Второе цветение яблони

документальная новелла    

                Что предвещает яблоневый цвет в конце лета?
                Многие старожилы утверждают,
                что перед Великой Отечественной Войной
      наблюдалось такое цветение деревьев
                во многих городах и селах.

 Мирон Малиновский не был в этих краях после того стремительного броска в конце августа 1944-го года. По низкорослому подсолнуху, по изреженным и высохшим на корню стеблям кукурузы было видно, что давно не знала эта земля дождей. Съёжилась развесистая красная рябина, её кисти, густо и красиво подвешенные на  верхушках, сморщились в ягоде. Пожухли в листьях раскидистые вдоль дорог каштаны, прося у природы хотя бы  капельку влаги, от жары было нечем дышать в пыльном автобусе. Только неожиданно кто-то из стариков, ехавших с ним, бросил как бы вскользь: зацвела во второй раз яблоня, значит, осень будет длинная, теплая и дождливая, ведь год-то високосный, а от него всё что угодно можно ожидать.
Мирон, удивившись цветению яблони в конце августа, откинулся на спинку кресла, закрыл глаза. На его же губах застыла едва уловимая улыбка приятных воспоминаний, и так с ней он ехал до самого места назначения.
•
Само  село Мирон помнил смутно. Деревянный домик, на порожках которого он уснул, обернув голову рубахой от комаров. По крайней мере, так ему тогда рассказывали, что заметил его на восходе сам командующий фронтом, удивленный и озадаченный тем, что на порожках его штаба, положив голову на верхнюю ступеньку, спал пацаненок ,обмотав голову рубахой. Его растолкали, спросонья ничего не  понял, только когда спросили,
– голоден ли он? – закивал головой. Ушел сержант за пайком, а когда принес горячую кашу, то парнишки уже и след простыл. Однако к обеду он снова объявился, присел приступок и зевнул во весь щербатый рот. Командующему доложили и тот, вздохнув, вышел на крыльцо. Опускался вечер, и небо было такое близкое, в деревенских просторах оно кажется припавшим к земле, по окраске лиловое .
– Ты, наверное, как родился, так и не причесывался, да и весь грязный, точно поросенок  в хлеву, ты помнишь, как тебя зовут?
– Мирон Малиновский, – скороговоркой ответил тот.
Хохот потряс весь дворик штаба.
– Ну, вот и родственник уже объявился. А родители твои тоже Малиновские?
– Да я сам по себе, без родителей давно живу, то там, то здесь.
Парнишку отвели в баню, отмыли мочалкой, дали чистую одежду, подкормили нехитрым солдатским пайком, выпытывая, почему он так шустро назвался Малиновским, неужто и впрямь родственничек командующему? – Не знаю, почему так сказал, первое,
что пришло на ум. Я слышу уже больше месяца: “Малиновский, да Малиновский...” Ну и подумал про себя: дядька, видать, славный, раз повсюду на слуху его имя.
Определили Мирона на время в дом под раскидистой яблоней, что стоял неподалеку от штаба. Но вначале оглядел дом со стороны, нарвал васильков, уже больно ему хотелось понравиться хозяйке, задержаться на харчах подольше, поспать на белых простынях, да побаловаться домашним украинским борщом на сале. “Помнишь же, гад, что ел борщ на сале” – так подумал про себя Мирон, а что до остального, то всё забыл. Или  обдало его взрывной волной, и он отлежал свою скудную память под обломками родного дома, то ли видели его глаза такое, отчего помутился разум, да так, что он ничего не мог вспомнить»
Когда в сумерках Мирон переступил порог приютившего его дома, зацепившись чубом за низкую ветвь яблони, расцарапав лицо до крови, то первое, что он увидел, это как девчонка, может его лет, может моложе, гонялась за сверчком. Она била полотенцем по винограднику, обвившему веранду, приговаривая: – Артист с погорелого театра!,
Сверчок на миг замолкал, но как только она спрыгивала с табуретки на пол, он снова заводил свою трель. Да так громко, словно дразнил непутевую девчонку, не понимая, чем он ей мешает? Мирон потянул её за руку. Она обернулась и всплеснула руками.
– Мальчик, да ты весь в крови!
– Я не заметил, что ветка такая низкая, –  смущенно сказал Мирон, назвав себя.
– Так ты тот самый Малиновский, которого приласкал командующий, повезло же тебе, – она, послюнявив кончик полотенца, снимала запекшуюся кровь, – а я Зойка.
Мирон, смущенный близостью, положил на табуретку васильки ,– это вам,  З о я !
Девчонка взяла в правую руку цветы, понюхала и выбросила их за виноградник.
– Зачем ты принес мне этот веник? Видишь, сколько у нас во дворе цветов, сплошная синяя астра, она ничего не боится, ни войны, ни фашиста, вот только сверчок нас достал, всю ночь напролет пиликает…
– Да это ж хорошо, когда поет сверчок, значит, скоро будет мир.
Сверчок, словно услышав о себе похвалу, вздрогнул где-то в кустах и запел с новой силой, уже   не прерываясь.
Зойка ударила полотенцем по винограднику, певец на миг замолк, но потом снова завелся, ему завторил другой в унисон, так пели они до глубокой ночи. Зоя постелила Мирону на крыльце, правда, простынь была цветастая, но пахла свежестью и крахмалом. Мирон, отогнув простынь, присел на матрац.
– Опять пошла кровь, какой ты нежный!- Зоя пригладила его чуб и, отбросив полотенце, стала слизывать язычком капли крови. Мирон весь сжался от .напряжения.
– А женилка твоя еще не выросла? – неожиданно громко спросила девчонка и расхохоталась, да так громко, что сверчок на миг прервал песнь, словно испугавшись, но потом снова завелся.
– Что? – Мирон не понял вопроса, –  что за  женилка? Говори яснее.
– Да, – сказала тихо девчонка, – с тобой всё ясно, с тобой видать каши не сваришь.
– Ты можешь, Зоя, выражаться яснее, я немного контуженный. – Мирон смутился .
– Я сразу поняла, что ты   к о н т у ж е н н ы й,  но только не на голову, а на… – Зоя подбирала слово поточнее, но потом, не найдя его в своем лексиконе, махнула рукой, –да ладно, спи, утром начнем воду таскать для штаба, даром у меня щи хлебать не будешь.
 – А я люблю украинский борщ на сале, – зевая, сказал Мирон, и начал раздеваться.
– Мало что ты любишь, я вот тоже кое-что люблю, да... – и она развела руками, – присылают мне одних мальцов , надо им слюни полотенцем подтирать, – вздохнув, она ушла в дом и уже за плотно прикрытой дверью крикнула, – наслаждайся сам  сверчком!
Что помнит Мирон из той жизни, так это черную, похожую на большого паука родинку, застывшую на правой груди у Зои. А та девчонка, как специально, то и дело светилась перед его лицом, громыхая колодезной цепью , наклонялась перед ним так, что её белая грудка с черной паутиной родинки маячила в его глазах. Куда бы он смущенно ни отводил  взгляд, всё равно видел родинку-паутинку перед собой.
 Потом начался стремительный бросок вперед, но его  решили оставить, тогда Мирон увязался ночью за последней полуторкой, груженной какими-то ящиками. Так меж них, согнувшись в три погибели, Мирон прибыл на передовую. Потом его нашли и согнали, но он снова прицепился, попросив остаться при кухне. Собственно говоря, Мирон бежал тогда не за погонами, а бежал, положа руку на сердце, от самой Зойки. Ему становилось страшно от одной  мысли, что она была такая настырная, стреляла в него глазищами.
Мирону это нравилось, но он не знал, как поступить в таких случаях, а посоветоваться ему было не с кем, вот был бы отец? Но отца он не мог вспомнить с того момента, как пришел в себя в глубокой воронке, словно крыса, неожиданно увидевшая полоску белого света и от страха снова шмыгнувшая к себе в щель. Зойка, отвернув его рубаху, клала ладонь на его пупок и, погладив, как котенка, продвигала руку дальше так медленно, так спокойно, что парнишка  таял, млея от тихого восторга.
Мирон ронял ведро в колодец и оно, громыхая цепью, бултыхалось на дно, лишь круги расходились по воде. От своей неуклюжести у него пропадало все настроение. Вечерами же Мирон не понимал, почему девчонка ставила на его матрац табуретку и, поднявшись, сверкая голыми ногами, гонялась за сверчком, размахивая полотенцем по виноградным кустам, приговаривая: – Геть! Геть!
Мирон робел при одной только мысли приласкать Зойку. Потому и сбежал ночью, услышав шум отъезжающих полуторок на передовую.
•
Автобус, проехав развилку, свернул на пыльную дорогу. В тот миг в небольшом закрытом пространстве стало еще больше пыли, кто-то из сидевших впереди захлопнул фортуну, но пыли не убавилось, она стала еще белее и плотнее.
Глотая пыль, ветераны въехали в село, которое они называли глухоманью, а спешили  туда потому, что село носило имя прославленного полководца, которого они любили ,и память о котором столь долго хранили в своих сердцах.
 Вглядевшись через окно автобуса, Мирон неожиданно увидел у забора раскидистую яблоню. Он вздрогнул и весь напрягся от какого-то внутреннего оцепенения – дерево показалось ему знакомым. Мирон втиснул лицо в стекло, воскликнув:-
– Братья, смотрите, яблоня в цвету! Особливо   её верхушка, как белый купол!
Автобус притормозил ,и все разом высыпали на воздух, любуясь цветущей  яблоней.
– Кажется, это белый налив.  Я слышал, что иногда в конце лета зацветает во второй раз яблоня, но никогда не видел своими глазами, – сказал один из ветеранов.
На крыльцо вышла молодая женщина с распущенными русыми волосами и, подбоченясь, крикнула: – Чисто дети! Не видели яблоню? Еще сглазите!
Мирон вздрогнул, голос женщины показался ему знакомым.
– Как тебя зовут? – сдерживая радость, глухо спросил Мирон.
– Вот уж и как зовут!- Ветераны рассмеялись, и стали по очереди заходить в автобус,
а Мирон всё стоял, смущенный, словно заговоренный певучим голосом молодки. На крыльцо выбежал крепыш и, прицелившись, стал стрелять в Мирона из рогатки, приговаривая точь-в-точь, даже по интонации, знакомые слова: – Геть! Геть!
– Кристинел, угомонись! Это ж ветераны, старики  приехали на свой праздник!
Мирон усмехнулся, вскочил на ходу в автобус и так стоял, опершись ладонью в крышу автобуса, в ту минуту он чувствовал, что впервые в жизни ему может и повезти.
Ветеранов встречали всем селом, честь по чести, караваем белого пышного хлеба и белым вином в большом кувшине на узорчатом подносе. Встречали их возле того ухоженного домика, где когда-то Мирона приласкал командующий. А поднос держала статная дама в соломенной шляпе с приколотыми васильками к широкой её поле. Мирон же, отщипнув кусочек хлеба, потянулся к бокалу. Напиток был приятным, густым, почти как сок ,или как молодое вино. Мирон поднял глаза, чтобы сказать даме в шляпе, протянувшей ему бокал с холодным напитком, спасибо, но тотчас вздрогнул. У самого края глубокого разреза шелкового платья расходилась большим черным пауком родинка с пушком. Эту родинку Мирон мог бы отличить от тысяч подобных, даже если б он перестал видеть, он все равно ощутил бы затылком – такой желанной она слыла  для него.
– З о я ?!
– М и р о н?!
Зоя передала графин соседке и спешно, в каком-то волнении сделала шаг в сторону с пыльной дороги. Мирон, не дождавшись, когда она обернется, сам развернул Зою на ходу и обнял за плечи. То ли молодое вино ударило ему в висок, то ли у седой тоски оборвалась последняя пружина, и вся радость хлынула через край. Мирон, крепко прижав к себе, опустил лицо в глубокий разрез её платья, коснувшись кончиком языка родинки.
– Ты такой смелый стал, – Зоя слегка отстранилась, – от тебя пышет как от жаровни, не видишь, что на нас все смотрят, дюралей Иванович!
– А… – Мирон махнул рукой, – какое мне до всех дело. Я всю жизнь мечтал приласкаться к твоему пауку, ты же знаешь, что он красив, что присушила им меня.
Зоя рассмеялась: –у нас во дворе зацвела во второй раз яблоня, буквально сегодня рано поутру. Я сказала дочке, что чудо будет, но то, что я тебя увижу, да такого еще всего из себя видного, в красивом костюме?.. Этого я не могла ожидать! Это выше чуда!
– А ты изменилась, Зоя, такая вся из себя видная дама, но очень робкая!
– Да ты пойми, сколько мне лет? Ты б еще приехал ко мне лет так через пятьдесят!
– Да что мне твои годы, я приехал к тебе и больше мне ничего не надо. Значит, это я твою дочь видел , когда мы любовались цветением яблони, она вся в тебя, красавица. Но ты есть ты, тебя ни с чем нельзя сравнить, разве что с цветущей во второй  раз яблоней.
– Дай я хотя бы чуточку на тебя посмотрю со стороны, – она обошла его, – да ты и впрямь жених, разросся ,как дуб. Дубы, по-моему, никогда не стареют, они только подгибаются под корень, когда им приходит срок. Женат, есть дети, внуки?
– Один как перст, – тихо сказал Мирон, – так и не нашел своей душе ровню. Хотя я столько в жизни понаделал ошибок, но вот под старость решил исправить самую главную. Подумал, будь что будет, хоть еще разок взгляну на жемчужинку.
Зоя вновь увернулась. Но Мирона позвали. Он должен был держать речь о том, как он, обласканный командующим, записался в его родственники или, точнее, как Мирон назвался груздем, так теперь приходилось лезть в кузов. Хотя… разве это теперь имеет значение? Мирон поцеловал Зое руку, так галантно склонившись, что позже удивлялся самому себе. Он не понимал, что с ним творилось, может, был виноват тот ветер, который доносил запах цветущей в конце августа яблони. Гости зашли в музей, домик, где в 44-м размещался штаб по подготовке ясско-кишиневской операции, того самого домика, на порожке которого Мирон уснул, обмотав голову рубахой.
 Уединившись, опустил гвоздики у бюста командующего, маршала Родиона Малиновского. Где-то вдали, за березами, кленами, каштанами ,разросшимися на аллее героев, куковала кукушка. Мирон смахнул слезы.
– Прости меня, – прошептал он, – прости меня, – повторял он, обращаясь к гордо посаженной на постаменте гранитной голове маршала, – прости, что я присвоил тогда такую знаменитую фамилию, больно мне понравилась, ибо была тогда у всех на слуху.
Мирон присел у низкорослой рябины, обожженной засухой, почти без листьев, зато густо усыпанной привядшими красными гроздьями. Деревцо было странно красивым, у Мирона даже защемило сердце, словно перехватив улыбку маршала, приподнялся с земли,
провел ладонью по шершавому лицу, ощутив странный прилив радости, как бы он встретился с родным отцом, именно воскрес тот отец, которого он по сути так никогда и не мог вспомнить, как никогда точно не знал сколько ему лет было в той жизни, в которой он ощутил духовную связь с фамилией Малиновского.
В ту самую секунду кто-то коснулся его плеча. Обернувшись, Мирон увидел перед собой знакомое лицо молодой женщины, она держала за руку того пацана с рогаткой, который исподлобья смотрел на Мирона. Сердце учащенно забилось.
– Ну что набычился! – молодка толкнула мальчишку. – Мама просила прийти к нам на ужин. Можете у нас расположиться на ночлег, места всем хватит.
– Спасибо, – сдерживая волнение, ответил Мирон. –  А я, грешным делом, поначалу принял тебя за Зою, вроде бы как небо раскололось надо мной!
– А меня все путают с матерью, но я Даша, –протянула Мирону руку, – а это мой сынишка, Кристя, сорванец, Кристин,– и она подтолкнула вперед мальчишку.
– Ну, здравствуй, – Мирон взъерошил ему кудрявый чуб, – какой красивый мальчик, глаза синие, а волосы черные, как смоль, в кого же он, в папу?
– Нет, в деда, отца моего мужа. У них вся родня синеокая, а волосы черные, только он очень прокудной, ни на шаг нельзя оставить без при¬смотра!
– А почему же Кристин? Необычное, редкое имя?
– А он родился в пасхальную субботу, в девять утра и муж сказал: раз так, значит, назовем сына Кристин!
 Мирон неожиданно подхватил Кристина на руки и, подбросив его, посадил сзади головы на плечи и быстро пошел вперед, приговаривая: – Горшки! Продаем горшки!
Кристин смеялся на все село от удовольствия. У той самой яблони, зацветшей во второй раз, у той заветной калитки Мирон, придержав шаг, спустил Кристина на землю. Сам открыл калитку и, оглянувшись, вдруг понял, что он словно был здесь всю жизнь, словно вышел на минутку и вновь зашел в дом. Заметалась давно в гулком прошлом война, а как стоял тот домик с расписными ставнями, с верандой, увитой  диким виноградником под самую крышу, с раскидистой яблоней у самого порога перед калиткой, так и дышал своей особой чистотой и покоем. Вот что ему было нужно, вот к чему он стремился в мыслях, он шел сюда так долго в воображении…
Кристин переступил мокрый порог, снял ботинки и, бросив их в угол крыльца, неожиданно громко, на весь дом, закричал:
– Бабушка, а мы с мамой нашли твоего деда Мирона. Он плакал!
Даша протянула руку, чтобы дать ему затрещину, но Кристин пригнулся и прошмыгнул в дверь раньше, чем рука матери коснулась его затылка. И уже было слышно в раскрытую дверь, как он жаловался:
– Бабушка,  бабушка,  а меня мама хотела побить из-за твоего Мирона!
– Вот, негодник! – Даша смеялась, – такой ябеда, как что, так сразу бежит жаловаться бабушке, вы будьте с ним поосторожней!
На крыльцо, сдерживая смех, вышла сама Зоя в коротком сарафанчике, открывавшем красивые ноги. Мирон разулся, поставил ботинки в сторону и бесшумно прошел по коврику в горницу. Словно чего-то вдруг испугавшись, замер посередине.
– Ну что стоишь, как бедный родственник! – крикнула с порога Зоя, – располагайся на диванчике, это еще тот, на котором ты спал, припоминаешь!? Устал, небось, с дороги. Вот сейчас Даша принесет с погреба холодного молодого вина.
– Что разве уже есть молодое вино? – удивился Мирон, – ведь только конец августа? Или в вашем селе другое время, необратимое?!
–  Конечно! – смеялась хозяйка, – у нас всё необратимое, мы уже батюшке подарили на Преображение бутыль с красным молодым вином для причастия. Да и тот хмельной напиток, от которого так осмелел, тоже с наших погребов, к нам часто приезжают гости вашего типа увидеть глухомань, аллею героев, и примар, как что, так до наших погребов!
Мирон обмяк под шершавой мозолистой  ладонью Зои, всё вдруг раздвоилось. Верить ли  своему счастью или чуть подождать, может, оно только призрачное, ему ведь столько раз не везло в той жизни, кажется, что вот женщина хорошая притеплилась к его плечу, кажется, что всё пошло на лад, да нет, потом снова крики, галдеж, упреки, ох, как Мирон не любил упреки! Не любил, чтобы без спроса лезли в его душу. И он закрывался.
Вошла Даша с кувшином красного вина. Зоя отодвинулась слегка от Мирона, но руку не сняла с головы, пока он сам, смущенный, не отвел ее ладонь в сторону.
– Я решила вас угостить красным вином, особым, молодым, мы его бережем для парадных случаев,– сказала Даша, – правда, сегодня мы гостей не ждали, мужиков нет, так мы без мяса обходимся,  а Кристинел к еде  не  привередлив,  что  его, то его.
Даша расставила бокалы и плеснула красного вина. Мирон, вдохнув в себя аромат вина, тихо сказал: – Я вообще-то вином не балуюсь, но такой запах...
– По-молдавски это звучит красиво… mireasm;, аромат винограда передается  вину. .
На стол легла осенняя  закуска, фаршированные синие, перец, огурчики прямо с грядки, яблоки. Когда Даша накрывала стол, Зоя тихонько вышла. Но минуты через две появилась в горнице перед Мироном в бежевом платье с глубоким вырезом, да так была хороша, а она ведь, бесовка, знала это, что у Мирона поплыл белый свет.
– А ты всё такая же непредсказуемая, – смущенно сказал Мирон, –царица!
Даша и Зоя расхохотались. Вошел Кристин, одетый в костюмчик под красную бабочку, в руке он держал ветку цветущей яблони.
– Кристин! – воскликнула Даша, – да разве я тебе таких цветов просила нарвать? Сколько цветов во дворе,  астр, георгинов, петуний, а ты яблоню оборвал!
– А она сама просилась, я лишь пригнул ветку, и цветок попал мне в руку, – сказал Кристин, – но в чем проблема, мама? – Кристин взял со шкафа вазочку, опустил в нее раскидистую ветвь цветущей яблони и выдвинул на середину  стола, – как говорил папа, я люблю, когда цветы стоят на середине стола!
В распахнутое окно влетел ветер и вмиг в горнице, словно растелился нежный, яблоневый туман, который смешался с ароматом молодого вина. Сумерки сгущались, в винограднике  подал о себе весть и сверчок. Мирон, усмехнувшись, пригубил вина.
– Ну, и я причастился, действительно, вину нет цены, никогда в жизни не пробовал.
– Ну, вот и пей, – сказала Зоя, –  чего стесняться, здесь все свои.
– Этак я сопьюсь у вас, вы ж сами первые перестанете меня уважать, нет, бабоньки, вином меня не возьмешь, пусть оно что ни на есть расхорошее,  ц е р к о в н о е !
Сверчок запел громче и протяжнее, в такт ему заголосил, но уже чуть поодаль, новый .
– Ну, началась песня,  весь август до середины сентября, а то и больше, всё зависит, какая осень, а раз зацвела  яблоня, значит, они будут давать нам концерты до самого октября! –в сердцах сказала Зоя.
– А может, это тот сверчок, за которым ты бегала с полотенцем, Зоя? Помнишь день нашего первого знакомства, точнее вечер? Интересно, сколько живут на свете сверчки?
– А вот и спроси у них. Я с ними всю жизнь воюю, но когда они пропадают, мне почему-то становится грустно без их песни, и я потом себя ругаю, они же безобидные.
Мирон вышел на крыльцо, присел на порожек. Песнь сверчка стала отчетливей, казалось он где-то поблизости в виноградной лозе, что можно и коснуться его. Но сверчок тотчас умолкал, когда Мирон проводил ладонью по лозе, но как только убирал руку, то  вездесущий певчий вновь заводился, да так громко, словно вокруг все были глухими. Следом потянулась и Зоя, присела рядом на порожек.
– Вот таким я могу себе представить рай, – тихо сказал Мирон. – На пороге осень, а в саду зацветает яблоня, в винограднике невидимка-сверчок поет свою любовную арию, и никому еще из нас не удается её сократить, – он засмеялся. –  И этот аромат вина, как Даша сказала… mireasm;? Действительно, очень красивое слово, как имя женщины, загадочной и мною никогда непостижимой.
Мирон обнял Зою, но так нежно, что она почти и не почувствовала его прикосновения рук. Ей это понравилось, она сидела смирно, словно ожидая чего-то большего, как тогда, в свой первый закат и первый восход. Именно с той поры полюбился больше закат, при котором Зоя стелила ему на крыльце постель, сверкая жемчужинкой на груди. …А как он волновался, не зная, что делать?
– Если ты одна, 3 о й к а  м о я ,  то выходи за меня замуж! Я буду тебя кохать, да холить до самого гроба! –Мирон прерывисто дышал.
Зоя расхохоталась, да так громко, что из горницы выбежал Кристин с рогаткой и, не поняв в чем дело, раздвинул Мирона и Зою, развел их жаркие ладони, усевшись между ними, как ни в чем не бывало.
Из горницы донесся голос матери: – Кристя, дай людям поговорить. Они же с самой войны не говорили  между собой!
– С какой еще там войны? А я, что, не человек? Я тоже хочу говорить!
Мирон, смеясь, обнял Кристина, посадил его на колени.
– Наверное, если бы ты тогда не сбежал, -усмехнулась Зоя,- не уехал на фронт, а остался в нашем доме, как того хотел сам командующий, это он же просил мою маму присмотреть за мальцом... наверное, у нас бы мог родиться мальчик, вот  такой  как  Кристя,  как  тот  неугомонный  сверчок,  так  и  сверлит душу...
Но неожиданно сверчок умолк и стало так тихо, лишь где-то вдали громыхая цепью, лаял дворовый пес.
– Он понял тебя, бабушка, –  Кристин спрыгнул с колен Мирона, –сверчок слышит!
Но в ту же секунду из виноградника вновь вырвалась знакомая песня, только еще сочнее, еще громче, словно сверчок дразнился... Мирон и Зоя рассмеялись.
– Он играется с нами, он назло нам всем делает, бабушка!
– Да сколько ты можешь бабушка и бабушка повторять, –  не выдержала Зоя, –  шел бы на покой, ты еще хуже сверчка, того хоть не видно!
– Ну, ты и сравнила, бабушка! –  Кристин, не понимая, чем не угодил, достал из кармана рогатку, сорвал с костюма пуговицу, вдел её в резинку и с криком: “Геть! Геть!”– выстрелил пуговицей в виноградную лозу, присел на корточки, притаившись, напрягая слух, пытаясь уловить пространство сверчка. Мирон придвинулся к Зое, обняв за плечи.
– Ты мне так и не ответила, 3 о е н ь к а, а лишь рассмеялась. Как понимать твой смех, как “да?”, или как “нет?”
– Может, подождем. Мне так хорошо, как никогда, я боюсь, что наша близость может всё испортить, - Зоя растрепала его волосы. – Эх, Мирончик, Мирончик! Да ты хоть  знаешь, сколько мне лет?- вздохнула,- Одно время я забыла про тебя, перестала ждать, и я бы не сказала, что уж так жила хорошо с мужем. Ну, а когда я разошлась, постарела, может и не телом, а годами, может и не духом, а сознанием, я почему-то опять стала тебя ждать, вроде бы чуяла, что объявишься, хоть седым, но обнимешь меня, – она неожиданно украдкой смахнула непрошеную слезу. Но Мирон заметил и в тон ей сказал:
– Знаешь, я ведь тоже сегодня всплакнул, я вообще никогда не плачу, а тут что-то меня прорвало, мне показалось, что маршал улыбнулся, что его каменная голова будто кивнула мне по-дружески. Я не верю всяким предсказаниям, но, видать, что-то есть над нами.
Они обнялись,  Мирон почувствовал,  как гулко застучало его сердце.
– Ладно, я увезу тебя хотя бы на недельку к себе, поживешь у моря. В сентябре море еще такое хорошее. Такое ласковое, бодрящее душу. Будем вместе встречать закат. Больше всего на море я люблю закаты. Одни любят восходы, а вот я предпочитаю закаты. Закат любви тоже может быть красив, а, Зоя?
– Море? –  Кристин неожиданно подал свой голос, –  я много слышал о море от папы с мамой, когда они приехали однажды из Сергеевки, а, бывало, из Турции. Но я в такой большой воде еще не купался… – Кристин снова взобрался на колени к Мирону. –  А что такое вообще море, Мирон?
– Море? – Мирон усмехнулся, – в жизни, порой, так сложно ответить на самый простой вопрос. Выходит, что ты не видел море?
– Откуда? Все только говорят, что повезут меня на море, но только  одни разговоры.
– А в чем ты купаешься? – спросил его Мирон.
– Как в чем, в корыте. Деревянное корыто, в котором купалась моя бабушка, потом мама, а вначале бабушкина мама.
Зоя лишь тихо смеялась, откинувшись спиной к виноградной лозе.
– Выходит, корыто ваше наследственное... Так вот море... море,  море, сынок, это большое, большое, пребольшое  к о р ы т о!
–  Какой я тебе, Мирон, сынок!
– Ну, это я так образно выразился. Наверное, и у меня мог быть похожий на тебя сорванец, женись я вовремя.
–Можешь и сынком звать, я не обидчивый! А воду в том корыте  меняют?
– Конечно, она сама меняется, только вода там соленая.
– А где столько много соли берут? И кто-то же воду меняет, она всё равно сама меняться не может, вода  неживая!
– Да уж нет, вода-то как раз живая... – Мирон поймал взгляд Зои, пожав плечами, но неожиданно нашел ответ на все вопросы: – А меняет и солит воду сам Господь!
Выглянула Даши, позвав мать, та  молча  поднялась, за дверью тотчас  раздался шепот.
Кристин присел на порожек, сунул рогатку в карман костюмчика и, обнимая Мирона, продолжил, – если ты берешь с собой бабушку на море, то возьми и меня в придачу, может, я и не буду купаться в такой большой воде, но увидеть ее хочу, попробовать на вкус, вправду ли соленая? А если бабушка не захочет, то тогда поедем вдвоем, нам не будет скучно, вот увидишь, я могу быть и хорошим  с ы н к о м.
Мирон засмеялся, – А где ж твой дед? – неожиданно спросил он, – ты его помнишь?
– Дед? – удивился Кристин, – какого деда ты имеешь в виду?
– Ах да! – Мирон задумался, подбирая выражение, как бы сказать Кристину яснее, какого в виду он имел деда.
– Да я понял, не напрягайся! Как мне кажется, когда я  родился, то его уже не было в этом доме, по крайней мере в живых я его здесь никогда не видел.
Выглянула Зоя:- марш спать, Кристин! Весь вечер только тебя и сверчка слышно,-
подхватила Кристина  с колен Мирона и внесла в дом, потом снова вышла, Кристин опять шмыгнул на крыльцо и прижался к руке Мирона.
– Постели здесь, – тихо сказал Мирон, – здесь так приятно, такое низкое звездное небо и пахнет во дворе цветками яблони.
– Ну что, бабушка, ты можешь тоже с нами ложиться, только я чур с краю! – Кристин, раздвинув руки, зевнул. – О, как хорошо на воле!
– Да, спасибо за приглашение! – Зоя, смеясь, постелила им на крыльце и ушла, оставив за собой не закрытой дверь. Раздевшись, сложив одежду на перила, они оба легли в трусах на спину, заложив руки на затылке, как братья. Мирон закрыл глаза.
– О чем ты думаешь? – неожиданно спросил Кристин, – о бабушке? Может, я лишний? Ты скажи, не бойся, я пойму, чай уже не маленький.
– Нет, как раз к месту! Только помолчи, я хочу побыть в тишине.
Кристин закрыл глаза, и сон сморил его на полуслове, которое не дослушал Мирон.
Набежавший ветер смахнул с верхушек яблони нежные цветки и разнес их по воздуху. Сверчок тотчас прервал свою песнь. То ли аромат яблоневого цвета его смутил, то ли что-то еще неведомое человеку. Но наступила полная тишина, та, которую так жаждал ощутить Мирон, лишь господствовал в ней аромат старой яблони, нежданно-негаданно зацветшей в конце августа високосного года.
Хотя это был только миг, потом тишину снова прорезал сверчок – пи…пи… заводился он то тенором, то баритоном, словно хотел сказать: не думайте, что я ушел на покой, я еще жив, я просто иногда замолкаю, чтобы вдохнуть настой яблоневого аромата, ведь я никогда не знал, не ощущал, как цветет яблоня и потому так распелся. Кажется, я тоже влюбился. И может не для вас, а для меня зацвела в конце августа старая яблоня, влюбленная в меня, в неугомонного певчего Вселенной.
•
Море было таким спокойным и прозрачным, как  если бы душа Мирона взлетала ввысь над его пространством, подобно белой чайке.. Видно, в эти дни прошел сильный шторм, потому что поверхность песка дышала еще влагой до самых ларьков с пивом и мороженым. Усыпанный мелкими камешками и ракушками, он не вызывал особого восторга, потому что Кристин чуть не обрезал ножку. Однако Мирон выглядел полоску белого песка, расчистил его и, бросив одеяльце, присел, вытянув ноги к солнцу. Кристин же шел к воде медленно, весь съежившись, осторожно ступая ножкой по жесткому песку. Подойдя почти к берегу, он вдруг увидел отражение своего лица, испугавшись, закричал:
– Я не буду купаться в такой большой воде, хоть режьте на части!
И отбежал. Мирон перевернулся на спину, разбросав руки, и сказал спокойно:
– А тебя никто не просил ехать со мной. Ведь сам же увязался, сам и выходи из положения, – вздохнув, Мирон закрыл глаза.
– Это все, что я могу от тебя услышать?
Мирон резко поднялся, в его глазах вспыхнула усмешка.
– Смелее, смелее, сынок, вот бери пример с меня! – Он вскочил и, сделав несколько широких шагов, рванулся  под волну, и, обернувшись, кивком позвал его за собой.
Кристин прошелся по берегу, касаясь лишь мизинцем воды, потом нагнулся, зачерпнул ее ладонью. Лизнул и вдруг сплюнул, засмеявшись: – Ты прав, вода очень соленая, даже
горькая, но зато красивая. Теперь я понимаю, почему папа часто  летает в Турцию!
 Мирон подгреб ладонью волну и обдал ею Кристина с ног до головы. Кристин сжался, но даже не вскрикнул, только по телу поползли мурашки, тогда  он развернулся и тоже, подняв брызги, раскрыл Мирону объятия. От толчка они оба плюхнулись в воду, окунувшись с головой, но Мирон быстро подхватил Кристина , приподняв над волной:
– С первым тебя крещением, сынок!
Кристин задрожал, Мирон вынес его на одеяло. – Ну, обсыхай!
– А ты взял что-то поесть? – Кристин вздохнул.
– Поесть? А разве ты мне что сказал? Да и мы позавтракали.
– Но бабушка с мамой, когда куда-то меня берут с собой, они всегда заворачивают тормозок на случай, если я проголодаюсь!
– Откуда я мог знать ваши привычки? Притом, чтобы ты знал, у меня с едой закон джунглей, – Мирон подтянул живот, – видишь, я хочу быть стройным и поджарым, похожим на юношу и потому по вечерам не ем. Ты ж знаешь, как говорят: завтрак съешь сам, обедом поделись с другом, а ужин отдай врагу.
– У тебя что завтрак, что ужин, даже враг есть не будет. Каждый раз жареные помидоры с яйцом! Этак я ножки протяну, и найдут мой молодой красивый труп у моря!
– Ну и заводной же ты! – Мирон обнял Кристина. – Удружил же Господь мне на старости лет такое счастье и днем с огнем его не сыщешь! Я в душе ждал, что за мной увяжется желанная женщина, а когда оглянулся, увидел, что ты идешь по следу – Мирон стал хохотать, – кому скажи, никто не поверит, что ты голодный, весь тугой в теле, как сдобное тесто, сразу видно, что сыром в масле катаешься.
– Просто меня все любят, я ж ведь один у родственников!
Мирон помог одеться Кристину и повел к базарчику, на автобусную остановку.
– А когда ты меня познакомишь с достопримечательностями поселка? Меня обычно водят в разные кафе, забегаловки, где кофе с мороженым.
– Но здесь не тот случай, здесь таких особых примет нет, разве что, вон видишь – Мирон махнул вдаль, – на горе высится церковь, она вся белая, под голубыми куполами.
Кристин, повернув голову в сторону церкви, вынул крест из-за ворота рубахи и, поцеловав его, перекрестился. Мирону понравилось:-- однажды приснилось море, которое  было от меня на очень большом расстоянии ,когда волна отхлынула, я увидел сквозь пелену сна сквозь пелену сна самую красивую и самую желанную, что это за видение
Кристин пожал плечами: – Ну, я думаю, что это моя бабушка, раз ты так струсил, когда увидел ее,. даже тряслись поджилки, стоило ей приблизиться к тебе. Я ж всё видел…
– Что ты мог видеть – тихо сказал Мирон, – что ты понимаешь еще?
– Да, да, куда мне! – Кристин пытался опередить шаг Мирона, но это ему не удавалось, Мирон всё равно шагал в гору по тропе круче и шире.
– Ну, а что дальше? – переспросил Кристин, – что ты сделал тогда, когда увидел ее… ну, бабушку!
– Да не бабушку … .Я увидел село. Село, разбросанное над морем, с белой церковью на самом пике пригорья,- помедлив.. Я разменял городскую квартиру на свободу, которая
на закате умывалась в море… Я увидел тогда  с в о б о д у, сынок! И только тогда, после переезда, я стал готовиться к особой встрече.
-Опять за старое ?Я никакой ни сынок! -однако оба рассмеялись.
Поселок, в котором прописал Мирон свою свободу, раскинулся подковой над морем, на возвышенности. Он был чистым, ухоженным, по дорожке, ведущей к остановке автобуса и маленькому базарчику, по обе ее стороны раскинулись акации, которые очень любил Мирон. Они зацветали в конце мая и цвели весь июнь, а если лето было не жаркое, то и охватывали еще приторным запахом половину июля. Но особенно хороши были высокие акации при закате солнца, сквозь макушки которых Мирон видел море. Душа его воскресала, и в ее тайнике вырастал образ, как мираж над морем, женщины, к которой он стремился всю жизнь. И вот теперь, когда нашел, вдруг растерялся…
Развернулся автобус с вечернего рейса, Мирон вздрогнул, приостановился и стал украдкой наблюдать, кто сходит из пассажиров. Кристин, пряча улыбку, стал прохаживаться по базарчику. На остановке, у начала базарного простора, отбрасывала  тень, разросшаяся дикая яблоня. Кристин заметил, что ее макушка усыпана белым цветом. Он, подтолкнув Мирона, кивнул в даль. Тот перехватил взгляд и вдруг широко улыбнулся.
– Что за год? Повсюду цветет яблони в августе,- Мирон прошелся вокруг яблони:-.
был бы помоложе, забрался на самую верхушку и крикнул на весь свет, на все море: Здравствуй, яблоня, я даже весной не замечал твоего цветения, не то, что осенью…
Мирон купил у базарчика яиц, помидоров и хлеба. Шагали  молча, дувший ветер с моря придавал легкости шагу. Света, однако,  не было, электричество пускали только по графику, в который никак не мог вписаться распорядок дня Мирона, и он стал готовить нехитрый ужин на примусе.
– У тебя техника на грани фантастики!– Кристин присел, наблюдая, как шипит примус.
– Это еще трофейный примус, кажется чешский, я победную весну встречал под Прагой, чуть не женился, вот бы великий грех перед бабушкой твоей совершил!
– Да ну?.. – протянул Кристин, – надо бабушке письмо написать. Сказать ей, Кристин голоден, она тотчас прилетит как на крыльях, привезет копченую курицу, соленья…!
Мирон не любил писать, а Кристин еще не умел, а если и писал, то по слогам, как учили в садике, но за лето всё забыл. Однако от природы Кристин был наблюдательным. Он видел, как Мирон каждый вечер после заката на море, ходил на автобусную остановку к последнему рейсу, вроде бы за продуктами. Но приходил пустой. Пустой и грустный. Кристин понял тоску Мирона. Однажды под вечер, когда Мирон жарил яичницу на сале с луком и помидорами, Кристин тихо вышел за калитку, обогнул акацию, постоял. Выжидая, не следит ли Мирон за ним, выровнял шаг к базарчику, на остановку. Придя, он ухватился за сук яблони, приподнявшись на локтях, взобрался на ее широкий ствол и потянулся к верхушке. Сорвал самую красивую веточку, еще в полубутонах, спрятал за пазуху, развернулся между ветвями и спрыгнул на землю, обдав сидящих облаком пыли.
.Конверт-то он нашел в одной папке с фронтовыми  фотками  Мирона, а вот как подписать его? Но неожиданно выручила соседская девчонка Оксана.
– Надо же, какой красивый мальчик к нам приехал в гости! – девчонка потрепала Кристина за чуб, – что для него не сделаешь!
Оксанка вывела каллиграфическими буквами адрес бабушки.
– Простые письма сейчас не доходят, – сказала она, – а вот заказные? Заказное еще может дойти. В общем, к своей смерти бабушка как раз и получит от внучонка письмецо! – Оксана оживилась, –девчонка пошутила, пусть сто лет живет! – и приклеила две марки.
Потом Оксана взяла его за руку и убежала с ним вместе на море. Купались они всласть, да так долго, что Мирон забеспокоился и вышел им навстречу. Увидев Кристина, он удивился его настроению, тот даже насвистывал. Что бы это значило?
Поужинав, и на удивление Мирона Кристин съел всю отведенную ему порцию яичницы, они разошлись по разным углам. Мирон прилег на тахту и стал слушать новости, а Кристин, набросив курточку, вышел на крыльцо. Присев, вынул из внутреннего кармана конверт с адресом и вложил туда слегка примятую уже веточку расцветшей яблони. Запечатав конверт, отнес письмо на почту, бросив в самый первый ящик у ее входа. Постоял, перекрестился, на что неожиданно получил похвалу от проходившей старушки: – Какой хороший мальчик, –даже хотела приласкать ,но он увернулся.
А потом трое суток беспробудно лил дождь, и штормило море. Кристин в тревоге сидел у распахнутого окна, за тюлевой занавеской и смотрел без отрыва вдаль, как гудело и пенилось море, как накатывались друг на друга волны, с шумом захлестывая пространство побережья, смывая все на пути, подбираясь к самой возвышенности, на котором раскинулось село Мирона, увиденное им во сне. У порожка крыльца умывался кот Антон , напевая свою кошачью арию, Кристин коснулся спины Антона, но тот, распушив хвост, продолжил убираться, не обращая внимания.
– Гостей замывает котяра, – многозначительно сказал Кристин Мирону, но тот промолчал. Это были минуты, когда шли дневные новости на его любимой волне.
К вечеру на третьи сутки дождь стих, на небе, затянутом тучами, неожиданно высветилась полоска солнечного диска. Воздух благоухал озоном.
– Самый раз охлынуться в море. После дождя и шторма оно бывает таким чистым, пронзительно красивым, я люблю море после шторма, какая свежесть повсюду! – агитировал Мирон, – Ну, Кристик, пошли, я уже так занудился, трое суток не купался.
– А как же зимой? Ты и зимой купаешься?
Но вопрос так и остался без ответа, в приоткрытую дверь тихо постучали. Кристин и Мирон вздрогнули и одновременно сказали: – Да!
Дверь распахнулась, на пороге стояла вся промокшая Зоя, с большой сумкой.
– Ба б у ш к а! – закричал Кристин, да так громко, что кот засуетился, почувствовав себя лишним, и юркнул в щель забора.
– Кристин, испугал кошку, – сказала весело бабушка.
– Это не кошка, а кот! Кот Антон тебя замывал, а Мирон не верил!
– Кот, кошка, какое это имеет значение! – бабушка смеялась, ласково прижимая к себе внука, – голубчик наш несравненный, соскучилась без твоих проказ, дома такая тишина, словно после похорон! – бабушка смеялась.
Мирон, подхватил сумку, но его рука тотчас обмякла от тяжести: – господи, как ты ее несла, в ней что, кирпичи? – приговаривал Мирон, – хотя бы сообщила, мы встретили.
– Бабушка, а ты знаешь, что на остановке у базарчика, тоже зацвела дикая яблоня и так рясно, как невеста, – лукаво сказал Кристин.
Мирон смутился, а бабушка лишь засмеялась, потрепав внука за чуб; но Мирон и Зоя не слышали его радостных вскриков
. – Спасибо за письмо, –сказала Зоя, – я даже и не предполагала, что пишешь красиво,
загадочно,- впервые в жизни я получила такое,- она достала из внутреннего кармана пиджачка веточку  яблони  в пожухлых цветах. – Правда, веточка привяла, но я ее засушу.
 Мирон слегка смутился, но промолчал, лишь понюхал веточку, взял ее из рук Зои  и уложил вблизи  образа Девы  Марии. После легкого ужина, с молодым вином, они втроем спустились к морю ,над горизонтом опускалось солнце, словно и оно входило в пучину
– Какая красота, какой изумруд волнуется над водой, – молвила Зоя. –не уходила бы.
– Так вот и живи здесь, –сказал Мирон. – Правда, с жилплощадью у меня не столь просторно как у тебя, но тахта широкая. Если хочешь, будем спать  в а л ь т о м,  пока не привыкнешь к моему запаху, помнишь, когда на крыльце становилось прохладно под утро, я перебирался к тебе на диванчик и, свернувшись в калачик, спал у твоих ножек.
 Вальтом? – переспросил Кристин, –не понял, как это взрослые могут спать вальтом?
–  А ну-ка марш  в море! – прикрикнула Зоя.
Кристин же не двинулся с места, только болтал ножкой воду. – Она холодная для меня, вот если бы кто её подогрел!
Зоя, смеясь, разорвала цепкие руки Мирона и бросилась вплавь, вынырнув, она размашисто поплыла вперед, то и дело оборачиваясь, крича от удовольствия: –Господи, сто лет не купалась в море! Какая роскошная вода! – Вновь нырнула и долго не всплывала, а когда вырвалась над волной, то замахала рукой: – Всем привет!
– Так что это за письмо? – Мирон повернул к себе Кристина, – и не вороти лицо. Глянь-ка мне прямо в глаза, ну, ну?
Но Кристин зевнув, отвернулся.
– Нет, он еще и зевает! Что за письмецо такое загадочное..? –
Кристин упрямо  молчал.
– Ты ж писать не умеешь?
– Да я и не писал. Это Оксанка подписала конверт, а я лишь вложил в него веточку цветущей яблони, но цветки завяли, ты же сам видел!
– Ах, значит, виновата Оксанка?! Твое счастье, что бабушка не знает мой почерк, – Мирон не вытерпел, снял, наконец, с себя маску и расхохотался, да так громко, что переполошил всех чаек. Они ,забив крылами.  взлетели ввысь.– Всех чаек распугали, – крикнула издали Зоя, – что это у вас за такие секретные разговоры, что слаще моря? – Зоя повернулась лицом к берегу и поплыла к ним. Но Кристин успел шепнуть: “ Если ты выдашь меня бабушке, то я уеду, и никогда ты меня больше не увидишь на своем море! И никогда не будешь называть сынком!”
Мирон шумно вздохнул  и, подхватив полотенце, пошел навстречу Зое.
– Стой, не шевелись, замри на миг! – Мирон стал обтирать ее махровым полотенцем. На родинке застыла капля морской воды и сверкала, как жемчуг. Мирон припал щекой к родинке, лизнул  каплю морской волны, но закашлялся.
– Что, соленая? – лукаво переспросил Кристин, – я тоже попробовал, но всё равно  вкусно, правда? К тому же ты любитель поесть  солененького. -забавлялся он.
Солнце уходило за горизонт, его малиновые лучи касались поверхности моря, там далеко, почти у края горизонта, переливаясь то лиловой, то изумрудной, а то и черной подцветкой. словно погружаясь на дно морского пространства.
Это был самый красивый закат в жизни Мирона. Вскоре у него наступит полоса счастливых закатов а, вместе с ними, и счастливых восходов, но тот…, тот закат будет с ним до самого ухода, – так говорил он себе. С холмов его села разносился мерный перелив колоколов, то большого тяжелого, то маленького, переливчатого, звонили к вечерне.
Вот, пожалуй, и вся новелла о Мироне Малиновском и старой яблоне, которая обожгла его седые виски своим вторым цветением, напоминая,  как наяву, грозное  эхо  баталий и смертей минувшей Великой Отечественной.
Однажды на закате дня зацвела и в моей душе дикая яблоня. Так по сей миг пью этот бальзам, ощущая себя ,как в штормящей морской пучине, кто осудит за миг волшебства,встретившись  со вторым цветением яблони.?