Двадцать лет спустя

Почти год мы прожили с ним в одной палатке УСТ-56. Потом наш полевой лагерь перебазировали во вновь отстроенные кирпичные казармы, а офицеров управления отдельного батальона расквартировали в пятиэтажке - общежитии Титаника. Дружили ли мы с ним тогда или нет, я не знаю. Скорее всего, да, так вместе бегали на зарядку по взлетке, вместе возводили спортивный городок, вместе делили кров и где-то добытую тушенку/сгущенку. Конечно, он не ходил со мной на заминированные дачные участки за черешней, не ездил на мародерку в Грозный, где мы попали в засаду,  не ходил купаться в озере близ Аргуна, где были на мушке у снайперов, да на рынок в Грозный он тоже не ездил, чтобы обменять пайковые блоки «Явы» на какую-нибудь снедь. Да и стрелять из найденных в округе боеприпасов он тоже не хотел, и вместо него я взял начпроданачвеща, и потом вместе с ним сидел в зиндане, и пили неведомо откуда свалившуюся бесланскуюводку. Наверное, он берег себя, думал я, тогда как для меня все это было просто приключения.Хотя опять же, искать в чужой душе ответы на свои вопросы – дело неблагодарное и заведомо провальное. Если хорошо с человеком, то зачем знать, почему.

Я считал себя пацифистом, но оказался на войне. Почему, для чего, я до сих пор не знаю. Прошло двадцать лет, как мы расстались с Сергеем. Через два года он уехал на Большую Землю, а я еще на три года задержался в Ханкале. Раз в пять-семь лет он находит меня. В Питере и вот уже во второй раз в Москве. Наверное, таким и должен быть «настоящий радиоразведчик».

- Давай, Славан выпьем! За то, что мы выжили там. Что пережили все эти землянки, палатки, теплушки, общаги, казармы, комбатов и комбригов. И теперь мы можем гордиться достигнутым и сидеть в тепле, уюте и комфорте.

- Давай, Серега!

Мы выпили его  воронежский самогон, который ещё теснее сближает людей и хорошо оживляет воспоминания двадцатилетней давности.

- А ты помнишь нашу первую совместную батальонную пьянку?

- Чего-то слабо, Славан. Наверное, в наряде был.

- Это было в марте, за месяц до отправки в Чечню. Комбат решил, что пьянка – лучший повод для знакомства с офицерским составом. Мы сидели в ленинской комнате казармы ТУЦа. Выпили уже не по первой рюмке. И тут он толкнул речь, что у нашего эшелона не будет сопровождения по Чечне. И вся защита – это двести стволов и несколько ящиков РГДэшек.

- Я забыл.

- Вспомни. Еще потом Журу искали. Весело было. Он под кроватью заснул. А потом Хабиб с замполитом и зампотылом стали ножи метать в лавку. У них охотничьи были, самые модные. Страшно конечно было и от слов комбата и от игрищ, но «Тамбовский волк» притуплял эмоции.

- Не помню, Славан. Зато помню, как мы твой день рождения в палатке отмечали в Трегуляе. С боярышником из мензурок.

- Да, это было за четыре дня до отправки. Денег тогда ни у кого не было. Я купил в аптеке пару десятков флаконов боярышника, который почти сразу же и списал. Санек притащил тушенку, хлеб и сок с продсклада. А потом пошли на сельскую дискотеку и устроили там танцпол в берцах и камуфляже.

- А потом пришел пьяный комбат с Хабой. У них были заряженные ПээМы, и он скомандовал лежать. Местные от страха попадали на пол. Девки-то, наверное, обоссались там же. 

- Этого не помню. Но комбат считал, что мы обкурились, и пообещал мне взять всех на проверку...

- А помнишь, как мы в тамбовском ресторане встретились в ночь перед отправкой?  У тебя тогда в карманах были жгуты, скальпели, зажимы какие-то. Ты танцевал, а инструменты у тебя выпадали. Я у тебя спросил, зачем ты столько херни в карманы то наложил? А ты сказал, что на войне все может сгодиться.

- Да, это была последняя ночь в Тамбове. Вечером мы сходили в баню, пива купили, сигарет. А потом решили пойти в ресторан. Странно, что встретились. Ресторанов в городе то не счесть. Кстати через сутки инструмент пригодился.  На станции Лиски солдат под электрическую дугу попал. Я к нему прибежал, а от него жареным пахнет и бушлат дымится.

- Да, Славан, тот эшелон из шестидесяти семи вагонов мне не забыть. Меня назначили старшим, и я с автоматом сидел в кабине машиниста. Помню, машинист спросил, где я живу. Я сказал, что через полсотни километров будем проезжать мою станцию. Он говорит, какой у меня домашний телефон. Позвонил моей матери. И на станции тормознул. На три минуты. Она пришла тогда среди ночи и обняла меня. Все же на войну провожала.

- Я со своими еще перед Тамбовом попрощался. Когда из Улан-Удэ в Москву прилетел, то сделал крюк на Киев. Заехал тоже на пару часов и обратно.

- Страшный был рейс того бронепоезда.

- Ну, брось ты. Если не считать ночного обстрела в Гудермесе, то все вроде бы ничего прошло.  Окрошку из пива делали, листки боевые писали, на станциях-полустанках выходили. Котлеты-пирожки покупали у сердобольных старушек.

- Если бы ты видел, Славан, сколько техники покореженной шло оттуда. Я подумал, что это может быть и нас скоро ждет. А лица, возвращавшихся с войны…Раненые в бинтах, чумазые, уставшие, в рванье и непонятно каком обмундировании.

- Да, согласен. Я в окно почти не смотрел. Страшно стало лишь в Моздоке. Когда щебенку в мешки грузили и автоматы раздавали. Не хочется умирать, когда тебе нет еще и тридцати.

- Ну, наливай, Славан. Давай третий выпьем. За тех, кого с нами нет…- пояснил Сергей для присутствующих за столом двух гражданских. Мы выпили,не чокаясь и замолчали. Странно, - подумал для себя. Мне тогда война казалось не такой страшной, как сейчас. Когда сидишь на своей кухне и слушаешь воспоминания боевого друга. Мои дети даже притихли и боятся высунуть нос из зала.

- Я вот не люблю Достоевского и Толстого тоже. Читаю через силу. А твою «Тату» прочитал за ночь. Тымолодец, что написал об этом книгу. Читаю, а в памяти все оживает. Диалоги, комбат, как мы щерились, как бегали там с тобой. Ты там на обложке с Катковой и с водилой санинструктором стоишь перед медпунктом. С Вовкой я через «одноклассники» общаюсь. Он директор магазина и автозаправки. Говорят, что это он продал солдата в рабство, и лишь через девять лет того нашли по жетону и костям. Странно, что Вовку так и не посадили.

- Путаешь, ты Серега все. То был другой водитель. Из контрабасов. Он потом еще себе запалом гранаты кисть себе разорвал и свалил в госпиталь. А потом мы с психологом ездили за ним в Печоры,куда он подался в СОЧ, и доставили в Ханкалу к операм. Но те, через месяц его выпустили, и он уволился. А кости солдата и его жетон действительно нашли, но не через девять лет, а через два года, и меня определили везти груз-200.

- Да, вот-ведь память какая бывает. Как мозаика.

- А помнишь, как Жура у нас все воровал? Как мы терпели? Сначала пятьсот рублей потом электронные часы. А когда дело дошло до пистолета, то я его чуть не придушил. Он гаденыш тогда двести баксов требовал.

- Не помню. Я видно в тот вечер на КП дежурил. Зато помню, как у друга замполита пропали берцы, и он конечно же пьяный забежал к нам в палатку с автоматом. Зима была. Мы уже лежали в спальниках и почти засыпали. Он передернул затвор, и к каждому подходил, и тыкал ствол автомата в грудь с вопросом: «Ты брал берцы?». Ты тогда сильно струхнул! Кстати, а Жура, как остепенился? Где он?

- Дождешься. Хитрый жук. Три квартиры купил в Воронеже. Сдает их там. А сам бобылюет за Уралом. Говорит, что подполом стал, комбатом, но, поди проверь. Я таких голодных отеков, как у него больше никогда не встречал.

- А отеки то отчего?

- Белка мало ел. Точнее, вообще ничего. Только кофе пил сладкий. Он тогда на бронепоезде катался, за главного РЭБовца. Дошло до того, что даже сигареты у солдат стрелял, а все свои сбережения в кубышку складывал. Комбат его хотел по психиатрии списать, но он вовремя голодовку то прекратил… А помнишь, как Волос снял скальп у солдата своим новым ножом, что привез из Владика, а потом полночи его искали в грязи. А комбат приказал мне отрезать у Кокура кусок жопы и пришить на лоб.

- А ты?

- На х..й послал комбата. Отправил солдата утром в медбат и больше того не видели в батальоне, лишь письмо прислал, чтобы деньги на счёт перевели. Начфин ему тогда перед отправкой в госпиталь двадцать тысяч дал, чтобы тот на него в прокуратуру жалобу ненакатал.

- Да, комбат тебя не любил.

- А кого он любил? Тех, кто в рот заглядывают. Два-три дня боевых в месяц закрывал, когда я ему насолю. Редко, когда пятнадцать давал.

- Да, я почти год на тех приказах сидел. Дадут на часть миллион, и ты сидишь, думаешь, как приказ составить. Чтобы никого не обидеть. Кто на ВМГ ездил, кто через день на ремень или на КП, а кто как Жура загорал в поле. Помню, командующий не подписывал приказ три дня. Я к комбату. Тот говорит, бери Каткову. Я к ней. Она говорит: «десять минут, Сереженька!». Сделала на лице боевую раскраску, и мы с ней на комбатовском УАЗике в бункер командующего. Там пенёк седой сидит. Генерал лет шестидесяти. Она к нему слева, потом справа. Мур-мур. Говорит мне, подожди там за дверью, нам есть что с Иван Владимировичем обсудить. Через полчаса генерал подписал приказ и сказал, чтобы впредь я приезжал только один. Как она сейчас?

- Не знаю, как сейчас. Но через год или два после этого сошла с ума, если говорить по-простому. Вены вскрыла. Лечилась в моем отделении.

- Да женщины…Давай за них выпьем!

- Давай, Славан, наливай. Стоя и до дна!
Мы выпили, и Сергей задумался. Два брака позади, осеннее расставание с дамой сердца, как мне показалось, подкосило его. Внешне он мало чем изменился. Такой же загоревший, ни живота, ни второго подбородка. И сейчас говорит, что подтянется двадцать раз и проплывает по два-три километра. Но глаза стали грустнее, и откровенности в словах больше. Все же по молодости, мы стесняемся быть самими собой и камуфлируем себя друг перед другом.

- А помните, как сказал Оноре де Бальзак о женщине, ее чарах и коварстве?
Мы с коллегой этого не помнили и конечно не скрыли удивления, слушая его стихотворение из уст бывшего майора, друга и просто хорошего человека.

- Ты знаешь, Сергей, я рад за тебя, что тебя не постигло самое главное разочарование жизни – это разочарование в женщинах! Давай, выпьем за тебя!

- А комбат как?

- Да где-то в Москве дембельнулся. Полковника получил и сошел на гражданку. Работает в конторе по «безопасной связи». На позапрошлое девятое мая написал мне по поводу моих пасквилей. Я его по телефону через сбербанк перевод вычислил. Пьяный он, наверное, был, как всегда в праздники, поэтому и смелый.

- Ты на него злишься?

- Смеешься? Он, по-своему, – классный мужик, который учил правде жизни без предисловий. Я конечно его боялся, даже РГДэшки в карманах носил, на случай если он переступит черту, но и он понимал, что в рот мне не плюнуть и на голову не нассать, как Митрохе и Копытину. Он мне первый, кто кстати, подписал рапорт на клиническую ординатуру по психиатрии. Я спросил у него, от чего такой добрый поступок. Он ответил, а вдруг я на этой войне сума сойду, - везде нужны свои люди…А ты сам, кстати, что после Чечни делал? Говорят в ВВ МВД перешел?

- Да, было дело. Не раз добрым словом вспоминал наш батальон с позывным «Дальтоник». В ВВ не было таких войск и мы почти по наитию проводили радиоразведку и все в той же Чечне. Не знаю, что лучше, дрюкать солдат на КП в РЭБе, чтобы не спали, переводчиков – чтобы переводили с арабского, слушать капризы Эльзы или шерстить командиром взвода боевого обеспечения по Самашкинскому лесу и невольно вызывать огонь на себя от своих.  И там и там был на волоске от смерти, - сказал Сергей и молча выпил свою рюмку. Я тебя уважаю, Славан. Пять лет! Это круто! И при этом головой не тронулся. Наверное, спорт тебя и спас?!

 - Не знаю, Сергей. Спорт был почти ежедневно. В Ханкале показал личник на марафоне, и если бы не травма колена, наверное, бы и на сотне улучшил. Там была по-настоящему интересная мужская работа. Как сейчас говорят 24 на 7. И письма там писал чуть ли ни через день, чтобы проанализировать, что со мной происходит. Хоть они и шли на Москву-400 две-три недели, но эту было то, что связывало меня с родными. Да и жизнь, как мне теперь кажется, там была более настоящая чем нынче, так как не было времени на шелуху.

- Да, Славан. Двадцать лет прошло. Двадцать лет. А кажется, как будто вчера все было. Но я спокоен. Свой долг я отдал. Сейчас мне ничего уже не хочется. Внутри какая-то пустота. Пытался работать, но мои смеются. Майор работает грузчиком. У меня все есть. Квартира, дача, машина, огород. Самогон, вино делаю. Приезжайте ко мне в Воронеж. По жене тосковал, но сейчас есть подруга. Детей не хочется. Своих я уже воспитал. Хочется покоя. Чтобы лежать где-нибудь в санатории или на даче, помаленьку пить самогон, читать книгу, да вспоминать былое. Для Родины я сделал все что мог!

- У каждого свое, Серега. Родина и армия хоть и близко стоят, но они все же разные. Армия нас в сорок с хвостиком на х..й послала, только и всего. Но это не значит, что ты никому не нужен и ты победил в своей войне. Ты помнишь фильм «Пустыня Тартари», где офицеры отдаленного итальянского гарнизона в Северной Африке ждут нападения врага? Некоторые не дожидаются, некоторые сходя с ума, а самым стойким везет, и они встречают врага в штыки. Я даже не знаю, смогу ли я так, как они. Но откровенно завидую тем офицерам, которые такими остаются на всю жизнь. Давай, за них выпьем.

КП – командный пункт
ПМ – пистолет Макарова
ЭРГДЭ – граната
Владик – Владикавказ
РЭБ – радиоэлектронная борьба
ВМГ – войсковая маневренная группа
СОЧ – самовольное оставление части