Жизнь замечательных людей

Жопа.

Я познакомился с Григорием Владиславовичем в тот период жизни, когда очень сильно нуждался в деньгах. Сколько же я тогда работ не перепробовал, начиная от “Озеленителя” улиц, заканчивая официантом. Естественно, на таких работах долго не задерживаются, поэтому, к тому же, был в постоянном поиске новой. И однажды жизнь мне подкинула интересную халтуру. Некая больница набирала волонтеров для того, чтобы следить за пенсионерами, которых бросили родственники. И вот Григорий Владиславович достался мне. У этого уже до безобразия полного человека семидесяти шести лет, не осталось никого кто бы мог о нем позаботиться. Я ходил к нему, на протяжении целого месяца, каждый день. Приносил ему еду, убирался и пил с ним чай. И вот как раз за такими посиделками он и поведал мне свою достаточно грустную историю жизни.

Родился он на несколько недель раньше срока, мало весил и вообще был ужасно некрасивым новорожденным, если, правда, бывают красивые. Отец его сразу невзлюбил, а мать держалась до последнего. И из-за такого стечения обстоятельств, в возрасте 5 лет, его передали на содержание бабушке и дедушке по материнской линии. Эти уже далеко немолодые люди, пережившие войну, души не чаяли в ребенке. Они кормили его вкусной едой, постоянно баловали конфетами, но, в силу возраста, ничем не могли его занять. Весь день Григорий играл со своими игрушками, а именно кидал их в различные места, или шатался с местными мертвыми душами по дворам еще не сильно заселенного спального района. Когда маленького Гришку нужно было отдавать в первый класс, далеко не первая школа приняла его в свои ряды, ибо к возрасту 7-ми лет он так и не научился читать или хотя бы внятно излагать свои мысли. За школьной партой мой неожиданный друг либо что-то рисовал в своей тетрадке, либо просто сидел с умным видом, хотя голова его было совершенно пуста. Оценки же получал не лучшие, но и не худшие (как оказалось, были дети и поглупее).

Одноклассники не особо с ним контактировали, так как Гришка был достаточно полным и обладал жидкими, феноменально засаленными волосами. К тому же, с ним банально не о чем было разговаривать, книжек он не читал, шутить и рассказывать историй не умел. К его 13-летнему возрасту умерла бабушка, а через несколько месяцев умер и дед. Гришу перевезли обратно к биологическим родителям. Они, конечно, посещали его за все то время, но контакт найти им так и не удалось. Гришка почти перестал разговаривать, стал хуже учиться и появлялся дома гораздо позже, чем заканчивались уроки. Все это время (после окончания уроков и до прихода домой) он проводил у берега местной речки. Не знаю, думал ли он о чем-либо, мечтал ли, но в одном я уверен точно: именно в этот период жизни в голову его закралась идея. Но заявила она о себе не сразу. В возрасте 14 лет он поступил в техникум. Жизнь там мало чем отличалась от школьной, разве что, он съехал от родителей в дом покойных прародителей. Зарабатывал же на жизнь тем, что подметал улицы, а когда, с треском, но получил образование, пошел, как и все уважающие себя люди, на завод. Что с ним происходило тогда, я думаю, не имеет смысла описывать, ибо, как и все, он столкнулся с достаточно рутинной жизнью взрослого человека, хотя могу поспорить, даже к семидесяти годам так им и не стал. Могу только отметить, что друзей он так и не завел, с женщинами замечен не был, за пьянством тоже. Зарплату получал небольшую, еле хватало на жилье и еду, заслуг не имел, по карьерной лестнице так и не поднялся. Я могу только догадываться, как бы он все это стерпел, если не был одержим мечтой. Да и при всем желании, он бы сам мне это не рассказал, так как логично или хотя бы внятно излагать свои мысли, так и не научился. Мне иногда бывало очень сложно разобрать его речь: предложения переходили с одной мысли на другую, а его скудный словарный запас спасали только огромное количество, выученных им во времена работы на заводе, маты. 
В день нашего знакомства я был сильно удивлен, когда вошел в его квартиру. Она была грязной, в ней пахло кислой капустой, а самое, на мой взгляд удивительное было то, что как только открыл дверь на меня обрушился дикий рев непонятной птицы. Это был попугай какаду, который чуть не сбил меня с ног. Не сильно было понятно, как сей старый человек мог за ним ухаживать, но я решил не думать об этом. Как потом выяснилось, птица была куплена два года назад совсем птенцом на скопившиеся за пенсию деньги. Она была тощей, облезлой и обладала невероятно мерзким голосом. Соседи часто жаловались на это создание, оно орало день и ночь, так как Григорий Владиславович не догадывался его накрывать каким-нибудь полотенцем, а свет в квартире горел постоянно. Я часто наблюдал картину, когда пенсионер стоял у клетки (иногда, все-таки, птица была там) и, как мантру, повторял одно и то же предложение. “Да как ты, Жопа с клювом, все не научишься”. Как я позже узнал, Жопа — кличка попугая. Это был самец.

Расстался я с Григорием Владиславовичем по естественным причинам. На дворе стояло знойное лето, квартира его почти не проветривалась, так как старик очень боялся, что Жопа вылетит. Застал я его в последний раз уже при смерти. Ему внезапно стало совсем худо. Пенсионер мог только лежать на кровати, постоянно спал, а в те редкие моменты, когда просыпался, что-то бормотал себе под нос и снова отправлялся в мир своих снов. Я просидел у него почти весь день и собирался идти домой. Позвонил в больницу, чтобы меня сменили, и пошел одеваться, как вдруг, Григорий Владиславович проснулся. Он впервые за день сделал телодвижение (сел на кровать) и с отсутствующим видом посмотрел на клетку. “Вова, я бляха мало о чем просил в своей жизни… но, ****а мать, прошу, возьми эту жопу рогатую себе.” — эти слова, очевидно были адресованы мне. Я не стал спорить с умирающим человеком, проверил клетку, оделся и, когда приехала профессиональная сиделка, шагнул в дверь.

Ночью я долго не мог уснуть, голова была забита мыслями о Григории Владиславовиче. Я все пытался понять, на что человек потратил свою, достаточно унылую и однообразную, жизнь. Проснулся же я рано из-за визга Жопы. Точнее только немного после до меня дошло, что это был не совсем визг. Через несколько минут после первого аккорда симфонии, на меня обрушился весь матерный жаргон. Жопа с таким усилием и благородством извергал из себя жемчужины русского языка, что я окончательно понял, на что Григорий Владиславович потратил свою никчемную жизнь. Люди хотят иметь достаток, служить науке, или, на крайний случай, творить, но ту я имел дело с совсем иным человеческим существом. Вся его жизнь сосредоточилась в этом создании, которое с упоением произносило иногда такие слова, значения которых мне неизвестны до сих пор. Через несколько часов позвонили из больницы и сообщили, что Григорий Владиславович умер во сне. Слушая голос из телефона, я все смотрел на Жопу и из глаз невольно пошли слезы. Вот на что способна людская жизнь. Этот старый, тупой человек, ни к чему, как казалось в жизни не стремящийся, мечтал лишь об одном — обучить бедного попугая матерщине. А зачем родился я? Ну, по крайней мере, я поведал миру о Григории Владиславовиче.

Он не я.

Еще одно приключение со мной произошло в канун Нового Года. Я с начала декабря работал в колл-центре местного банка, но начальство к концу месяца решило, что эту весьма неприятную работу я выполняю из рук вон плохо. До того, как прикоснуться к телефону, я прошел недельный треннинг, где мне рассказывали самые основы моей новоиспеченной профессии. Говорили они следующее: не воспринимайте все сказанное клиентами на свой счет; они озлоблены не на вас, а на банк. Действительно, угрозы и маты никогда не были личными, а фразу “Ах ты, сука безрукая!” я и до сих пор воспринимаю, как обвинение в сторону банка, а не в свою. Проработал я неполных 20 дней, исключая подготовку. За это время я выслушал многое. Коллеги меня с первого же дня невзлюбили, окрестив “мутным типом”, а начальство постоянно было мной недовольно. И действительно, работу выполнял, как я описывал ранее, не совсем хорошо. Не то чтобы я грубил бедным людям с просроченными кредитами, нет, я, напротив, не знал, чем им помочь. Моя, в принципе, эмпатичная натура, пыталась всем сердцем им доказать, что дело не в банке, а конкретно в них, но это было как об стену горох. Ночью я, наверное, плакал, представляя себе этих бедных людей, которые пытаясь содержать семью, влезали в долги, а потом не могли их выплатить. Отчасти, я сам был такой. Правда, семьи и долгов по кредитам у меня не было (как, собственно, и денег), но всем нутром я был с ними. Что забавно, к концу месяца денег не стало и у банка и начальство приняло решение сократить штаб. Естественно, начали с низов, то есть с бедных операторов колл-центра, у которых и так жизнь не сахар, ибо он достаточно дорог и непрактичен. В морозный вечер дня X ко мне подошла высокая, достаточно худая женщина, которая являлась связующим звеном между сотрудниками моего отдела, и, собственно, начальником, сказала, что мне бы не помешало пройти в кабинет последнего и что разговор будет не из легких. Таких разговоров “не из легких” у меня было полно каждый день с клиентами банка, так что я отлично понимал с чем имею дело. Я поднялся со своего рабочего кресла и понял, что больше его не увижу. Кабинет “А.С. Веруев” был наполнен фотографиями семейного человека: вот он со своей семьей на отдыхе в Турции, загорелый, с пузом, и достаточно веселый (должен признать сын на него похож, надеюсь по стопам отца не пойдет). Немного левее от этой фотографии красовался календарь, сделанный под заказ, его лицо сопровождало каждый месяц. Декабрю, кстати, не повезло, на этом обороте А.С. Веруев от вспышки закрыл глаза.

—Владимир, как вас по отчеству?

—Александрович.

—Ах, да, помню. Да, Владимир Александрович, присаживайтесь. — начальник показал мне на кресло, около которого я стоял уже несколько минут.

Я сел. Мне было стыдно и, признаюсь, немного страшно. Я часто слышал из комедийных фильмов, что чтобы не бояться публики надо ее представить голой. Веруева голым представлять не хотелось. А если еще считать силуэты на фотоснимках за людей… поэтому я мысленно искал предмет, на котором мог бы сосредоточиться. Этим предметом оказалась ваза, стоящая прям напротив меня. Она воистину была украшением стола моего начальника, к тому же, ее наполняли различные конфеты. Я невольно подумал, что настоящее произведение искусства должно утолять не только эстетические потребности человека, но и те, которые, в определенных кругах, называют достаточно низменными. А.С. Веруев, судя по всему, заметил мой взгляд.
 
—Хотите конфетку?

—Нет, спасибо, я не ем сахар.

—Знаете, эта ваза стоит тут, так как я пытаюсь быть на короткой ноге со всеми своими подчиненными. Но, должен вам признаться, я тоже отказался от сахара. Он вреден для фигуры, особенно для человека моего возраста.

Я не нашел чего сказать. Тем временем атмосфера в кабинете стала мне совсем невмоготу. У меня начало все чесаться, моя больная шея напоминала о себе, а писклявый голос моего собеседника вкупе с тем, что он говорил, откровенно смешил.

— Начну издалека. У тебя же есть время? Да, наверное, есть, ведь у тебя сейчас рабочие часы. Так вот... — Веруев немного задумался, но быстро нашел нужные слова

— Можешь себе представить, я тоже был таким как ты. У меня не было денег, постоянной работы. Вся жизнь казалась одним черным пятном. Я плохо учился в университете, подворовывал в магазинах, грубил всем направо и налево. И, в один день, меня словно подменили. Это было послание судьбы. Я тогда выходил из метро на улице… вроде бы, улице Б. Точно это была именно она. И один, с позволения сказать, чукча, мне выдал бумажку на которой было написано “он не я”. Меня это сразу же заинтересовало. Оказывается, бумажка была рекламой, как сейчас называют, треннинга личностного роста. В ней уверяли, что моя жизнь изменится и, уходя вперед, это действительно оказалось так. Я, как и любой здравомыслящий человек, пришел туда с определенным скепсисом, но первое занятие его развеяло полностью. Наш, как вы, молодежь, сейчас называете, мэнтор (он сознательно протянул звук “э”, чтобы показать свое превосходство), сказал то, что перевернуло мое сознание. “Ты уже не живешь, не страдаешь, не дышишь” говорил он. И это действительно было так. Все, что я делал раньше нельзя было назвать жизнью. Мое финансовое положение душило меня, а хроническая усталость не давала даже нормально страдать. И я понял, чего искал. Все было настолько просто. С того момента мне показалось, что это наставление всегда было со мной, что я слышал его везде, также, наш мэнтор (он снова смаковал “э”) дал несколько простых упражнений. “я иду только вперед, я иду к своей цели, он не я, он не я” — это надо было каждое утро повторять перед зеркалом. Не прошло и года, я заметил, как жизнь моя изменилась. Я нашел хорошую работу, стал популярен у девушек, да что уж там, я закончил университет. И никто бы не сказал, что тот парень, который год назад, воровал в магазинах и тот, которого я вижу каждый день в зеркале я! Во истину он не я. Так вот, Владимир Алексеевич, к чему я веду. И в вашей жизни все наладится. Главное не отчаиваться. Помните, что когда-то я был таким же, как и вы сейчас. К сожалению, я вынужден сообщить вам, что сегодня начальство мне сообщило о том, что финансирование нашего отдела существенно уменьшают. Поэтому, принял решение сократить штат. К сожалению, вы с нами больше не работаете. Подпишите бумаги, пожалуйста.

А.С. Веруев протянул мне несколько бумаг, я наспех чиркнул в них свои инициалы.

—На этом все?

—Да, с формальностями покончено. Удачи вам, Владимир. — протягивая мне руку сказал директор.

Собрав свои немногочисленные пожитки в коробку, а именно: кружку, контейнер для еды и настольные часы — я вышел из офиса. На улице стояла кромешная тьма, а холод бил меня по не остывшим от разговора щекам. Канун Нового Года. Через несколько дней вся страна будет сидеть за столом с родственниками, есть, пить и веселиться. А что делать мне? Я сел на ближайшую скамейку и закурил. Силуэты многоэтажек уже начали различаться, а детскую площадку, в которую вторгся маленький взрослый, начали отвоевывать дети. Действительно, он не я. Да и кто вообще я? Маленький человек, который не может найти свое место в жизни. К тому же, я снова без шиша в кармане, а надо еще кормить попугая. Внезапно в моей голове заиграла мелодия, которую любая женщина за 30 узнает с первых трех нот.
 
“Ты уже не живешь, не страдаешь, не дышишь
Ты останешься с ним, а меня не услышишь.”

“Вот ведь сука.” подумал я и пошел к ближайшей станции метро.

Ушла.
 
Уже в новом году я нашел еще одну подработку. Как и многие люди с неоконченным высшим образованием, о чем, кстати, стараюсь умалчивать, я начал учить детей. Давать частные уроки, если быть точным. Так как моих знаний с трудом хватало даже на сдачу вступительных экзаменов в местное ПТУ, я выбрал самых нетребовательных к ним детей 7–8 класса обучения. Но даже они могли задавать вопросы, на которые ответа найти я не мог. Один из них — зачем им нужна эта непонятная алгебра с геометрией, если они хотят стать счастливыми. Ответ на этот вопрос мог быть написан в дипломе о высшем образовании, но его я все-таки не получил, возможно, из-за схожих мыслей, которые рождались в моей голове каждый раз при посещении этого безусловного важного в жизни каждого гражданина учреждения.
 
— Ну, Саша, наше время вышло. Покажи завтра на контрольной, что мать не зря платит за наши занятия.

—Конечно, Владимир Алексеевич. — Закрывая тетрадь сказал ученик.

С ним мне не очень повезло, так как оценки после моих посещений он стал получать не особо лучше, а вот словарный запас, к огорчению родителей, увеличился, правда, не в лучшую сторону (к тому же он постоянно путал мое отчество, но все мы не без греха)

В момент, когда я начал собирать свои вещи, на кухню, где и проводились занятия, вошла его мать и предложила отведать чая с печеньем, а то бедным студентам совсем нечего есть. Отчасти это было правдой: в ее глазах, я студент 3-го курса педагогического университета, и, что характерно, временами мне действительно нечем было питаться. Мы просидели еще минут 15 за чаем и беседами о том, что в школе дают совсем не ту программу, что была раньше, когда отечественное образование славилось на весь мир, а специалисты были такие, что их бы разобрали по всем странам мира, благо огромную часть из них не выпускали из страны. После чего мне на стол была поставлена пузатая бутылка грузинского коньяка с объяснением, что мол мы недавно были в Грузии и вот вам чисто символический презент. Такое образование мне нравилось, ему я был рад всегда. (это, наверное, вторая по списку причина, почему диплом мной так и не был получен) Я положил бутылку в рюкзак, получил деньги и вышел на улицу.
С учеником, как уже писалось, мне не повезло, но не только из-за выше обозначенной причины, а еще и потому, что дорога до него осуществлялась в два этапа: метро, а после еще и полчаса (в лучшем случае) на наземном транспорте. И чертыхаясь, в мороз, я начал ловить маршрутку.

Слава всем существующим и несуществующим богам: я успел на последний поезд. В честь этого я приземлился на сиденье и усиленно ни о чем не думал. Особенно не думал о содержимом своего рюкзака. Опасная, знаете, мысля.
На предпоследней станции (а ехал я до конечной) вошел старичок. Примечателен он был тем, что в руках у него было несколько картин, как я узнал позже, собственного производства. Весь прогон он пытался их пристроить, но ничего не вышло, и, немного прихрамывая, он встал около дверей. У меня есть привычка вставать с прогретого сиденья немного раньше, чем двери поезда откроются и начнется суматоха. И в этот раз, не изменяя своей привычке, я встал и подошел ближе к старику. Поезд при остановке достаточно сильно тряхнуло и немногочисленные картины из его рук выпали, а я, как настоящий джентльмен, наклонился, чтобы их поднять. Они были достаточно странными, в основном это были пейзажи, но природа, запечатленная на них, вся как будто смердела, она меня отталкивала, даже чем-то пугала. Цвета были яркие, от них веяло чем-то неземным. В моем воображении почему-то всплыло чистилище, хотя я всегда представлял его достаточно тусклым и холодным. Когда я протягивал картины их автору, достаточно близко столкнулся с его лицом, он был невысокого роста. Посмотрев на меня отсутствующими глазами, он почти шепотом поблагодарил и, также прихрамывая, вышел из вагона. Мне стало как-то не по себе, я решил его догнать (благо это было несложно) и купить одну из картин, на которой было изображено болото, расположенное в неведомом этому миру лесу. Я поравнялся с ним у эскалатора, сделал вдох, и легонько постучал по его спине. Старик обернулся и, мне показалось, даже как-то приветливо улыбнулся.

—Извините, я бы хотел купить у вас картину. — произнес я достаточно робко, весь чуть ли не дрожа от страха, природа которого не было мне известна.

—Эти картины уже не продаются, час их прошел, ты немного не успел. — спокойным голосом ответил мне художник.

—Тогда я могу вам дать денег., сделаем вид, что купил.

—Интересное у тебя отношение к искусству, молодой человек, ты можешь платить за сам факт его существования. — он сделал небольшую паузу. —  Если тебе так хочется дать мне денег, я найду для тебя что-нибудь, время чего еще не пришло. Кабы, конечно, тебя не испугало бы пройти в мою мастерскую. Она недалеко от метро.

Я согласился и спустя несколько минут подъема из глубин земли, он, как опытный гид, повел меня в свою обитель. Шли мы темными дворами, и меня не покидало чувство, что сейчас меня зарежут. Эти дворы я и днем боялся обхаживать, а тут еще и мой попутчик, от которого так и веяло чем-то не от мира сего. Я соображал, почему и зачем на это подписался, по спине ударило, шея начала двигаться какими-то отрезками и почти что не слушалась. Мое природное любопытство победило инстинкт самосохранения в очередной раз.

Мы вошли в еще один дворик, и я, сквозь темноту, заметил, что он весь был украшен самодельными постройками. Тут было все: машины, фигуры сказочных героев, небольшие замки, украшенные клумбы — рай для детей и случайно забредших туристов. Старик показал рукой на подвал ближайшего дома и заявил, что проживает там. На секунду я снова задумался, не хотелось умирать именно сегодня, но что поделать, сам на это согласился. Сквозь дрожь, отрывистыми движениями я вошел в подвал. Художник включил свет и показал мне рукой, куда сесть. Я послушался его, приземлился на советский стул и начал рассматривать помещение. От него не веяло страхом, но запах был затхлым, от самой комнаты тянуло временем, в котором я толком и не жил; старый чайник, поставленный на не менее старую газовую плиту, полуразвалившаяся мебель, а кровать, на которой сидел старец, вообще была без ножек. Стены и потолок же были куда интереснее: на стенах были изображены сказочные сюжеты, а потолок украшало изумрудное небо. Из транса, сопровождающего созерцание, меня вывел стук, происхождение которого я заметил не сразу. Я начал бегать по комнате глазами и заметил на полке сидящую ворону, которая пыталась пробить рядом стоящую стену. Старик встал, взял со стола ломоть хлеба и протянул птице. Она успокоилась, а художник тем временем обратил внимание на меня.

—Выпить хочешь? — предложил он, доставая из-под своих ногу бутылку водки.

—Нет, я бросил.

—А вот у меня не получилось, сколько помню себя, столько и пью. Жена, дети, все ушли. Алкоголь спутник одиночества. — усмехнулся старик. — Правильно сделал, что бросил.

—У вас есть дети?

—Дочь. Сын умер еще во младенчестве.

Извинившись, я уставился в пол. Разговор, мягко говоря, не клеился. Я, чтобы отвлечься, начал искать картины, все-таки за этим сюда и пришел. Стена и так была одной большой картиной, поэтому смысла искать там не было, я перевел взгляд на стол. Его содержимое было менее загадочней, чем весь интерьер вокруг: хлеб, бутылка водки, граненый стакан, пару кистей, карандаши — а вот под ним располагалось кладбище холстов. Естественно, увидеть, что на них изображено мне не удалось. Старик, заметив мой взгляд, достал откуда-то лист, налил в стакан водки и взял карандаш.

“Я редко рисую портреты.” — промолвил он, приготавливая свое рабочее место. Старик раздвинул мольберт, поставил холст, положил карандаш и вылил в себя содержимое стакана. Этот ритуал мне успокоил, но все равно я был в легком замешательстве — я пришел покупать картины, а не быть моделью. Натурщик, конечно же, был из меня никакой, но я решил подыграть.

—Мне надо позировать?

—Нет, я и так тебя почти не вижу. Пропил я свои глаза.

Становилось все интересней, я начал ощущать себя героем какого-то артхауса. Молодой человек с непонятным слепым старцем в подвале, который еще и расписан, как Благовещенский собор; я не знал, сидеть со спокойным видом на месте, смеяться или бежать прочь со всех ног. Тем временем художник принялся за работу. Он совершенно не смотрел на меня, казалось я тут и не нужен. Через какое-то время, если о нем вообще могла идти речь, так как подвал, казалось, был вне его, я набрался смелости, встал и начал ходить; старик все также не обращал на меня никакого внимания. Под моими ногами появились две рыже-белые кошки, мурлыча они начали об меня тереться. Из-за брезгливости я не обращал на них внимание, меня больше интересовали стены. Я рассматривал их, узнавал некоторых персонажей, некоторые оставались мне неизвестными. Казалось, что, по состоянию краски, я могу определить, какие персонажи были нарисованы раньше, какие появились недавно. Самый первой была почти выцветшая Элли, которая скорее вызывала достаточно приятные чувства; затем два ребенка, наверное, Гензель и Гретель, нарисованы уже немного по-другому, у Ганзеля была непропорционально большая голова; а вот и Синяя Борода смотрел на меня своим хищным взглядом. Конечно, странный выбор, но могу предположить, что рисовалось это для дочки. Думаю, так отец знакомил ребенка со всеми странностями этого мира, начал с невинных сюжетов, а закончил достаточно, на мой взгляд, жестокими. Но не мне его судить. Также, я заметил стройматериалы — стало понятно чьи руки создали постройки во дворе. Немного устав, я присел обратно на стул. Весь страх прошел, я начал чувствовать себя достаточно расслаблено, попутно проникаясь симпатией к старику. Мне почему-то казалось, что он добрый человек, наделавший в жизни много ошибок, которые так и не смог исправить. Я уже почти погрузился в рефлексию, но художник встал, вынул из мольберта холст и вручил его мне. Не сказать, что на портрете был изображен именно я, скорее, это был собирательный образ (старик все-таки почти слепой, по его словам), но глаза, насколько я помнил свое отражение или немногочисленные фотографии, были моими. Единственное что, меня напрягала непропорционально большая голова, но все это тогда я списал на художественный стиль. Старик, после вручения, выпил еще и начал со мной откровенничать, позже мне стало понятно почему. Из всего его разговора, я приблизительно понял его историю. Вкратце приведу ее: родился он не здесь, а на юге, в П. же он переехал на заработки, а именно продавать всякий хлам на рынке. Там же и познакомился с бывшей женой, пристрастился к бутылке, влип в мокрую истории и сел. До тюрьмы успел заделать двух детей, дочь Машу и сына Вадима, который, как он говорил ранее и умер в младенчестве. Свой подвал, как я понял, он тоже получил не совсем легально, но жили они семьей в нем. Понимая, что скоро сядет, наш герой и расписал стену, надеясь, что этим жестом примет участие в воспитании детей. В тюрьме многое произошло, самое страшное — умер сын и жена подала на развод, не понятно откуда взяв деньги. Выйдя, он оказался совсем один, с дочерью контактов не имел, единственное, что осталось в его жизни — это алкоголь и его художества.
Мы просидели до утра. Ушел же я, когда старик начал посапывать в своей колыбели. Картину, конечно же, взял с собой, к тому же, оставил ему свои заработанные за прошлый день тысячу рублей и записку, примерно следующего содержания: “Не на спиртное”. Друг для друга мы так и остались инкогнито: я и не спрашивал его имени, а он и не интересовался моим. Что очень странно, так как уже дома, рассмотрев картину по внимательней я увидел подпись: “Моему сынишке Вове.”. Вот такие ужасы нашего городка. Кстати, картина до сих пор висит у меня, я купил для нее раму. Попугай ее зверски ненавидит, пытается ободрать, а я никак не могу его от этого отучить. Бутылку же я опустошил, но это другая история.

Пионер.

В то время мне даже иногда казалось, что жизнь налаживается. Скромный заработок хоть и угнетал, но зато у меня было много свободного времени, которое я тратил, пожалуй, ни на что: либо просто сидел, уставившись в монитор моего не самого нового ноутбука, либо шлялся без дела на улице. В такой обстановке мне всегда более чем комфортно, я мало о чем думаю и оставляю всю свою энергию на созерцание. Если бы я еще знал, что такое красота, то может быть писал стихи, но, к сожалению, в покрытых снегом улицах я вижу только покрытые снегом улицы, а не множество красивых метафор. Ученик мой все также не мог запомнить мое отчество, но все-таки делал какие-то успехи в математике, поэтому в импровизированном учебном заведении “дом 14 на улице Б., в 30 минутах от метро” меня все чаще угощали чаем с печеньем. Хороша жизнь самозанятого человека! сколько впечатлений, сколько пространства для полета мысли, которая, к сожалению, в моем случае, только пикировала.  Я наслаждался жизнью как она есть, и если раньше для того, чтобы крепко стоять на своих двоих мне требовалось отрешиться от окружающего мира путем употребления различных напитков (и скорее мнимая стойкость обуславливалась тем, что стоять, я в принципе, не мог, а скорее ползал), то сейчас ноги мои не подкашивались, шея двигалась плавно. Но, как известно, “и это пройдет”, поэтому в один день всему этому суждено было кончится. Схлопнулось моей незатейливое счастье, а мир открылся для меня с неожиданной стороны.

Как и множество похожих историй, эта началась со звонка. Звонил мне уже давно забытый мной номер, хотя когда-то он отскакивал от зубов. И нет, речь идет не о первой любви, как можно подумать, хотя о чем-то, несомненно, схожем. Звонившим оказался мой хороший друг Филипп, с которым нас связывало общее детство, но выйдя из которого мы решили не продолжать общение. Наши родители были, не сказать, что друзьями, но точно хорошими знакомыми, поэтому мать, когда время от времени шла к матери Филиппа пить вино и сплетничать, брала меня с собой, благо их дети являлись друг другу ровесниками. Вообще, наше общение можно представить на бумаге в виде волны: мы часто расставались, но после, иногда продолжительных, разлук следовала встреча. Чтобы дать понять о нашей дружбе, приведу историю нашей первой ссоры, которая и разлучила нас на долгое время и создала тенденцию. В один из раз нашего паломничества с матерью к ее старой знакомой (с вином в роле подношения), мы с Филиппом сидели на полу в его в комнате и играли в принесенные мной игрушки. Это, надо сказать, были достаточно дорогие модельки из популярного на тот момент мультсериала для детей, название которого я хоть и помню, но из-за чувства стыда умолчу. Игра складывалась, и в глазах Филиппа я заметил симпатию к одной из фигурок, поэтому, когда по приезде домой я не обнаружил ее в своем портфеле, то точно знал, что не только пустая бутылка вина осталась покоится на Святой Земле, удобно расположившийся в спальном районе города П. Естественно, от следующих визитов к маленькому воришке я отказывался. Примерно через лет 10 мы встретились снова на одном из праздников, куда моя мать пригласила их (свою хорошую знакомую и ее сына), в надежде, что мальчики снова станут друзьями. Так оно и случилось: в тот момент завязалось наше долгое общение, которое, спустя много лет, я не могу вспоминать без сосущего чувства утраты и пустоты. Оно длилось тоже не сказать, что долго, но в детстве все кажется длиннее; к тому же, 2 года тогда, это совсем даже не 5 лет сейчас. Но вернемся к звонку.

—Это Вова? — донесся хриплый голос из трубки, который я сразу же узнал.

—Да, Филипп, это Вова. — ответил голосу я и сразу впал в какое-то уныние.

Воспоминания обрушились на меня с такой силой, что в глазах моих потемнело, а руки, держащие телефон, стали мокрыми, как будто я только вышел из душа. Я понял, что случилось что-то непоправимое и страшное.

—Мама умерла. — после долгой паузы ответил Филипп

Не помню сколько я стоял с телефоном у уха, не и помню фраз, которые следовали после, но ближе к концу разговора, мы договорились встретиться все в той же квартире в спальном районе. Вся моя легкость и, с позволения сказать, эйфория, от той предыдущей жизни, которая вот только что била ключом, которую я смаковал, испарилась. И дело не в том, что я как-то особенно любил мать Филиппа, нет, я даже ее толком и не знал, и если бы мне поведал о трагедии кто-то другой, я принял бы это не так близко к сердцу. Но сказал мне это Филипп. Мой старый друг Филипп. Так что без раздумий я рванул к метро и через час оказался на станции А.


***

Филиппу я дал прозвище “Пионер”, так как он любил коллекционировать значки времен СССР, носил шорты, курил не в затяг и учился на одни пятерки. Преподаватели ставили его в пример, как человека будущего; как человека, который должен был пронести флаг Отечества через весь мир, на своих (и ему подобных) плечах. Его белокурые волосы, в моих воспоминаниях, постоянно треплет ветер, а длинный нос служит поводом для моих глупых шуток. Сочетание светлых волос и голубых глаз, что не удивительно, делали его популярным среди одноклассниц и наших немногочисленных подруг, непонятно как записавшихся в нашу компанию. Его как-то раз взяли в школьный хор, что моя мать прокомментировала следующими словами: “Это для того, чтобы в ряду был хотя бы один русский.” — фраза достаточно описывает, как его фигура выделялась на фоне остальных в его социуме, хоть и не до конца является правдой. Я же общался с ним, так как видел в нем человека достаточно интересного, необычного и по-своему замечательного. Он писал стихи, уважал мой музыкальный вкус, а также разделял со мной мечту когда-нибудь снять кино.

В одну зиму мы поехали к нашему общему знакомому в другой город на электричке. Я вошел на вокзал, чувствуя легкую тошноту, но, когда из метро появились знакомые растрепанные белые волосы, не носившие шапки даже в -10, мне стало легче. Мы сели на самый первый рейс и поехали в К. Не буду останавливаться на том, как мы добрались, это не важно, но вскользь упомяну, что я тогда сильно отравился. И в скромных апартаментах, в которых делилась вынужденная ночлежка, меня лечили дедовскими методами, а именно водкой, любезно добытой Пионером. Это был мой первый опыт лечения народной медициной, сопровождавшийся и первым алкогольным опьянением. Не сказать, что мне понравилось, но после этого каждую нашу встречу с Филиппом мы пили, хоть и не всегда я болел.

***

Его отсутствующие голубые глаза встретили меня на лестничной клетке, Филипп стоял и, открыв дверь, курил. Проводив меня в комнату, которая когда-то очень давно служила утробой для нашей первой ссоры, он вынул из серванта дешевый коньяк и две рюмки. Я вежливо отказался, поэтому сосуды для жидкости были заперты обратно, а коньяк впоследствии Филиппом пился из горла. “Привет, Вовка.” — сказал хриплым, усталым, но при этом очень ласковым голосом Пионер. Подумать только, это был единственный человек, для которого я был не Вовой или Владимиром, а Вовкой. Мне никогда не нравилось свое имя, особенно в его уменьшительно-ласкательной форме, я каждый раз бранился, когда слышал это нелепое сочетание звуков (для Филиппа это была месть за шутки про нос), но в тот момент это прозвище было эхом моего детства, что беспощадно пролетело и оставило только гроздь каких-то разрозненных воспоминаний, которых с каждым годом становилось все меньше, но те что оставались ощущались не хуже, чем удавка на шее или розочка под ребром. В моей голове сразу же последовала реакция, выраженная появлением образов связанных и с этой комнатой, и с этим домом, и с этой чертовой станцией метро, на которой поселилось подавляющее число наркоманов, и образ не совсем уж далекого города К, от которого, к сожалению, далеко ушло мое детство. “Ну привет, Пионер.” — ответил я.

Мать Филиппа умерла за две недели до событий, описываемых мной, и ему некому было высказаться, поэтому, несмотря на его собственное желание больше не общаться, он позвонил мне. Я сидел и внимательно слушал его. С нашей последней встречи прошло около 7 лет, и я даже не думал, что когда-нибудь увижу своего друга, грозу мудаков и причину девичьих слез (как пелось в одной песни, которая теперь плотно ассоциируется у меня с Филиппом), не именем на памятнике. Но вот он передо мной. У него заплывшие глаза, опухший нос, а от шикарных волос не осталось ничего что бы о них напоминало (к 16 годам он начал бриться налысо, но это уже был не мой Филипп, а лишь тень). Когда-то в совсем юношеском возрасте, я подслушал разговор отца по телефону. Ему сообщили, что его бывший одноклассник умер; когда отец рассказывал это матери, он упомянул, что знакомые говорили о несчастном, что от него в последнее время пахло бензином. Я тогда не понимал о чем речь в силу возраста, но эта фраза отложилась в моей голове. Глядя на человека в комнате, мне было не по себе — я слышал запах бензина.

***

Как я узнал позже, цель нашего визита к давнему товарищу была вовсе не тяга к общению с этим, по правде говоря, достаточно скучным и аморфным человеком. Пионер преследовал материю гораздо важнее, а точнее, более совершенней, чем дружба — любовь. С первых же часов нашего пребывания в К. он искал встречи со своей музой; мы ходили по городу, а он только и делал, что говорил о ней, пока мой живот издавал нечленораздельные звуки и как будто отвечал новоиспеченному Ромео. Остановились ночевать мы тогда в квартире бабушки нашего вышеупомянутого иногороднего друга (которая на тот момент была у своего любовника, не спрашивайте, я не знаю как; сейчас мне промышленный город К. представляется исключительно, как город любви), а сам он, поняв, что Филиппу, как собственно и мне, до него нет никакого дела, оставил нас наедине, а сам, с облегчением, пошел по своим делам. Наш приезд не особо пришелся ему по душе, но в ночлеге он не смог нам отказать. Спасибо ему.

От того, что мне нездоровилось (возможно и из-за первого в жизни опьянения), я достаточно рано уснул, а когда протрезвел (или выздоровел), не обнаружил рядом с собой соседа. Я сразу же ему позвонил, но трубку, по закону жанра, он не взял. Через несколько минут моего шока и полного непонимания, что делать, мне дозвонилась Джульетта с хорошей новостью — страдалец был замечен рядом с ее школой, гордо вырисовывающим на стенах надпись “шлюха”. Да, иногда гроза мудаков сам становился одним из них, но это, почему-то, ему сразу же прощалось. Мне дали адрес, и я сразу же выбежал его искать. Нашел я бедного туриста в парке (если можно было назвать таковым: два клена и один дуб разрезались двумя скамейками, стоявшими друг напротив друга) со скатывающимися с красивых глаз пьяными слезами. Это был уже не Ромео, а страдающий Пьеро. Не сумев нормально поговорить с Мальвиной, мой бедный Филипп пошел сбрасываться с единственной достопримечательности города К — недействующего моста; но проститься с жизнью не получилось, как и залезть на экспонат. Следующим утром мы отправились в родной нам П.



***

Изрядно выпивши, Филипп предложил мне прогуляться по парку, где мы когда-то вместе работали “Озеленителями” (позже с голодухи я вернулся к данной профессии), и я не смог отказать этому только что потерявшему мать человеку, да и было мне по большому счету все равно. Этот парк в рабочее время нас очень сблизил, здесь я попробовал впервые сигарету на перекуре, допил пиво кем-то оставленное на скамейке, в общем, культурно обогатился и окончательно социализировался. Мне был знаком каждый куст этого парка, хоть и проработал я в нем не более, чем месяц. Уже стемнело, мои хорошие знакомые полностью были покрыты белым снегом (должен признать, зима в тот год удалась), повсюду проходили пары то с детьми, то с собаками; в общем, повсюду кипела жизнь. Мне даже стало как-то неуютно от осознания этого факта. Еще какой-нибудь месяц назад среди этих людей можно было увидеть мать Филиппа, которой сейчас уже нет с нами. Эфемерность бытия в этом парке представала во всей красе. Сколько из этих людей, самоуверенно верующих в свою неприкосновенность, с улыбкой идущих по слабо освещенным дорогам парка, сегодня так и не доберутся до дома? Скольких в ближайший месяц скосит спящая болезнь? Сколько из них только познает трагедию, переступив порог дома. Сколько из них всего лишь плод моего воображения? Но тогда было не до этих мыслей, ибо из мира реального, мы перенеслись в мир наших воспоминаний, который эгоистично забрал себе право на меланхолию. Мы проходили мимо отделения почты, детской площадки, мимо многочисленных скамеек; с каждым из этих мест были связаны истории, которые хотелось вспоминать несмотря на то, что приятными они особо не были. Например, почта в которой мы укрывались от дождя, промокшие до нитки, являла собой историю истинного в моих глазах предательства: я рассчитывал, что после работы смогу переночевать у Филиппа, так как ехать в мокрых вещах в центр мне не хотелось; но не тут-то было! Он меня выдворил за дверь, одев в вещи своего покойного отца, под предлогом того, что ночевать у него будет девушка (в летние дни он жил один, так как мать уезжала на дачу), с которой мы вместе работали, а не я. Я уже упоминал, что иногда он был редкостным мудаком, но я его всегда прощал, и на следующий день явился в парк в больше меня на N размеров шмотках, а белокурый Дон Жуан отвечал мне выставленными на показ засосами на шее. С детской площадкой связана история, в ходе которой Филипп получил первое свое сильное впечатление в жизни — привод в участок. Изрядно напившись с одноклассником, они пошли искать третьего, который на вечеринку опоздал; сила притяжения одержала вверх, за ней дал о себе знать и вестибулярный аппарат. Бабушки, которые выгуливали своих стареньких собачек, не выдержали такого зрелища и вызвали полицию. Все это случилось на этой детской площадке.

Мы присели на лавочку в глуби парка. Алкоголь окончательно ударил в голову Филиппу, и он разговорился. Рассказы касались последних 7 лет его жизни; раньше же разговоры были либо о матери, либо обо мне, о своем же состоянии он не сказал ни слова. Из речи я понял, что за столько лет нашей разлуки, состояние Филиппа стало еще хуже, чем в момент нашего расставания: смерть матери он застал совсем немногим позже, чем вышел из психиатрической больницы, в которую загремел уже 4-й раз.

***

Прошел год с нашей поездки, и Пионер начал сильно меняться. Мы тогда учились в 10-м классе, и во второй половине того учебного года, растущие организмы очень сильно захотели почувствовать себя взрослыми. Быть взрослыми в их глазах — повторять за отцами. Филиппу не повезло, что своего он и не знал толком, а у одноклассника, к которому его так манило, родитель либо когда-то торчал и слез, либо продолжал ни капли не стесняясь своего чада (сейчас уже сложно восстановить). И легким движением руки, мой хороший друг начал превращаться в рудимент. Для общества он становился торчком неспособным отдавать кредит (в который он по незнанию вляпался при рождении) путем работы на него в течении долгих лет жизни, а для меня он становился тенью — эхом своей былой славы; постепенно его тело начало растворяться и в этом человеке я видел не того самого Пионера, а лишь воспоминания, которые нас с ним связывали. Зависимость, хоть и не появилась на пустом месте, заявила о себе не сразу, знакомство с наркотиками Филипп начал с легких. Меня, конечно напрягало новое увлечение моего друга, но я был не в силах его осуждать, так как сам в столь юном возрасте не стеснялся алкоголя, к тому же, в накуренном Пионере я не видел ничего страшного, ужас начался немного позже.


На любовном фронте у столь юного взрослого, после летнего рабочего романа, мало что складывалось, и он снова начал ухлестывать за Л.-областной Мальвиной, которая в свою очень почти сразу вернула себе статус Джульетты. Чтобы не продолжать и без того затянувшуюся шутку, наконец-то представлю эту бедную девочку по имени: давайте будем называть ее Марией.

Должен, к тому же, признаться, что упустил одну немаловажную деталь, когда давал скудную, в силу своей ограниченности и бездарности, характеристику Пионеру, поэтому дам ее сейчас: как человек (в то время) он был сильно увлекаемым, золотая голова я бы даже сказал, и поэтому если что-то начинало его интересовать, то он погружался в это с головой и с должным усердием. Наркотики, к сожалению, его увлекли. Он начал читать тонны информации в интернете: виды, эффект, дозировки, сленг, и т. д. и т. п. — в результате наткнулся на препарат, название которого, по понятным причинам, называть я не буду. Эффект ему понравился, при передозировке можно было увидеть мультики наяву. Сеанс не заставил себя долго ждать. Мультипликация действительно доставляла массу удовольствий юному аптечному ковбою, но вот Мария его действий не одобрила. Между ними все росло напряжение; надпись со стены школы никуда не делась, а Филипп в общении становился все менее сдержанным. К тому же расстояние между городами давало о себе знать: возможности видеть любимого человека и говорить ему слова, что срываются с уст, а не с холодным расчетом набираются на клавиатуре, увы были недоступны влюбленным — зато в свободном доступе над ними нависли ревность и злость к друг другу. Филипп все чаще стал убегать в мир, который напоминал ему творения студии Уолта Диснея, и его, не без того расшатанная психика, с каждым приемом таблеток становилась все хуже. В одном из трипов он нашел выход из всех его проблем, решив завершить начатое на недействующем мосту, единственной достопримечательности К. План был до жути прост: надо было всего лишь пойти на открытую крышу, вызвать передоз таблетками и, ничего не понимая, сигануть вниз. Я, естественно, его отговаривал, на что он, улыбнувшись, говорил примерно следующее: “Ничего, когда-нибудь напишешь обо мне, о простом парне” (сбылось). И одной ночью, настрочив своей возлюбленной огромное посмертное письмо, он принял на крыше дозу таблеток несколько больше, чем обычно и попытался шагнуть в вечность. Но инстинкт самосохранения сказал нет.  Его спустили знакомые, которым Маша писала, увидев адресованное ей письмо счастья, благо открытая крыша в районе была одна, а без пяти минут герою хватило тщеславия описать акт самопожертвования в сообщении, так что найти его не доставляло труда.


Увеличение дозы дало о себе знать в неспособности прийти в себя через время, когда должно было уже отпустить. На следующий день Филипп, по словам очевидцев, казался очень вялым, неспособным ясно формулировать свои мысли. Утром ничего непонимающая мать отправила сына, как обычно, в школу, сославшись на то, что он просто не выспался, так как опять гулял с друзьями всю ночь. Бдительные учителя же сразу отвели его в медпункт, из которого ему вызвали скорую. Недолго переходя из одних врачебных рук к другим, мой бедный Пионер загремел в психиатрическую лечебницу, из которой вышел уже наркоманом. Тогда и случилась трансформация моего горячо любимого друга в свою тень.

В течение того года, мы много раз сходились и расставались. Я слушал его наркотический бред, приводил его в чувства после очередных загулов, всячески поддерживал, но время от времени мое терпение лопалось, и я бросал это дело. У него появились новые друзья под стать интересам. Когда он изредка бросал употребление, он рассказывал мне о них. Все это очень грустные истории, и под впечатлением, а точнее от осознания их, тень моего друга, пыталась снова обрести форму — бросить наркотики. Но зависимость всегда оказывалась сильнее. В очередное наше расставание мне пришло сообщение о том, что нам лучше навсегда прекратить общение, так как Филипп настроен в очередной раз очень серьезно, а я ему сильно напоминаю о наркотическом прошлом.

***

Прошло семь лет и вот он сидит передо мной на скамейке. Естественно, наркотики он не бросил, а лишь сильнее подсел и начал вести образ жизни настоящего наркомана: набрал микрокредитов, задолжал местным шалопаям-торчкам, узнал по имени всех медсестер в больнице. Единственная поддержка, которая у него была — мать, волнующаяся о сыне, отправляющая его на принудительное лечение — тот единственный человек, которому было не все равно на это белокурого когда-то подающего надежды мальчика, скончалась. Он сидел передо мной и в его глазах я не мог увидеть ничего: ни прошлую красоту, ни сознание, ни-че-го…он жил на автопилоте, когда получалось добыть деньги, он ширялся. Сейчас у него их не было из-за чего он впал в полное уныние и начал вспоминать мать, которая всегда в такие моменты помогала.
 
—А знаешь, что? — сказал, улыбнувшись Филипп.

—Ну?

—Я начал практиковать выход из своего тела. Знаешь, я когда обколот, вижу некоторые образы, они не из этого измерения. Я точно знаю, они просят меня идти за ними. Я называю их духами, но не умерших людей, иначе бы я видел маму... Недавно я испытал истинное удовольствие, я занялся сексом с одним из таких духов… Я пробовал много чего за свою жизнь, и с мужчинами спал, и с женщинами, но ничего из этого не было так приятно, как этот спиритический секс...

Я разглядывал свои следы на снегу, попутно сравнивая их со следами Филиппа. Его мощные ботинки оставляли за собой след, как будто человек нес что-то очень тяжелое, а мои, наоборот, были еле заметными. Рядом пытались бегали чьи-то собаки, с площадки слышались звуки играющих детей. Реальный мир потихоньку вытеснял воспоминания. Я молчал, мне, признаюсь, было нечего сказать.


—Ты не веришь мне? Знаю в это трудно поверить, но у меня есть доказательство. — глаза Филиппа зажглись. — я два месяца назад, когда и начал практиковать выход из тела, по привычке напился пива и уснул на лавочке возле своего дома, было уж слишком обидно перед матерью, она думала, что я завязал.. точно, я тогда только из больницы выписался... — он остановился на секунд 5 и продолжил —а о чем я?

—О доказательствах, Филипп.

—Точно, о доказательствах. Тогда меня нашли мусора и отправили в вытрезвитель. Там был дико раздражающий меня мужик, знаешь весь такой жирный, прыщавый, воняющий мочой... Так на него что-то напало, и он начал орать на всю нашу камеру, а у меня тогда похмелье случилось, понимаешь, голова очень болела. и я начал представлять, как даю ему кулаком по животу. И знаешь? Через секунду он упал и начал задыхаться…

Нет, это был не тот человек, с которым я провел лучшие моменты своего детства, это даже не его тень. Передо мной сидел настоящий король ящериц, которому, к сожалению, суждено остаться в безвестности: да и Моррисон, вроде бы, не любил игл. Должен вам признаться, я был тогда под таким впечатлением, что начал верить в знаки. Дело в том, что я часто ношу с собой книги в рюкзаке, не всегда их читаю, но привычка есть. В этот раз за моей спиной был томик Карлоса Кастанеды. Это раз. Два: пока Филипп мне воодушевленно говорил про свой опыт астрального секса, я закурил, а когда он кончил со своим доказательством, я стряхивая пепел, каким-то невиданным образом, ткнул себе в веко сигаретой. Хорошо, что в глаз попал только пепел, который я вымыл в ближайшем отделении фаст-фуда.

Мы еще немного поиграли в старых друзей, повспоминали знакомых, многих из которых, как оказалось, уже не было в живых, и Филипп решил проводить меня до метро. В дороге мы молчали, я изредка посматривал на человека, идущего мне плечо в плечо: уже сутулого, нездоровая худоба которого просвечивала сквозь зимний пуховик. Он немного вздрагивал, когда рядом проезжала полицейская машина, постоянно оглядывался и поглаживал свою лысую голову. Около метро пришло время прощаться. Прощаться, скорее всего навсегда. Он встал перед моим лицом, улыбнулся и своим выжженным ртом сказал: “До встречи, Вовка”. Мне бы очень хотелось в тот момент, чтобы в глазах Филиппа промелькнула та старая синева, хоть какой-то намек на того старого Филиппа, который любил шутить и драться, помогал мне в трудных ситуациях, напивался до беспамятства и бегал по дворам ища проблем на свою белокурую голову. Но нет, он по-прежнему смотрел на меня стеклянными зрачками. “До встречи, Пионер.” — мы обнялись, и я шагнул в метро.

Добрался до дома я в забытье, я еле различал станции, проезжал свои пересадки, на дорогах не следил за автомобилями. Реальный мир не казался мне угрозой. Угрозой для меня были мои воспоминания, которые все сильней сходились на моей шее, не давая сделать вдох полной грудью. Появилась одышка и чувство тошноты. Говорят тошнота — благородное чувство, но сейчас мне хотелось выблевать свою ностальгию и навсегда ее оставить пятном на асфальте. В комнате же я достал бутылку грузинского символического презента от матери моего ученика со стопкой. Наполнил ее, поставил на стол, но выпить не позволяла совесть. Я знал, что, если эта горючая жидкость окажется во мне, остановиться я не смогу. Я ощущал себя очень маленьким, а мир вокруг себя огромным. Он смеялся над плачущим мной и тыкал пальцем, нашептывал мне на ухо все более причудливые истории, которые выдавал за сакральное. За мое детство, которое полтора часа назад сидело на скамейке и рассказывало о астральном сексе. А были ли те времена настолько хорошими, насколько я их помню? Это вопрос, заданный самому себе, в пустоту, несколько меня нокаутировал, потому что немой ответ заключался в том, что — нет, времена были такими же дерьмовыми, просто сейчас, лишенные всяких эмоций, они мимикрируют под счастливые. Ноги начали подкашиваться. Я больше не находил причин, взял рюмку со стола...

***

И немедленно выпил.

Аутизм и тоска.

Зима медленно сошла на нет, и вот наступило то время года, когда природа медленно выходит из запоя длинной в три месяца. Как и любой живой организм, ее шатает из стороны в сторону, былые, уже принятые за постоянство, издержки, плывут грязью в каналах, или цепляются за подошвы. На деревьях заново вырастают листья, а на свет выползают из своих муравейников улыбающиеся люди, которые будто бы были в вынужденной спячке и вот сейчас, окончательно выспавшись и проголодавшись, вышли, готовые к новым свершениям.  А что у меня нового? Меня носит по каналам, я прилипаю к подошвам, одним словом, сейчас я не в лучшей форме. Прошел месяц с моей встречи с Пионером, месяц полный алкоголя, разочарований и полной апатии. Я больше не ходил к ученику, у меня совсем кончились деньги, и даже улица, которую я знал как свои пять пальцев (мог не глядя кинуть окурок и всегда попасть в урну), начала меня пугать. Я все реже выходил из дома, а если и выходил, то только до ларька, где любезная продавщица, давала мне продукты и алкоголь в долг (как я выяснил, это все (и даже больше!) она брала себе, но, чтобы быть не вором, а честным Робином Гудом, она под процент подкармливала и поила нуждающихся, а именно, меня и еще несколько интеллигентов). Также, я познакомился с двумя удивительными существами: поэтом футуристом Марком и котом, которого весь наш подъезд начал называть Васей. С Марком мы познакомились как раз у ларька, он тоже прикормился, подсел на “иглу справедливости” (так он называл это явление), а у Васьки, видимо умер хозяин, поэтому он внезапно появился у нашей парадной и завоевал сердце всех жильцов. Время Марка еще настанет, а вот Васе уделю несколько строк здесь и сейчас. Кот этот был весьма умен и сообразителен, когда я вызывал лифт, впустив перед этим его в парадную, он сидел и ждал его со мной. После того, как лифт достигал нужного мне этажа, кот, встав на задние лапы около кнопок, начинал мяукать, ему надо было на последний, а жизнь не наделила его ни ростом, ни руками. Приходилось нажимать за него. Иногда, когда Вася был в игривом настроении, он доезжал со мной и уже после этого, по лестнице, добирался на свой этаж. Сложно сказать, кто был умнее из моих новых знакомых: он или Марк? наверное, Вася, ведь он не писал стихи.

Настроение было паршивое, от осознания собственной никчемности хотелось либо лезть на стену, либо упасть с балкона. Иногда не хотелось ничего. Комната же моя стала походить больше на притон безумного библиотекаря: я, когда уж очень хотелось лезть на стену, брал первую попавшуюся на мои косые глаза книгу, и открывая ее на случайной странице, начинал искать смысл. Смыслы ускользали от моего пристального взгляда, поэтому спустя какое-то время вымученного чтения, книга сразу же бросалась на пол и, либо искалась новая, либо на утро я уже не помнил, что происходило вечером. Я уже написал записку “Входите, я повесился”, но было слишком лень ее вешать на дверь, и поэтому соседи, в случае чего, о моей участи узнали бы только по запаху.

Забавно, что если история моего “падения” началась с телефонного звонка, то история “отсрочки” от смерти началась со звонка на запертой двери.
 
Весеннее солнце било сквозь шторы, оповещая меня, что весь цивилизованный народ уже во всю 3-й час работает, исключительно ради того, чтобы прогнать мой полуденный сон. Но не только мои глаза остались потревожены: немного придя в себя, я обнаружил, что уже продолжительное время кто-то настойчиво звонит в квартиру, а попугай пытается перекричать внезапный звук. Пришлось подняться, реальный мир снова оказался сильнее, снова победил (хотя с этим можно поспорить). Последние следы сна согнало удивление: уж кого-кого, а своего бывшего однокурсника я ожидал увидеть в последнюю очередь. Вид у него был не совсем радужный, похоже весну он встречал, как и я, опытного сыщика не проведешь, выдавало уж очень опухшее лицо. Саша, а именно так звали моего гостя, в отличие от меня, ВУЗ-то все-таки закончил, и его слегка заплывшие веки, в данный момент, наглядно опровергали мою аксиому о том, что ответы на все важные жизненные вопросы даны в дипломе о высшем образовании (может быть и даны, но кто научит их прочесть?). Я проводил его в комнату и немедленно пошел заваривать чай. Когда же я вернулся, мой гость рассматривал мою записку: “Развлекаешься?” — с улыбкой спросил он. “С ума схожу.” — с кружкой в руках ответил я.

Из недолгого разговора выяснилось, что моего бывшего коллегу выгнала из дома жена, а единственным человеком, которого он точно мог застать в полдень дома — оказался я. “Не на работе же тебе быть!” — что ж, в этот раз он оказался прав.
Вообще, в университете Саша производил впечатление достаточно стабильного парня, а его роман с будущей-бывшей женой (не первой красавицей, но все-таки весьма уважаемой девушкой нашего потока) можно было назвать благонадежным. Разошлись же они со скандалом, Сашины вещи разлетелись по всей улице, за исключением одной. Компьютер, на который он копил два года, оставался на снятой квартире, из которой Саша должен был переехать к матери. Ко мне бы и не обратились, если бы не одно “но”. Бывший муж хотел забрать компьютер, но все его комплектующие были настолько громоздкими, что унести их одному не представлялось возможности, а такси на другой конец города заказывать ради этой мелочи было слишком дорого, сам же Саша не водил (причина, по которой этот замечательный брак распался — исключительное жлобство моего коллеги). Сразу же, за бутылкой, был разработан план — дождаться завтрашнего вечера, когда жена уедет к подругам запивать горе, пробраться в квартиру и после, воспользовавшись услугами метрополитена, довезти злосчастный компьютер в новое пристанище Саши. К вечеру мы уже изрядно напились: я уложил гостя спать на диване, а сам лег на полу. Мирный сон снова просочился в мою жизнь.

Утро и день следующего дня я помню не особо: как только Саша проснулся, в его руках образовалась новая бутылка, а дальше все как в тумане. Начала же возвращаться ко мне память, когда я потихоньку начал трезветь — при подъеме на эскалаторе. Несмотря на весну, погода была еще не совсем теплая, приходилось прятать себя за несколькими слоями одежды, которой, к сожалению, у меня не находилось, а резкий перепад температур давал в голову похлеще водки. Точка А. находилась в двух шагах от метро, поэтому по прибытии на место, нами было принято решение выпить еще. Время — удивительная материя, течение которой невозможно точно ощутить, особенно пьяному человеку. Спохватились мы за 15 минут до закрытия метро, а встретило оно нас уже через 20 и закрытыми дверьми.

— Ну, что делать будем? — весь красный от бега обратился ко мне Саша.
 
— Заказывай такси, либо идем туда, откуда пришли.

— Нет-нет, исключено, такси — дорого, а Лена в любой момент может приехать.

— На чем? Метро закрыто.

— На такси.

Я охнул, перспектива нести (а нес корпус именно я! Саше же достался легкий монитор) эту дуру по всему П. не внушала оптимизма, денег же оплатить такси даже на половину у меня не было. Начали ловить попутку, но и тут ничего не вышло: если водители и останавливались, то завышали цену, видя два пьяных рыльца. Наземный транспорт тоже отпал — время не щадит никого. Пришлось действительно идти пешком через весь город.

Алкоголь медленно выветривался, а вместе с ним и желание жить. Мой попутчик все болтал и болтал, вызывая у меня омерзение; он постоянно жаловался на бывшую жену, на его низкооплачиваемую работу (с зарплатой в разы больше, чем у меня в лучшие дни), на кретина-начальника, который не дает строить ему карьеру, в общем, стандартный набор. Я пыхтел, я бранился, мерз, но все-таки шел с тяжелым грузом наперевес. Саша все никак не хотел брать на себя корпус своего компьютера, оправдываясь тем, что он смотрит нам дорогу, ему нужна свободной хоть одна рука. Когда ему надоело жаловаться на жизнь или рассказывать о себе, он напал на меня с вопросами. Оказалось, что за все время, проведенное вместе, узнал он о моей жизни немного нового, и действительно, все, что оставалось в моей памяти — это его болтовня, с момента звонка в квартиру. Я неохотно ему отвечал, невпопад, иногда совсем теряя смысл его вопросов. Я был поглощен дорогой и несправедливостью этой жизни, мне хотелось снова взять книгу, а потом швырнуть ее об пол, но, к сожалению, в руках моих был только этот крупногабаритный корпус, мешающий мне нормально передвигать ноги. Почему он вспомнил именно меня? Мы и так не особо общались, с чего начинать? Или из всех наших общих знакомых, только я был таким неудачником, который мог откликнуться на его просьбу? Во всяком случае, пока я бранил себя за то, что ввязался за это, меня окончательно отпустил алкоголь. Да и что вообще в этом сраном компьютере? Иногда надо чем-то пожертвовать, чтобы войти в новое светлое будущее. Я положил корпус на дорогу, а сам облокотился на рядом стоящие перила забора.

— Чем тебе так дорог этот кусок кремня и металла? Почему я должен нести его через весь ссаный город, к ****е матери, по лужам, по говну, еле передвигая свои ноги? — не выдержав завопил я. — Это же просто сюр! Мы идем уже битых часа три, ты хоть бы взял, хоть бы немного помог.

— Вов, осторожно, там менты едут. — на все мои вопросы я получил только такой ответ.

И действительно, из кустов на мой крик выезжал полицейский бобик. Забавы к этой ситуации добавляло еще то, что, повернувшись, позади себя я заметил кладбище, а вышедший из “буханки” человек представился Петром. Пройдя обычную процедуру досмотра и ответив на пару вопросов, касательно “нового светлого будущего”, что мы несли в руках, нас было отпустили, но, почуяв неладное, полицейский вернулся с алкотестером, который, естественно, показал градус. После долгих объяснений и уговоров, Саша договорился не под “протокол” оплатить штраф сразу. Так наше бренное существование на земле, а не в раю вытрезвителя, встало в 3 тысячи рублей. Этого бы хватило на две поездки на такси туда и обратно, да еще и на пиво, чтобы опохмелиться. Бобик медленно отъезжал, а я все не мог поверить в происходящее. Руки болели, ноги были ватными, а в голове пустота. Нет, я больше ничего не чувствовал, а только видел картину: стоят два болвана, изо ртов идет пар, позади них кладбище, а рядом проезжает бобик, в котором счастливый патрульный Петр пересчитывает легкие деньги. А ведь даже до метро отказались подбросить.

— Мечта детства. Вот дети во дворе хотели стать ментами, бизнесменами, а я просто хотел свой компьютер. Мощный, чтобы ни у кого такого не было. — отдышавшись разоткровенничался Саша. — Без него мне уже и жить не хочется. В этой всей семейной суете я так долго на него копил, что уже просто обидно его оставить этой меркантильной суке.

— Если бы не твой детский гештальт, возможно, я был бы уже мертв. — взяв с асфальта системный блок, я начал движение.

— Это мне напоминает одну шутку, которую у нас в офисе постоянно повторяли, когда начальник совсем с катушек ехал и заваливал всех работой по самые яйца — Саша достал сигареты и сунул одну мне в рот — один чудак из нашего офиса был настолько ответственным, что хотел покончить с собой, только когда завершит всю работу, навалившуюся на него.

—  Удалось? 

— Он вышел на пенсию.

Я увидел на лице у Саши искреннюю улыбку, переходящую в смех, вся моя злоба ушла. Я засмеялся тоже. Два идиота идут ночью около кладбища и смеются во все горло. Да еще и с компьютером в руках! За всем этим я немного начал понимать Сашу, он не мечтал о высоком, но при этом тоже был по-своему несчастен. Его не трогает так окончание многолетнего брака, ему нужен только свой компьютер. Мечта. А о чем мечтаю я? Как я провел последний год своей никчемной жизни? Перебегая с одной работы на другую? В бесконечных самокопаниях и поисках себя? Так зачем себя искать, вот — передо мной компьютер. Обычная материальная вещь, но при этом сколько усилий было вложено в его покупку и сколько сейчас в его перемещение. Разве это не абсурдно? И из этого состоит вся жизнь, придавать этому смысл есть больший абсурд.

Спустя примерно полчаса мы дошли до точки Б. Было еще полтора часа до открытия метро, зайти домой я отказался, сославшись на то, что хочу побыть один. Солнце медленно вставало, улицы потихоньку начинали заполнять люди, спешили на работу. Сегодня я для них был человеком, который поднимает солнце, а не наоборот. Я еще долго побродил по улицам, которые все пропахли наступившей весной; принюхивался, следил за каждым лучиком, смотрел на каждую травинку, я внезапно осознал, что вот она! весна! в моем сознании случился резкий переход: до этого я видел только снег и сугробы, а тут зелень, лужи, светает рано утром, темнеет поздно вечером, а скоро будут еще и белые ночи! Вся молодежь, да что уж там, большинство людей, выйдут на мостовые провожать взглядом разводящиеся мосты, которые им доставят множество проблем с передвижением, но тогда это не будет важным, а будет просто красивым. Я почувствовал непонятное воодушевление за них, мне хотелось целовать каждого прохожего, дарить все, что у меня есть. С таким настроением я дождался, когда проснется движение подземного транспорта, сел на первый поезд и смотрел внимательно в лица пассажиров. Они были не такими мрачными, как мне изначально предполагалось: большинство из них едет на ненавистную работу, с дикими финансовыми проблемами, но весна! весна! слава весне! Что устоит перед дыханьем и первой встречею весны!

Позвонила мать, оказывается, в тот день 2-х лет назад я родился. Мы обменялись любезностями, и я положил трубку. Была усталость, мне очень хотелось спать, но я ни за что не хотел упустить этот момент, который люди одаренные, назвали бы вдохновением. Я вышел на лестничную клетку и, расположившись у окна, достал сигарету. С верхних этажей спустился Вася, и заметив меня, бросился бодать мою ногу. Я вынес ему блюдце с консервами, которыми питался сам. Вот так встретил свой день рождения. Из окна било солнце, приятно освещая зеленую парадную, а у моих ног кот спокойно ел из блюдца.

Лето.

“Милости прошу.” — сказал Марк, открывая дверь в свою обитель. Я вошел в прохладное, слабо освещенное помещение, состоящее, на первый взгляд, из маленькой прихожей, комнаты и балкона. Это вызвало во мне чувство симметрии, которое граничило с неприятным чувством напряжения: казалось из всех щелей вот-вот хлынет кровь.

— Что стоишь, как не родной? — спросил с улыбкой хозяин.
 
Ответив что-то невразумительное, я снял ботинки и прошел в комнату. Это был первый раз, когда я оказался у Марка в гостях. В глаза сразу бросилась забавная инсталляция: на стене красовалась надпись “***”, а на противоположной ей висел портрет Пушкина, под которым скопилось куча мешков с мусором.
Мы с Марком (друзья-собутыльники называли его Маркой) очень сблизились за несколько месяцев. Он привел меня на очередную работу, которая заключалась в разгрузке грузовиков с провизией для местного магазина по утрам; мы совместно выплатили “пивной” и не только долг продавщице ларька (наше знакомство дошло до того, что она попросила нас называть ее ласково — “Тетя Люба”); да и вообще потихоньку вставали на ноги. По вечерам (на самом деле это было немного за полдень) после работы, мы собирались у меня и распивали прихваченное с утренней смены пиво. Он рассказывал мне свои стихи, а я, как слушатель, должен был высказать свое мнение. У Марка было примечательное стихотворение, состоящее из зарифмованных матерных слов. Он гордился им настолько, что даже научил моего попугая нескольким строчкам (благо, словарный запас у них был схожий). Смысла в этом произведении было больше, чем в его “серьезных” работах и чем чаще он его рассказывал, тем глубже мне оно казалось, при живом то авторе. Марк, вообще, иногда творил странные вещи: однажды, недовольный работой, он встал на импровизированную кафедру, состоящую из паллет, и начал объяснять работягам-грузчикам, что наше общее положение плачевно, зарплаты маленькие, а перспектив никаких. Выход из данной ситуации был прост — нужно было всего лишь захватить магазин, каждому грузчику выдать по должности, а бывших чинов отправить на мороз. Бунт не состоялся, уставшие мужи его не слушали, и расстроенный Марк продолжил таскать ящики с продуктами.

Я присел на диван и достал из рюкзака ворованное пиво, Марк же расположился в задумчивой позе на письменном столе, рядом с Пушкиным.

— Тебя хозяйка не убьет за это? — я показал на надпись.

— Не думаю. Замажу, когда съезжать буду. — не меняя позу ответил мне поэт. — Тут раньше висел Есенин, но я его кому-то по пьяни подарил.

— А надпись как появилась?

— Она тут и была. — Марк, с грацией кошки, спрыгнул со стола и потянулся за пивом. Немного отхлебнув, он сел на стол и продолжил — Вообще, брат, я тут подумал, что неправильно мы живем. Смотри, вот, наверняка в детстве ты смотрел много разных, красивых диснеевских мультиков, да? любил их больше, чем жизнь вокруг?

— Мультики свели моего друга с ума. — отхлебывая пиво, ответил я на, скорее всего, риторический вопрос Марка.

— Так тебя, брат, они тоже с ума свели! посмотри на себя, вечно в каких-то поисках, лицо будущего суицидника.

— Спасибо, но твое опухшее синее лицо, тоже отдает удушьем. — я посмотрел на бывший портрет.

— Но я сейчас совсем не про свое будущее тебе говорю, а о проблемах более фундаментальных. Вот прислушайся к музыке за окном.

Я послушался Марка и начал впускать в себя гул моторов и крик детей за окном. Никакой музыки я не слышал.

— Прекрасная музыка отвратительного мегаполиса. Я постоянно к ней прислушиваюсь, перевожу живой звук в мертвые ноты, а затем в еще более мертвые слова.

— Так и родилась твоя великая поэма? — изобразив улыбку, снова перебил оратора я.
 
— Конечно, а как еще? Я только и слышу мольбу о помощи, которая выражается в единственно понятных, еще не обретших пошлый смысл, словах. Вот ведь какой придурок придумал, что жизнь состоит из черных и белых полос? я уверен, что этот человек, как и я, все это слышал и, также, переводил. Только переводил он эти мольбы на ноты, то есть, был на уровень выше. Черная клавиша, белая, белая, а вот опять черная. — раздался детский плач, судя по всему, на поле рядом, кому-то не повезло встретить мяч головой. — а потом, умелые дельцы, начали сопровождать выдуманной ими музыкой, выдуманную ими реальность. Сначала немое кино, затем эти сранные диснеевские мультики, которые полностью тебе лгут: начиная с ряда музыкального, заканчивая идейным. Музыкальный тебе говорит о природе, она добродушна к тебе, расслабляет, а повествование утверждает, что главное в жизни — это ТЫ и только ТЫ. — он сделал акцент на местоимении и театрально показал на меня пальцем. — но это все ****ская лож! не существует никакого ты, не существует никакого я.

— Но вот же мои ручки, мои ножки.

— Чисто номинально. А что в самом тебе? идеи о том, что ты пуп земли? обязательно должен чего-то добиться? а вот *** тебе! и твоим черным и белым полосам тоже хуй! — он запнулся и отхлебнул пива.

— Я не до конца понимаю, о чем ты мне хочешь сказать, Марк. — немного раздражаясь ответил я пьяной синей роже. На секунду в моей голове промелькнула мысль, что Маркой его зовут не просто так и я не первый слушатель этого черно-белого монолога.

— Ну ты и тупой, конечно! Вас там в вузе совсем не учат думать или хоть как-то наблюдать за миром? только промывают мозги вашей алгеброй и геометрией. Да еще и паршивой литературой, черт ее дери. Вот какая твоя любимая книга?

Я немного задумался. Читал я достаточно, но выделить что-то не мог. Чтобы немного позлить Марка, так усердно напирающего на то, что я ищу в этой жизни чего-то великого, я ответил: “Герой нашего времени”.

Марк поперхнулся, встал со своего рабочего места и начал судорожно бегать по ящикам. Чертыхаясь, делая паузы для того, чтобы впустить в себя очередную струю хмельного напитка, он все-таки вытащил из глубин лист бумаги и протянул его мне. Передо мной оказался пустой лист.

— И что это?

— Мой новый роман. Называется “Герой нашего времени”! — с гордостью ответил мне писатель.

Я молчал и тупо смотрел на пустой лист. Чем это должно являться? У меня были догадки, но мои тугие мысли прервал сам автор:

— Лермонтов в предисловии говорит, что Печорин — это портрет, да и не одного человека, а целого поколения, их пороки и так далее, но для меня, честно, пороки не так важны. Так вот — ты перед собой видишь наше с тобой поколение.

— Многословно.

— Наше поколение, Вова, издевается над словами уже целый век. А я не хочу издеваться над ними! Слова — самая угнетенная форма жизни на нашей земле, мне кажется, что они наравне с эмбрионами. Но смысл не в этом, мой дорогой друг. Я хочу задать тебе задачку: опиши в двух словах наше поколение.

Я задумался. В голове была пустота и лишь иногда в нее вторгались мысли о том, что Марк сам себе противоречит. Раз уж он так ненавидит слова и издевки над ними, то почему же мой попугай знает достаточно дискредитирующее оратора стихотворение? Но этот вопрос я решил оставить на потом, сейчас же мне надо было что-то ответить про “наше” поколение. Сравнивать мне было с чем, но как-то охарактеризовать все мои знакомства — не мог. Возможно, действительно, пустой лист отлично все говорил и без меня.

— Понимаешь, Вова, — прервал молчание Марк, — сейчас каждый человек — это герой нашего времени. И зачем об этом писать, раз это везде? повсеместно. Это, брат, как говорить о политике или о падении наших нравов, пустой труд, это и так у всех на слуху, независимо от точек зрения. Поэтому и пустой лист. Зеркало. Ты наполняешь его сам, своими размышлениями. Этот белый лист дает тебе, мой дорогой, заполнить его самостоятельно своим опытом. Понимаешь, что прошла эра людей, летающих в космос, надеюсь и прошла эра тех, кто шел, с оружием наперевес, защищать свой дом от врагов. Сейчас же, смысл твоей жизни может заключаться в самых простых делах. Понимаешь, сейчас эпоха “Замечательных людей”. Эта “Жизнь замечательных людей” изолированная, личная, не несет в мироустройство бытия ничего нового, но и ничего плохого! И мне кажется, брат, она, как вещь сама в себе, достаточно велика! Действительно то, чего добивались наши прадеды, деды и отцы. Понимаешь, сейчас человек, не полетит больше первым к звездам, не откроет новой ноты, но он разомкнет свои глаза после дикого похмелья. Эта приложенная на открытие глаз сила, будет сравнима и с запуском первого спутника, и с нахождением нового материка. И знаешь, что главное? в жизни то, ничего от этого не изменится. На улице все также будет идти дождь, друзья этого человека будут спиваться, колоться, умирать в нищете, но он, сука, открыл глаза и предоставил себя полностью этому уебищному миру тогда, когда это было невыносимо сложно и неприятно. Человечество совершает подвиг каждый день.

— А как это связано с Диснеем и нотами бытия?

— А все просто. Мультики промыли тебе мозги, говорят, что ты должен иметь вес, быть героем исключительно по их матчасти, то есть, пупом земли, который яростно идет за своей мечтой. А этого, брат, нет! ты открыл глаза с похмелья— вот подвиг. Вот героизм, настоящий, не приторно сладкий, не вымоченный в гламуре и глянцевых обложках, НАСТОЯЩИЙ.

Еще с самого начала нашего знакомства, я дал себе клятву: не воспринимать всерьез этого человека — сейчас что-то в моей голове явно мешало этому догмату. Я вспоминал людей, с которыми мне довелось познакомиться за этот год. И, невольно, наткнулся на мысль, что эти люди вызывают у меня симпатию, за исключением некоторых. Я искренне ненавидел своего бывшего начальника, который уволил меня из кол-центра, но только сейчас понял почему. Всю свою жизнь я пробегал из одной стороны в другую, искал себя, пытался заработать денег на счастливую жизнь, придавал этому уж очень большое значение. Сейчас мне кажется, что зря. Меня гораздо больше привлекает жизнь покойного Григория Владиславовича, или безымянного старика из черных дворов города П., чем пустой поиск денежного дерева. В тот момент я понял, почему сторчался мой друг детства Филипп, почему так несчастен мой бывший однокурсник Саша в его будничном “нигде”. Мои размышления прервал звонкий голос Марка: “Время уже позднее, пора расходиться. Где дверь знаешь, но у меня к тебе просьба. Завтра у меня важный день и ты мне нужен. Встречаемся у моего дома в 11:30, хорошо?”. Я молча кивнул, допил залпом остаток пива, и пошел надевать свои башмаки. Из коридора я видел задумчивого Марка, который так и продолжил сидеть на столе рядом с Пушкиным.

***
В 11:20 я был уже на обозначенном месте. Так как время Марка еще не пришло, я сел на лавочку рядом с его парадной, закурил, и начал искать его окно. Несмотря на конец мая, на улице стояла не лучшая погода, лето все никак не хотело проникнуть в наш мрачный город дождей, луж и утопленников. Через пять минут моей медитации открылась дверь и оттуда вышел высокий бритый мужчина, в плаще, с длинным зонтом в правой руке, служившим ему тростью. Я встал и только тогда задался вопросом, Марк ли это? Мужчина подошел и протянул мне руку. Бинго, но в голове оставалось еще множество вопросов. Что это за важный день, что мы будем делать, зачем ему я? Ничего хорошего я не ожидал, так как выходки Марка мне более-менее были известны. Мы спокойно могли пойти распивать вино на кладбище, чтобы Марк “брал на карандаш” убитых горем людей, или приставать к людям на улице, чтобы те дали денег на издание “прогрессивных” стихов непризнанного гения.
Марк зонтиком показался направление и прислонил свободную ладонь двумя пальцами ко рту. Жест означал, что ему нужна была сигарета. В этих делах многословен он не был.

Я следовал за напряженным Марком, его шаги вели нас в центр. Похоже, что моя догадка о попрошайничестве была правдивой. Через пятнадцать минут молчаливой ходьбы человек в плаще остановился возле книжного магазина. Постоял, подумал, открыл дверь и вошел. Я последовал за ним. В помещении нас встретили портреты классиков, висевшие на стенах, почти у потолка, тем самым их взгляды были направлены ввысь, а не на нас грешников. Марка бродил вдоль прилавков, брал с оценочным взглядом книги, открывал их на середине, кивал и клал обратно. После трех кругов он с грустным взглядом подошел к продавцу и о чем-то спросил. Увы, я ничего не слышал, говорили они тихо, как будто передавали друг другу тайные знания, или их вот-вот накроет дяденька в погонах за распространение запрещенки. Продавец пожал плечами, но продолжил говорить что-то Марку, усердно записывающего что-то в записную книжку. Когда диалог был окончен, писатель кивнул в мою сторону, и направился к выходу.

— Вот зараза! — проводя рукой по своей бритой голове восклицал Марк. — но ничего, тут не нашлось, но найдется в другом! Вот, Вов, посмотри, мне дали еще два адреса.

Он протянул мне записную книжку. В ней было нацарапано скорым почерком два адреса, находившейся в разных концах города.

— Ну что, какой выберешь? — Марк предоставил право решить мне.

Я тыкнул на второй адрес в списке, ехать до него было от силы полчаса на метро. В воздухе замер немой вопрос, на который Марк отвечать не хотел, хотя явно его чувствовал, а я не спешил его озвучивать, так как банальный интерес, в очередной раз, победил инстинкт самосохранения.  Мы зашагали в сторону близлежащего метро.

***
Погода вконец испортилась, стало прохладно и небо засорило тучами. Мы шли в сторону панельных домов, защищаясь от ветра и летящего с ним мусора. Моя задача заключалась в том, что, сопровождая рыцаря литературы, нести не только его меч и знамя, но и указывать ему дорогу (Марк, хоть и прожил всю жизнь в П., в городе разбирался слабо, оправдываясь топографическим кретинизмом). Отбиваясь от драконов воздушной стихии, хотя, скорее сражаясь с ветряными мельницами, мы кое-как добрались до пункта назначения. Магазин находился рядом с клонированными ларьками, которые как сыпь, вскочили в нашем городе, от окраин, до сердца — центра. В этот раз Марк не стал строить из себя эстета, а сразу подошел к седой женщине, которая стояла за прилавком и разбирала доставленные недавно, повидавшие не одного хозяина, книги. Он ткнул ей в лицо блокнотом со словами: “Вот, я ищу такого автора. Он неизвестный, но может быть вы что-то о нем слышали! Если он у вас есть, то замечательно, я возьму за любые деньги!”. Женщина посмотрела на покупателя с озадаченным видом, оглядела стеллажи, помолчала секунд пятнадцать, после чего виновато протянула:

— Слышала-то слышала, но вот поставок, увы таких нет, он же недавно появился? Молодой?

— Да, в самом расцвете сил! — театрально ответил продавщице Марк, — вы можете сообщить когда появится? я оставлю вам свой номер.

Марк оторвал из записной книжки страницу, написал там свой номер и автора, которого ищет, после чего еще немного гляделся, сделав вид, что не поверил старушке, попрощался и вышел. Я последовал за ним.

— Ну, не на твоей стороне фортуна, вот знал же, что надо по первому адресу ехать, сейчас бы с книгой были. Не любит тебя литература. — обидевшись, пробормотал Марк и вперед меня быстрым шагом пошел в сторону метро. Топографический кретинизм растворился.

***
Мы вышли почти в самом конце низа зеленой ветки. Название “Пролетарская” не внушала мне оптимизма в поисках, но Марка огорчать не хотелось. Погода все говорила за меня. Начался сильный дождь и рыцарю литературы пришлось защититься от него зонтиком. Про своего славного оруженосца он тоже не забыл. Походя больше на влюбленную парочку, а не на двух алкоголиков-тунеядцев, мы шли и шли вдоль проспекта, а вокруг пахуче цвела влажная весна, которая на днях станет летом, вид на главную реку города был обворожителен, не хотелось даже задумываться, что лежит на ее дне. Единственное, что мешало вдоволь наслаждаться жизнью, разговаривать о планах, литературе или даже обсуждать последние сплетни — это давящая на мозг однообразное бульканье моих прохудившихся ботинок. Ног к концу нашего путешествия я уже не чувствовал, мое состояние чем-то схожим с лежащими на дне обитателями реки Н., ноги в воде, голова мокрая, дальнейших планов на жизнь — нет. Магазин мы так и не нашли. Пересекая вдоль и поперек нужную нам улицу, всматриваясь в указатели, до нас дошло, что магазина — нет. Вместо него красовался очередной ларек, из которого, освещая нас золотыми зубами, выглядывал мужчина средних лет. Совершив очередное путешествие туда и обратно, мы отчаялись. Сдались. Видимо, когда-то на том месте действительно стоял книжный, но пролетариям больше нравилось выпить. А чем мы хуже? Стоило задаться этим вопросом и через каких-то минут пять, мы с Марком сидели на сломанной скамейке детской площадки, которая находилась неподалеку от книжно-водочного, и передавали друг другу чекушку коньяка.

— А что за автор тебе нужен? может он у моих родителей есть, они, знаешь, любят странную литературу. — поморщившись от глотка коньяка, спросил я у расстроенного рыцаря, так и не нашедшего свою бумажную принцессу.

— Марк Анатольевич Афанасьев, неизвестный поэт, гонимый отовсюду писатель. Романтик и полный дурак, Вова. — Марк залпом убил чекушку и кинул ее в кусты.

Я был готов к этому. Хоть и знакомы мы немного, но фамилию Марка я знал. Афанасьев. Я даже не удивился. Только потраченное в никуда время било в голову, а вся влага в моих ботинках на следующий день грозилась выйти из носа. Единственное, чего я не мог понять: зачем это было нужно Марку. Обычно им двигало желание развлечься, либо заработать лишнюю денежку, которая уйдет на покупку алкоголя.

— И зачем? — в голову дал коньяк, сопротивляться она не стала, удар немного прошелся по всему моему телу. За ним последовало умиротворение. Кома.

— Вова, мы всегда ищем себя. Конечно, не так буквально. Чем отличается твой год, о котором ты мне постоянно говоришь, от нашей прогулки? ничем. Абсолютно ничем, брат. Ты тоже ходишь от места к месту и становишься собой через других людей. Говоришь им протягивая руку: “Здравствуйте, я Вова!”, и действительно становишься Вовой. Почему ты им не можешь сказать, что ты Альберт? А потому что ты не хочешь быть Альбертом, ты хочешь быть Владимиром. И я вот, хочу быть Марком Анатольевичем Афанасьевым, романтиком, поэтом и дамским угодником. И я им стану, вот увидишь! Продавец в книжном теперь уверен, что существует такой писатель, а седая женщина даже о нем что-то слышала! — он сделал паузу — А вот, что происходит с людьми после поисков.

Марк встал, посмотрел внимательно на меня, а потом указал пальцем на лежащую в кустах чекушку.

— Пойдем надеремся, мой дорогой друг.

***

Описывать события, которые шли после наших посиделок на детской площадке — не имеет никакого смысла. Я не могу передать на бумаге мешанину из звуков, слов, образов и запахов. Кое-как чувствовать землю я начал только у Марка дома. Точнее, это сейчас я в полной уверенности, восстановив картину происходящего могу заявить, что это была квартира Марка. Тогда этой уверенности не было. Болела голова и безумно хотелось курить. Из выглядывающего за шторой балкона били утренние лучи солнца. Они меня и разбудили. Оглянувшись, я заметил лежащего на своем диване Марка, успокоился и пошел ближе к свету. Открыл дверь, легким движением руки достал сигарету и облокотился на перила. Обдувал свежий ветер, я почувствовал, что окончательно пришел в себя. Несмотря на состояние, с сигаретой пришло ощущение, что есть надежда, придет лето и все расставит по местам. Когда-то оно кончится, но не сейчас. Сейчас надо наслаждаться, купаться в лучах, пока есть время и возможность. Я еще молод, у меня есть силы, а остальное не важно. Я открыл глаза с похмелья. Я герой. Почему-то захотелось заорать. Крик прошелся по двору, столкнулся с людьми, спросонья идущими на работу, и эхом вернулся обратно. Мне это понравилось, и я начал во всю глотку орать:

— Я люблю тебя, жизнь. Принимаю тебя, какой ты есть, драная ты сука! Слышишь? Больше не злюсь и не огрызаюсь. Вот я! Голый стою перед тобой, готовый сделать все что ты пожелаешь, исполнить любую твою прихоть. Слышишь? — задыхаясь, срывая голос, орал я.

Ответа не последовало.