Статус жертвы часть 3

ПАЛАЧ
1916 год

– …Борька, а ну подойди ко мне, – строгим голосом позвал своего младшего сына отец, вынимая ремень из собственных брюк.
Мальчик в синей курточке гимназиста стоял на пороге большой столовой и не решался сделать даже шаг. Сын знаменитого на весь город акушера знал, что за этим последует. Поэтому он, как мог, оттягивал момент заслуженного наказания, злобно зыркая исподлобья.
– Ну, я кому сказал? Подойти, а то хуже будет! – требовательным тоном сказал отец, сам приближаясь к сыну.
Из соседней комнаты доносились однообразные звуки музыкальной гаммы. Это любимица семьи – сестра озорного Борьки оттачивала своё мастерство игры на пианино.
– Не пойду! – вскрикнул Борис и побежал вокруг круглого стола в противоположную от отца сторону.
– Ах ты негодный! – гневно сказал отец, кинувшись ему наперерез.
Неизвестно, сколько бы продолжалась эта возня, но тут мальчик неожиданно споткнулся о сбившийся половик и упал. К нему тут же подскочил отец и схватил своими сильными руками. Зажав голову мальчугана между своих колен, мужчина стал активно махать ремнём, приговаривая:
– Вот тебе! Вот тебе!
– А-а-а! – по всему дому разнёсся крик Борьки, который, активно извиваясь, пытался вырваться из отцовских объятий.
Наконец ему каким-то чудом удалось извернуться и ухватиться зубами за поросший короткими чёрными волосами палец отца. Сильно сжав зубы, он почувствовал вкус чужой крови на своём языке.
– А-а-а! – взвыл от боли уже взрослый мужчина, у которого тут же отпала охота махать ремнём. Откинув его в сторону, он прокричал:
– Пусти, зверёныш!
От этих воплей звуки пианино резко прервались, дверь в столовую отворилась, и на пороге появилась молодая женщина. За ней высунулась голова девочки-подростка, которая иронично прищуренным взглядом уставилась на младшего брата.
– Владимир, хватит! – не разобравшись в ситуации, вскрикнула женщина. – Ты убьёшь нашего мальчика!
Услышав взволнованный голос своей спасительницы, Борька выпустил чужой палец изо рта. Освободившись, отец в попытке сбить боль стал активно трясти кистью руки и дуть на рану. Кровь тонкой струйкой текла под манжет его белоснежной рубашки. Наконец он достал носовой платок и передал жене.
– Помоги перевязать, – сказал он мрачным голосом.
– Больно? – спросила женщина, заматывая пораненный палец мужа.
– Оставь! – нервно ответил мужчина. Оценив результаты перевязки, он продолжил: – Вот ты его защищаешь, а меня, между прочим, сегодня опять директор гимназии вызывал.
– Что случилось? – удивлённым тоном спросила женщина.
– Все дети как дети, а этот – отъявленный разбойник, – качнув головой в сторону сына, произнёс мужчина, – побил стёкла в учительской. Зачем ты это сделал, негодник? – строго спросил он, обращаясь к Борису.
Мальчик, стоя от родителей в некотором отдалении, растирал кулаком остатки слёз. Он упорно молчал.
– Боренька, пойди ко мне, мой мальчик, – позвала мать ласковым голосом. Прижав к своей груди голову сына, она спросила: – Ну, рассказывай, что случилось?
– Это всё математичка, Зинаида Ивановна, виновата, – сказал мальчик, продолжая всхлипывать. – Она сказала, что я у Соколова всё списываю, и двойку мне влепила.
– А ты не списывал? – спросила мать.
– Нет. Этот Соколов сам ко мне лезет.
– Боренька, ну ты же понимаешь, что стёкла бить нехорошо.
В знак согласия Боренька лишь сокрушённо качнул головой.
– Ну ладно, иди, – произнесла мать, поцеловав мальчика в лоб.
Когда сын вышел, отец мрачно заметил:
– Опять ты его балуешь.
– Ну ты же знаешь, что он прав, – ответила жена.
– Прав-то он прав, но злой, как чёрт. И что с него вырастет?..
Несмотря на бытовые издержки, возникшие в стране после вступления в войну с Германией, многочисленная семья Строяковых жила в достатке, обеспечиваемом главой семейства. Таковы были реалии повседневной жизни, когда даже в условиях наличия разного рода неудобств и трудностей женщины всё ж таки не переставали беременеть и рожать. А хороший врач-акушер, во всяком случае такой, как Владимир Строяков, во все времена был в цене. Правда, для этого ему требовалось быть в постоянном тонусе. Но востребованный доктор работы не боялся и без лишних слов всегда спешил на вызовы. Не гнушался он и левых приработков, делая тайные аборты на дому у капризных пациенток. Поэтому собственные трое детей Строякова пока ещё не ощущали на себе превратностей военного лихолетья и жили своим привычным укладом.
Старший из сыновей – Георгий, в котором неожиданно открылись литературные таланты, готовился к поступлению в университет. Дочь Серафима, натура музыкальная и утончённая, была участницей всех гимназических утренников и концертов. Однако у заботливого отца вызывал особую тревогу именно Борис, младший из детей.
Учёба давалась ему легко, и он по праву являлся одним из лучших учеников в классе. Но, несмотря на свои ученические успехи, он рос отчаянным сорванцом. Среди товарищей в классе он привык быть заводилой всех проделок и проказ. Поэтому учителя всегда безошибочно определяли, кто являлся инициатором и участником каверз, которые просто фонтанировали из него. У Борьки, всегда у первого, появлялись атрибуты мальчишеского баловства, которые он умело применял в многочисленных уличных схватках со сверстниками. Именно улица растила его своенравным, дерзким, не признающим авторитеты мальчишкой. В спорах он был непримирим. У него была своя, известная только ему одному правда, которую он отстаивал порой кулаками.
Во многом виной такого неоднозначного поведения вполне способного мальчугана являлась его мать, которая души не чаяла в своём младшем сынишке, бесконечно балуя и вознаграждая его даже иногда злые шалости. А Борька, давно зная эту слабость матери, грубо и беззастенчиво манипулировал не только ею, но и отцом, не смевшим отказать своей любимой жене.
– …Зря ты на мальчика наговариваешь. У нас прекрасный сын. Я уверена, что когда он вырастет, мы им будем гордиться.
– Что-то поводов для гордости я пока не наблюдаю, – унылым тоном сказал муж. – И всё же ему нужно как следует всыпать! – добавил он, выходя из столовой.
А в это время Борька сидел за своим письменным столом над раскрытой тетрадкой и раздумывал, как бы отомстить зловредной математичке Зинаиде Ивановне. Вначале ему пришла идея наделать бумажных бомбочек, залить в них воду с чернилами и закидать ими дверь учительницы. Но тут ему на ум пришла другая интересная мысль.
– Зизи, Зизи, фью-фью-фью, – Борька свистом пытался подманить к себе принадлежавшую Зинаиде Ивановне маленькую хорошенькую болонку, за которой он охотился последние две недели.
Собачка, как будто чувствуя что-то неладное, одновременно негромко рычала и неуверенно повиливала хвостом. Испуганно озираясь по сторонам в надежде увидеть свою хозяйку, она ждала момента, чтобы улизнуть.
– Колька, не дай ей уйти! – крикнул Борька своему школьному дружбану Соколову, стоявшему на подстраховке с противоположной стороны.
Видя, что болонка не поддаётся на приветливое посвистывание, Борька быстрыми движениями вытащил из своего ранца бутерброд.
– На, Зизи! – и он с размаху кинул колбасу.
Собака понюхала этот ароматный кусок мяса и, не учуяв опасности, тут же его проглотила. Уставившись на мальчугана своими маленькими чёрными глазками-пуговками, она стала ждать новой вкусной порции. Борька взял ещё один кусочек колбасы, но не бросил его, а стал подманивать собачку к себе со словами:
– На-на, бери!
Болонка послушно сделала несколько роковых шагов в сторону мальчика и была тут же им схвачена.
– Давай, быстро! – сказал он Кольке. – Я её буду с руки колбасой кормить, а ты действуй.
Довольный Колька достал из своего ранца специально приготовленный для такого удачного случай пузырёк с зелёнкой и начал лить его содержимое на шелковистую шёрстку несчастной собачки. Вскоре она вся покрылась неровными пятнами ярко-зелёного цвета. Удовлетворившись своей работой, мальчишки, хохоча, отпустили её с возгласами и улюлюканьями. Собака взвизгнула и побежала к своему дому.
На следующий день вся гимназия гудела от произведённого сорванцами фурора. К ним подходили даже школяры двумя классами старше и жали им руку. В отличие от Кольки, Борис принимал поздравления в свой адрес молча, со снисходительной улыбочкой, и предусмотрительно не признавая за собой содеянного. Но все и так знали, кто являлся инициатором и участником шалости с собачкой ненавистной всем учительницы.
Этот инцидент кончился для малолетних хулиганов серьёзными разборками на педагогическом совете, на котором был поставлен вопрос об их отчислении. Во время прений с участием самого директора гимназии заплаканный Колька, раскаявшийся в проступке, сразу же сознался в содеянном и покаялся. В отличие от своего товарища Борис молчал и ни в чём не сознавался. После двух часов обсуждения педсовет вынес неожиданный вердикт: Кольку Соколова отчислить, а Бориса за недоказанностью его вины оставить в учебном заведении, но со строгим предупреждением на будущее. Позже среди гимназистов прошёл слух, что на такое решение повлияла очередная беременность жены директора гимназии, врачебную заботу о которой в этот сложный для неё момент осуществлял именно отец Бориса.
Тем не менее, придя домой, взмокший от пережитого на педсовете унижения отец, несмотря на уговоры и мольбы жены, всё ж таки всыпал младшему сыну по первое число. Борька же впервые в жизни принял родительскую экзекуцию стоически, без крика и слёз. Но именно с этого момента к его лицу навсегда приклеилась язвительная улыбка, свидетельствующая о пренебрежительном отношении к окружающим.
Но уже совсем скоро Борьке стало не до школьных шалостей. В городе начались непонятные, но интересные для мальчика события. Чуть ли не каждый день по улицам передвигались толпы людей то с хоругвями, то с лозунгами со словами «Долой» и «Да здравствует». А на центральной площади многочисленные ораторы с остервенением требовали друг у друга свершения какой-то социальной революции, время для которой почему-то уже пришло. Много раз услышанные слова о «социальной революции» Борька не понимал, поэтому обратился за разъяснениями к отцу. Но тот, выслушав вопрос сына, лишь устало отмахнулся и заявил:
– Ты мал ещё и всё одно ничего не поймёшь.
Однажды Борис проснулся от страшного завывающего звука, разносившегося над припорошенным снегом утренним городом. Едва одевшись и выскочив на улицу, Борька понял, что это заводские сирены разносят весть о надвигающейся новой эре, о которой он слышал на митингах. Сразу после этого вдалеке послышались недружные оружейные выстрелы вперемешку с пулемётными очередями. Не раздумывая, он кинулся на их звук. Добежав до привокзальной площади, мальчик увидел несколько мужчин с красными повязками на рукавах, которые из-за укрытия стреляли по зданию вокзала, а в ответ им разносилась злобная пулемётная дробь. Пули свистели вокруг Борьки, но он, ещё не понимая, что происходит, этого не замечал.
– Эй, малец, ты куда лезешь? – грубо выкрикнул один из мужиков. – А ну, иди отсюда! – уже гневно сказал он.
Услышав окрик, Борис забежал за угол близстоящего дома и стал наблюдать. Поначалу ничего не происходило. Мужики, лёжа в снегу, лениво, по-видимому из экономии, постреливали из своих ружей. Им тут же отвечал пулемёт. Но через некоторое время с обратной стороны здания вокзала послышался звук быстро приближающегося паровоза. Затем раздался страшный грохот, и над вокзалом поднялся густой столб пыли и пара. Это стало знаком для атакующих, и они тут же бросились на штурм. Как только мужики скрылись в здании, оттуда послышалась хаотичная стрельба, закончившаяся возгласом «Ура!». Вскоре над вокзалом взметнулось красное знамя.
Что за этим событием последует, никто из обывателей не знал. Поэтому большинство сидело по домам и трусливо ждало, чем дело кончится. По такому же принципу жила и семья Строякова, которая к тому времени слегка уменьшилась из-за отъезда ещё летом старшего Георгия на учёбу в Москву. Главным поставщиком новостей стал Борька, который целыми днями пропадал на улице, откуда приносил вести одни ужаснее других. Он рассказывал, что самолично видел арест заложников, которых схватили прямо среди бела дня и поволокли в непонятную организацию под названием «чека», как присутствовал при раскопках шлакоотвалов металлургического завода, в которых обнаружили обгорелые трупы бывших юнкеров. Казалось, этому безобразию не будет конца. Но тут в городе появились немецкие солдаты, с приходом которых жизнь вошла в привычное для горожан русло. Старший Строяков вновь засуетился по своим профессиональным делам, а Борька отправился на учёбу в гимназию, которую зачем-то переименовали в школу.
Вернувшегося к учёбе Бориса тут же охватила лихорадка очередной моды. Так бывает в мальчишеском сообществе, когда они увлечённо обмениваются то фантиками от конфет, то солдатиками, то экзотическими пробками от маминых духов, то ещё какой ерундой. Однако в этом сезоне предметами мальчишеского вожделения стали вещи куда серьёзней фантиков – оружие. Иметь его при себе считалось особым шиком. Тем паче, что в этот год оно стало вполне доступно. На переменах либо после занятий школяры собирались небольшими кучками и менялись кто штыками, кто патронами, а кто (по бедности) причудливыми осколки разорвавшихся артиллерийских снарядов. Но особой ценностью считались пистолеты, за которыми шла настоящая охота. Их обладатели сразу становились знаменитостями, за которыми тут же начинали бегать толпы сверстников, для того чтобы не то что подержать – хотя бы поглазеть на диковину. Естественно, пистолет стал предметом устремлений и Бориса. Он придумывал всякие планы, как его заполучить, но они всё никак не реализовывались. И тут ему подвернулся случай, которым он не замедлил воспользоваться.
Однажды по школьным коридорам разнеслась молва, что у Виталика Васютина, который был на год старше Бориса, появился немецкий парабеллум. И действительно, на перемене Борис заметил ватагу ребят, сгрудившихся вокруг не по годам физически развитого Васютина. Он демонстрировал пистолет и с улыбкой рассказывал, как ловко стибрил его у немецкого офицерика, удачно зашедшего в клозет. Всё это время Борис сторонился собравшихся, вынашивая свой план действий. После окончания занятий он скрытно двинулся вслед за Васютиным. Однако Борису мешали «поклонники» Виталика, которые увязались за ним в надежде ещё раз взглянуть на пистолет. Наконец Васютину самому надоело это внимание, и он злобным окриком прогнал их от себя. Ускорившись, Борис нагнал Виталика в тёмной подворотне.
– Эй, Васютин, подожди! – окрикнул он.
По прошествии времени с момента эпизода с собакой математички слава Бориса, может быть, и померкла, но он всё ещё пользовался авторитетом. Поэтому Виталик, увидев Строякова, остановился и приветливо улыбнулся приближающемуся сверстнику.
– Говорят, у тебя появился интересный экземпляр? – как бы нехотя спросил Борис.
– Ну да, есть такое! А что? – ответил волоподобный Васютин.
– Дай зыбануть, – попросил Строяков.
Виталик нехотя достал из-за пазухи небольшой свёрток, с торжествующим видом развернул его и передал Борису пистолет со словами:
– Осторожно, он заряжен.
Когда холодная рукоять удобно легла в ладонь Бориса, он отчётливо понял, что уже никогда не вернёт эту понравившуюся вещь её законному хозяину. Как бы оттягивая момент расставания с вещицей, он с интересом стал крутить оружие в руках, внимательно разглядывая его мелкие детали.
– Слушай, Виталик, давай поменяемся. Я тебе за него дам два штык-ножа и австрийский морской кортик, – раздумывая, произнёс Борис. – А что, это вполне равноценный размен.
– Не! Не пойдёт, – задумчиво протянул Виталик, не ожидавший такого скорого предложения.
– Ладно, тогда продай, хорошую цену за него дам! – вновь предложил Борис уже со своей «фирменной» улыбочкой и как бы в шутку направил пистолет на Васютина.
– Э-э, ты что?
При этих словах Борис увидел, как от страха зрачки Виталика расширились.
– А ну, отдай! – угрожающим тоном сказал Васютин, протягивая руку к пистолету.
– Как знаешь, – равнодушным тоном сказал Борис и нажал пальцем на спусковой крючок.
Раздался сухой треск выстрела, усилившийся в пустой подворотне. Тело Васютина с удивлённым лицом отбросило к стене, и оно стало медленно оседать. Борис деловито положил пистолет в карман и выглянул из-за угла подворотни. Осмотревшись, он, никем не замеченный, скрылся с места убийства.
На следующий день вся школа гудела по поводу нелепой смерти сотоварища, который ещё вчера хвастался перед ними своей вещицей. Строяков, осторожно передвигаясь от группы к группе сверстников, внимательно прислушиваясь к их разговорам, отмечая, не звучит ли где его имя. Сам Борис неожиданно для себя воспринял происшествие с Васютиным спокойно, без лишних рефлексий и угрызений совести. В нём появилась лишь досада – нет, не на себя, а на несговорчивого Васютина, из-за глупого упрямства которого он никогда не сможет похвастаться перед окружающими такой изящной вещью. Чтобы поскорей забыть этот эпизод, Борис в тот же день закопал в укромном углу сада ставший теперь ему уже ненужным пистолет.

ОХОТНИК
1955 год

– …Осмотр места происшествия по адресу: 14-й переулок, 12 осуществляется при естественном свете, в ясную погоду, в присутствии понятых Чухонцева и Смоличева. Тело мужчины, на вид около пятидесяти лет, лежит на земле в естественной позе лицом вверх. Труп одет в суконные штаны чёрного цвета, рубашку голубого цвета, летние чёрные туфли. Голова повёрнута в правую сторону…
Следователь городской прокуратуры Игорь Афанасьев монотонно диктовал текст протокола, который быстро заполнял один из молоденьких милиционеров.
– Левая рука потерпевшего расположена параллельно телу. Правая откинута в сторону. Рядом с правой рукой лежит тяпка…
Следственная группа, в состав которой входил и недавно прибывший в город для дальнейшего прохождения службы капитан госбезопасности Евгений Петрович Баланюк, производила рутинную работу на месте убийства мужчины, обнаруженного час назад. В сторонке от этой группы стояла заплаканная женщина, с которой вёл беседу один из миллионеров. Он, внимательно слушая собеседницу, делал какие-то пометки в своём блокноте. Тут же неподалёку были припаркованы милицейская машина и автомобиль серого цвета с красным крестом на боку. Из неё выглядывали мрачного вида санитары, дожидавшиеся своей очереди.
– По предварительным данным смерть потерпевшего наступила в результате удара ножом, нанесённого в область сердца…
Участие Баланюка в следственных действиях по вполне заурядному преступлению было вызвано личностью потерпевшего. Убиенный – Валерий Михайлович Кузнецов – являлся бывшим полицаем, который всего как две недели назад, отбыв десятилетнее наказание за пособничество немцам, вернулся в родные края.
Когда машина с телом убитого уехала, Афанасьев уже по-свойски обратился к Баланюку:
– Слышь, Петрович, у вас же наверняка имеются материалы на этого Кузнецова?
– Наверняка, – утвердительно качнув головой, заметил Баланюк.
– Тогда пришли мне по нему объективку.
– Договорились, – ответил Баланюк. – А ты мне – результаты экспертизы по отпечаткам пальцев.
– Замётано. Только что-то мне подсказывает, что их не будет, как и в предыдущих случаях. Осторожный, гад, – видимо, в перчатках работает.
– Что интересного его сестра рассказала? – поинтересовался Баланюк.
– Ничего особенного. Вернулся из Магадана две недели назад. На работу ещё не устроился. Пока суд да дело, ей по домашнему хозяйству помогал. Вот решил с утра по холодку после вчерашнего дождя грядки с помидорами прополоть. Ну и, как видишь, – прополол. Сестра его же и нашла с ножом в груди. Никого не видела. Подозрительного в его поведении не заметила. В общем, пока негусто.
– А следы, что возле трупа обнаружили?
– Да там все так натоптали, как будто стадо коров прошло. Но среди них выделяется след от правой ноги, по всей видимости, сорок второго размера. Так вот, этот след немного смазан, как будто человек эту ногу подволакивает. Отсюда напрашивается вывод, что он, вероятно, хромой…
С предварительно собранными по этому убийству материалами Баланюка вызвал к себе руководитель отдела полковник Андрей Шулейко. Выслушав доклад, он мрачно отметил:
– Уже третье убийство бывшего полицая за последние полгода. О чём это может нам говорить?
– Кто-то мстит им за прошлые делишки, – тут же нашёлся что ответить Баланюк.
– Твоя правда. Но это одна из версий, которую нужно отработать. Однако я не исключаю, что убийцей является один из бывших полицаев, и он убирает ненужных ему свидетелей.
– Видимо, волчара боится, что его раскроют, – согласно кивнул Баланюк. – Товарищ полковник, что-то мне подсказывает, что наш убийца на этих троих не остановится.
– Ценное замечание, – со злой иронией сказал Шулейко. – Тут хотя бы известно, среди кого его искать. Однако за время оккупации через ряды городской полиции прошло более двух тысяч человек. И народ там состоял с разной степенью вины и ответственности.
– Две тысячи – большой объём, – посетовал Баланюк.
– Ты что думаешь, мы тут сиднем сидели?! До тебя тут пацаны землю знаешь как потоптали, будь здоров, – многозначительно отметил Шулейко. – Большинство из этих пособников они установили и отправили в соответствующие места, как говорится, по назначению. Однако есть и те, кто пока избежал заслуженной кары. Таких немного, но среди них имеются отъявленные душегубы. Чего только их начальник, прожжённый изувер Борис Строяков стоит! Эта шельма ничем не гнушалась. Почитаешь его дело, так после этого руки с мылом целый день мыть хочется. Однако он как в воду канул. И то, что мы его не поймали, – наша недоработка. В общем, Баланюк, берись-ка ты за это дело…
Начать дело пришлось с изучения архивных материалов на убитых полицаев.
Первый из них, Николай Трофимович Соколов, на допросах сразу после ареста сообщил, что он прибежал записываться в ряды городской полиции чуть ли не в первый день объявленного немцами набора. Из-за отсутствия необходимых навыков его записали в рядовые «хиви» районного полицейского участка. Служба шла ни шатко ни валко, пока в конце 1942 года Соколова с позором не уволили за утерю вверенного ему казённого велосипеда. Однако этот растяпа проявил настойчивость и напрямую обратился к начальнику городской полиции с просьбой восстановить его в должности. И – о чудо! – по личному ходатайству руководства полицайни Соколова уже через три недели приняли обратно.
Когда под натиском Красной армии немцы затеяли экстренную эвакуацию, Николай решил остаться в городе, так как посчитал, что своей службой в полиции он особого вреда никому не принёс. Но прибывшие вслед за советскими войсками сотрудники НКГБ посчитали иначе, и их стараниями несчастный Соколов был на семь лет определён в одно из исправительных учреждений Воркутлага.
Окончив изучать небольшое по объёму дело Николая Соколова, Баланюк так и не смог понять причину, по которой руководство полиции проявило к в общем-то серому, никчёмному человеку такую душевную теплоту, разрешив тому вернуться в ряды полицаев.
Вторым из убитых являлся Максим Владленович Карпенко, который входил в состав подразделения «Поль», занимавшегося охраной административных зданий русских вспомогательных органов управления и полиции. По опыту Баланюк знал, что эта категория полицейских зачастую привлекалась к участию в допросах подследственных для оказания на них грубого физического воздействия. Рассматривая фотографию, с которой на Евгения Петровича смотрело угрюмое, с выпирающими надбровными дугами лицо Карпенко, он не исключил возможность, что этот тип как раз таки и выполнял эту специфическую функцию. Однако из-за отсутствия свидетелей доказать данное подозрение следствию не удалось. Тем не менее, за пособничество немцам ему дали «десятку», которую он отбыл от звонка до звонка.
Последним оказалось дело уже знакомого Кузнецова. Из материалов следовало, что недавно убиенный бывший полицай поступил на службу только в середине 1942 года по причине систематического голода. Так как он был механиком по специальности, его устроили в гараж полицейского управления, где он обслуживал имевшийся автопарк. Казалось бы, ничем таким предосудительным рядовой автослесарь заниматься не мог. Но тут Баланюк наткнулся на интересную деталь. Оказалось, что по заданию немцев Кузнецов имел дело с «газмашин», в простонародье получивших название «душегубка». По утверждению самого Кузнецова, это творение инженерного искусства из-за технического несовершенства постоянно выходило из строя. Поэтому он безвылазно находился в гараже, поддерживая душегубку в рабочем состоянии. К сожалению, и здесь следствию не удалось подтвердить факт его личного участия в уничтожении приговорённых к смерти людей. Поэтому ему удалось избежать смертного приговора и отделаться лишь десятью годами отсидки.
От внимания Баланюка не ускользнул тот факт, что все трое были убиты одним и тем же ударом ножа в сердце, что говорило о неком фирменном знаке убийцы. «…Чтобы нанести такие одинаковые по силе и точности удары, – размышлял Евгений Петрович, пытаясь составить психологический облик предполагаемого преступника, – человек должен иметь навык, который нарабатывается на специальных занятиях. Скорее всего, это бывший военный. Кроме того, для нанесения удара убийца должен выйти на определённую, довольно близкую дистанцию. Если все жертвы подпустили его на такое расстояние, значит, они могли быть между собой знакомы. При этом никто из них не ожидал от него броска с ножом. Что-то, видимо, их отвлекало…».
Результатами своего небольшого исследования Баланюк поделился со следователем Афанасьевым, с которым встретился в ведомственной столовой.
– Как я и предполагал, экспертиза отпечатков пальцев не обнаружила, – сообщил новость следователь.
– Плохо, – заметил Баланюк.
– Что поделаешь… – с сочувствием ответил следователь, дербаня вилкой казённую котлету в своей тарелке. – Тем не менее, по поведению убийцы можно прийти к однозначному выводу, что действовал один и тот же человек. Ну, а у тебя как?
– Правильно мыслишь, Петрович, – ответил следователь, внимательно выслушав предположения Баланюка. – Развивая твою мысль, можно предположить, что, зная об опасности убийцы, все жертвы не предполагали от него особой прыти. Следовательно, существует вероятность, что он имеет какие-то физические изъяны.
– Вполне возможно, – удовлетворённо ответил Евгений Петрович. – Помнится, ты мне говорил, что при осмотре места последнего убийства были обнаружены следы волочения правой ноги.
– Ух ты! – воскликнул Афанасьев, сразу уловив смысл слов, сказанных Баланюком. – Значит, он хромой. Это уже особая примета, по которой его можно найти.
– Однако я понять не могу, что могло объединять всех убитых. Из материалов следует, что они были пособниками фашистов. Служили в полиции, но в разных подразделениях. Следовательно, между собой были не знакомы, во всяком случае в ходе допросов среди своих связей имена друг друга не называли.
– Но знали ли убитые своего палача?
– Это пока вопрос. Тут у меня возникло подозрение, что убийцей является человек, который мстит им.
– Аргументы? – коротко спросил следователь, приканчивая свой обед большими глотками компота.
– То, что жертвы не знали друг друга, может говорить о хаотичности в выборе убийцы, – сказал Баланюк, следуя за Афанасьевым в курилку. – Получается, что для него главным мотивом является лишь их формальная принадлежность к полиции. Однако то, что убийца был знаком со всеми своими жертвами, – факт.
– Резонно, – отметил Афанасьев, закуривая папиросу. – Но в желающие поквитаться можно записать кого угодно. Например, таковыми могут быть те, кто прошёл через руки наших убиенных и остался жив, или родственники тех, кто погиб. Это ж полгорода в подозреваемые записать можно. Как среди них хромого убийцу искать? Ты представляешь, какой это объём работы?
– Представляю. Но у меня есть одна зацепочка. Нужно только понять, из какого источника убийца черпает информацию о вернувшихся в город бывших полицаях.
– Что ж, попробуй, – сказал следователь.
Баланюк знал, что в обобщённом виде такая информация могла храниться только в одном месте – в подразделении отдела милиции, занимавшемся надзором за бывшими заключёнными. Вот туда-то он и направился. Там его встретила одна из старейших сотрудников милиции Анна Мурадовна Мозгова.
Годы работы со специфическим во всех отношениях контингентом превратили этого строгого, но вполне справедливого человека в подобие женщины. Угловатая, с длинными руками фигура, лошадиные черты лица, искажённые каким-то вечно злобным взглядом больших, на выкате глаз, красноречиво свидетельствовали о её непростой судьбе. От мужчины её отличали окрашенные перекисью волосы и украшенные яркой помадой губы. Когда же Анна Мурадовна начинала нервничать, то своим отборным матом вызывала трепет даже у видавших виды уголовников. За внешний облик и своеобразную манеру общения Мозгова среди этого беспокойного люда имела нежное прозвище – Малюта Скуратовна.
Зайдя в её кабинет, Баланюк застал Мозгову, «мило» беседовавшую с очередным своим подопечным.
– Ты мне тут на детородном месте букли не накручивай, Гавриленко, – зычным голосом произнесла Анна Мурадовна, бросив недовольный взгляд на вошедшего. – Или ты думаешь, я не знаю, как ваш барак пять дней гудел так, что вся округа вздрагивала?
– Так я же говорю: папаню моего хоронили. Его помянуть, Малюта Скуратовна, – дело святое.
– Что?! – услышав свою кличку, Мозгова недовольно воззрилась на бывшего уголовника, гневно сдвинув густые брови к переносице.
– Ой, простите, Анюта Мурадовна, – произнёс обескураженный зэк.
– Что, пять дней хоронили? – гневно продолжила Мозгова свой допрос.
– Ну да…
– А если бы он у вас по такой жаре завонялся? – не унималась Мозгова.
– Та тю на вас. С чего бы ему завоняться? – взглянув на разгневанную милиционерку через узкие щёлочки своих хитрых глаз, с удивлением произнёс Гавриленко.
– Как с чего, он что у вас – святой?
– Та не, не святой, – с улыбкой сказал бывший зэк, – проспиртованный.
– Ох, и надоел ты мне, Гавриленко. Значит так, я тебя в последний раз предупреждаю. В следующий раз на пятнадцать суток определю. Понял?
– Понял, золото вы наше, Аннушка Скуратовна, – тихим голосом ответил Гавриленко, явно обрадовавшийся такому вердикту.
– Иди, – произнесла Мозгова уже без раздражения, указав своему подопечному на дверь, – и в следующий раз чтоб у меня без опозданий.
Когда за уголовником закрылась дверь, Мозгова, посмотрев на Баланюка, спросила:
– Ну, а тебе чего?
Чтобы не тратить время, Евгений Петрович тут же достал служебное удостоверение и без слов положил его перед Анной Мурадовной. Как только она мельком взглянула на документ, черты её лица расправились, отчего оно стало менее суровым.
– По тебе и так видно, что ты интеллигент во втором поколении, – с усмешкой заявила Мозгова.
– Почему во втором? – поддержав ироничный тон грозной на вид женщины, произнёс Евгений Петрович.
– Ты не обижайся, я человек прямой, но для меня те, кто из ЧК, – все фраера в шляпах. Ну-с, с чем пожаловал?
– Анна Мурадовна, – не обидевшись на нелицеприятное в свой адрес определение Мозговой, начал Баланюк, – мне нужен список всех лиц, осуждённых по пятьдесят восьмой, вернувшихся в город в течение последних двух лет.
– Ты представляешь, какой это будет список после амнистии пятьдесят третьего? Лучше не темни и говори конкретно, что тебе нужно.
– Хорошо. Мне нужны фамилии тех, которые при немцах служил в полиции.
– У нас в городе или ещё где? – задала уточняющий вопрос Мозгова.
– У нас.
– Добре, – удовлетворённо мотнула головой Анна Мурадовна. – У меня таких дураков не много.
– Почему сразу дураков? – спросил Баланюк.
– Сам же прекрасно знаешь, что с такими бывает.
– И всё же? – попросил Баланюк, не желая развивать эту тему.
– Я тебе без всяких проверок скажу, что за два последних года таких было четверо. Один из них покрутился здесь не больше недели и подался в другие края.
– Его фамилия? – с нетерпением попросил Баланюк.
– Осадчий. Ну, а остальных ты уже знаешь, – ответила Мозгова, которая по долгу своей службы уже знала о происходивших в городе убийствах.
– Анна Мурадовна, скажите, кто, кроме вас, имеет доступ к этой информации?
– Так вот ты с какой стороны заходишь, капитан! – не удержалась Мозгова. – Полной информацией владеют только мой зам да учётчица из картотеки. Но за них я ручаюсь. Они люди дисциплинированные и не раз мною проверенные.
– И на старуху бывает проруха, – заметил Баланюк.
– Это ты шо, капитан, обиделся на фраера в шляпе и меня старухой называешь? – с иронией спросила Мозгова.
– Простите.
– Простите, – передразнила Мозгова Евгения Петровича. – Ну ты точно шляпа. Я знаю, что на Бабу-Ягу похожа, поэтому на тебя не обижаюсь. Но ещё раз повторяю: за своих людей ручаюсь, – твёрдо заявила Мозгова.
– Хорошо. Ну, а участковые могут?
– Того не знаю. Но и ты пораскинь мозгами. Убитые жили-то в разных районах города, то есть находились под присмотром у разных участковых. Поэтому не думаю, что утечка от них произошла.
– Ладно. Вы мне адресочек выбывшего из города черканите, и я, пожалуй, пойду…



Продолжение следует...