Дверь в глубине двора-4

              Продолжение

              Часть вторая

              Если свернуть с широкого бульвара и войти в темный питерский двор, то не сразу можно заметить в его глубине небольшую дверь. А за дверью… За дверью неторопливо течет размеренная издательская жизнь.
В редакторской мягко светят настольные лампы, неторопливо, с тихим шелестом, переворачиваются листы бумаги, и... так и хочется сказать: царит атмосфера сосредоточенного покоя. Но это далеко не так. Только что пронеслась по тихой редакторской волна праведного иерейского гнева.
              А началось все с громкого смеха Марфы. Ксения недовольно покосилась на свою коллегу, отец Алексий удивлённо поднял брови:
              – Марфа, что случилось?
              – Ну, тут в тексте, – начала Марфа, прикрывая ладонью рот. – Тут написано: «Заплевание доставляет человеку самое чувствительное огорчение». Неужели мы так и оставим?
              – А что это за книга? – осведомился отец Алексий.
              – «Нравственное богословие для мирян» протоиерея Евгения Попова – ответила за Марфу Ксения. – Прекрасная книга, вышедшая ещё в конце XIX века, неоднократно переиздававшаяся. Что тут смешного, Марфа? Заплевание, да будет тебе известно, – один из тяжелейших грехов.
              – Да я понимаю, – начала оправдываться Марфа. – Но как-то смешно это сейчас воспринимается.
              – А я ничего смешного не вижу! – оборвала ее Ксения.
              «Господи, какой ерундой мы занимаемся! – подумал отец Алексий. – И какую ерунду издаем!»
              Почему-то эта мысль привела его в состояние сильного раздражения. Как когда-то вопрос об авторстве икон апостола Луки.
              – Во-первых, почему я не знаю о том, что вы решили переиздать эту книгу? Ксения?
              – Да я, батюшка, не успела вам сказать, – торопливо заговорила Ксения. – Думала, мы с ней поработаем, а потом уже дадим вам на рецензирование.
              – Ладно, – нахмурил брови священник. – Это было, во-первых. А что, во-вторых? – тут отец Алексий поставил голос на диафрагму. – Во-вторых, смех в отношении вопросов духовных неуместен! Тебе, Марфа, разве кажется смешным возглас дьякона на проскомидии? Когда он обращается к священнику: «Пожри, владыка?» Христианину, для которого свят богослужебный язык, не покажется смешным ни-че-го! – последние слова пастырь произнес, покачивая указательным пальцем и строго глядя на оторопевшую  Марфу.
              – Это только всяким танцоркам и музыкантишкам, – тут отец Алексий вспомнил свою несостоявшуюся рок-н-рольную молодость и досадливо крякнул. – Только таким, далёким от стремления к нравственному очищению индивидуумам, смешно все непонятное их неразвитому уму!
              «Чего это я разошелся? Вон довел бедную Марфу до слез!» – досадливо поморщился священник и уже более миролюбиво спросил:
              – А откуда вы эту книгу взяли? Может и правда не стоит ее переиздавать?
              – Это Петр Петрович принес, – всхлипнула Марфа. А Ксения добавила:
              – А ему сбыт рекомендовал. Кто-то уже напечатал выдержки из нее – так весь тираж разошелся за неделю. Мы же хотим не выдержки, а полностью, в двух томах.
              – Ну, что же, – масляным голосом произнес отец Алексий. – Раз так, то дерзайте. И мне – обязательно для просмотра.
              После этих слов в редакторской и вправду наступила благословенная тишина. Ненадолго.  Резко открылась дверь, и взволнованная Марина прокричала:
              – Батюшка! Ксения! Марфа! Быстрее! В компьютерной драка!
              – Какая драка?! – в один голос воскликнули Ксения и Марфа.
              – Обыкновенная! Пришел Вовка. Поддатый. Принес работу. Мне понравилось. А Стас стал придираться! А тут ещё Ангелина пришла и началось!
              – Так кто с кем дерется-то? – спросил отец Алексий.
              – Да никто не дерется, батюшка! – махнула рукой Марина. – Это я так, образно. Шумят просто!
              – Ну-у, – протянул священник. – Тут вы разбирайтесь без меня. Я решаю только духовные тяжбы. А это – ваши служебные дела.
И склонился над бумагами.


              * * *
              Незадолго до событий в компьтерной, к Петру Петровичу пришла Ангелина вместе с Николаем – торговым агентом, который развозил тиражи по дальним епархиям.
              – Петр Петрович, – начала Ангелина, – Николай говорит, что в последнее время появились нарекания на наши книги. Большей частью на оформление. Скажи, Коля.
              – А чего тут говорить, Петр Петрович, – развел руками Николай. – Я-то мало понимаю в оформлении, но батюшки и старосты дальних приходов жалуются, что обложки наши стали другими. Раньше, какие были? С крестиком и рамочкой. И сразу видно, что православная книга. А сейчас – как в книжных магазинах. Красивые, конечно, но нет в них прежней простоты. И прихожане насторожились: не раскольники ли какие ли это печатают? Я не свои слова передаю, а мнение людей.
              – Странно! – встрепенулся Петр Петрович. – А мне, наоборот, нахваливали наши последние издания.
              – И, тем не менее, часть тиража у нас не взяли, – сказала Ангелина.               – Может быть, дело в новом художнике? Вот раньше работали только Володя и Глеб – и ни каких нареканий не было!
              – Не знаю, не знаю, – поморщился директор. – Я поговорю со Стасом. Хотя, может быть, в глубинке еще не доросли до новых веяний. Ведь в больших городах наши книги  – на ура!
              – Ну не так уж и на ура, Петр Петрович. Вадим говорит, что покупатели стали более разборчивыми.
              – А это уже скорее относится не к оформлению, а к содержанию, – задумчиво проговорил Петр Петрович. – Ладно. Давайте соберемся все вместе: сбыт, редакторы и дизайнеры. Обсудим.
              – И все-таки, – сказала, уходя, Ангелина, – я бы больше привлекала к работе Володю.

              * * *
              А компьтерной, тем временем что-то бурно обсуждали Стас, Владимир, Глеб и, раздраженная, с красными пятнами на лице Марина. Стас что-то говорил Владимиру показывая на монитор, а Марина в свойственной ей манере постоянно повторяла:
              – А мне нра-вит-ся! Чего ты цепляешься Стас? Что тебе не так?
              – Да все так, Марина! Ты не понимаешь! Я заказывал Володе переплет с тиснением юбилейной фольгой, а он сделал его для печати в четыре краски. Просто перепутал. И все. Никаких претензий к дизайну! Чисто технический момент.
              – Не-ет! – Марина была непреклонна. – Ты цепляешься к нему!
              – Сами не можете сделать, как Володя, вот и вредничаете! – подключилась вошедшая в компьютерную Ангелина.
              – О, Господи! – закатил глаза Глеб.
              – Да, да, да! – продолжала Ангелина. – Ваши обложки не всем нравятся. Поговорите с торговыми агентами! Услышите много чего о своей работе.
              – Ребята, – одновременно воскликнули Аля и Галя. – Ну не шумите!
              – Да чего вы, в самом деле? – дохнул перегаром Володя. – Ну, перепутал. Переделаю. В чем проблема?
              Марина вдруг быстро выбежала из компьютерной и через минуту вернулась уже с редакторами.
              – Ксения, Марфа, может вы как-то разберётесь? – подал голос из своего закрутка Андрей. – Как я понял, проблема-то выеденного яйца не стоит!
              – Не вмешивался, Андрюшечка! Тут не про твое железо речь! – ответила Марина. И повернулась к Владимиру:
              – Володь, расскажи редакторам, что произошло.
              – А ничего и не произошло! – развел руками Володя. – Стас мне заказал один вид переплета, а я перепутал и сделал совсем другой.
              – И что? – не унималась Марина. – Почему бы Стасу не поменять? Ведь получилось-то здорово!
              – Ну, Марина, пойми, что не только я решаю какой тип оформления выбрать, – досадливо произнес Стас. – Это мы оговаривали и с редакторами, и с директором!
              – А не мешало бы и со сбытом, – поджала губы Ангелина. – Вы тут намудрите чего ни попадя, а нам потом продавать.
              – Ангелина, – вмешалась Ксения. – К советам сбыта мы прислушиваемся. И ты это знаешь. Но помимо коммерческих интересов, есть и творческие. А этим, уж позволь заниматься именно нам.
              Затем Ксения повернулась к Стасу и строго, по-менторски спросила:
              – Ты даёшь техзадание для внештатников в бумажном виде? Или только на словах?
              – На словах, конечно, – удивился Стас. – По моей части внештатник пока только один – Владимир. Не понимаю, зачем разводить ещё и бумажную волокиту?
              – А вот и плохо, что только на словах! – с каким-то непонятным торжеством отчеканила Ксения. – Вот отсюда и все недоразумения! Мы с Марфой всегда оформляем письменную заявку. Для той же, например, Елизаветы. Марфа, скажи!
              Ксения обернулась, но не увидела Марфы. Никто не заметил, как она вышла.
              – Да ладно вам, – миролюбиво произнес Володя. – Стас не причем. Он все четко объяснил. Это я по-пьяни, перепутал. Вот и…
              – Ва-а-лодя! – досадливо перебила его Марина. – Не наговаривай на себя! И не юродствуй! Грех это! Было бы у тебя на руках техзадание – Марина пренебрежительно покосилась на Стаса, – ты бы все сделал правильно!
              – Петр Петрович просит всех к себе, – громко сказала, вернувшаяся в компьютерную Марфа.

              * * *
              В кабинете Петра Петровича, помимо его самого, были Вадим Семёнович, отец Алексий и бухгалтер Анна Николаевна – полная женщина средних лет, обладательница невозмутимого характера. «Бронебойная» – назвал ее как-то Глеб. И самое удивительное, что присутствовала и Лиза.
              Начал Петр Петрович:
              – Я собрал вас по горячим следам сегодняшних событий. Удачнейший момент: все на месте, даже внештатники. Поговорим о делах наших скорбных. Скорбных ли? А Вадим Семёнович? Что скажете?
              Вадим Семенович встал и негромко произнес:
              – Скорби никакой не наблюдается. Ну, немного упали продажи книг, зато ювелирка резко подскочила. А ещё мы договорились о реализации свечей. Не простых, а венчальных. К нам обратился мастер и предложил для продажи вот такое чудо.
              Вадим Семёнович открыл лежащий перед ним дипломат и достал большую, украшенную рельефными завитками, вставками из цветного воска и блёстками, свечу. Аля и Галя ахнули, Марина всплеснула руками, а Стас и Владимир иронично переглянулись.
              – Мало того, – продолжил Вадим Семенович, – мы договорились с мастером, что даём ему помещение для работы, он привлекает помощников и, таким образом, мы имеем маленький свечной цех.
              – И свечи, что он дал нам на реализацию, сразу раскупили, – сказала Ангелина и скосила глаза в сторону Станислава. – В отличии от некоторых наших последних книг.
              – Да, хотелось бы сказать о самом болезненном нашем месте. Об оформлении, – сказал Вадим Семенович. – Книги стали вроде бы и покрасивее, но претензии все равно есть. Особенно в глубинке. Может быть, – повернулся он к Стасу, – вам, как молодому специалисту потеснее работать со сбытом? С батюшкой? Отец Алексий, что скажете.
              Священник неторопливо встал, погладил бороду.
              – Ну, сейчас начнется! – наклонился к Стасу Володя. – Не дергайся только. Я уже подобное проходил.
              – А я бы не сказал, что обложки стали хуже, – неожиданно встал на сторону Станислава отец Алексий. – Как духовное лицо я не вижу в них никакой ереси или неблагоговейного отношения к нашей вере, а как математик – вижу логику и упорядоченность всех элементов. Это ведь и есть дизайн? Да? Не знаю как насчёт эстетики, но все что делает Станислав, мне нравится. Другое дело, – привычно наступил брови священник, – что наши торговые агенты часто забывают о той духовной миссии, которая возложена на них: не только торговать, но и просвещать! И в области книжного искусства тоже!
              Затем отец Алексий долго говорил о значении катехизации на бытовом уровне, о поведении христианина, которое должно служить примером другим несознательным гражданам нашей великой православной державы.
              После выступления отца Алексия бухгалтер Анна Николаевна настоятельно просила вовремя подавать документы на оплату внештатников, а Ксения потребовала в обязательном порядке выдавать тем же внештатникам техзадание в письменном виде, под подпись, в двух экземплярах, один из которых должен храниться в редакции.
              Ещё Ксения хотела обсудить празднование Нового года, точнее поговорить об отмене этой издательской традиции, но данный вопрос быстро замяли.
В заключении Петр Петрович сказал, что всем нужно работать слаженно, единой командой и в самом конце добавил: «Возьмемся за руки, друзья!», на что Володя язвительно шепнул Стасу: «Но прибыль только одиночкам!»
              Когда все начали покидать директорский кабинет, Петр Петрович неожиданно обратился к Стасу: «А вас, Станислав, попрошу остаться!» Как в известном фильме.

              * * *
              – Вы не обижайтесь, Станислав, на Вадима, – немного устало произнес директор. – Я имею в виду его слова о вас, как о молодом специалисте. Он не владеет необходимой информацией об издательских делах и повторяет то, что ему рассказывает Ангелина. А та, в свою очередь, слушает только Марину. Марина же, как вам наверно говорили, имеет крайне вздорный характер. Отсюда все склоки.
              – Я не обижаюсь, Петр Петрович, – спокойно ответил Стас. – В моей практике бывало и не такое.
              «Соврал я, соврал! – огорчённо подумал Станислав. – Не бывало такого! Чтобы люди с абсолютно неразвитым вкусом так безапеляционно диктовали свою волю художникам?..»
              Но вслух сказал:
              – Какие обиды! Одно же дело делаем.
              – Вот и хорошо! – обрадовался Петр Петрович. – Люди у нас работают непростые. Многих жизнь потрепала в полной мере. Я рад, что вы это понимаете. Но теперь, – он хитровато прищурился, – на вашей стороне и отец Алексий. Завтра у нас праздник: Введение и выходной день. А послезавтра я хотел бы с вами и редакторами обсудить сборник детских сказок.
              Когда Станислав закрыл за собой дверь, то увидел поджидающую его Марину.
              – Стас! – решительно начала она. – Простите меня, грешную. Я так искушалась по вашему поводу! Мне казалось, что… – Марина замялась. – В общем, батюшка все поставил на свое место. Простите меня! – она наклонила голову. – И с праздником.
              – Конечно, Марина, о чем речь! – Стас уже хотел было уходить, но вдруг спросил:
              – А в чем искушение-то? Я для всех вас показался чужим?
              Марина посмотрела в сторону и пожала плечами.

              * * *
              Станислав зашёл в пустую компьютерную, посмотрел на свое уже достаточно обжитое место и вслух спросил себя: «Что дальше?» И так же, вслух, ответил: «Поживем – увидим».
              Затрезвонил мобильник.
              – Алё, молодой специалист!
              – Лиза, ты где?
              – Ушла уже. Ты-то как? Не обиделся?
              – Не скажу, чтобы сиял от счастья. Но ничего.
              – И правильно. Не бери в голову. Чего ты хочешь от православнутых?
              – Ну, православие здесь не причем. Просто собрались люди такие.
              – Эх, Стас, как раз и причем! Ладно. Каковы ваши планы, маэстро? Только не на сегодня.
              – Завтра я утром я на литургии. Праздник. Хочешь со мной?
              – О, нет, Стас. Спасибо за приглашение, но нет. А после службы?
              – Давай на нашем месте. Или ко мне?
              – Лучше на нашем. В два?
              – Идёт.
              – «„Идет!“ – сказал Финдлей». Это из Роберта Бёрнса. По-о-ка-а.
              После неудачного посещения выставки и «шляния» по осеннему городу, их отношения изменились. Помимо звонков они стали регулярно встречаться, чаще всего в облюбованной ими мороженице, которую открыли во время первой совместной прогулки.
              И вскоре Лиза переступила порог холостяцкой комнаты Стаса. Она разглядывала его книги, студенческие рисунки, акварельные пейзажи, старательно развешанные на стенках, затем они пили чай, затем… Затем Стас решительно попытался заключить Лизу в объятия, но она мягко отстранилась, положила ладонь на его губы и тихо сказала: «Не надо, Стас, милый, не надо, не сейчас. Не разрушай, то, что есть. Всему свое время». И, лукаво подняв бровь, добавила: «Пост же сейчас, благочестивейший ты мой!»
              И Стас подчинился.

              * * *
              На праздничную службу Стас поехал в храм, с которого он начинал свой церковный путь. До революции это было, хотя и небольшое, но величественное строение из красного кирпича. Затем храм был приспособлен под какое-то производство, разделен на этажи и, в итоге, после возвращения его Церкви, прихожанам досталось полуразрушенное здание с облупившимся фасадом.
Бывший когда-то загородным, храм сейчас находился на северной окраине города. Прихожан было мало – большинство православных жителей района ходили в другой собор, где кипела активная приходская жизнь.
              Тут же было тихо, уютно и по-домашнему. Здесь прошла и первая исповедь, и первое причастие, здесь Стас начал свою пономарскую деятельность, которую вскоре вынужден был оставить из-за нехватки времени. К тому же дорога только в один конец занимала около полутора часов. Но по возможности, он всегда старался посещать свою первую общину.
              В это утро Стас приехал рано. Даже очень: прихожан почти не было, хлопотали свешницы, о чем-то разговаривали пожилой мужчина и дьякон Виктор, которого Стас знал по работе в «Северном Крае» – тот был сотрудником производственного отдела и тоже только-только начинал воцерковляться. Именно он и рекомендовал Станиславу этот храм: «Приходи к нам. У нас все просто и батюшка понимающий».
              Сам же Виктор тогда был ещё весьма наивным человеком в вопросах веры. Он, например, утверждал, что монахи спят в полном облачении, а на вопрос: «Зачем?» уверенно отвечал: «А если ночью в келью зайдет настоятель? Что тогда? Монах в одних трусах встанет перед ним по стойке смирно?» И, глядя на огонек в его слегка раскосых глазах, собеседнику ничего не оставалось, как только молча кивнуть головой.
              Тем не менее, Виктор сумел окончить богословские курсы, рукоположиться и поступить в семинарию на заочное отделение.
              Они приветливо кивнули друг другу, Стас подошёл к аналою с иконой праздника, приложился, затем, поставив свечу перед особо почитаемой в храме иконой Богородицы, занял свое излюбленное место у южной стены и сосредоточенно стал ожидать начала литургии.
После службы, отказавшись от предложения пойти в трапезную, Станислав поспешил в заветную мороженицу.
              Как и всегда долго ждать Лизу не пришлось. Она подошла, игриво покачиваясь из стороны в сторону, смешно сморщила носик, ткнулась ему лбом в плечо, и они направились к своему столику у окна. Стас взял себе фруктовое (пост всё-таки!) а Лизе – ее излюбленное фисташковое.
              – Ну, как служба? Причащался? – спросила Лиза.
              – На этот раз нет. А служба, как служба: размеренно, по-домашнему.
              – А почему ты ходишь именно туда? – Лиза посмотрела на Стаса.
              – Ну, не всегда я именно туда и хожу. Просто начинал там. И там же, – Стас отложил ложечку с мороженым, – была моя первая ночная пасхальная служба. Когда она закончилась, все прихожане разбрелись по храму небольшими группами, уселись, кто на принесённый складной стульчик, кто на фанерку и стали разговляться. Ремонт и реставрация тогда ещё только начинались, трапезная была крохотная – еле вмещала клир. Поэтому прихожанам разрешили оставаться в храме до самого утра. Все угощали друг друга, а настоятель, похожий на апостола Петра с картины Ге «Тайная вечеря», подходил к каждой такой группке похристосоваться. И тут я почувствовал себя вне времени: будто я и здесь и, одновременно, среди первых христиан, где-нибудь в римских катакомбах. Тем более что нас окружали голые стены с остатками фресок. Именно тогда я понял, что всё это – мое, что я нашел то, что давно искал.
              – Ты нашел чисто человеческую теплоту и понимание, душевно-эмоциональный комфорт, – негромко, глядя перед собой, проговорила Лиза.
              – Ты хочешь сказать, что тогда я обрел не веру, а новый вид общения?
              – Да, именно-именно так. Вера предполагает предельную степень фанатизма: ученый верит, что его открытие поднимет человечество на новый уровень знаний, писатель – что его произведения помогут тому же человечеству стать лучше. И если это совершается с предельной самоотдачей – итог ты можешь представить. Но это единицы. Для большинства важнее деньги, общественное признание и чувство «глубокого удовлетворения». А религиозная вера?.. Есть, не спорю, подвижники, которые уверены, что спасают мир, но подавляющее большинство спасают только себя любимых.
              – Спасись сам, и вокруг тебя спасутся тысячи, – ответил Стас. – Это Серафим Саровский. Все труды учёных, писателей художников, политиков бессмысленны, если со смертью тела кончается жизнь человека.
              – Нет, Стасик, не так. Как раз вера в бессмертие и не позволяет человеку дорожить каждой секундой своего бытия, максимально выполнять то, что будет востребовано другими, ценить и беречь в других тот крохотный момент вечности, который мы называем жизнью. Отдавать себя другим не получая взамен «вечного блаженства» – это разве не честнее, чем договор с Богом: «ты – мне, я – тебе»? Скажи, зачем украшать храмы, зачем организовывать и улучшать свое земное бытие, если этот мир, эта жизнь – временная? Зачем раздуваться от гордости, что ты носитель самой правильной веры в мире? Зачем собрание мифов и легенд древнего кочевого народа возводить в ранг непреложной истины? Зачем правила человеческого общежития, сложившиеся в глубокой древности, переносить в наше время? Зачем?.. Зачем?.. Вопросов больше, чем вразумительных ответов. По крайней мере, для меня.
              – Лиза, Лиза, – покачал головой Стас. – Поверь, на все вопросы за две тысячи лет существования христианства ответы уже даны. Я понимаю, что тебе трудно придти к такому пониманию, потому что ты столкнулась с крайне негативными сторонами современной церковной жизни.
              – Эх, Стас, – вздохнула Лиза. – Негативные стороны для меня как раз не важны. Сама религия в любой форме – вот, что я не могу принять. И это не потому, что я выросла в семье, далекой от христианства. Мои родители как раз хорошо знали и христианские, и мусульманские, и иудейские литературные памятники. А я уже в старших классах читала «Пастыря» Ерма в переводе Петра Преображенского. Поэтому я ориентируюсь и в истории христианства, и в христианской литературе. А еще на все это наложилось и мое историческое образование… Одним словом, я давно поняла, что религия – это не мое. Только не говори, пожалуйста, о моем высокоумии, о том, что «где просто – там ангелов с; сто, а где мудрено – там ни одного».
              – Да ни буду я ничего говорить! – махнул рукой Стас. – Мне, на самом деле, не так уже и важно твое отношение к религии. Каждый человек имеет право выбора.
              – Важно, важно, Стасик, – перебила его Лиза. – Ты сейчас еще не представляешь, как это важно. Поймешь когда-нибудь. Ой, какое вкусное ты купил мне мороженое! – Лиза набрала полную ложечку и стала ее рассматривать. – Спасибо, ты настоящий дружочек.
              – Ну, что с тобой делать! – рассмеялся Стас. – Надеюсь, наши идеологические разногласия не приведут к разрыву дипломатических отношений? Останусь я хотя бы в качестве «дружочка»?
              – Самого-самого лучшего! – и Лиза послала Стасу воздушный поцелуй.

              * * *
Тяжелый осадок после этого разговора долго не давал Стасу покоя. Он вспомнил, как однажды Лиза сказала, что по ее мнению любая религия, вера в богов, да и сама идея Бога – плод творческой фантазии человека. Что именно человек создал Бога, и возникло это на самом раннем этапе истории цивилизации, когда в первобытном сознании сложилось убеждение, что все природные явления подчинены каким-то неведомым силам. Что эти силы могут, как вредить человеку, так и быть благосклонными к нему. И тогда человек начал искать способы отвратить от себя гнев этих сил и добиться их милости. Это совпало с началом формирования гуманизма – то есть облагороженного разумом элементарного инстинкта самосохранения, так необходимого для развития всего рода человеческого. Именно тогда и  возникло то, что теперь называют религией.
              Он хотел ей возразить, лихорадочно вспоминал, что говорили на эту тему преподаватели на курсах, что читал раньше, но убедительные аргументы как-то не всплывали в памяти, и Стас решил отложить этот разговор на потом. Тем более он был уверен, что предвзятое отношение к религии у Лизы напрямую связано с ее тяжелой жизненной травмой. Он даже хотел привести цитату из прочитанного когда-то рассказа, что «смешно отрицать мировую литературу, если тебе встретилась пара писателей-негодяев».
              Но после сегодняшнего разговора он понял, что отрицание как раз касается не этих «негодяев», а самого предмета. Не заставишь окунуться в чтение человека, если он не любит читать и, мало того, считает это занятие бесполезным. Не заставишь ходить по врачам больного, если он не верит в помощь официальной медицины.
«Мне было бы все равно, если бы такое высказал Владимир или даже Глеб, – размышлял Стас, отмеряя шаги по своей небольшой комнате. – Но Лиза? Человек, который стал очень близок! Никогда не думал, что вопросы веры могут так влиять на отношения людей».
              Он постоял у книжной полки, посмотрел на лежащую на ней баночку из-под крема и вдруг вспомнил, как во время одной из их встреч, Лиза спросила: «А как там бирюзовая баночка из-под женского ночного крема на полочке? Ты не выбросил ее?» И, хитровато улыбнувшись, добавила: «Не надо – она такая красивая!»
              «Вот и попробуй их, баб, разбери!» – брюзгливо проворчал Стас, затем стал искать книгу протоиерея Валентина Свенцицкого «Диалоги», к которой всегда обращался, если нужно было ответить на какой-нибудь острый полемический вопрос. Он раскрыл книгу, полистал ее и поставил обратно на полку.
Не годится… Не тот случай… Ведь до встречи с Лизой, он, в основном, спорил о вере с людьми, мало чего понимающими в Православии. И отвечая, к примеру, на вопрос «входит ли Никола Угодник в число Святой Троицы», старался применять звучные богословские термины типа «тринитарный монотеизм», «филиокве» или «монархианство» с «арианством». Как правило, такая словесная магия безотказно действовала на вопрошающих.
              Но с Лизой… И тут Стас понял, что просто боится подобных разговоров. Бо-и-тся. Потому, что в лизиных простых, понятных, логичных ответах чувствует то, что давно мучает и  его самого, с чем он внутренне согласен, но не может этого принять, не может этого допустить – ведь «как страшно, когда пустеют небеса…»
К этому страху примешивалась еще и обоюдная настороженность: Стас иногда и хотел было поделиться какими-то своими маленькими духовными открытиями, но что-то его останавливало.
              Он вспомнил, как иронично посматривала на него Лиза, когда Стас с воодушевлением рассказывал о том, что в главный городской монастырь привезли величайшую святыню – каблучок от туфельки святой Евдундоксии Снандулийской, скорой помощнице и заступнице в житейских делах. Для Стаса это было важно еще и потому, что когда-то, на курсах, он писал выпускную работу на тему: «Помощь в семейных тяжбах святой праведной Евдундоксии» и самым тщательным образом изучал ее житие.
              Лиза не удержалась и на реплику Станислава о том, насколько всеобъемлющей является православная вера, каких только сторон человеческого бытия она не касается – от нравственного совершенствования до обыденных бытовых проблем, – напомнила Стасу о том, как «высоконравственными» христианскими фанатиками была зверски замучена гениальнейшая Гипатия Александрийская – философ, математик и астроном.
              Стас тогда поморщился: «Ну, вроде, она колдовством занималась…», на что Лиза довольно резко ответила: «Ну, вроде, колдовство – ваша прерогатива. Только вместо шаманских бубнов у вас кадило с кропилом!»
              Станислав тогда не особенно воспринял ее реплику: ему казалось, что рано или поздно Лиза станет с ним на одну сторону баррикады, а некоторые ее жесткие высказывания – следствие понятно чего. Но…
              «Что я сделал не так? – размышлял Стас, глядя на себя в зеркало. – Может быть, для меня наступил тот самый момент истины? И куда, а главное, с кем двигаться дальше?»
              Вспомнились слова одного из преподавателей курсов: «Брак  нужен не только для деторождения, главное в браке – совместное спасение! Поэтому выбирайте спутника жизни из своего виноградника».
              «Лиза, Лиза… – снова заходил по комнате Стас. – Неверующий муж освящается верующей женой. И наоборот. Но наоборот – сложнее. Если мы будем вместе, то хватит ли у меня сил? И будет ли Лиза терпелива к моим взглядам?.. Или придется жить в вечном напряжении, постоянно ожидать убийственных аргументов, способных разрушить и без того некрепкую мою веру? А если это случится? Если всё-таки „опустеют небеса?“ Что тогда? И кто я тогда? Жалко, что у меня нет духовника…»

              *  *  *
              Декабрь в этом году выдался теплый и бесснежный. Нет, снег, конечно же, регулярно выпадал, но как-то быстро таял. И эта погодная ситуация очень напоминала Стасу его отношения с Лизой: нетерпеливое ожидание встречи, первая радость общения быстро проходили, затем наступало какое-то непонятное утомление и желание побыстрее прекратить разговор.
              На работе же у них все было по сложившейся схеме: Лиза просила показать обложку, они садились плечом к плечу, Стас негромко объяснял свой замысел, но ощущения внутреннего, бессловесного диалога уже не было. На Лизу эти изменения в их отношениях, как ни странно, не производили особого впечатления. Она была также приветлива, слегка иронична, и даже лёгкое кокетство, которое ей так шло, оставалось на том же уровне.
              «Может быть, и вправду я для нее только интересный собеседник? – размышлял Стас. – Дружочек? Подружка? Но ведь с подружками делятся самым сокровенным! А у нас? В последнее время только разговоры о религии с безапелляционным Лизиными аргументами? А для более близких отношений на хрен я ей, может, и нужен?»
              И что самое интересное, Стас заметил за собой одну неприятную черту: он стал присматриваться, как Лиза ведёт себя с другими мужчинами. И особенно его раздражало, как демонстративно чмокала Лиза Владимира в щеку при встрече.
«Друзья детства, понятно» – успокаивал себя Стас, но ощущение внутреннего дискомфорта не уходило.
              Вообще же эта ситуация с «подглядыванием» была очень неприятной. Стасу она напоминала случай с его соседом по подъезду – толстеньким, лысым, вечно улыбающимся, мужичком лет пятидесяти. Однажды, поздним вечером, возвращаясь домой, Стас застал его во дворе за очень интересным занятием. Сосед, вооруженный армейским биноклем, наблюдал, в раскрытом настежь от июльской жары окне первого этажа, за полураздетой молодой женщиной. Стараясь показаться «своим в доску», Стас подмигнул, покрывшемуся по;том, соседу, и поднял вверх большой палец. Но ощущение гадливости ещё долго потом не отпускало Стаса.

              * * *
              А в издательстве, между тем, начались предновогодние хлопоты. Но несколько иные, чем в светских организациях. Приходила мрачная Марина рассказывала, что в сбыте уже нарядили ёлку, вовсю закупают продукты и как это всё – противно! На что Аля с Галей отвечали, что ничего страшного, ну и что же, что пост, пусть нецерковные порадуются! Ведь даже батюшки благословляют встретить Новый год, в разумных, конечно, пределах. И вообще можно не приходить на этот корпоратив – никто не требует.
              – Не приходить, как же! – шепнул на ухо Стасу Глеб. – Прибегут все как миленькие! Ведь именно на этом застолье Петр выдает конвертики с премией по итогам года.
              Затем Глеб кивком головы пригласил Стаса выйти в коридор.
              – Не удивляйся, – иронично улыбаясь, начал Глеб. – У нас каждый раз так: хотят надутые редакторы, а Марина постоянно бегает к Петру и просит перенести праздник на Рождество.
              – И что Петр?
              – У него четкая аргументация: поскольку две трети коллектива люди нецерковные, то лучше встретить Новый год и Рождество разом. Попробуй потом всех собрать седьмого или восьмого января! И потом, Рождество – праздник семейный. Маринка предложила как-то праздновать четырнадцатого, в Старый новый год, но никто её не поддержал.
              – А где хоть празднуют-то? – спросил Стас. – В кафешке какой-нибудь?
              – Нет! – улыбнулся Глеб. – Слава Богу нет! Пытались как-то раз, но не понравилось. Поэтому собираемся в сбыте. Там места хватает.
В последнее время Стас проводил новогодние вечера с родителями. Такая традиция возникла после окончательного расставания с обладательницей бирюзовой баночки. Но этот Новый год он решил встретить с Лизой.
              – Не обязательно сидеть за столом! – размахивал он руками, обращаясь к Лизе. – Почему бы не побродить... Нет, не так: почему бы не пош-лять-ся по городу до самого рассвета?
              – Стасик, милый, – растерянно отвечала Лиза. – Я каждый год в этот день с родителями. И не хочу...
              – Так и я тоже с родителями! – прервал ее Стас. – Но можно ведь хоть раз и по-другому?
              – Нет, нет, – покачала головой Лиза. – По-другому не получится... Послушай, а давай пошляемся в рождественскую ночь?
              – Я на вечерней службе, а потом остаюсь на трапезу. Ты ведь не согласишься пойти со мной?
Лиза быстро взглянула на Стаса и промолчала.

              * * *
              Тридцатого декабря все собрались в сбыте. По центру большого складского помещения стояли сомкнутые в одну линию столы с напитками и закусками, в основном постными. Стас сел рядом с Глебом. Прямо перед ними находилась пятилитровая бутыль с красным грузинским вином, купленным по знакомству на рынке самим Петром Петровичем. Глеб щёлкнул по ее блестящему горлышку пальцем и уважительно сказал: «Вещь!» Вот с этой самой вещью они, не сговариваясь, решили связать всю свою дальнейшую праздничную деятельность.
              А деятельность началась с приветственных слов директора и замов, затем последовала раздача премиальных конвертиков, которые разносили две улыбчивые сотрудницы бухгалтерии, потом забулькали напитки, застучали вилки, гул голосов наполнил подвальное помещение, и  началось все то, чему и положено быть в праздничный вечер.
              Стаса же поразила перемена, произошедшая с такими, казалось бы, уже изученными им сотрудниками. Особенно его удивила Марина, одетая в длинное фиолетовое платье, какая-то непривычно загадочная, совершенно не похожая на повседневную себя. Глеб подмигнул Стасу: «Смотри, Маринка-то глаза подвела. Благочестивейшая наша. А Ксения? Что за дурацкие висюльки она нацепила на уши? Аля с Галей? Чего так вырядились-то? Как гарнизонные красавицы в доме офицеров. Одна только Марфа как всегда: спокойна и лунолика».
              Но Стаса, хотя и интриговали эти неожиданные метаформозы с коллегами, он все же думал о другом. Вернее о другой. Почему-то не пришла Лиза, хотя всех внештатников персонально пригласил Петр Петрович.
Глеб, словно угадав его мысли, сказал: «Лизка почему-то опаздывает. Но Вовки-то чего нет? Он всегда приходил самым первым». И ловко, до самых краев, наполнил бокал Стаса.
              «Причем тут Вовка! – досадливо подумал Стас. – Где Лиза?» И залпом выпил налитое Глебом.
Тем временем, со своего места поднялся Андрей.
              – Я предлагаю тост, – с обычной улыбкой начал он, – за тех, кто сейчас в пути: за наших водителей и торговых агентов! В эту минуту они трясутся по разбитым дорогам в холодных кабинах для того, чтобы мы могли собираться за таким роскошным столом. За них! Ура!
              – Вот это да! – наклонился к Стасу Глеб. – Умыл всех православных Андрюшечка. Вот такие-то и попадают в Царство Небесное первыми!
Затем он обернулся в сторону двери, откуда раздались аплодисменты:
              – О, Вовка пришел. Хлопает! Блин! С Лизкой! Плохо дело. Пропал для парня вечер: Лизка будет его пасти, как бдительная мамаша. Или заботливая жена.
Последняя фраза сильно покоробила Стаса. Он услышал, как то-то из сбыта пропел пьяненьким тенорком: «Вот и встретились два одиночества», увидел, как понимающе переглядываются Аля и Галя, как загадочно улыбается Марина, и ему казалось, что все это уже было. Да, было! И никакое дежавю здесь ни причем.
              Пару лет назад, во время новогоднего корпоратива в «Северном Крае», точно такой же восторг вызвало появление любительницы бирюзовеньких баночек в сопровождении незнакомого мужчины. Но тогда Стас, кроме облегчения, не испытал никаких чувств – ведь их отношения уже подходили к концу.
              А сейчас…
              Глеб, тем временем, подливал и подливал Стасу вино, звучно чокался, подмигивал Владимиру, который с нескрываемой зависть поглядывал на них: «Ох, и компашка же у вас!»
              Дальнейшее Стас помнил с трудом, точнее не помнил совсем – коварным оказалось это домашнее  вино.
              Вроде бы он произносил какой-то тост за тех, кто сжигает глаза за бесконечным сидением перед монитором, грозил пальцем каким-то неведомым врагам и… да много, наверное, ещё чего произошло в этот вечер.
Но хорошо Стас запомнил лишь одно: как, уже возвращаясь домой, сорвав с головы шапку, распахнув пальто, бесконечно звонил Лизе, выказывал свою обиду и раздражение, на что она пыталась с недоумением возражать, а затем перестала отвечать на звонки.

              * * *
              31-го, с утра нужно было показаться на работе, и Стас, с большим трудом, но все же привел себя в более-менее сносное состояние.
              В компьютерной были только Глеб и Андрей. Стас молча кивнул им и тяжело опустился в свое кресло. Затем повернулся к Глебу:
              – Как я вчера?
              – Нормально. Как же ещё? И тост хороший сказал. Потом, вдруг, носом стал клевать, и мы вместе с тобой ушли.
              – А остальные как?
              – Как всегда. Был, правда, один неприятный момент с Игорем из сбыта, но его быстро приструнили.
              – А что за момент?
              – Я не видел… Андрей, расскажи.
              – Ничего особенного, – подал голос Андрей. – Перебрал как всегда и сцепился с Вовкой. Чуть не подрались.
              – А Вовка, все же, ускользнул из-под Лизкиной опеки, – продолжил Глеб. – Песни начал петь. А наши барышни сразу зашипели на него. Интересно у них получается: пить в пост можно, а петь – нельзя! Тогда уж лучше и не устраивать такие праздники в боевой раскраске и с выгулом платьев.
              – А что, редакторов сегодня не будет? – спросил Стас.
              – Только Ксения, – ответил Глеб. – Всех остальных на сегодня отпустили. А мы, как помнишь, работаем с третьего по пятое, зато отдыхаем в святки.
              – Да, да, помню, – рассеянно сказал Стас.
              Работать сегодня не хотелось. И не только Стасу. Ни в согнутой фигуре Глеба, ни в нахмуренном Андрее не чувствовалось никакого трудового энтузиазма.
Вошла Ксения:
– Ребята, можете уходить. Петр Петрович всех отпускает.
И хитровато улыбнулась. Затем, с интересом, посмотрела на Стаса:
              – Хорошо вы вчера сказали о жертвенности и служении. Мы, действительно, здесь не работаем, а служим. Как в храме. Спасибо.
              «Я такое сказал? – мысленно ужаснулся Стас. – Вот уж не ожидал!» Вслух же ответил:
              – Я ведь шел сюда не ради денег или интересных творческих проектов… Для этих целей меня вполне устраивал «Северный Край».
Ксения понимающе кивнула и, попрощавшись, вышла.

              * * *
              Предложений опохмелиться не поступило, и все трое разошлись каждый в свою сторону.
              Стас раздумывал о своих дальнейших действиях. К родителям ещё рано, Лизе он решил пока не звонить, домой идти тоже не хотелось. А вокруг, весело поскрипывая выпавшим наконец-то снежком, торопливо сновали прохожие. И почти все с улыбками. В отличие от Стаса. Двое подгулявших мужичков, изумлённо посмотрели на него  и даже обменялись между собой репликами:
              – Чего это он такой смурной?
              – С похмелюги, наверное. Тяжело парню.
              «С похмелюги… А ведь точно: с похмелюги, – усмехнулся Стас. – Только не с алкогольной».
              Он достал мобильник, позвонил матери, поздравил с наступающим, сказал, что приглашен в гости за город, откуда звонить будет сложно – плохая связь, – а к ним приедет вечером первого.
              Затем, неспешно, оправился гулять по городу.
              Домой пришел уже вечером. Соседей не было: они каждый Новый год уезжали в деревню. Стас достал из холодильника бутылку шампанского, налил большой бокал, залпом выпил и лег в постель.
              Почему-то вспомнились строчки Вознесенского: «В бескризиснейшей из систем один переживает кризис».
              «А может быть это кризис среднего возраста? – подумал он. – Или кризис веры? В том числе и в людей?»

              Продолжение следует