого Парижу? За сколько обернуться можно?


Хозяин усмехнулся.

- Далековато. Ехать долго. Да ещё и через Москву. Разве что слетать на самолёте. Тогда можно быстрее.

Ушак с ужасом замотал головой.

- Не, негоже честному домовому от земли отрываться. Да и, слыхал, самолеты эти, штуки ненадёжные. Бывают, раздвояются. Люди в одну сторону летят, а их багаж совсем в другую. Этак, и домой потом не воротиться будет. Не-не-не, мы уж тогда где поближе интерес найдём. Правда, Петроний?


- Может, в Москву? – робко предложил на это его друг. – У меня тут давеча жиличка фотографии смотрела дома одного тамошнего. Восхищалась сильно. Особенно выделяла лестницу необыкновенную. Словно волна морская она.

- Ну, и что мне ступеньки твои, - Ушак равнодушно пожал плечами. – Мой интерес там есть?

Петроний энергично закивал.

- Медуза!


Ушака разом подменили. Он вскочил, глаза запылали знакомым фанатичным блеском.

- Такого я ещё не видывал, - проревел он. – Едем. Виссарион, присмотришь?


Хозяин с немым укором посмотрел на приятелей, заставлявших его, пусть ненадолго, покидать свой дом. Но на тех это впечатления не произвело. Тогда он обречённо махнул рукой и со вздохом разрешил:

- Ладно, езжайте. Только вот что, Москва-то большая, не загуляйтесь там. Что за дом-то, хоть знаете?

- То ли Рябушинского, то ли Горького, - бодро отрапортовал Петроний. – Не волнуйся, мы на месте у собратьев уточним.

- А насколько большая? – поинтересовался Ушак.

- Больше, чем наш Питер. Но сроку даю вам только трое суток.

- А ежели, к примеру, - начал любитель былинок-животинок, но Виссарион его перебил:

- Только трое суток. Иначе больше не отпущу.


Ушак возмущенно крякнул, но перечить не посмел.




Когда Ушак и Петроний умчались на вокзал, стали расходиться и остальные гости. Проводив последнего, Виссарион вновь уселся у окна. Взгляд заскользил по стенам родного жилища, по скверику за стеклом. На лице блуждала улыбка. «В Москву, в Москву, - он усмехнулся. – Надо будет сюжетец Харитону подкинуть. Почти ж по Чехову. Непоседы-то, умчались. Вот меня даже библиотекой Ивана Грозного туда не заманишь. Хотя, - на секунду задумавшись, домовой медленно покачал головой, - нет, не сейчас».
И, правда, зачем ему было куда-то ехать? «Дом, дом, дом» отбивало его сердце, а душа пела - «счастье, счастье, счастье».