Сергей Целух. Александр Дугин - отчет перед своим

 Александр Дугин – отчет перед своим народом

В последнее время  ведущий философ страны  Александр Гельевич  Дугин стал все чаще и чаще  давать  свои  интервью  разным   лицам и разным СМИ,  мы их насчитали   больше двух  десятков, что свидетельствует о его широкой популярности в нашей стране и мире. Характерным является то,  что  все они преимущественно дополняют  друг друга,   У нас  сложилось  мнение, что ведущий философ  России  лучше всех комментаторов, политиков, журналистов, философов и просто  его друзей, пишущих о нем, сам рассказывает  о себе, своем творчестве, своих планах,  достижениях, упущениях и даже своих разочарованиях. Причем говорит  без лукавства, простым языком, без высокомерия, без эзоповского  языка, искренне, от души и сердца и так, что оторваться от его рассказов  невозможно. Это  скорее философские беседы, затрагивающие  как личность философа так  и науку, культуру, философию, политику, экономику, словом все вопросы   страны и нашей  беспокойной  жизни. Скорее всего, это  публичные отчеты автора  перед общественностью  за  свою жизнь, творческую деятельность и за дальнейшие свои  планы.
 
Создается впечатление, что  все мы  побывали на его философских лекциях, проводившихся непринужденно,  без начальства,  без  надсмотрщиков и других ненужных лиц.  Дугин стоит перед людьми и страной  с  открытой душой и открытым сердцем,  как должен стоять и говорить  русский философ, публицист и политик. Вот потому  нам хочется   слушать этого мудреца до бесконечности.  Главное  для него  - не вопросы, которых не боится  и  принимает  с большим удовольствием,  а ответы на них.  Стихия  Александра Гельевича - философия,  логика самой мысли,  сильный ум и компетентность  во всем.  А еще -  его мудрые читатели, простые  наши люди, а с ними - интеллигенция, с  их проблемами,  требованиями, которые  хотят знать, станет ли в России лучше и интереснее  жить, или враги страны, а с ними  и американские либералы-агрессоры помешают этому. Будет ли наша русская философия мудрее и занимательнее западной? Станет ли Россия примером для всех западных стран в культуре, науке, спорте, промышленнгости и космонавтике?

Интересуют их и российские либералы, которых Америка наплодила в нашей  стране тысячами и дала добро на вредительство.  Все они в России вольготно чувствуют себя,  большинство  на руководящих постах  и возле  государственной кормушки. Они высокомерные, сытые, продажные,  при высоких должностях,  беспощадно  грабящие  свою страну,  они скрытые и открытые враги России.  Печально то, что им противостоят слабые и безвольные патриоты, которых меньшинство, и которые позволяют  продажным американским агентам тормозить прогресс  России и  вести  страну к открытой  войне.

О коррумпированной  российской элите,  от маленького чиновника,  вредителя блогера,  до  высокого начальства, до воров –миллиардеров,  профессор Дугин говорит постоянно, стараясь привлечь внимание  к этому вопросу президента страны,  правительство,  и всех заинтересованных лиц к столь неотложной проблеме.   Большинство из нас сожалеет, что этот актуальный вопрос решается  слишком медленно, с большой оглядкой на недружественную  нам страну – Америку.  Видимо власть боится  наломать много дров, от которых пойдет ненужный запах по всему миру. Но ломать все - таки придется, невзирая на  нерешительность,  лень и другие причины. Как бы там ни было, но  этот процесс,  хоть и  медленно, все же  пошел. Многих казнокрадов снимают с работы, конфискуют у них не честно нажитое жилье и имущество, крупные суммы денег и даже отправляют за решетку. Но таких очень мало, Большинство коррупционеров и казнокрадов вольготно себя чувствуют  в своей стране, они у ней хозяева. Их нечестно нажитые деньги давно за бугром, там их  жены, дети и внуки. Перед нашими законами, силовыми и финансовыми органами они чисты. У них ничего преступного нет, следовательно, воруй и обманывай дальше.

Если силовые органы и судейская система страны так пассивно ведут себя по отношению к этим ловкачам и  выборочно решают кого казнить, а кого помиловать, то отдельные смельчаки, энтузиасты и неравнодушные люди, преимущественно из интеллигенции, у которых совесть и честь на месте, поднимают свой патриотический и смелый голос на защиту поруганной правды. Они со всей ответственностью говорят, что пора прекращать этот бедлам и наводить в стране порядок. Одним из этих бесстрашных энтузиастов - Александр Гельевич Дугин, ведущий философ России, человек – энциклопедист, профессор, ученный с мировым именем, написавших более тридцати монографий о философии, социологии и политике, настоящий борец  за правду и порядок в своей стране. Мы решили не рассказывать о нем, даже не комментировать его  статьи, книги, интервью,  устные высказывания  на форумах и  в печати, а предоставить ему слово, пусть    прояснит нам ситуацию как в философской науке, которой посвятил свою жизнь, так и в самой стране. Давайте запасемся терпением и выслушаем нашего уважаемого  человека.

Александр Дугин: Философ — это тот, кто живёт опасно…

Беседа журналиста Федора Шиманского с Александром Дугиным. Начало.  16 марта 2021,

Философия как бытие в максимально рискованном риске

Фёдор Шиманский.  Уважаемый Александр Гельевич, вы являетесь самым известным философом в России, но и одним из немногих русских мыслителей, известных за рубежом. На Западе Вас даже называют «the most dangerous man in the world» — самым опасным человеком в мире. Очень часто можно это видеть в различных публикациях. Как вы к этому относитесь?      
Александр Дугин. Точнее чаще говорят: «the most dangerous philosopher». Не столько «опасным человеком», сколько «самым опасным философом». Это разные вещи. Потому что есть люди, поопаснее меня. Есть серийные маньяки, есть террористы, убийцы. Я, безусловно, не такой опасный человек. Можно сказать, более или менее законопослушный гражданин.

А вот с точки зрения философии, это иное. Здесь это скорее комплимент для меня, потому что философ — это тот, кто возвращает человеческому бытию его изначальные условия, экзистенциальные кондиции. «Жить опасно» — это формула Ницше. Жить надо «опасно», потому что человек уже в опасности. Мы в опасности, поскольку мы смертны, поскольку мы конечны, потому что мы ограждены стеной, границами, пределами нашей отдельности, нашей смертности. Поэтому часто древние греки называли людей ;;;;;; — смертными. ;;;;;; или ;;;;;; значит «смертные» или «люди». Люди как смертные существа  — это наше определение, дефиниция видовая.
Быть человеком опасно, и особенно потому, что смерть он воспринимает не как гибель, как животные, мгновенно — раз, и нет, а человек способен мыслить смерть. А мысль есть нечто вечное. Пересечение вечности, которая дана нам в мысли, в разумной душе, и стесненные условия существования нас как людей, ограниченных временем, создаёт колоссальное, невероятное напряжение. Поэтому все люди живут «опасно». А философы — это те, кто осознают, насколько эта опасность «опасна». Быть философом — быть тем, кто живёт «опасно» и осознаёт насколько это «опасно». Это то же самое.

Так вот, если меня называют «самым опасным философом», значит, я «самый философский из философов». Конечно, я думаю, были и поопаснее меня, может быть и есть, кто знает. В этом отношении, я просто принадлежу, если угодно, к цепи «опасных людей», то есть философов.

Эту опасность я не смягчаю, я не адаптирую её к интересам толп или обывателей; я сохраняю эту опасность, стараюсь сохранить её в том самом аутентичном состоянии, в котором она и должна, на мой взгляд, пребывать. Куда она, собственно, и была возведена целой плеядой мыслителей — от первых досократиков  до Ницше и Хайдеггера. И я стараюсь поддерживать философию в том же состоянии, в котором она и должна быть. Ведь философия — это максимальная форма риска. Мыслить, как человек, значит, мыслить о смерти, мыслить о конечности, мыслить о пересечении вечности и времени. Это и есть, собственно говоря, мышление. Поэтому, когда меня называют «самый опасный философ», я воспринимаю это как комплимент, может быть, немножко незаслуженный.

Против глобализма и глобалистов

Второй момент. Я являюсь убежденным противником либеральной глобалистской идеологии. Более того, я противник современного мира, Модерна как такового. И в этом отношении у меня двойственное отношение к Постмодерну. В той мере, в которой Постмодерн является продолжением Модерна, мне он отвратителен; в той мере, в которой он является разоблачением Модерна, он мне очень симпатичен и является для меня важным философским аргументом. Но в любом случае я нахожусь в глубочайшей оппозиции парадигме Современности, которой живёт всё мыслящее и немыслящее человечество сегодня.

Это — второе значение выражения «самый опасный философ», потому что я по-настоящему и фундаментально, интеллектуально, культурно и политически бросаю вызов Модерну и его победившей идеологической кульминационной форме — либерализму. Вот в этом я готов признаться: я — абсолютный, убеждённый, непримиримый, тотальный, радикальный противник либерализма, индивидуализма, и не только в той форме, в которой эта идеология существует сегодня, но в самих её корнях, основаниях и началах. Эти корни уходят в Новое время, в материализм естественных наук, в капитализм, в буржуазную демократию, в индивидуализм, в того человека Модерна, которого я считаю «дегенератом», «выродком», скандальным оскорблением человеческого достоинства. Мир Модерна – это перевёрнутый мир. Гегель говорил о «verkehrte Welt», хотя и в несколько ином смысле. Но выражение глубокое и семантически ёмкое.

«В каждом сердце есть стремление выше»

Современный человек для меня — это человек вверх ногами. Я, конечно, сожалею, о таком его положении. Но я вижу его как монстра. Я испытываю к современному человечеству в последние 500 лет приблизительно то же чувство, которое нас охватывает, когда мы видим искромсанного инвалида или больного с синдромом Дауна. Впрочем, неуместно злорадствовать по этому поводу. Когда мы видим нечто несовершенное, извращённое, искажённое: человека с тремя руками, слепца или калеку с отрубленными ногами, это вызывает ощущение ужаса, но и в каком-то смысле сострадания. Но вместе с тем это непроизвольно желание всё-таки отойти куда-то в сторону, если не удается действенно способствовать оздоровлению или облегчению страданий. Я разрываюсь между отвращением к человечеству Модерна и стремлением ему помочь, поставить его с головы на ноги. Это двойственное отношение. С одной стороны, я вижу, насколько отвратителен этот монстр. С другой, даже несмотря на такое омерзение к мышлению, к быту, к политике, к обществу, к культуре, к науке ко всему человеческому в фазе Модерна – меня не покидает желание помочь ему вернуться туда, откуда оно – человеческое – ниспало и может быть даже выше.
Сама телесность Модерна, его плотоядная зацикленность на материальности, вводит меня подчас в состояние бешенства. Плотин, говорят, очень не любил своё тело, раздражался уже от того, что оно у него есть. Вот у меня очень сходное отношение к нижним аспектам жизни.

Но одновременно я испытываю сострадание к людям. Я считаю, что человек, даже если это урод, вырожденец, всё же заслуживает другого, у него есть другой выбор. «В каждом сердце, — говорил Ницше, — есть стремление к выше». И вот к этому «стремлению выше» я и обращаюсь, как бы помимо тех бесконечных пластов дегенерации, которые представляют собой историю последних пяти веков — историю Нового времени, историю секулярности, историю естественно-научного мировоззрения, демократии и «прогресса».

Четвёртая Позиция

Это сострадание, однако, не распространяется на тех, кто стоит на страже, кто бдит, чтобы человек так и оставался в перевёрнутом состоянии; на тех охранников интеллектуального, концлагеря, в котором мы живём в Новое время — на носителей тоталитаризма Нового времени. Сегодня тоталитаризм Модерна представлен  преимущественно в либеральной форме. Вчера более броским и наглядным был  коммунистический тоталитаризм или нацистский.

Но вчерашний тоталитаризм страшен как сон или тяжелое воспоминание, а вот тоталитаризм настоящего времени – либеральный – он несет в себе весь кошмар отчуждения, подавления, закрепощения человека в материи, технике, деньгах. Поэтому борьба с тоталитаризмом в наше время есть непримиримая борьба с либерализмом – как с идеологией так и с её носителями.

Для тех, кто отстаивает тоталитарные структуры мышления Нового времени — с пеной у рта, будучи вооруженными новыми технологическими возможностями, стремясь подавить всякую альтернативную формы мышления, политики, культуры, философии, для тех я опасен. И опасен гораздо больше, чем кто бы то ни было, потому что я ставлю под вопрос сами основания.

Довольно легко, борясь с либерализмом, попасть в капкан других идеологий все того же западного Нового времени. Например, занять коммунистические позиции и начать критиковать либерализм слева. Или обратиться к национализму, даже к фашизму — и обрушиться на либерализм справа. Но это, во-первых, прямое повторение прошлого; во-вторых либерализм прекрасно с этими альтернативами справляется, а в-третьих – и это самое главное! – и коммунизм, и национализм являются продуктами картины мира Нового времени – с ее материализмом, секуляризмом, естественно-научным мировоззрением, «прогрессизмом» и т.д. А значит, они несут в себе тот же яд, что и либерализм. Мало изжить либерализм, надо преодолеть саму политическую, социальную, философскую парадигму  Нового времени.

Моя же позиция — Четвёртая Политическая Теория (4ПТ). Она состоит в фундаментальной атаке либерализма в его основаниях, но, не впадая при этом ни в одну из антилиберальных (иллиберальных) идеологий европейского Модерна. Основополагающий жест 4ПТ есть отбрасывание либерализма вместе с коммунизмом и фашизмом. Вот этого-то либералы как раз и не ожидали. Такой поворот застал их врасплох. Они научились как-то обходиться с коммунистами, как-то их укрощать, приструнять, одомашнивать. И современные левые послушно позабыли о классовой борьбе и сосредоточились на проблемах гендера, феминизма и мигрантах. Справились либералы и с нацистами — их они маргинализировали, демонизировали и превратили в монстров, после чего никакие крайне правые идеи никто объективно рассматривать просто не рискнет.

А вот с носителями 4ПТ, которую я развиваю, либералы сталкиваются впервые. Эта теория иллиберальная, прямо и жёстко антилиберальная, но одновременно она антимодернистская во всех отношениях, поэтому ни коммунизму, ни к фашизму её свести невозможно. И конечно, от этого им тревожно. Так как способности вести аргументированную дискуссию с теми, кто думает отлично от них, они сегодня совершенно утратили.

Тем более я выступаю не только от себя, я привожу в качестве аргументов теории и идеи мыслителей и Запада, и Востока, жёстко критиковавших европейское Новое время. Собственно их работы и сделали такой подход возможным, предвосхитили его, заложили его основания. А это, собственно, лучшие умы и самой западной культуры. Если мы посмотрим на то, какой процент из самых ярких западно-европейских мыслителей и художников придерживался либеральных взглядов и были солидарен с судьбами капиталистической цивилизации, то он окажется ничтожно малым. Те, кем хвалится Запад, чаще всего ненавидели капитализм и либерализм, атакуют его и с позиций прошлого и с позиций будущего, и справа, и слева. Самая яркая и прекрасная сторона культуры Запада была во многом антизападной, и уж точно антисовременной.

Поэтому я не одинок в 4ПТ, я опираюсь на огромное интеллектуальное наследие, в том числе и на русскую философию, которая тоже совершено не западная, не либеральная, не современная. Это не подлежит сомнению в отношении русской религиозной философии, а другой у нас просто нет. Либо русская религиозная философия Соловьёва, Флоренского и Булгакова, либо никакой! Всё остальное — смехотворно.

Русскую религиозную философию подготовили ещё ранее В.Ф. Одоевский с кружком любомудров-шеллингианцев и славянофилы. И снова речь шла о критике Запада, Модерна и либерализма. Их наследниками были позднее евразийцы. Конечно, они не такие большие философы, но с точки зрения интеллектуальных интуиций они заглянули в русскую идентичность глубже многих других. В их случае антизападничество и антилиберализм ещё ярче.

Всё русское – антилиберально, как слева, так и справа. Но не всё русское дозрело до осмысления 4ПТ. Ничего, постепенно дозревает,  и уверен, в какой-то момент дозреет. Суммируя всё, я полагаю, что я заслужил — вернее, так: я хотел бы надеяться, что заслужил —  это название «most dangerous philosopher in the world». Я несу его с гордостью. Меня хотели этим уничтожить, унизить, раздавить, осмеять, демонизировать, но, на самом деле, сделали мне комплимент.

Традиционалист и хайдеггерианец

Фёдор Шиманский. Хотелось бы спросить вот что. Вас обычно характеризуют одновременно тремя следующими категориями: как евразийца, как хайдеггериaнца и как традиционалиста, в смысле последователя Генона. Кто-то даже думает, что это одно и то же. Но другие считают, что это просто невозможно. И как вам удаётся это совмещать и действительно ли можно вас так охарактеризовать?
Александр Дугин. Это абсолютно так. Я бы расставил приоритеты таким образом: Я, в первую очередь, традиционалист. То есть, Генон, Эвола, традиционалистская философия для меня являются абсолютным ориентиром. Я вижу себя только и исключительно на стороне традиционалистов, и я полностью разделяю все основные установки традиционализма.

Я хайдеггерианец, безусловно. Я открыл Хайдеггера очень давно — в восьмидесятые годы, и уже тогда начал его изучать. Я изучаю его всю жизнь. В этом отношении для меня Хайдеггер и вся феноменология, а через него Гуссерль, Брентано, а дальше вплоть до Аристотеля, которого я прочитал феноменологически вслед за Хайдеггером, Гуссерлем и Брентано, также есть путеводная звезда. Это невероятный источник вдохновения, поэтому я готов признать себя в полной мере хайдеггерианцем. Традиционалистом и хайдеггерианцем! И на это никак не влияет, что Эвола в «Оседлать Тигра» критикует Хайдеггера. На мой взгляд, это неглубокий, поверхностный анализ. На самом деле Хайдеггер не так далеко ушёл от традиционализма. Эвола был участником Консервативной Революции со стороны традиционалистов, Хайдеггер — со стороны немецких философов. В Консервативной Революции в целом, и у Хайдеггера, и у традиционалистов есть нечто общее, основополагающее общее. Это — радикальное отвержение Нового времени, в самой его сути, в его матрице.

Для меня и традиционалисты, и Хайдеггер являются провозвестниками и отцами-основателями 4ПТ, ведь 4ПТ основана, прежде всего, на радикальной и бескомпромиссной критике Модерна. 4ПТ в каком-то смысле это не что иное, как обобщение критики традиционалистами и Хайдеггером Нового.
Я убежден, что Хайдеггер, несмотря на своё отношение к национал-социализму, не может быть причислен к Третьей политической теории. Ничего подобного. При том, что Хайдеггер не испытывал никаких симпатий к марксизму и радикально отвергал либерализм (который он называл планетар-идиотизмом), необходимо учитывать и его глубокую и последовательную критику самого национал-социализма. В национал-социализме Хайдеггер отвергает всё то, что было в нем современного, модернистского: расизм, механицизм, атеизм, секулярность, Machenschaft, одержимость техникой. Об этом Хайдеггер ясно говорит в «Чёрных тетрадях», да и в других текстах. Он противопоставляет национал-социализму совокупность установок и идей, которые очень близки 4ПТ. Его критика национал-социализма это не критика ни справа, ни слева. Это критика сверху, то есть с позиции 4ПТ. Поэтому между традиционализмом и Хайдеггером больше общего, чем принято считать.
Но есть и некоторые различия, хотя совместить их не так трудно. Ведь у них есть общий знаменатель — фундаментальное отвержение Модерна, Нового времени, либерализма, демократии, материализма, секулярности, атеизма, марксизма и национализма. Кстати, очень важно, что национализм — это тоже буржуазное, западное, современное, атеистическое, секулярное, направление в идеологии и политике. И поэтому последовательный традиционалист не может быть националистом. Это, впрочем, прекрасно показал Эвола. Нации возникли как буржуазный симулякр Империи.

Евразиец: к субъектности континента

Теперь, что касается евразийцев. Я открыл евразийцев позже, чем традиционализм и Хайдеггера, и был поражён, насколько их интуиции и с точки зрения культурной, и с точки зрения цивилизационной, и с точки зрения философской, и с точки зрения геополитической (это вот очень важно!), идеально сочетаются с этими традиционалистскими антисовременными (антимодернистскими) установками. При этом важно, что такая сходная политическая философия  сложилась в контексте русской культуры, русской традиции.

Важно, что кн. Н.С.Трубецкой, основатель евразийства, оказывается, был крупнейшим структурным лингвистом. Его ближайшим сподвижником был еще один великий русский ученый лингвист и филолог – Роман Якобсон. То, что Н.С.Трубецкой был одновременно и главной фигурой евразийского течения  и одной из ярчайших фигур структурализма, не случайно. Евразийство ставит во главу угла качественное пространство, месторазвитие, по П.Н.Савицкому. А это своего рода аналог структуре. Как язык предопределяет речь, так пространство предопределяет историю. Отсюда тезис «география как судьба» и важнейший концепт Евразии.
Всё это у меня постепенно сошлось, сложилось в общую картину. Параллельно прояснялась связь структурализма с феноменологией, что давало еще один общий ракурс взгляда на евразийство, как фундаментальной политической философии, по сути, русской версии 4ПТ.

Ещё один важнейший аспект – открытие евразийцами геополитики. Они были первыми среди русских мыслителей, открывших и осмысливших на свой лад идеи Макиндера. В германском контексте нечто подобное осуществили Карл Хаусхофер и Карл Шмитт. И как немцы сделали из противостояние Land Power и Sea Power свой вывод, также поступили и евразийцы. Для немецкой школы, более развитой, Heartland’ом, основной «континентального могущества» была сама Германия. А для евразийцев – Россия, что еще более соответствовало модели самого Макиндера.

Евразийцы однозначно опознали русскую идентичность как ядро и оплот сухопутной цивилизации, согласившись с определением «оси истории». Но если Макиндер рассматривал Land Power, Евразию как объект, евразийцы настаивали, что Евразия есть субъект. А это меняло радикально атлантистский взгляд на карту мира.
Евразийцы встали на сторону цивилизации Суши, наделили само это понятие  историческим, интеллектуальным, философским содержанием. Фактически евразийцы бросили вызов современному миру с позиции и философии, и русской цивилизации, и геополитики, отождествив Атлантическую цивилизацию, Sea Power с западноевропейским Модерном, с современным миром.

Неоевразийство: как философствуют баллистическими ракетами
Это грандиозное открытие евразийцев, которое придало всей конструкции традиционализма и хайдеггерианства конкретное геополитическое воплощение. Этому я посветил свою книгу, ставшую очень известной – «Основы геополитики». «Основы геополитики» стали платформой уже неоевразийства, в которое были интегрированы и традиционализм, и Консервативная Революция, и геополитика, и цивилизационные теории.

Итальянский философ Карло Терраччано писал, что «евразийство = Эвола + ядерное оружие». Здесь критика западной цивилизации Модерна и тезис о необходимости восстания против современного мира сочетается с русской славянофильской мыслью и с ядерным потенциалом великой сухопутной державы.

Так неоевразийство сформулировало интегральный образ России – по ту сторону идеологии, истории, России вечной. Это Россия, вписанная в неизменное сакральное пространство, Россия как Heartland. И отдельные черты этого вечного архетипа проступают и сквозь монархический период, и  сквозь советский режим, и сквозь современную Российскую Федерацию. Таким образом, программа «восстания против современного мира» покидает область романтических грёз консерватора и замыкается на конкретное наличие политического феномена – реально существующей России с ядерным оружием, огромной территорией и несметными природными богатствами. Осознав себя субъектом мировой истории, а не просто пародией на Запад, безнадежно отставшей в развитии провинции (как видят Россию либералы и западники), русские входят в своей метафизическое наследие и основывают свою миссию на сочетании трансцендентных идеалов идеократии и громадного силового потенциала. Ясно, что при таком повороте неоевразийство становится по настоящему опасным, и для Запада вечер, как сейчас принято говорить, «перестаёт быть томным».

Мы переходим от экзотической ностальгии по «золотому веку» и романтических проектов Нового Средневековья к планированию стратегии великой державы и её оборонной и наступательной политики в Генеральном штабе. И вот уже от Генона и конца кали-юги мы переходим к обсуждению с влиятельными и высокопоставленными военными и гражданскими лицами интеграции постсоветского (имперского) пространства в Евразийский Союз.

Если речи о «кризисе современного мира» или тонкие философские построения Хайдеггера могут показаться «заумью», то вот наши баллистические ракеты, наше новое оружие, «Крым наш», или активное поведение на Кавказе или отношения с Турцией на Ближнем Востоке, и в целом нарастающее противостояние Западу — это уже совсем не «ботаника», совсем не смешно и не абстрактно. Это вполне конкретно.
Для меня всё это и есть неоевразийство. Это не разрозненные вещи, а градиенты одного и того же цельного мировоззрения, выстроенному иерархически — от высшего — метафизического уровня — через философский, к геополитическому и конкретному политическому. Ницше снабдил свою книгу «Сумерки идолов» (G;tzen-D;mmerung) подзаголовком «как философствуют молотом» (Wie man mit dem Hammer philosophiert). Неоевразийство могло бы быть определено, перефразирую Ницше: «как философствуют баллистическими ракетами».

Геополитика как судьба

Неоевразийство является переходом от метафизики и философии, которые были далеко не чужды основателям евразийства, к практическим вопросам геополитики, внешней политики, стратегии и обороны. Почему собственно Запад так взвился в свое время от «Основ Геополитики»? Напомню контекст. В начале девяностых годов, когда идеологическое (то есть коммунистическое) обоснование субъектности СССР исчезло, и реформаторы во главе с Ельциным и его шпионским окружением (либералами, продажными агентами влияния Запада, коррупционерами) стали воспринимать РФ как часть единого глобального мира, наши военные круги, наши силовики оказались совершенно растерянными. Они понимали, что идти на поводу Запада никак нельзя, видели, что НАТО продолжает расширяться, чувствовали, что надо что-то этому натиску противопоставить, а идеологии не было. И тут геополитика, прежде всего мои лекции и выступления в Академии Генерального штаба, мои беседы с силовиками, мои тексты и статьи, сыграли очень важную роль. Они заполнили стратегический пробел в сознании. С этого момента геополитика стала своего ода «параллельной идеологией» российского Deep State — военных, силовых, патриотических кругов. Противостояние Land Power/Sea Power, Суша/Море, евразийство/атлантизм прекрасно и наглядно объясняло существующее положение дел – при чём, по ту сторону какой бы то ни было идеологии.

В конечном итоге с приходом Путина это параллельное – геополитическое, евразийское – оборонное сознание было легализовано. Пусть частично, половинчато, но легализировано. И далее «вечер совсем перестал быть томным», потому что 4ПТ, традиционализм и Консервативная Революция, сомкнулись в евразийской геополитике – пусть даже по вполне прагматическим соображениям (необходимость иметь непротиворечивую стратегическую модель в ответ на непрекращающееся давление Запада) – с практической политикой.

Когда я выступал в Вашингтоне в 2005 году в институте Хопкинса, представляя меня, известный специалист по Центральной Азии и Ближнему Востоку  профессор Фредерик Старр, (он, кстати, сказал, что когда-то играл на саксофоне в «Поп-Механике» Сергея Курёхина!) сказал: «Давайте посмотрим, что писал Дугин в девяностые или даже ещё в конце восьмидесятых, и что делает Путин в двухтысячные». И список был настолько впечатляющим, что все присутствующие в зале – а зал был полон, включая представителей Госдепа, Конгресса и разных силовиков — широко разинули рот. «После этого не будем спрашивать, какое влияние Дугин имеет на Кремль, потому что сам он никогда не отвечает на этот вопрос. И так все понятно. Просто сравним два столбца – теоретические («империалистические» и «реваншистские») тезисы Дугина с конца 80-х и реальные шаги Путина в 2000-е. В левой колонке Дугин, в правой колонке Путин. Найдите различия…»

Это был 2005 год

Я сейчас под санкциями после Крыма и Русской весны, в Америку мне въезд закрыт. За мою «опасную» философскую жизнь, я плачу вполне конкретную цену. Но представим себе фантастический сценарий, что меня пригласили снова в 2021 году в Вашингтон читать лекцию в том же институте Хопкинса. Представляете, насколько список совпадений в обоих колонках существенно расширился бы. Уже 15 лет назад он был очень длинный. Теперь же туда надо ясно описанные в «Основах Геополитики» события августа 2008 года на Южном Кавказе, Крымский сценарий, отделение Новороссии, появление право-левого популизма в Европе и многое другое — наше сближение с Ираном, возвращение на Ближний Восток, нашу политику в отношении Турции, Ливии, Сирии и т.д. Вообще-то, осталось бы меня только задержать в Вашингтоне на как можно долгий срок, чтобы остановить рост этих соответствий и как-то предотвратить движение по ещё пока нереализованным пунктам «What to do». А в программе конец глобализации, уничтожение либеральной идеологии, падение гегемонии Запала, выход Турции из НАТО, а затем и полный роспуск этой организации, всемирная победа Консервативной Революции и 4ПТ, установление многополярного мира, возрождение великого Евразийского Союза и других полностью независимых от Запада «больших пространств», планетарный триумф цивилизации Суши. «Stop it! Now!» возопил бы зал Института Хопкинса в 2021 году.

Но этого не произойдёт. И в каком-то смысле уже поздно. «Основы геополитики» написаны – причём ещё в начале 90-х годов. Конечно, я многое пересмотрел и скорректировал с того времени. У меня существенно изменилось отношение к Турции, к Китаю, отчасти к Азербайджану —  после того, как я более внимательно изучил трансформации их политики в последние десятилетия.Но «опасность» евразийской геополитики и «евразийских геополитиков» для Запада не сокращается, напротив возрастает. Моё участие в разного рода геополитических процессах, мои встречи, консультации, обмен мнений с руководством различных государств, с интеллектуальными элитами, стратегическими экспертами разных стран — всё это продолжается.

Планетарное влияние неизвестного маргинала

При этом интересно, что у людей, которые на Западе (и не только на Западе) меня ненавидят, считают меня «врагом человечества» (а я, на самом деле,  являюсь врагом человечества – но не всего, а только либерального и, шире, современного, – ведь в Новом времени меня вообще ничего не устраивает), уживаются на мой счет два взаимоисключающих мнения: «Это очень влиятельный человек, он предельно опасен, он связан со множеством центров принятия решений» и одновременно: «Он полный маргинал, он никому не известен, он вообще ни на что не влияет». И такое раздвоение не у разных людей, а часто у одних и тех же.  Почти в каждой фразе, описывающей меня и мои идеи, если внимательно присмотреться, мы найдём логическое противоречие.

Меня представляют одновременно маргиналом, никому неизвестным человеком, эксцентричным фантазером, не имеющим никаких выходов на серьезные инстанции и высказывающим экстравагантные никому не понятные гротескные идеи, но эта «маргинальная», «ничтожная» личность почему-то влияет на большую геополитику – на стратегические решения Кремля, на европейский и американский популизм, на антиимпериализм Латинской Америки, на Иран, Турцию, арабский регион и т. д. Что показательно, они произносят взаимоисключающие оценки на одном дыхании. И отчаянно пытаются встроить меня в какой-то понятный для них карикатурный образ – «экстремиста», «сталиниста», «националиста», «империалиста» и еще похуже. Однако моя философия будет посложнее, чем эти пустые штампы.

Глашатай 5 королей

Я заметил в этом отношении следующее. В стане либералов, кичащихся своим интеллектуализмом, на самое деле, умов-то и нет. Не знаю, чем это объяснить — то ли от лени, то ли от мнимой тотальности их победы, но либералы просто не могут найти в своем лагере интеллектуалов, способных вести достойный диалог.
Вот либеральный think tank Nexus год назад в Амстердаме устроил «дебаты века» между мной и ультралиберальным философом, убежденным и открытым глобалистом и атлантистом  Бернаром-Анри Леви. Но ничего осмысленного из этого не получилось. Оказалось, Бернар-Анри Леви не только толком моих книг (а на французский переведено немало моих произведений), но даже своей собственной книги — «Империя и пять королей», не читал. Я могу допустить,  что он её не писал, он слишком крупный общественный деятель и состоятельный человек для этого, мог и нанять кого-то, но уж читать-то он её должен был бы… Книга, кстати, в целом неплохая, там есть ряд вполне верных замечаний – хотя и с позиции глобальной гегемонии.

 Самое важное — автор (Леви или не совсем Леви) замечает, что «Империя» (так в книге называется глобальный либеральный миропорядок, тотальная доминация глобалистов, модернистский и постмодернистский Запада в целом) в последние годы – начиная уже с Обамы (=Горбачев) и особенно при Трампе (=Ельцин) стремительно разваливается, сокращает свое присутствие в мире и эффективность контроля. Параллельно этому «испарению либеральной Империи» происходит подъем пяти альтернативных центров – цивилизаций-полюсов – России, Китая, Ирана, Турции и Саудовский Аравии. Это и есть 5 королей или 5 бывших Империй — Российской/Советской, Китайский, Персидской, Османской и арабского Халифата. Так бывшие Империи стремятся возродиться и вернуться в историю за счет распада настоящей Империи. Автор сожалеет об этом и призывает «Империю» собраться с силами и уничтожить Россию, Китай, Иран, Турция и арабский мир, либо стравив их между собой, либо подорвав изнутри, либо нанеся по ним прямой удар. В принципе это и есть программа действий администрации Джо Байдена. Интересно, что там же в Амстердаме на том же круглом столе я познакомился с Энтони Блинкеном, который был мне представлен как высокопоставленный чиновник администрации Обамы. Сегодня, как мы знаем, он занимает должность Госсекретаря США. Блинкен и Бернар-Анри Леви единомышленники и на дебатах Nexus’а выступали единым фронтом – против России и Китая, а также против … Трампа. Напомню это происходило, когда Трамп был президентом США. Поэтому проект «Империи и пяти королей» отражает основу стратегии новой администрации Белого Дома.

На радио-языке Сванидзе

Возвращаюсь к дебатам. Когда я начал говорить о книге Леви, оказалось, что Леви на это может ответить только каким-то заготовленным набором общих фраз. «Немцов. Политковская. Новичок. Скрипаль. Путин плохой. Крым — не ваш. Самый великий человек России был Солженицын». Когда я иронично поинтересовался сказал: «И его антилиберализм, и его критика Запада и Модерна, и его «Двести лет вместе» тоже вы считаете правильно?» Он недоумевал: «А это что такое?» Явно его знания о Солженицыне ограничивались Википедией, каким-то условным обобщенным представлением об антисоветизме в целом. И это называется «интеллектуал»? Это называется «теоретик нового мирового порядка»? Ему лень читать, лень думать, лень искать аргументы, лень даже поинтересоваться тем, что выходит под его авторством…
Я думаю, это от безнаказанности и полной, искусственно созданной либеральной диктатурой, пустоты вокруг.

 Сторонники «открытого общества» полностью упразднили критику – любой, кто ставит под сомнение их принципы, подвергается демонизации, остракизму, маргинализации, становится объектом cancel culture и деплатформируется. Никто не имеет возможности открыть рот и ничего возразить либералам. От этого они совершенно обнаглели и считают нас, всё человечество, которое отвергает глобализм, «недоумками», «унтерменшами,» «обезьянами», «неандертальцами», «пещерными жителями». Так что и не удосуживаются даже подготовиться к дебатам. Это, конечно, всем сразу бросилось в глаза. Тем не менее, сами дебаты очень многие посмотрели. Они не стали дебатами века, так как либерал Леви высокомерно и снисходительно повторял набор банальностей, которые мы и так каждый день слышим и всех каналов и социальных сетей, контролируемых глобалистами. Мои же попытки перевести дискуссию на уровень философских оснований Леви парировал потоком оскорблений и нападок, переводя всё в плоскость очередного телешоу.

Хотя Леви приписал себе победу, потому что он громче кричал, ярче становился в картинные позы и провозглашал как актёр очень плохого провинциального театра: «Путин, верни Крым». Но при этом он не ответил вообще ни на один вопрос по существу. Это был разговор на двух параллельных уровнях. Я пытался говорить с ним как с философом, а он говорил со мной как визжащий журналист на телешоу.
Я знаю этот стиль. Однажды я был приглашен на Радио Россия в разгар истории с Pussy Riot вместе с оппонентом – либералом Сванидзе. Сванидзе, конечно, не философ, он и не претендует. Так вот, Сванидзе сел в кресло, откашлялся и стал благим матом, не обращая внимания ни на ведущую, ни на меня, орать в микрофон: «Отпустите девочек, они не виноваты!» Я говорю: «Сванидзе, мы с вами разговариваем?» А он: «Молчите, вы нацист, вы радикал, вы там оправдываете страшного преступника Владимира Путина, который посадил этих несчастных девочек» — и так далее. И он орал так 45 минут. Без перерыва. Это была либеральная машина, работающая по принципу стиральной. Её включили и она работала.

Я в начале я слушал, потом попытался что-то возразить. А потом, увидев, что Сванидзе ни на меня, ни на ведущую никакого внимания вообще не обращает, и просто орёт, я тоже решил вступить в роль машины, только патриотической, евразийской. Евразийский Искусственный Интеллект. Так, забыв про Сванидзе, я также громким голосом стал говорить в микрофон обо всём, что думаю — о жизни, о либерализме, о пятой колонне, о шестой колонне, о Соросе, о предателях и т.д. Фактически я просто читал лекцию на повышенных тонах.  И так мы вдвоём со Сванидзе одновременно говорили – громко и отчетливо —  где-то 45 минут. Каждый своё.
Кажется, программу после этого закрыли. Налицо было демонстративное нежелание, и даже неспособность ни слышать оппонента, ни говорить с ним. Ведущая, которая не смогла кричать так же громко и не догадалась просто отключить микрофоны, растерялась и была не в счёт.

Конечно, с Бернар-Анри Леви было не совсем так. Сванидзе, конечно, просто человек невоспитанный, а Леви — воспитанный. Но тем не менее, сухой остаток этих дебатов, «самого опасного философа» в моём лице и самого либерального глобалиста (едва ли можно назвать его «самым безопасным философом», так как он как раз напрямую участвовал в убийстве Каддафи, натравливал курдов на турок, аплодировал бомбёжкам Белграда, призывал Саакашвили нанести ракетный удар по Цхинвалу и вдохновлял украинских неонацистов на Майдане), был близок к нулю. Да, Леви в очередной раз подтвердил свою репутацию, как последовательного апологета однополярного мира, глобализации и западной гегемонии, прямого защитника западно-американской и вообще — Натовской Империи. Он осудил 5 королей (Россию, Китай, Турцию, Иран и Саудовскую Аравию), посетовал на пассивность США и призвал сплотиться вокруг Израиля. Но это он делал и раньше тысячи раз. В чем же состояли дебаты, диалог, обмен мнениями или защита полярных позиций?

Разговор в общем сводился к тому, что каждый высказал свою позицию. При этом я высказал её на философском уровне, то есть так, как говорят философы, не повышая голос, не стремясь кого-то убедить в аудитории. Это, кстати, проходило в роскошной Амстердамской Опере, в присутствии нескольких  тысяч зрителей, представлявших в целом либеральную политическую и экономическую элиту Голландии. Конечно, они были заведомо на стороне Леви. То есть, попробовал бы он тоже самое говорить это в Ираке, Ливане, в Сербии или в Иране — я бы посмотрел, что бы от него осталось.

Тем не менее, какая-то часть людей, конечно — меньшее количество — были и за меня. Я привёл свои аргументы, выразил мысли философским языком. А Леви «дал Сванидзе»: «ничего и никого не слушаю, ничего не знаю, отдайте Крым, Путин — фашист, крупнейшими философами России являются Ходорковский, Навальный, Политковская и Немцов, они и есть Россия, а Достоевский – антисемит и черносотенец, и т.д.» — всё, больше у него никаких аргументов не было. По Леви, даже не столько я, и не только русские, сколько все вообще вокруг – фашисты, вплоть до американцев, поддерживающих Трампа. Кроме него самого.
Все просто, кого он вспомнил, он перечислил: Хайдеггер — фашист, Ницше — фашист, Трамп – фашист, Хантингтон – фашист и так в периоде. Строго по Попперу – «Открытое общество и его враги». В этой книге Карла Поппера в «фашисты» или в «коммунисты» попадают все: от Платона, Аристотеля до  Шеллинга и Гегеля, вообще — все. Кроме Поппера. С такими людьми — с либеральными маньяками — говорить невозможно. На мой взгляд, говорить на «языке Сванидзе» в стиле «Эха Москвы» и принятого там автореферентного язвительного монолога, недостойно.
Не Распутин

Фёдор Шиманский. А я вот, кстати, проверил. У нас всё точно. Вот заголовок: «Meet the most dangerous man in the world: Paul Knott on Putin’s fascist philosopher». И ещё: «The most dangerous replication of Rasputin». Всё-таки называют. И самым опасным человеком в мире и даже Распутиным.

Александр Дугин. Да, «репликант Распутина». Ну, хорошо. К фигуре Распутина я отношусь с большим интересом. Он был голосом глубинного народа при последнем Императоре. Многие вещи – и даже в политике – своим глубоким мужицким земляным умом он понимал правильно. Его образ дискредитирован противниками, и показательно, что в его убийстве – как и в убийстве Императора Павла – принимали непосредственно участие англичане.
Но всё же сравнение явно нелепое. Я философ, и если мои идеи и влияют на политику Путина, но никак не через индивидуальный гипноз и не через прямую суггестию. Я оперирую с парадигмами, с семантическими полями. Это практика совсем другого рода. (16 марта 2021г.).
                * * *
«Политика, жизнь, история — начнутся только после Путина»

Большое интервью с философом Александром Дугиным

Если окинуть взглядом просторы интернета в поисках информации о герое этой статьи, становится ясно, что Александр Дугин — фигура неоднозначная. Спросишь определенно настроенных «правых» — ответят с горящими глазами: да он — пророк! Спросишь либералов — ответят: ну как минимум «НА-ЦИ-О-НА-ЛИСТ» — и многозначительно покачают головами. Цель этого интервью — не возвысить и не обличить, а понять, почему философ Александр Дугин говорит  то, что он говорит, пишет то, что он пишет, и думает…

 Что думает Александр Дугин о российских либералах

«СП»: — Александр Гельевич, в современной России — той, которая с 1991 года, я имею в виду — выросло уже несколько несоветских поколений людей, которые сегодня вливаются в общественную, политическую жизнь. И для этих людей стала нормой поляризация. Ты либо «патриот» — либо же «либерал». Ты либо этатист, либо же ярый оппозиционер. И общей площадки для диалога практически нет. Эти полюсы работают, как половины разделенного мозга. Как вы считаете, такая ситуация — признак кризиса или же это нормальная тенденция, в которой общество может развиваться?
               
— Да, интересный вопрос. Первое, что я бы не хотел выбирать ответ из предложенных. Я готов порассуждать на тему вот этого разделения. Да, это разделение есть. И это разделение, на мой взгляд, очень важное и интересное. Потому что оно не означает раздел, скажем, двух «идеологий». Потому что как минимум одна из этих половин не имеет идеологии. Люди, которые выступают за либерализм в нашем постсоветском обществе, в принципе имеют эту структуру. Либо осознано, чаще всего — неосознанно. Но эта общая идеологическая структура в одном из полюсов есть. Второе отличие этого либерального полюса — что этот полюс обладает очень серьезным властным ресурсом. В 90-е годы именно эта идеология, именно это направление, эта система мышления, это мировоззрение, эта эпистема — то есть эта база науки — победила. И доминировала в течение десяти лет. Притом патриотическая половина была в эти десять лет в глухой оппозиции и в идеологическую структуру не сложилась. Третье — основа либеральной части нашего общества.

Большинство старых действующих и активных либералов — это как раз не диссиденты, а партийные работники разложившегося позднесоветского периода, это выходцы даже не столько из криминальных кругов, сколько из позднесоветской комсомольской номенклатуры, то есть это просто такие вот чудовищные циники, властолюбцы и сластолюбцы, которые выкрались из позднесоветского мира и стали носителями этой либеральной идеологии, потому что она прельщала их таким классовым интересом паразитов, циников, которые готовы за власть и материальные блага служить кому угодно. И они выбрали служить этой идеологии, которая предоставляла эти блага, сакрализировала эти блага. И поэтому они правили и в значительной степени составляют основу и ядро постсоветской элиты.

Об этом не надо забывать, что наша элита либеральная. Она состоит не из убежденных — не таких, как Новодворская там, Лев Пономарев, которые довольно маргинальные были и во времена 90-х, настоящие либералы, которые были за принципы, — а это либералы другого поколения. Это бывшие комсомольские работники, часто сотрудники КГБ бывшие или агенты — это вообще не доказуемо. Но в любом случае это советские люди, которые увидели — позднесоветские люди, часто занимавшие высокие посты — которые увидели в либерализме свой исторический классовый шанс, классовый шанс для мрази свою власть обосновать идеологическим направлением. Они не готовы при этом за эту идеологию были страдать, как диссиденты, которые прошли адовы муки за свои убеждения и оказались абсолютно никому не нужны на фоне вот этих выходцев из комсомольских таких вот бань. Омерзительная совершенно прослойка, которая стала сегодня основой, ядром правящего класса. Поэтому либералы являются правящим классом. И они воспитали это поколение позднесоветское в этих идеях.

Еще одна особенность этого полюса, о котором вы меня спрашиваете: этот полюс имеет глобальное могущество. Мы видим, что попытка даже в Америке противостоять ему некоторых своих американских патриотов (тоже таких же безалаберных и неорганизованных, как наши) увенчалась победой с приходом Трампа, но долго не продержалась. И не мытьем, так катаньем этот самый либеральный полюс в Америке сместил консервативное направление. То есть это глобальная система. Поэтому пусть это у нас не большинство либералов или либерально ориентированной молодежи, но за ними огромное количество институтов, за ними технологически центры, которые так или иначе делают кивок в их сторону. За ними геополитическая мощь глобалистов, то есть либерального Запада.

И фактически мы имеем дело таким образом с этим полюсом. Это очень серьезная, имеющая интернациональное глобальное планетарное разветвление, имеющая контроль над пакетом образования, имеющая власть и в России, и за ее пределами, основывающаяся на политических элитах и правящем классе группа, на самом деле. Вот что такое либералы. И в позднесоветский период это мощный полюс в нашем обществе, доминировавший однозначно, открыто, то что называется эксплицитно, доминировавший при Ельцине и чуть-чуть потесненный и немного завуалированный, немного приглаженный, немного отступивший — пусть на шаг — при Путине, но никуда не девшийся. Здесь это серьезно. А ему противостоит второе направление — патриотическое. Здесь мы видим вообще все по-другому. Мы не видим здесь никакой идеологии. Мы видим лишь отвержение либеральной идеологии. Мы можем назвать это ирлиберальным отношением, но идеологией это назвать нельзя. Потому что среди патриотов есть и ур-левые, и ностальгические коммунисты, и националисты, и православные, и монархисты — кто угодно.

То есть на самом деле это очень широкий и пестрый идеологически не объединенный тип людей, к которым принадлежит, на мой взгляд, вообще большинство нашего народа независимо от возраста, независимо от образования. Это просто народ как таковой. В то время когда либерализм сосредоточен в первую очередь в элитах. Где-то есть, наверное, такие маргиналы либеральные, но их немного и все меньше и меньше. Потому что либерализм — это как бы доминирующая парадигма, а патриотизм — оппонирующая. Эта парадигма есть, конечно. Но они не идеологичны — раз. Во-вторых, они не институционализированы. И в-третьих, они не имеют прямого и ясного выражения во власти.

Смутно, частично можно увидеть патриотические или консервативные элементы в самом Путине или в силовиках. Или в военных, например. В некотором подчас спонтанном чувстве патриотизма того или иного чиновника. Но обычно это купируется бессвязностью дискурса, часто, как бы сказать, сходит на нет этот патриотизм вовлеченностью в коррупционные схемы, которые являются средой для государства. И поэтому такой яркой фигуры или яркой институции, на которую можно было бы опереться и сказать: «вот они патриотического начала в элите», нет.
В партийной политике это все превращено еще в 90-е годы в симулякры, и левый патриотизм и правый представляют собой просто такие шутовские лавочки, бессильные там, бесконечно перепроданные и в принципе не внушающие доверия никому. Это чистое замещение. Поэтому в политике у патриотического лагеря воплощения нет. В образовательной перспективе — нет. В культуре — нет, мы не можем сказать: «вот это патриотическая культура». Мы можем сказать: «вот либеральная культура». И можем еще сказать, что есть что-то еще, кроме этого, где-то на периферии копошится. Но это не манифест, это не тенденция

                Два полушария мозга

Поэтому между этими двумя направлениями существует очень много асимметрии. Поэтому мы не можем уподобить их двум полюсам или двум полушариям мозга. Это, скажем так, жизненные установки. Одна жизненная установка имеет серьезное идеологическое обоснование, связанное с либеральным прогрессом, с глобализмом, с технократией, с индивидуализмом, с гендерной политикой, и опирается на огромную систему внутри России и вне ее. Это наши институты образовательные, это наша культура, это гранты, это огромное количество — просто весь почти правящий класс. А в народе это меньшинство. И они… скажем, лишь их наиболее парокситические, наиболее яростные экстремальные формы мы видим в движении ультралибералов. Но это вершина айсберга.

Потому что за этими движениями — часто аляповатыми, бессильными, с которыми легко справиться — стоят на самом деле огромные маховики мировой истории, которые движутся в этом либеральном направлении. Не без проблем движутся, но движутся. И поэтому при всем меньшинстве либералы представляют собой класс, который действует в нашем обществе от имени якобы будущего или, по крайней мере, того будущего, которое воплощено в постгуманизме, гендерной политике, в глобализации. А патриотическая половина противостоит этому, причем отбиваясь именно инстинктивно. То есть мы имеем дело как бы с борьбой двух неравных сил. В патриотизме больше телесности какой-то, то есть инстинктивного нежелания идти туда и четкого или нечеткого, размытого чаще всего ощущения, что это конец, что либералы ведут нас к гибели. Вот это очень точное чувство, но реакция часто бывает не более выразительной, чем у коров или баранов, которых везут на бойню. У них есть подозрение, что что-то не так, и подчас это подозрение — оно как бы переходит в глубокую уверенность, но за этой уверенностью ничего не следует, здесь нет каких-то ярких идеологических конструкций. Это не выливается как раз во что-то цельное, не связано ни мировоззренчески, ни организационно и остается размытым.

Вот так я вижу эти два полюса. Я вижу, что один отлился, а другой нет. Они сосуществуют в нашем обществе и создают тот мир, в котором мы живем. А власть сама по себе после прихода Путина — которая отменила такую эксплицитность либеральной политики и стала замуровывать ее, косметически маскировать, — власть стоит строго между. В некоторых случаях поворачиваясь, обращаясь к патриотам для получения легитимации, но сохраняя основные рычаги управления в руках либералов. Власть на самом деле очень не хочет ни раскола, ни победы одной из этих сил друг над другом, ни формирования их. Но она не может предотвратить такую некоторую субъективацию либерального полюса и поэтому просто наносит подчас превентивные удары только против самых ярких и крайних проявлений, жестко оппозиционных.

 Одновременно власть еще больше боится патриотической идеологизации, поэтому держит, вцепившись зубами в карикатурные чудовищные образования — такие политические паразиты, как парламентские партии, которые призваны заместить собой левую идею и правую идею. Эти исходящие на опилки монстры, такие страшилы, набитые какой-то ерундой, просто мешки с песком, которые выставлены для защиты от пробуждающегося народного самосознания еще в 90-е. Власть крепко держится за сохранение этих симулякров, в ужасе перед возможностью того, что патриотическая часть приобретет более сильные самостоятельные черты и с ней придется считаться,
А власть совершенно на это не настроена. Поэтому она сохраняет своего рода нейтралитет или баланс, или равновесие между этими полюсами, стараясь не допустить откровенного срыва в либерализм и всячески одновременно стараясь подавить рост движения, любого движения в сторону обретения субъектности на патриотическом фланге. Хотя этот срыв в либерализм в течение правления Медведева был очевиден, и поскольку его еще сохраняют в качестве такого пусть, может быть, игрушечного, но возможного преемника, мы все время живем под дамокловым мечом, что опять этот срыв в либерализм с ним, с Медведевым, или без Медведева может наступить опять.

Мы живем в очень патологическом состоянии. С одной стороны, можем поблагодарить власть за то, что она остановила тотальную либерализацию в 90-е, но можно ее с такой же степенью пожурить как минимум или подвергнуть основательной серьезной критике в силу того, что, видимо, из-за ужаса перед патриотическим полюсом она делает все возможное, чтобы он не сложился, не состоялся, и заменяет его вот теми ручными симулякрами, с которыми научились справляться еще либералы ельцинского периода.

«СП»: — Мы перешли к разговору о власти. Сегодня многие сравнивают Россию с СССР брежневского периода. Даже достали из чулана термин «застой». Вы считаете такое сравнение сколько-нибудь справедливым? И если это есть, то это кризис управления или кризис идей?

— Я отчасти с этим согласен. Потому что ощущение именно очень похоже. Потому что в поздний советский период было чувство, что ни туда, ни сюда — мы не можем двигаться никуда. Как будто что-то застряло, вот как подумал Винни-Пух, который пришел в гости к Кролику. Кто-то застрял в норе. Он слишком толстый для того, чтобы пролезть, и слишком жадный для того, чтобы вернуться назад, потому что там варенье. Это такое застревание в безвременьи. Советский Союз ведь тоже застрял. Он застыл именно потому, что он не мог двигаться ни в одном направлении, ни в другом. И в конечном итоге это привело к параличу мысли. Когда огромная, гигантская, прекрасно сложенная система, еще не и исчерпавшая своего потенциала, просто рухнула в силу того, что замыкание было именно «софтовое», то есть коммунистическая идеология перестала жить, перестала работать. И весь «хардвер», вся инфраструктура рухнула в силу того, что в какой-то момент такая синильная позднесоветская элита просто не смогла думать. Она вообще не смогла думать никак, и вполне еще жизнеспособное континентальное государство, обладавшее огромными, как мы сейчас видим, неизрасходованными возможностями, стало жертвой именно ментального коллапса. Вот ментальный коллапс погубил Советский Союз в первую очередь. И, соответственно, конечно застой — это были его яркие признаки.

Я вижу признаки ментального коллапса и сейчас. Они точно есть. И этот ментальный коллапс имеет в общем в каком-то смысле сходную природу, то есть неспособность к мышлению.

Есть некоторая неспособность принять вещи как они есть. Неспособность столкнуться с идеологическими вызовами. Но есть одна разница, мне кажется. То, что отличает позднесоветский застой от нового застоя, застоя 2.0, путинского: в Советском Союзе существовала идеология, и она начала работать в какой-то момент вхолостую, то есть она стала абстрактной, она не могла быть подвергнута reality check. И она из живой, действенной, взаимодействующей с реальностью, трансформирующей реальность подчас, а подчас наоборот отступающая хотя бы тактически на шаг перед реальностью, какой она была до какого-то момента, — эта идеология превратилась в что-то, что больше не соответствовало ничему. Она не соответствовала ни реальности, ни внутренней воле. Она зависла и фактически мешала, не позволяла жить. Это не просто бессмыслица, которая ничего не понимает. Нет, это некоторый бывший смысл.

Как пожилой человек, впавший в маразм или в Альцгеймер — он повторяет одно и то же. Когда-то это были правильные фразы, распоряжения, которые он давал близким или на работе. Но вот в этом состоянии старческого кретинизма, в деменции эти высказывания кажутся совершенно лишенными смысла, потому что они не к месту. Так же и позднесоветская идеология была не к месту. Она не способна была ответить на сформулированный вопрос, говорила невпопад. На Горбачева посмотрите: вот типичный пример, это такая ранняя деменция во всей ее красе. Он, кстати, с возрастом не глупеет, как многие. Он таким же и был всегда, вот это поразительно. Что во главе государства оказывался человек не просто низких интеллектуальных уровней, а именно вот такой человек, повторяющий что-то как бы само по себе, может быть, и верное, но абсолютно не контекстуальное. Как ужин с идиотом практически. Но там была эта идеология, которая впала в такую дрему, то есть в сон. А у нас сейчас вообще нет идеологии, идеологии власть боится, как огня, любую просто. Поэтому в застое 1.0 существовало остывание идеологии. А в застое 2.0, свирепствует такая безидеологичность.

          Глупые люди – не только продукт возраста

Ужас идеологии парализует любое поползновение мысли. В советское время нельзя было мыслить потому, что мысль была известна, истина была достигнута и надо было только ей соответствовать. Мыслить было нельзя потому, что уже за тебя помыслили: партия помыслили, Ленин помыслил, Маркс помыслил, прогресс помыслил, пролетариат. Не надо было мыслить: мыслить не твое дело. В итоге старческое политбюро оказалось единственным носителем мысли, но мыслить оно не могло, отсюда это короткое замыкание такой деменции, которая выбрала себе молодого «дементора», молодого Горбачева, который уже как бы был стариком, носителем неспособности к мышлению уже, видимо, с юности. Потому что глупые люди — это не только продукт возраста, и не всегда люди глупеют — иногда они такими рождаются и живут. А в путинское время мыслить нельзя не потому, что за тебя помыслили, а мыслить нельзя вообще. Потому что это опасно, потому что это не очень способствует карьере; потом, мыслить — это накладно, это ресурсоемкий процесс, не ведущий к прямой цели.

И в путинском периоде две фазы я отмечаю.

Первая фаза «сурковская», когда мыслить было можно, но только как бы осторожно, по таким искусственным, намеченным администрацией президента маршрутам. То есть мышление должно быть замкнуто само на себя; если кто-то мыслил как-то ярко — находили человека, похожего на него внешне или по фамилии, создавали обязательно спойлеры партий, движений, даже институтов. То есть как только мысль пробуждалась, ее не просто загашивали, а создавали дубликаты, ее завешивали, с ней вступали в сложные отношения. Администрация президента не культивировала мысль — она ее погружала в процесс такой сложной центрифуги. И фактически прямо запрета на идеологическую мысль не было, была идея ее подменить. И создали такую управляемую систему со всеми остальными партиями, которые просто были государством, а не партиями. А вот во вторую половину, последние около десяти лет, чуть меньше, мысли не стало вообще никакой. И даже фиктивная мысль эпохи Суркова исчезла. Она не была, видимо, никому нужна, технологически она большого значения не имела. Заниматься этими сложными построениями и схемами, не ведущими никуда — поддержкой, а потом наоборот сливом движений каких-то, инициатив интеллектуальных, чем занимался Сурков. Раньше казалось, что это ужасно, чем он занимался, а сейчас уже понимаешь, что это была хоть какая-то симуляция интеллектуального процесса. А потом и симуляция отпала. Государственный логос превратился в складскую логистику.

Даже если Путин публикует какие-то совершенно верные статьи, которые кто-то, разумные люди там ему пишут, он находит в них, наверное, какое-то свое удовлетворение, но он к этим своим собственным статьям никакого отношения не имеет. То есть он их не воспринимает как некоторые действительно заветы или указания. Это некоторые довольно хорошо составленные слова, никого ни к чему не обязывающие и в первую очередь — его самого.

Поэтому так и другие на это плюют. Если у первого человека нет трепетного отношения к Идее на самом деле или нет Идеи вообще, а как бы только такие чувства или какие-то там подсчеты, то, соответственно, все это сильно в нашем обществе, таком монархическом, центрированном на одну фигуру, очень быстро всеми считывается, окружением и близкими, и далекими. И отсутствие идеи становится бытовой практикой. То есть «ну что там идеи? Давайте более конкретно поговорим». И вот это «чисто конкретно» — я даже раздумывал, откуда оно вошло в блатной язык 80-х годов. Я думаю, как раз от тех же самых комсомольских работников, которые тогда уже стали сближаться с криминалом. И, собственно, у них еще были, болтались в голове фрагменты лекций по диалектике, которые они вынужденным образом слушали в Ленинском университете миллионов или где-то еще на курсах повышения квалификации коммунистической, и они принесли эти непонятные, смешные, как им казалось в силу их слабоумия, фразы в преступный мир. И «понятия» кстати — вот что значит «жить по понятиям»? Это же тоже, понятия «Begriff» — это важнейшая гегелевская категория. У нас оно приобрело криминальный характер, но на самом деле все это, на мой взгляд, такие вот продукты, субпродукты вырождения позднемарксистской интеллектуальной культуры в лице вот этих криминализированных комсомольцев, которые, собственно, и дали все основные фигуры олигархата нашего и всех политических лидеров сегодняшнего дня.

                Евразийское движение в России

«СП»: — Поговорим о Международном евразийском движении, создателем, лидером и идеологом которого вы являетесь. 20 ноября отпраздновала семнадцать лет организация. Каковы результаты ее работы? Какие перспективы и главная повестка сейчас? Политические амбиции в России у вас есть?
— Неоевразийство как мировоззрение я стал развивать еще с конца 80-х годов. Семнадцать лет этой структуре, зарегистрированной международной организации. Так-то можно сказать, что неоевразийству, связанному со мной, уже больше тридцати лет. С конца 80-х годов я стал продвигать это мировоззрение как политическую философию, сразу как политическую философию. На первом этапе ее смысл был в том, что Советский Союз надо сохранить, интернациональность советского союза надо сохранить, но перейти к другой идеологии, как сами евразийцы первого поколения 30-х, 20-х, 40-х годов предполагали — передав правление, власть от компартии евразийскому органу, который сохранит государство и сохранит социальную справедливость, сохранит державу, сохранит интернационализм, но только предаст этому консервативный характер. Консервативный с точки зрения возврата к религии, возврата к традиционным культурным ценностям, отринет атеизм и создаст такую динамичную консервативную и одновременно ориентированную на социальную справедливость мощную державу, противостоящую Западу, как всегда противостояла Россия на всех своих этапах.

С этим, будучи еще молодым человеком, я обращался к разным политическим деятелям. Потом нашел  Проханова,  как единомышленника, который был еще в советской системе. И, собственно, журнал «Советская литература», а потом газета «День» стали рупором этой идеи, у которой, конечно, были прямые политические амбиции еще тридцать с лишним лет назад. В какой-то момент я участвовал, я был идеологом движения евразийского и в узком смысле, и в широком смысле, участвовал в разных фронтах, в разных оппозиционных антиельцинских структурах, участвовал в защите Белого дома, в штурме «Останкино».

Я был «евразийской» частью всего этого направления. И большинство людей, которые так или иначе «справа» или «слева» примыкали к этому движению, они тоже так или иначе разделяли и как-то воспринимали евразийские идеи. Потому что евразийское мировоззрение являет собой синтез «правых» и «левых» идей. Это не антисоветское в полном смысле слова течение. Поэтому, будучи антиатеистическим или, скажем, нематериалистическим, оно признавало важность борьбы большевиков против Запада — это очень важно, создание мощной сильной государственности, хотя очень многие вещи, конечно, идеологически отрицало. То есть это была право-левая идеология с самого начала политическая, которую я старался имплементировать политически. Потому что уже тогда стало понятно и мне, и Проханову, что нужна альтернативная платформа для патриотов, которые сражались с либералами в 90-е годы.

Когда я увидел, что само общее движение не идет, я попытался эти право-левые идеи воплотить в более резкой, более молодежной форме: с Эдуардом Лимоновым тогда было создано национал-большевистское движение (имеется в виду НБП* - партия, деятельность которой запрещена на территории РФ; признана экстремистской организацией — прим. ред.) — мне не нравилось слово «партия», я хотел оставить «движение», как источник такого модуля мировоззренчески, — тоже это дало какой-то определенный эффект, эстетический прежде всего. Но постепенно организационно мне это показалось в общем не тем, что нужно: очень узким, с культом личности покойного Лимонова, что сужало идеологическую направленность. Я оставил это. И вот с тех пор, где-то с середины 90-х, я уже в большей степени посвятил Евразийскому движению, собственно евразийству, то есть политической философии евразийства.

«Меня пригласили, как Путин вот пришел»

После этого, когда пришел к власти Путин, вначале власть очень положительно отнеслась к моим инициативам, то есть меня пригласили, как Путин вот пришел, где-то через некоторое время пригласили в Кремль. Соответственно, очень многие идеи — сказали, что теперь евразийство, раньше при Ельцине было внешнее управление, был атлантизм, а теперь евразийство будет, как бы сказать, процветать. Я искренне этому поверил, включился. Они меня поддержали в одной инициативе, в другой. И фактически я был уверен, что теперь вот вместе с Путиным нет никаких преград для воплощения политической философии евразийства в дело. Я не настаивал на каком-то месте или роли себя. Я — выразитель идеи. Я много дисциплин в российскую жизнь привнес. Еще в 90-е годы. В начале и в середине 90-х годов опубликовал «Основы геополитики», которые изменили просто стратегическое мышление в значительной степени именно силовиков и военных элит. Я работал не покладая рук все эти годы в интересах своего государства и в интересах того, чтобы придать нашей стране Логос, вернуть его, не просто искусственно его придумать — это невозможно. Чтобы воссоздать полноту русской традиции, чтобы найти ключи к смыслам русским, русской истории, русской стратегии.

                Что-то пошло не так

И вначале, когда Путин пришел к власти, первые два, по-моему, года были очень тесные связи. Я видел, как многие мои идеи берут и просто воплощают: Евразийский союз, геополитика, суверенитет, даже суверенная демократия в значительной степени, по крайней мере «суверенная» часть этой демократии Сурковым была в значительной мере была взята из этой системы. Начинаются евразийские инициативы. Мне Кремль посоветовал делать Евразийскую партию: она будет очень влиятельна. Но постепенно что-то пошло не так. И в какой-то момент я понял, что к этому нет серьезного отношения. Это очень болезненно было. Потому что я думал, что вот моя миссия выполнена именно с точки зрения политической борьбы — потому что в 90-е годы это была борьба, борьба против власти, против режима, который стоял на западных либеральных позициях полностью открыто, и все в нем было ненавистно, и все требовало уничтожения. Этот режим был нелегитимен, государство было нелегитимно, им правили нелегитимные абсолютно антирусские, русофобские элиты. Сейчас это признают все.

И когда Путин пришел на этой волне и начал говорить приблизительно то же самое, конечно, я очень обрадовался и подумал, что моя миссия выполнена. У меня таких амбиций во власти именно, скажем, депутатских или каких-то там административных никогда не было. Я человек Идеи. Но тот факт, что эта идея стала побеждать — я очень был этому рад. Готов был включиться в любой форме в этот процесс, вплоть до организационной. Мы начали делать телеканал «Спас», меня пригласили Демидов и Батанов, втроем мы сделали телеканал «Спас» как такое консервативно-православное телевидение. Оно до сих пор есть.

А Евразийское движение — ему семнадцать лет, это было ощущение того, что надо как-то четко обозначить нашу политическую философию, придать ей организационный характер, распространять эти идеи за рубежом. Потому что эти идеи глобальные — это борьба с однополярным миром в пользу многополярного. Это идея континентализма против атлантизма. Это поиск альтернативы либерализму в глобальном масштабе, это признание ценности всех культур и всех народов, антирасизм и антинационализм являются одними из главных силовых векторов евразийства, борьба с гегемонией, с колонизацией.

Постепенно я стал замечать, что происходит некоторая изоляция, то есть тот «застой», о котором мы говорили, проявлял себя постепенно. И многие вещи были неясны. Я не понимал, почему-то мировоззрение, та позиция, которые настолько соответствуют и целям России, и необходимости патриотического подъема, его возрождения, и укрепление суверенитета, — почему они не берутся в полной мере. Вначале я думал, что противодействуют враги. Так оно и было. И агенты влияния Запада, и либералы, и политическая элита. Но с этим можно было довольно легко справиться, найди евразийство поддержку в лице первого человека.
Если бы Путин по-настоящему заинтересовался не просто даже евразийством, а миром Идей, миром Мысли, если бы для него Мысль, философия, исторический взгляд на вещи имели бы какое-то значение, я думаю, все бы сложилось не так. Но увы. Оказалось, что он — действительно, как он говорит, он не обманывает — он технолог, он менеджер, он управляющий, он прагматик, он реалист.

И, соответственно, он имеет дело только с реальными вещами. Идея — это не его. И постепенно поэтому некое внимание к евразийству власти ушло. А противодействие сохранилось тех, кто за атлантистскую противоположную позицию.
Соответственно, движение в политической реальности находится в очень сложном положении, потому что вовне борьба евразийства против атлантизма ведется вполне открыто, спокойно. Поэтому меня деплатформируют с YouTube и санкции на меня наложили, запрещают практически любое передвижение на территории Европы, стран НАТО, отслеживают это тщательно. Для них я один из главнейших идеологических противников. Евразийское движение находится в списках запрещенных организаций везде только за нашу идеологию, только вдумайтесь. Они относятся к этому серьезно. Мы сосредоточили свою работу на внешнем фланге. И там это затребовано, это важно, там растет число сторонников и ненависть глобальных элит.
    Что такое Четвертая политическая теория?

«СП»: — Следующий вопрос связан с вашей теоретической базой. Отдельно поговорим о вашей книге «Четвертая политическая теория», вышедшей в 2009 году, и одноименной концепции. Вы говорите о падении двух теорий: «фашизма» в 1945 году и «коммунизма» в 1991 году вместе с распадом СССР. И о кризисе третьей теории «либерализма». Также о падении субъектов: класс — в коммунизме, раса — у фашистов, индивид — в либерализме. Эти субъекты не выполняют больше роль актора истории, насколько я понимаю. Ключевое понятие «четвертой теории» — «Dasein» — можно перевести как «бытие присутствия». Это новый субъект, новая действующая сила. Для человека далекого от современной философии как объяснить этот конструкт? Кто является его «физическим» воплощением?

— Замечательный вопрос. Я приступил к оформлению Четвертой политической теории не так давно, лет пятнадцать назад. Если говорить серьезно, это результат всей моей политической философии. Это последнее слово, или синтез всех тех идей — в том числе евразийских, национал-большевистских, консервативно-революционных, традиционалистских, — которые я продумывал на протяжении всей своей жизни. Это некоторая кульминация, можно сказать так. Акме политической философии, к которой я шел очень постепенно, через много разных учений и теорий. Постепенно Четвертая политическая теория отлилась в такую довольно простую модель, которую вы сейчас изложили. Суть ее вы уже изложили. И именно потому, что это был уже результат жизненный, жизни внутри политической философии, глубокого исследования и самой политологии, и политических наук, и философии как таковой, и философии истории, социологии, психологии, онтологии, религиоведения — это все стало такими составляющими нитями, которые привели к Четвертой политической теории. Именно благодаря тому, что это синтез моего мировоззрения, эта книга получила очень широкое распространение. Не у нас — в силу застоя и такой атрофии, ментального коллапса того самого. У нас тоже было несколько изданий. Но в мире — я не сделал ни одного жеста, чтобы облегчить перевод — перевели на все европейские языки, включая датский, венгерский, греческий, сербский, польский, чешский. Она есть на иранском, на турецком, в Китае сейчас переводят, на арабский переводят. Она есть на множестве языков, потому что то, что вы сейчас сказали, можно изложить в одной фразе. Это ее суть. Я там это на 300;400 страницах это рассказываю более подробно, чем вы изложили, но смысл именно в этом.

Есть три главные политические идеологии. Сейчас победил либерализм. И оставшись одним, этот либерализм на самом деле всех остальных пытается «загнать» в фашизм и в коммунизм или приравнять, чтобы никто его не смел трогать. И когда мы соглашаемся с тем, что мы коммунисты или фашисты, мы подыгрываем либералам, которые уже знают, как обращаться с двумя политическими теориями, тоже западными, тоже атеистическими и материалистическими, как и сам либерализм. И легко бьют карту нации или расы, или государства — в случае национализма. Или карту класса своей картой, своим субъектом — индивидуумом, которому обещают всякие блага: карьера, успех, продвижение, полная свобода. В этом смысл этой стратегии.

Так вот либерализм не способен отстоять себя, если он не осуществляет опыт редукции, не говорит, что «мы имеем дело с фашизмом», достает фотографию Гитлера, приклеивает на лоб любой критике либерализма, если она справа, и на этом заканчиваются все диалоги. Сразу: «ты сторонник газовых камер, сторонник уничтожения шести миллионов евреев, отвечаешь лично за холокост, тебе слова не давали». Кто-то говорит: «Я же просто за то, что мужчина и женщина должны составлять семью». Тебе отвечают: «Ты нацист, ты сжег всех возможных, кого только можно было». И приблизительно с такой же логикой, чуть помягче, обращаются либералы с коммунистами. Им говорят: «Социальная справедливость». Они достают фотографию из ГУЛАГа, показывают Сталина, говорят: «Мы это уже проходили, это тоталитаризм, это насилие, социальная справедливость вот чем кончается, поэтому вы покушаетесь на самое главное, на свободу, на права человека, и вон отсюда».
Это некий диалектический момент, когда Четвертая политическая теория предлагает бороться с либерализмом за совершенно другие, находящиеся вне европейского модерна политические идеалы. Может быть, религиозные, традиционные, постмодернистские, локальные, глобальные.

И чтобы найти эту четвертую позицию, откуда можно было бы атаковать либерализм не из европейского проигравшего прошлого. Не как наследники коммунизма и дискредитировавшего себя реально криминальными практиками фашизма. А чтобы начать как бы заново это противостояние либерализму. Если есть тезис — может быть и антитезис. Кто-то говорит: «Как хорошо! Права человека, гражданское общество! Свобода слова — там». Дальше гей-браки, аборты и семья из пяти человек одного пола плюс козел. И еще этим пяти человекам плюс козлу надо давать право усыновления детей в такое просто козлиное сообщество первертов на самом деле. И что это является тезисом, это признак или мерило прогрессивности, на это можно и нужно отвечать — на этот тезис — определенным антитезисом. Например: «Нет, не пойдет, мы не согласны».

                Субъект – вещь довольно сложная

Что касается субъекта. Субъект — вещь такая довольно сложная. Когда субъект определяется, определяется некий центр этой политической теории. Думая над тем, как подвергнуть субъекты классической политической идеологии деконструкции, я конечно же обратился к Хайдеггеру, который занимался деконструкцией западноевропейского субъекта на уровне философии, и применил его принцип, который является результатом и откровением этой альтернативы, как Бытие или Dasein, и применил это к политике. Вы скажете, что это очень сложно. Но если бы это было очень сложно, разве бы мою книгу переводили бы на все языки? Согласитесь, имела бы она такое фундаментальное влияние, когда сейчас уже, наверное, несколько десятков книг написано: где-то критических, где-то наоборот апологетических, развивающих, толкующих эту теорию в мире? Но это только начало, недавно начался этот процесс.

Так вот Dasein — это некая путеводная звезда. По какому направлению пойти? Не просто сразу мгновенно защищать какой-нибудь премодернистский тип устройства — монархию или религиозное общество, теократию или империю. Все это вполне возможно, но тоже должно быть сопряжено с различием цивилизаций, с учетом разного рода обществ. И дальше все становится сложнее. Отвергнуть довольно просто, а утвердить альтернативу сложно.

Dasein — это для более глубокой критики западноевропейского субъекта, для более глубокого уровня деколонизации. Хайдеггеровский Dasein я интерпретирую с точки зрения множественности Dasein’а, тем самым включая весь методологический арсенал новой антропологии. И моя теория ведет нас напрямую к теории многополярного мира. И каждый Dasein, каждое историческое Бытие в каждой культуре само подсказывает те решения, как организовывать субъект Четвертой политической теории, который не может быть заведомо всем предложен. И тем не менее, с сохранением важности всего того, что я говорил, есть более простой ход: Dasein есть народ. Вот у Хайдеггера есть такая фраза: Dasein существует через народ, по-народному. Народ является, если угодно, той средой, в которой Dasein присутствует. Но народ не как общество, не как класс, не как совокупность индивидуумов, не как население, не как люди. А народ как культурно-историческая общность судьбы. Вот это народ. Народ, который считает себя носителем определенной судьбы, определенного языка, определенной мысли, определенной идеи. И он определен не только прошлым, но и будущим.
«СП»: — Кто будет носителем воли народа? Волеизъявление как будет происходить? На демократических рельсах? Выборы?

— Вы знаете, Четвертая политическая теория не дает такого однозначного результата. Каждый народ, каждая традиция, каждая цивилизация, каждый Dasein организован по-разному. И если в одном случае можно говорить о волеизъявлении этого Dasein’а через демократию, понимаемую, например, как Артур Меллер ван ден Брук предлагал, что демократия — есть соучастие народа в собственной судьбе, такая демократия — это прекрасно. Но насколько я представляю на основании исторического опыта, начиная с опыта афинской демократии, очень редко когда репрезентативная представительская демократия действительно соответствует этому принципу соучастия. Органичная или прямая демократия, органическая демократия — да, прямая демократия в небольших коллективах, в земских областях, в ограниченных общинах, где каждый друг друга знает, там принцип коллективного решения действует по-настоящему, и он прекрасен. Но как только мы поднимемся на более высокий уровень, когда расстояние между компетенцией при принятии решений и самим реальным коллективом увеличивается, здесь открывается поле для махинаций, ложных репрезентаций. Здесь олигархи, обман и отчуждение.

В некоторых случаях, когда речь идет о цивилизациях, о больших огромных державах, государствах, континентах, как говорили евразийцы, конечно, демократия должна приобретать иной характер. Здесь возможны тоже, в зависимости от той или иной культуры, религиозные институты, которые могут включаться в это волеизъявление. Причем это волеизъявление народа неслучайно Vox populi vox Dei — волеизъявление народа на самом деле тесно связано с оракулами. Сам народ поодиночке часто может не знать, что он хочет, а когда он собирается вместе, в каких-то особых ритуалах, он может это знать, может знать то, чего он не знает, он становится оракулом. Сквозь него проходят некоторые более глубокие токи бытия. Вот это тоже очень важный момент, что народ — это не совокупность индивидуумов. Он нечто большее.

«СП»: — Я сейчас задам вопрос, который мне кажется ключевым. Вероятно, его вовремя не задали Ницше, это бы много поменяло. Вы уже сказали, что либерализм загоняет в фашизм теории, недружественные ему, от которых он чувствует опасность. Я хочу поставить точку, размежевать окончательно понятия. У нас в общественно-политическом пространстве сейчас, информационном пространстве очень много говорят о результатах фашизма и очень мало о его реальных истоках — единого диагноза нет. Кто-то Ницше называют предтечей, заложившим философскую базу. Кто-то Хайдеггера называет певцом фашизма в Германии. Редко, но упоминают про общество Туле, которое питалось эзотерикой и оккультными теориями. Сами представители Туле и уж тем более Ницше не представляли, чем закончится их «поиск Атлантиды» и рассуждения об арийской расе. Учитывая, что Dasein — это трансцендентальное понятие, а еще и немецкое, что должно стать неким предохранителем для последующих поколений, знаком, что трактовать это понятие начали неправильно?

— Вы знаете, у фашизма и национал-социализма в значительной степени разные истоки. И разный идеологический генезис. У нас при отсутствии политической культуры и такого некоторого супер-ангажированного некоторыми политическими событиями, в частности нашей Великой Отечественной войной, мы не можем говорить об этом спокойно, поэтому мы говорим об этом неспокойно. А когда мы говорим неспокойно, мы уже не говорим на философском уровне, мы уже хотим кого-то осудить. Поэтому о фашистах говорить чрезвычайно трудно в России. И решения, которые о фальсификации истории, другие вещи — понятно, почему они делаются. Но они же на самом деле выглядят-то очень жалко. Потому что с идеями надо бороться идеями, а не запретами. А если идей нет, то можно запретить, но это не будет эффективно, только больший интерес породит.

Совершенно преступным является нацистский режим. Совершенно. И преступным абсолютно является либеральный режим, который строится на опыте рабства, превосходстве одних государств над другими. Сотни тысяч людей — больше — было во время «арабской весны» уничтожено с подачи Запада. Хиллари Клинтон просто кичилась тем, что она уничтожила Ливию и осуществила геноцид. Либерализм — это кровавая форма тоталитарного режима, который должен быть осужден так же, как фашизм.

Готов ли я нести ответственность за искажение Четвертой политической теории, когда она будет воплощаться? Мы видим уже сейчас, что евразийство, которое, на мой взгляд, блистательно и глубоко, и прекрасно в своей теории, оно превратилось в такую не в преступную, но просто такую отталкивающую чиновническую рутину. Евразийский союз как братство народов, которые идут к своей духовной цели, осмысляя в единстве миссию своего пути сквозь историю, вот что такое Евразийский союз — узы, которые скрепляют цивилизации и народы, — он превратился сегодня в какую-то чиновничью недействующую организацию, где толкутся бессмысленные серые люди, которые понятия не имеют ни о каком евразийстве. Я уже вижу результат вырождения и отчуждения своих идей.

                Идеолог фашизма - Эрнст Юнгер.

Об ответственности мыслителя за реализацию его идеи вопрос очень острый. Вот Эрнст Юнгер. Если говорить о том, кто вдохновил национал-социалистов в большей степени, чем Хайдеггер (это смешно). Хайдеггер был совершенно на периферии этого движения, был очень критически настроен, но поддерживал именно исходя из ненависти к либерализму и коммунизму, что тоже можно понять — уж очень они отвратительны именно в своих глубинах. Также он критиковал свою собственную национал-социалистическую модель. Можно «Черные тетради» почитать — это критика фашизма, пожалуй, более глубокая и более основательная, чем все, что мы имеем со стороны. Это критика изнутри, критика очень обоснованная. Хайдеггер ближе к Четвертой политической теории, чем к национал-социализму. Так вот настоящим идеологом, если говорить о национал-социализме, был конечно не Гитлер — он не был идеологом, он был прагматик — а Эрнст Юнгер в своем «Труженике», в «Der Arbeiter». Вот он как раз предвосхитил самые основные, на мой взгляд, стороны национал-социализма и технику, и такое вот возвращение к нехристианским стихиям, к мировоззрению чистого активного пессимизма или активного нигилизма.

Но обратите внимание, что еще на первых этапах, когда его приглашали стать депутатом в партии Гитлера, он говорит: «Я с этими свиньями вообще, с ничтожествами, не сяду за один стол просто. Вы меня с ублюдками хотите посадить». Еще не было ни газовых каких-то вот этих, ни концентрационных лагерей, ни преследований. И Юнгер оставался патриотом. Он был в изгнании. Его идеи реализовались так страшно, что он их не признавал как свои. Но он не отказывался от этой ответственности. То есть он отказался вступать в ту партию или в то движение, которое превращало на его же глазах его идею в что-то кошмарное на самом деле, но он стоически выносил эту историческую ответственность. Не давая своего благословения, но одновременно и не отказываясь, не отмежевываясь от своих идей «Труженика» своего. Книгу эту он публиковал и после войны многократно, вносил только существенные поправки, отнюдь не извиняясь. И Хайдеггер, кстати, молчал об этом отношении. Если уж делаешь выбор, даже если неправильный, достоинство человека заставляет его держаться этого неправильного выбора, если он был свободный и осознанный.

Поэтому, что касается ответственности за возможность чудовищного искажения моих идей, я готов брать ее на себя. Может быть, остаться в полной неизвестности и забвении гораздо спокойнее было бы, чем видеть, как твои высшие идеалы и чистые помыслы превращаются в нечто противоположное, безобразное, отталкивающее, низменное и ставшее достоянием… Самое страшное вообще для философа — это не злодеи и бандиты, а это посредственность. Нет ничего более антифилософского, чем посредственность. И в преступнике, и в таком совсем простейшем человеке, недалеко отрывающемся от быта, можно увидеть некоторые интересные переливы, переливы человеческого, а вот в самовлюбленной агрессивной посредственности, толкающейся локтями, ничего увидеть невозможно.

Вот где пропадает человечество. Человечество пропадает не на полюсах, не там, где самые умные и самые жестокие — в разных полюсах. А человечность пропадает в середине. Вот в этой совсем далеко не золотой середине. В этих агрессивных, маячащих повсюду самовлюбленных посредственностях человечество исчезает, пропадает. Вот они — самое страшное. Не те, кто «превращает золото в свинец», как писал Бодлер, а те, кто своей дежурной скукой внутренней разлагает величие, низводя высокое до своего уровня. Уж лучше бы они превратили очень высокое в очень низкое. Пусть хотя бы величие сохранится по модулю. Самое страшное, что вообще по большому счету меня, честно говоря, пугает — это банальность. Когда я сталкиваюсь с банальностью, у меня как-то поражаются самые глубокие нити моего восприятия. Я то же самое думаю в отношении политической философии и философии вообще. Что самое страшное — это даже не извращение наших идей, а их банализация. Вот это мне претит по-настоящему.

«СП»: — Вы сегодня видите политиков, которые способны преодолеть этот кризис идей, транслировать новые идеи, если уйдет Путин? Кто-то из несистемной оппозиции? Или какая-то «темная лошадка»?

                Будущее России зреет, где то там…

— Я их не вижу, потому что не дают видеть. То, что есть, настолько не думает о будущем, что сделано все, чтобы будущего не было. Это работает, в каком-то смысле. То будущее, которое придет после Путина, оно с ним как-то не может быть связано. Потому что Путин не готовит будущее. Не то что преемника или непреемника, Путин не дает появиться тем, кто могли бы прийти после него. Не дает нам увидеть их. Конечно я их не вижу, как их не видит никто. Те, кого мы видим, это явно не то. Это не просто не то, а еще и заведомо «не то». Нам показывают тех, у кого нет никаких шансов быть кем бы то ни было. И прячут тех, у которых есть шанс. Это просто стратегия
.
Будущее зреет где-то там, куда не проникает наш взгляд. Путин сделал свое правление таким бесконечным настоящим. Но будущее — от него он отрекся, я думаю. Когда не обратился к Идее. Будущее — всегда Идея. Он ограничился настоящим. И в нем он полностью суверен. Но будущее ему не принадлежит нисколько. Он разменял полновластие в настоящем на возможность — лишь возможность — участия в будущем. Это выбор абсолютно точный. Поэтому он отказался от идей и занялся решением таких технических проблем, бытовых.

Когда этот период кончится, все начнется как бы заново. Тогда и только тогда кто-то может появиться. Кто-то может раскрыться, может, мы увидим, что за пустым футляром этой путинской занудливой рутины на самом деле кто-то сидит, кто-то прячется и он выйдет тогда, когда придет время. Пока же всем дан ясный указ: «Носу не показывать, изображать, что вас нету». И что все, что есть, будет всегда. Такое очень длинное государство, настолько длинное, что успеете постареть и сдохнуть, когда эта длина будет измерена. Но она будет измерена. Потому что, может, и хорошо, пока нам нужно как-то прийти в себя. Я думаю, что Путин — это правитель консервативного нигилизма. То есть ничего нет, но мы особенно этого «ничего» не замечаем. Более того, иногда это «ничто» нам видится как «нечто», а иногда снова как «ничто». И пусть это мигает. Это некоторая такая эпоха. Но политика, жизнь, история — начнутся конечно только после Путина. Обязательно начнутся. Либо в том, либо в другом случае. «Ничто» либо будет заполнено чем-то, либо окончательно рухнет, те промежуточные средние остатки, зависшие между двумя полюсами. Это затянувшийся момент перехода. Теперь уже все забыли — откуда мы переходим, куда мы переходим. Новое поколение, с чего вы начали, выросло в этом состоянии затянувшегося полудрема. Мы не можем ни заснуть, ни проснуться толком. Уже люди прожили жизнь в этом путинском режиме. (Дмитрий Зуев. 27.11.2020.
г.).________________________________________
*Межрегиональная общественная организация «Национал-большевистская партия» (НБП). Признана экстремистской решением Московского городского суда от 19 апреля 2007 о запрете деятельности (вступило в силу 7 августа 2007).


          Либералы - это секта фанатиков

Либерализм уступает свои позиции не перед лицом какой-то альтернативной модели, а именно в связи с тем, что не справляется со своим триумфом. Западная идеология, построенная на либерализме и опирающаяся на так называемые "общечеловеческие ценности", переживает серьезнейший кризис. Экономические проблемы планетарного масштаба, трещащий по швам Евросоюз, развязанная США война за мировое господство - только следствие этого идеологического кризиса. О том, почему глобальный либеральный проект провалился, мы беседуем с известным российским философом, профессором МГУ им. Ломоносова Александром Дугиным.

"Смена": Александр Гельевич, вы давно говорите о коллапсе либеральной цивилизации. Но так ли он очевиден?

Александр Дугин: Либеральная идеология потерпела крах как минимум на трех уровнях. Наиболее очевидные - политический и экономический. Менее очевиден - философский. Любой мыслящий человек видит, что для оценки ситуации в разных странах и разных обществах Запад сегодня применяет двойные стандарты. Самые тоталитарные, жестокие режимы признаются им моральными и либеральными, если они проводят прозападную политику. Если нет - все происходит с точностью до наоборот.
Вот простой пример: в Саудовской Аравии и не пахнет никакой демократией, но ее никто не критикует, однако вполне демократичная Сирия оказалась перед угрозой военного вторжения. Таким образом, либеральным признается только то, что выгодно Западу. Политики лгут нам в лицо, поэтому у многих возникают вполне обоснованные сомнения в основательности проводимого ими курса.
               
Что касается либеральной экономики, то ее кризис также несомненен: сегодня она полностью перешла в виртуальный сектор, способствовала выводу промышленности из стран первого мира в страны второго и третьего мира, спровоцировала огромные потоки глобальной миграции. Количество финансовых операций, которые совершаются в мире, в сотни, если не в тысячи раз больше, чем их реальное товарное покрытие. За перегрев финансового сектора мы уже заплатили кризисом 2008 года. Однако выводы из него никто не сделал, и сейчас на нас идет вторая волна, которая грозит смести всю мировую экономику в силу неразрешимости накопившихся противоречий.
"Смена": С политикой и экономикой все более или менее понятно. А что позволило вам сделать вывод о кризисе либеральных идеалов на философском уровне? Неужели мир разочаровался в таких кажущихся незыблемыми ценностях, как свобода и права человека…

Александр Дугин: Либерализм - это идеология, которая ставит своей целью освобождение индивидуума от всех форм коллективной идентичности - нации, религии, общества, класса, даже от собственного государства. Когда либерализм боролся с тоталитарными режимами, в частности с фашизмом и коммунизмом, эта задача казалась вполне конструктивной и созидательной. Но когда либерализм одержал победу в глобальном масштабе, оказалось, что освобождать индивидуума больше не от кого и не от чего. И дальше обнаружилась отрицательная сущность этой установки.
Теперь либерализм предлагает освобождать индивидуума от таких форм коллективной идентичности, как гендер и пол (отсюда - выступления либералов в защиту сексуальных меньшинств), а также от самого человека (речь о научных проектах, улучшающих "человеческую" функцию, - например, клонировании). Но у этих проектов много противников. Таким образом, именно победа либерализма довела нас до кризиса этой идеологии. Он на глазах утрачивает свою связь с человеком, с гуманизмом.
При этом замечу, что либерализм уступает свои позиции не перед лицом какой-то альтернативной модели, а именно в связи с тем, что не справляется со своим триумфом… Победив во всем мире, он стал обнаруживать свои слабые стороны и противоречия.

"Смена": Но можно ли сегодня так однозначно утверждать, что на земле установилось царство либерализма?

Александр Дугин: Исторически либерализм сначала одержал победу в США, где доминировал как система ценностей всегда и практически не испытывал сопротивления. В 1990-е, после краха советской системы, он захватил всю Европу. Там у либерализма изначально была оппозиция в виде социал-демократических моделей, которые в последние десятилетия отошли на второй план. А уже через Европу и Америку либерализм мощно укрепился во всем мире.
Например, даже такой сильный игрок, как Китай, сегодня взял для себя в качестве образца либеральную модель экономики. Почти все страны мира, пусть некоторые и формально, признают нормы и ценности либерализма. Продвижением этой идеологии занимаются различные международные фонды, неправительственные организации, которым выделяются на это многомиллионные гранты. Либералы есть и в России - причем не только на Болотной площади, но и в окружении руководителей нашей страны. То есть либерализм пока еще очень мощная сила…
"Смена": Как же можно тогда говорить о его скорой гибели? Сколько, на ваш взгляд, будет длиться агония либерализма?

Александр Дугин: Очень интересный, но сложный вопрос. Дело в том, что сами либералы настаивают: история движется к либерализму, он является венцом человеческой цивилизации. Ничего за пределами этой идеологии они не видят. И это очень опасно, так как мы имеем дело с неким милитаристским движением, сектой фанатично настроенных людей, вдохновленных своим успехом в глобальном масштабе. Они свято верят в триумф либерализма как наивысшего достижения человечества.
Увы, эти фанатики будут жестко держаться за свои идеи, чья деструктивная и тоталитарная природа проступает все острее и яснее. Так что окончательно справиться с либерализмом не так и просто. Чтобы его преодолеть, придется осуществить глубинную ревизию многих исторических процессов, по сути дела - пересмотреть всю логику мировой истории.
"Смена": То есть с либерализмом все-таки надо бороться, сам по себе медленной смертью он не умрет?

Александр Дугин: Я считаю, что близится время глобального революционного восстания против либеральной диктатуры. Антилиберальные политические группы возникают во всех странах мира - как там, куда эта идеология была привнесена извне и обнаружила свою чудовищную сущность, так и на Западе, где также видны ее недостатки и пороки. В то же время надо сознавать, что отступление либерализма может сопровождаться очень серьезными процессами в мире - крахом финансовой системы, параличом структуры управления… Не факт, что все не закончится третьей мировой войной. И все же еще раз подчеркну: сегодня либерализм переживает вовсе не некий технический сбой. Это глобальный системный кризис человеческой цивилизации.

"Смена": Александр Гельевич, а что же, на ваш взгляд, придет на смену либерализму?

Александр Дугин: С помощью чего мы выйдем из нынешнего кризиса, как и когда - все эти вопросы остаются открытыми. Поэтому сейчас назрел вопрос о разработке четвертой политической теории - по ту сторону коммунизма, фашизма и либерализма. Думаю, за основу нужно взять идеи многополярного мира, диалога цивилизаций, нового плюрализма и нового гуманизма, основанного на признании многообразия человеческого феномена. На самом деле мы должны вернуться и еще раз пересмотреть все идеологические теории, возникшие в XIX-XX веках, вдохновляться как консервативными, так и левыми социалистическими идеями. Но совсем не для того, чтобы повторить прошлое, а чтобы создать задел на будущее.
"Смена": Ряд мыслителей в один голос говорят о том, что будущее за так называемым "новым социализмом"…

Александр Дугин: Вполне возможно. Лично я считаю социализм намного более гуманной, многомерной и интересной идеологией, нежели либерализм. Тем более что он во главу угла ставит справедливость, а это очень глубокий и прекрасный тезис. В отличие от свободы, которая в рамках индивидуалистической идеологии продемонстрировала свою ограниченность и нигилизм.
(Беседовала Светлана Новикова. "Смена", 29.10.2012).

                Подведем черту
 
Мы согласны с Александром Дугиным,  что Россия должна стать теми рельсами, по которым движется многополярная идея. Мы должны стать шпалами на этом пути, своим умом, своей деятельностью, своим служением Отечеству. «Мы должны себя положить. Смотрите, сколько русских людей легло ради того, чтобы у нас была такая страна. Всё это оплачено кровью. И это требует от нас в первую очередь интеллектуальных усилий. Мы остаёмся русскими, но как-то больше эмоционально, сердечно. И часто мы остаёмся такими в процессе собственной гибели. На мой взгляд, нам необходима дисциплина, предельная трезвость, предельная интеллектуальная концентрация. Мы очень рассеяны и разбросаны. Если это так, то мы не сможем вымостить самими собой дорогу в многополярное будущее».

«Я — абсолютный, убеждённый, непримиримый, тотальный, радикальный противник либерализма, индивидуализма, и не только в той форме, в которой эта идеология существует сегодня, но в самих её корнях, основаниях и началах. Эти корни уходят в Новое время, в материализм естественных наук, в капитализм, в буржуазную демократию, в индивидуализм, в того человека Модерна, которого я считаю «дегенератом», «выродком», скандальным оскорблением человеческого достоинства. Мир Модерна – это перевёрнутый мир».

«Сегодня тоталитаризм Модерна представлен  преимущественно в либеральной форме. Вчера более броским и наглядным был  коммунистический тоталитаризм или нацистский. Но вчерашний тоталитаризм страшен как сон или тяжелое воспоминание, а вот тоталитаризм настоящего времени – либеральный – он несет в себе весь кошмар отчуждения, подавления, закрепощения человека в материи, технике, деньгах. Поэтому борьба с тоталитаризмом в наше время есть непримиримая борьба с либерализмом – как с идеологией так и с её носителями».
В отношении к религии и в частности к Православию:
 
«Мы часто бываем носителями традиции по инерции. Для меня же Православие является осознанным выбором традиционалиста. Что же это за традиционалист, если он к своей собственной традиции не имеет отношения? Для меня это было не просто дань, статус кво, хотя меня крестили в детстве. Это было осознанное воцерковление, духовный, интеллектуальный и философский акт. Поэтому для меня Традиция с большой буквы никак не заменяет собой, не подменяет и не отменяет, не упраздняет Православие.
Православие для меня — это всё, это единственный вход в сакральность. Но Православие для меня несовместимо с Новым Временем, не совместимо с западным атеистическим секулярным обществом. Православие является формой живой Традиции. Благодаря православию, традиционализм становится вполне конкретной преображающей духовной практикой. Это чрезвычайно важно, по-другому и быть не может».

«А православная религия — это традиция и есть, она есть сакральная традиция; она требует от нас веры в бессмертие, в вечность, в душу, в ангелов, в бесов. Требует! Что совершенно исключает современные представления о космологии, о физике, о политике и так далее. Религия требует от нас веры в иерархию: и в небесную иерархию ангельских чинов, в церковную иерархию, в политическую иерархию, и в симфонию властей. Дух вершит все сверху вниз, а не наоборот. Мы должны толковать время, отталкиваясь от вечности, познавать мир от Бога к материи, а не наоборот. Эту иерархию полностью отвергает современность – в науке, философии, политике, образовании, культуре, праве, быту. И тут или – или; или Бог (Традиция) или дьявол (Модерн).»

Нам нет необходимости размещать интервью прошлых годов с Александром Дугиным. По существу, там  те же проблемы, те же и лица, та же политика, лучше будем ждать такой беседы, которая подведет итог всей его борьбы с этими животрепещущими проблемами, как в философии, так и в правительственном эшелоне,  и в самой стране. А такая беседа обязательно будет.

Об Александре Дугине преимущественно мы писали лишь все хорошее, все положительнее и делали это  с тем, чтобы правдивее передать образ выдающегося человека, задавшего целью  - преобразовать  свою страну, сделать ее  лучшей,  умней, без воров и жуликов и  видеть свою Родину могущественной и образцом для подражания всего мира, как по разуму, так и по всем экономическим показателям. .
От себя хочу сказать, что я еще не все сказал своим дорогим читателям, откликнувшихся на мою первую книгу-статью про Александра Дугина  – Сергею Оленеву, Сергею Скородумову, Михаилу Бакланову и другим, а также администратору портала «Аламант» - Мир Рерихов и Блаватской» Татьяне Бойковой, опубликовавшую эту статью на своем портале,  за ценные дополнения и пожелания. Благодаря им вырисовывается истинный образ нашего г философа и политика Александра Дугина. Я не отрицаю его огромнейшего философского таланта,  энциклопедичности, знанию несколько европейских языков и большой коллекции написанным им  книг и статей по философским и политическим вопросам,  его политической и общественной деятельности.

 Но не сказать о нем правды, что  философ Дугин пишет много такого, что не совместимо с философским творчеством страны,  ее политикой, культурой и наукой, глумится над нашими святынями, в том числе  над философией Елены Блаватской, Елены и Николая Рерихов – слышать такое - выше моих сил.
Больно слышать от нашего мудрого философа такие слова: «Блаватская и Рерих являются с одной стороны "нео-спиритуалистами" (и это делает их в глазах традиционалистов не то чтобы отрицательными, но мало интересными), а с другой стороны, они, несомненно, приносили на Запад определенный эрзац восточного мировоззрения. Что касается Блаватской и Рериха то они были агентами Москвы в самом прямом смысле - Блаватская работала на Охранку, Рерих на ОГПУ. И это делает их фигурами в целом позитивными с геополитической точки зрения». Вот такая неосторожная или намеренная  ложь, которую разоблачил в своей статье  «Николай Рерих не был агентом ОГПУ» исследователь Юрий  Шальнев. Известия, № 202, 22 октября 1993 г.

Нет необходимости  пересказывать всю статью этого автора, она убедительная и правдивая. Лучше добавим   другое высказывание Дугина о Николае Рерихе, шире  раскрывающее  взгляды нашего  дорогого и мудрого мыслителя.. Доктринально, пишет философ Дугин, теософские, рерихианские, телемитские и оккультистские теории для традиционалиста в целом  неинтересны, наивны, представляют собой смесь шарлатанизма, разрозненных фрагментов традиционных знаний, личных амбиций, откровенной паранойи, занятных интуиций и т.д».
 
Как видим, автор слишком разошелся в своем гневе,  и вместо того,  чтобы конкретно назвать, что ему не нравится в творчестве Елены Блаватской или Николая и Елены Рерих, сразу же взялся за кнут. Но больше всего насторожило  нас  утверждение Дугина, что русской философии как таковой нет, и ее нужно заново создавать, а если и есть, то только русская религиозная философия. Наверное, на такое заявление целый легион русской интеллигенции стали бы в штыки  на защиту своей любимой философии, глубоко мудрой, человечной,  привлекательной  как для русского народа, так и для  всего  мира. Наверное, это так и есть. Русская философия всегда была и всегда будет, ее никто не отменял, не отменит и не заменит. Она душа русского народа и его священная  память.  Плоха не русская философия,  плохо и неприемлемо то, что профессор Дугин, наперекор всем русским философам,  навязывает нам свой  "парадигмальный метод", в качестве которого, он выбирает "археомодернистскую структуру", чем пробует разрушить нашу святую русскую философию.
 
Читатель хорошо видит, что кроме его ярлыка «архимодерн»,  другого  ценного и человеческого Александр Гельевич   не предлагает. Зато навязывает нам  архаичных философов, врагов цивилизации,  всего  русского народа,  которых    история давно вычеркнула из своего списка, как  устаревших, вредных  и никому ненужных.
Александр Дугин   совсем недооценил влияние русской философской мысли на западную мысль,  даже  не захотел об этом  признаться. Он стал захваливать западноевропейскую философию, особенно хайдеггеровскую, в которой человек и его душа всегда на последнем месте, а то и вообще отсутствует, что является недопустимым для русской культуры и духовности.
   
Читателей  огорчает, что Елена Блаватская, в книге Дугина, пренебрежительно названа "шарлатанкой", и к большому сожалению, это не  единственное место в его книгах, которое  коробит слух и режет уши. Блаватская – гениальная историческая личность, основатель теософского движения и науки теософии, автор многочисленных мудрых трудов, вошедших в культурный фонд нашей страны и ведущих стран мира. И это  даже не смотря на ее острую критику христианства, преимущественно  католического, а не православного, в котором видела большие недостатки. Критиковала она в большинстве своем не религию, которую любила, а церковных иерархов, оторвавшихся от своего народа и его бед, своим  поведением скомпрометировавших христианскую  веру и себя. Вовсе не случайно гениальный  русский философ Владимир Соловьев   видел в ней воплощение русской Софии и преклонялся перед ее талантом и авторитетом.  Дугин же обозвал Елену Блаватскую шарлатанкой, и сделал это скорей  по  привычке, слепо следуя своему любимому Генону, безосновательно  критикуя  нашу гениальную личность.
 
Возникает  вопрос: почему Генон с такой  ненавистью нападал на Елену Блаватскую? Чем раздражала она этого  клеветника?  Тайну эту разгадал читатель книг Александра Дугина, А. Крушельниций. Он установил, что Генон был всего лишь посвященным, но никогда не был святым. Был  таким себе хвастливым  аристократом и мелким интеллигентом, но с высокими претензиями.
 
Блаватская же походила больше всего  на святую, только не  в христианском духе, не в православном, а в буддийском, которому посвятила свое главное произведение «Тайную Доктрину. Действительно, в мае 1880 года Елена  Блаватская и Генри Олькотт ездили на Цейлон, где оба приняли участие в «панча шила» – обряде вступления в буддизм и среди буддистов почитались как святые. Имеются фотографии, где они позируют в буддийской одежде. Олькотт даже выступил на нескольких публичных митингах в защиту буддизма, поддержал требование развития буддийской системы образования, а в июле 1881 г. опубликовал «Буддийский катехизис» своего авторства.

«О ценности этой работы  окончательное суждение предстоит вынести будущим поколениям. Я лишь могу выразить свое глубокое убеждение в том, что если кропотливо изучить «Тайную Доктрину», не относясь к ней как к откровению, если понять и усвоить то, о чем там говорится, не превращая текст в догму, то этот труд Е.П.Б. принесет неоценимую пользу и послужит толчком для рождения гипотез, предположений и логических построений в плане изучения природы и человека, равного которому не сможет дать ни одна другая книга». Так писал Бертрам Кейтли, ученик Блаватской.
 
Такого религиозного почета  Генон не мог пережить, поэтому со всей ненавистью нападал на выдающуюся личность. Известно, что и Владимир Соловьев и Лев Толстой к Елене Блаватской относились  с большим уважением, почти как к святой, хотя и не заслужено критиковали  ее  отдельные работы.
                * * *
Однако, вернемся к Александру Дугину, уважаемому философу и скажем прямо, что в наше время философия Хайдеггера, да и сам немецкий философ, которого  Дугин делает святым и предлагает изучать  его творения  до скончания века,  несколько утратили свою актуальность и стали совсем не такими  привлекательными и непреступными, какими были раньше.  Философы и рядовые читатели с ними уже разобрались, даже  основательно.  пересмотрели свои взгляды, и перестали  немецкого мудреца  и его «мудренную»  философию считать  вершиной философской мысли,  и возвратились назад, ко всем любимой, идейно сильной и привлекательной  русской философии.
 
Следовательно, Александру Дугину нужно спешить делать переоценку ценностей, менять свои взгляды, и выдвигать в свои герои новую личность, с ее новым философским багажом, если такая  в Европе или во Вселенной есть. Вопрос очень спорный, сложный, деликатный, с головной болью  и требует от нашего  философа  свежих мозгов и гигантских мыслей, и очень твердого решения.  Нам трудно поверить, чтобы после полного саморазоблачения Мартина Хайдеггера в его «Черных тетрадях», где немецкий философ и одновременно  и сторонник фашизма с его партийным билетом,  показывает России свои острые зубы, кто-то из  любознательных россиян снова захотел  бы копаться в никому ненужных его  симулякрах, парадигмах и семантических полях.  Возможно, я не прав, но таково мое личное мнение.
А то, что Александр Дугин остается ведущим  философом страны и таким же политиком по всем главным вопросам,  у нас не вызывает никакого сомнения.  Мы желаем ему новых творческих успехов в своей работе, оставаться таким же принципиальным и не примеримым к врагам России:  коррупционерам, ворам всех мастей,  сытым и подлым либералам, и с нетерпением ждем  его новых  философско- публицистических книг и статей.
                * * *

                .
.