Живые страницы новой русской философии. Владимир Б

Живые страницы новой  русской философии. Владимир  Бибихин и Александр Дугин.

Владимир Вениаминович  Бибихин (1938 – 2004) был и после  своей смерти остался большим авторитетом в русском и мировом философском пространстве. Он философ новой формации: идеалист и реалист, аналитик и творец, создатель философии романтического направления. Бибихин был профессором МГУ, доктором философских наук, общественным работником, а еще - замечательным человеком. Его философская  деятельность впечатляет, вызывает глубокое уважение и понимание. Бибихин окончил Московский институт иностранных языков, учился в аспирантуре на филологическом факультете МГУ, защитил кандидатскую диссертацию. Долгие годы работал секретарём и помощником Алексея Лосева, вел записи разговоров с философом, которые были изданы в 2004 году в книге «Алексей Федорович Лосев. Сергей Сергеевич Аверинцев».

С 1972 года и до конца жизни Владимир Бибихин  работал в Институте философии АН СССР, а в последние годы - Центре методологии и этики науки, отдела философии науки и техники. С 1989 года по 2004 год Бибихин был преподавателем МГУ, читал  лекции и проводил семинары, также работал в Институте философии, Свято-Филаретовском православно-христианским институте,  Институте философии, теологии и истории им. св. Фомы.  Бибихин –  переводчик с иностранных языков, переводил с испанского, итальянского, латинского, греческого, французского, английского, немецкого и других языков. Список переведенных его трудов впечатляет. Наиболее известен Бибихин, как переводчик работ М. Хайдеггера, главной его книги «Время и Бытие». Он первым из русских философов открыл русскому читателю философа Мартина Хайдеггера и посвятил ему книгу «Ранний Хайдеггер» и множество статей. Духовное наследие Бибихина - это более 20 книг философского содержания, также большое количество статей и книга писем.

О Бибихине положительно отзывается ведущий специалист Института Философии РАН, доктор философский наук - Неля Васильевна Мотрошилова, которая  долгие годы сотрудничала с философом. Она считает его превосходным ученым, талантливым переводчиком, выдающимся философом-хайдеггероведом. Об этом Мотрошилова пишет в своей книге – «Мартин Хайдеггер и Ханна Арендт. Бытие – Время – Любовь»: «Я не буду вдаваться в подробную передачу (и собственную оценку)  принципиально важной статьи В.В. Бибихина («Дело Хайдеггера»), которого я глубоко уважала и сегодня чту как талантливого, выдающегося философа-хайдеггероведа. (Его переводы и исследования я использую, хотя выборочно и критически, в своей хайдеггероведческой работе).» Имеется в виду ее книга «Мартин Хайдеггер и Ханна Арендт: бытие - время- любовь». М. 2013. [1].
 
С пониманием и большой теплотой пишет  о Бибихине его коллега по философским дефинициям - Ольга Седакова, тонкий знаток и ценитель  философии Бибихина, посвятившая ему свою книгу  -  «Бибихин В.В. - Седакова О.А. Переписка - 1992-2004», изданную в 2015 году, в которой раскрывается прекрасный образ человека любящей души и открытого сердца,  философа – романтика, феноменолога и идеалиста Владимира Бибихина.  Есть у Ольги Седаковой щемящая статья, даже не статья, а выступление на десятой годовщине  кончины В.В. Бибихина, в которой об этом удивительном человеке и его философских находках говорится следующее:
«Если у Бибихина есть постулаты, то это постулат недоумения и постулат ускользания, речь его никогда не доходит до той точки, где ее можно ухватить, сделать формулой и затем успешно «применять». Кажется, что он просто дал обет никогда не произнести такого применяемого слова. Еще не отыскано самое приблизительное определение для его мысли. Что это: русская феноменология? Сам он в разговорах порой давал понять, что относит свои занятия к богословию: но к богословию в том смысле, в каком об этом говорят, рассуждая о Хайдеггере. К богословию в античном смысле, к богословию Начала, о котором еще ничего не решено. К нынешнему моменту мы совсем не готовы обсуждать это. Встреча с мыслью Бибихина только начинается. Начинается его другое присутствие. Первое кончилось» [2].

О богословии Бибихина будет еще много сказано, поскольку эта тема была ему близкой, а для читателей, заслуживающей глубокого внимания и  интереса. Свидетельство тому -  сложнейшие переводы Николая Кузанского, Григория Паламы, Ареопагита, Макария Египетского, Берилла, Витгенштейна, и многих других авторов. Труды Бибихина, написанные в советское время, все же дождались своего дня:  на сегодняшний день они  все почти изданы. Для Бибихина язык, слово, составляли постоянный предмет его мысли. Оно и неудивительно, если учесть, что его наставником был один из  авторитетных учителей, знаменитый лингвист А.А.Зализняк, а в философском и культурологическом плане  – Сергей Сергеевич Аверинцев. Осуществил Бибихин перевод большого тома Ханны Арендт - «Vita ACTIVA или «О деятельной жизни», изданной в 2000 году [3].
 
В наши дни книги Владимира Бибихина выходят одна за другой, причем  неплохими тиражами. Они востребованы и изучаются в большинстве Вузов страны. Это такие как - «Язык философии», «Мир», «Узнай себя», «Слово и событие», «Другое начало», «Алексей Федорович Лосев. Сергей Сергеевич Аверинцев», «Новый ренессанс», «Ранний Хайдеггер», «Введение в философию права», «Пора», «Собственность», «История современной философии», «Дневники Льва Толстого», «Лес», «Энергия»  и многие, многие другие.
 
Перечисленные книги, по преимуществу, составляли курсы, которые Бибихин читал в Московском Университете с 1989 по 2003 годы. Однако выборки из дневников философа,  которые велись непрерывно, все еще остаются в рукописях и ждут своего часа. Напомним, что  лекции Владимира Бибихина для студентов и  других слушателей были большим интеллектуальным событием, их воздействие носило магический характер и принуждало присутствующих к глубоким размышлениям. Выпускники  наставника и философа Бибихина никогда не забудут его опыта вопрошания, от категорического императива «неопертости», до выяснения вопроса, что есть Бытие, что Сущее, что есть Мир и что есть человек в мире? Как они повязаны   между собой; какое влияние имеют на человеческую сущность? Для Бибихина Мартин Хайдеггер был большим авторитетом – философом, мудрецом, тонким знатоком  законов бытия, сознания и человека. Он знал творчество немецкого мастера как никто другой. Поэтому,  пальму первенства в  вопросах  перевода трудов Хайдеггера, их истолкованию и применению в своей деятельности, без всякого сомнения, надо отдать  Владимиру Бибихину, опытному переводчику, талантливому мыслителю,  писателю, философу,  одаренной личности.
 
           Александр Дугин ни с кем не церемонится

В книге Александра Дугина «Мартин Хайдеггер: Последний Бог», изданной в 2015 году, встречается немало смелых слов и выражений, направленных в адрес философа Владимира Бибихина, свидетельствующих о повышенном внимании автора к своему ушедшему коллеге. Александр Дугин – ведущий философ России нашего времени,  общественный деятель, политолог и социолог, профессор и лидер Международного Евразийского движения, человек трезвого взгляда на жизнь, суровый реалист и знает, о чем говорит и чего хочет. Рассматривая  философию Мартина Хайдеггера в переводе Бибихина, Дугин  критикует его за многие вещи, хотя его критика, скорее всего, носит дружественный характер.  И критикует в основном за «вольно» переведенные тексты книги «Бытия и Время», и предъявляет к переводчику повышенные  требования.
Особенно недоволен Александр Гельевич тем, что Бибихин, будучи зачинателем позднесоветской хайдеггерианской школы, вместе с группой советских философов, которую возглавлял, некритически переводил и толковал труды Хайдеггера, - знаменитую  философскую личность ХХ века. По его мнению, свою работу переводчики выполнили неудовлетворительно. Скажем так, что это не единичное выражение профессора Александра Дугина, брошенное вдогонку ушедшему коллеге. Подобных «ядовитых» стрел  у него предостаточно. Удивило нас то, что  в книгах Дугина  мы не нашли, за что конкретно так сильно он критикует  профессора Бибихина, и сделали вывод, что скорее всего критикует за язык, за некорректный перевод,  неверные слова и термины и вольное их  толкование.

Создается впечатление, что Александр Гельевич затаил на своего ушедшего коллегу  личную обиду, что, наверное, является странным. И видимо все потому, что в переводе книги «Бытие и время» он увидел такие недостатки, которые  компрометируют не столько авторитет переводчика, сколько авторитет самих читателей, преданных творчеству Хайдеггера. Какие это недостатки? Странно, но профессор Дугин не раскрывает свои секреты, его чистую душу коробит сам «диалектический» перевод, вызывающий в его душе бурный протест. Его также удивляют и некоторые «легкомысленные» читатели,   клюнувшие на удочку переводчика, считающие слова Бибихина за подлинные слова Мартина Хайдеггера, что для внимательного и придирчивого Дугина - все далеко не так.

И прежде чем высказать все, что думает профессор Дугин о коллеге-переводчике, он останавливается на некоторых  особенностях самого Бибихина, вызывающего у него много вопросов. Во-первых, его раздражает коллектив Бибихина, так слабо трудившийся  над переводами Хайдеггеровских трудов, особенно  над книгой «Бытие и время». Дугин называет их «искренними энтузиастами»,  и  осуждает за низкую степень проникновения  в суть учения немецкого философа. Во-вторых, как это ни странно нам покажется, но за «благородный и самоотверженный труд» переводчиков во главе с Бибихиным он им  ставит жирную двойку. Александр Гельевич обвиняет профессора Бибихина и его  команду  даже  в том, что  все они не давали дорогу трудам Хайдеггера в России, и вместо этого занимались марксистско-ленинской философией, «ненужным и устаревшим грузом, который давно надо выбросить на свалку истории».
 
Как видим, наш ведущий философ страны Александр Дугин слишком суров и требователен, когда дело касается  философа ХХ столетия - Мартина Хайдеггера, «величайшего авторитета всех стран и народов». Александр Гельевич готов защищать его верой и правдой, даже с булыжником в руках. Но это еще не все. Серьезный разговор с Бибихиным у профессора Дугина еще впереди.  Но в чем заключается плохой перевод «Бытия и время», Александр Гельевич не объясняет и не выкладывает факты. Вместо этого он приводит многие  слова Хайдеггера в собственном переводе и комментирует их, резко отмахиваясь от надуманных слов и терминов Бибихина. Читатель, не зная немецкого языка, которым так вольно пользуется Дугин, не может дать оценку переводу самого Дугина, который носит не всегда верный  характер.
Не является секретом, что толковать работы Хайдеггера каждый его любитель и почитатель может по-своему, и всегда будет прав, и так до бесконечности. И все потому, что Хайдеггер - философ  многосмысловой, даже многоликий, он не привязан к слову, имеющему большие смысловые оттенки, и дает большой простор для размышлений.
 Тогда у читателей возникает резонный вопрос: почему бы профессору Дугину, вместо критики Бибихина и его «неудачного» перевода, не представить на суд читателей свой перевод  «Бытие и время?»  Тогда была бы восстановлена справедливость. И не пришлось бы метать громы и молнии на ушедшего от нас мудрого человека. Читатели сразу бы поняли, кто чего стоит. Но странное дело, такого перевода книги «Время и Бытие», выполненного Александром Дугиным,  в природе не существует. Его никто из заинтересованных лиц не видел. Есть лишь его надуманная критика, смелые замечания и заявления, и неуважение к переводчику.

Большинство читателей считают, что профессору  Дугину следовало бы поубавить свою критику и быть более деликатным в обвинениях. Нельзя наобум винить  людей в таких грехах, которых они не совершали. Они честно трудились и доставляли большую радость любителям западной философской мысли. Читателей уже не удивляет, что лидер евразийского движения нетерпим только к переводчику Владимиру Бибихину, в которого лично сам «позаимствовал» много идей,  воплотивших их во всех своих книгах. Но слова критика Дугина слишком колючие, иногда несправедливые и надуманные, и свидетельствуют не об объективности маститого критика. Дугин пишет:  «Читать их не возможно совершенно, так как эти тексты очень много говорят нам о трудах, состояниях, стараниях и страданиях самого Бибихина и других переводчиков, но практически ничего – кроме случайных совпадений – не говорят нам о Хайдеггере, либо дают такую картину, от которой волосы становятся дыбом. Если эти тексты признать за корректный перевод текстов Хайдеггера, то довольно быстро придется признать, с сожалением, что Хайдеггер сам не понимал, что он говорит и пишет. Одним словом, мы имеем  дело с полным бредом».[4].
 
Понимаем, что это не голос профессора философии, написавшего несколько десятков философских книг и столько же статей на тему философии, культурологии и политики, даже  не  общественного лектора трудов Хайдеггера, вершителя человеческой мудрости. Скорее всего, мы слышим   речь рассерженного критика, которому надоели легкомысленные выкрутасы незрелого переводчика, его злоупотребления словами и терминами, разыгрывающего комедию перед гениальным человеком и суровыми читателями.
 
Скажем правду, в своих оценках профессор Дугин не сильно перегнул палку, хотя местами не всегда был объективен. Нельзя так субъективно оценивать огромный труд переводчика и философа Бибихина, переводившего столь сложный и трудный философский трактат. Он, бедняга, старался, как мог, чтобы донести смыл и привлекательность философии Хайдеггера до русского читателя. Не его вина, что  немецкий философ  - постмодернист, пишет вычурно,  вращаясь в сухих симулякрах - «вот-бытие», «бытие вообще», «тут-бытие», «здесь бытие», «бытие к смерти», «бытие-с-другими», «бытие – в - мире», «сущее-что», «сущее-кто», «сущее-есть» и так до бесконечности. Одним словом – Dasein!,  или спасайся, кто как может, иначе этот великий фокусник заведет нас в бездну пустых слов и выражений.  Это вовсе не философия, не западная и не русская, а игра в кроссворды и даже в детские игры. Тексты философа Хайдеггера часто не  привлекательны, они многоплановы и дают такой простор для толкований, что любого переводчика, даже гениального, могут завести в гнилую трясину.
 Такая тарабарщина оторвана от сути самой философии, от духовности  - души и сердца человека. Да и самого человека она выгоняет вон. Это какая - то какофония и принять ее в свою христианскую душу ни один здравомыслящий человек не сможет. Если Александр Дугин считает ее  образцом новой европейской философии и превозносит, где только может,  то большинство ученных, а с ними и трезвых читателей, считает, такую философию абсурдом, и скорее закатом западноевропейской философии. И все потому, что она украла у человека его духовный мир, его душу и его сердце, и оставила ему лишь одну голову с рассудком, что противоречит законам природы и Библии.

Как видим, философ Мартин Хайдеггер – очень сложный специалист своего дела, и не подарок русскому читателю. Колючих стрел в его противоречивую личность еще будет пущено предостаточно. В данном случае, мы никоем случае  не хотим обидеть этого вершителя мудрости и дум, он фигура загадочная, лукавая, трезвая и европейского масштаба. Своими рассуждениями Хайдеггер хочет научить читателя мыслить, причем на уровне европейской парадигмы; хочет принудить нас познать и полюбить науку философию за ее мудрость и привлекательность. Он предлагает русскому читателю философию европейского масштаба, уровня Гегеля и Фихте, Кьеркегора и Ницше, и считает  свою, личную философию, с его симулякрами и другими выкрутасами «поворотом», «Новым началом», заслуживающим внимания и понимания.
 
И все же нам хочется напомнить читателям одну из страниц истории русской философии, где говорится о знаменитом философе Владимире Соловьеве. В своей книге «Против позитивистов» Соловьев объяснил, почему западная философия  в его время, да, наверное, и в наше, пришла к глубокому кризису. А все потому, что она взяла в качестве инструмента познания только рассудок, язык, и разные симулякры, как это делал наш «гениальный новатор» Хайдеггер, все более и более придавая познанию односторонний характер. Сначала Соловьев показывает, как в Средние века разум освобождается от теологии, потом от Церкви. Затем он отрывается от жизни человека, становится автономным, выше всех и сильнее всех и в конце концов переходит все разумные пределы, которые ему доступны. Тогда начинается крах философии, ее распадение.  И однобокие философы начинают кричать на весь мир, что философия умирает, исчерпала себя и больше никому не нужна. В этой небольшой  книге, в которой уже предчувствовался новый духовный синтез, Владимир Соловьев показывает, как в философии Шопенгауэра и других философов, которые потянулись к священным книгам Востока, сухой рационализм начинает себя изживать, как он губит святую науку философию.  И этот пример напрямую относится к рационалистической или новой  философии Мартина Хайдеггера, сухой, заумной и безбожной, способной принести нам больше вреда, чем пользы.

В докторской диссертации, которую Владимир Соловьев назвал «Критика отвлеченных начал», русский философ продемонстрировал, как создавать синтез или Всеединство, чтобы сохранить и укрепить философию. Для него Всеединство — это дух, который связывает элементы природы, духовные миры и  все общество с высшим единым Началом. И когда брать какую либо одну часть бытия всеединого, органичного и выделить ее, то получится то, что философ называл «отвлеченным началом», или ненужной вещью. Поэтому рассудочное познание, ставшее отвлеченным, оторванным, отрезанным от бытия, в конце – концов, терпит поражение. Эмпирическая наука, которая перестает считаться с опытом внутренним, духовным, и с выводами отвлеченной метафизики тоже, в конце – концов, заводит в тупик. Вот потому Соловьев подвергает резкой критике все основные «отвлеченные начала» западной философии, мнившую себя «Новым началом», а по существу - концом, что засвидетельствовало повторяемость философии в своих основах в разные периоды времени. Отсюда вывод: философия без человека, без его души и  сердца, без религиозности, без Бога – мертва, сколько бы ее «творец» не выкручивался и не выдумывал новые симулякры. Об этом говорил в своей  книге  о русской религиозной философии Александр Мень.

                Язык Мартина Хайдеггера пугает людей

Язык Хайдеггера – не подарок русскому читателю, да и русскому языкознанию. Он не то, что не удобен, он не точен и в нем много разной несуразности; он пугает людей. Он дает такую свободу переводчику, что тот не знает как себя вести, словом, остается в большом затруднении. Толковать его можно до бесконечности, в разных направлениях, ракурсах и  каждый переводчик будет прав. Этот язык многозначен, не определен, часто надуманный и не несет в себе положительного заряда. Винить Бибихина в том, что он поверхностно разбирался в Хайдеггере, в его учении, словах и выражения, не понимал его духа, может лишь человек, далекий от труда переводчика и комментатора. Мы считаем, что Бибихин жил Хайдеггером, дышал его мыслями и идеями, его словами и дефинициями, понимал его так, как никто другой, даже больше самого профессора Дугина. И если Бибихин не обожествлял своего героя, то лишь потому, что богов в философии нет, а есть – высокие авторитеты и гениальные личности.  В книгах Владимира Бибихина имя Хайдеггера, его слова, выражения, его идеи, тонкие мысли проходит красной нитью через все страницы его книг. О чем бы не писал профессор Бибихин, какую бы тему не рассматривал - Хайдеггер всегда с ним, всегда рядом, и всегда со своими мудрыми мыслями в голове.
 
Книге «Бытие и время» Владимир Бибихин посвятил много своих работ, в которых есть и такие строки: «Книга, которой Хайдеггер изменил пути философской мысли, несла на себе напряжение своего места и времени, дышала близостью событий и сама была событием. Но событие, о котором он думал, не было похоже на перевороты, войны и новые порядки. Во всех таких вещах он видел уже только последствия решающего события — явление или упоенность бытия. Одарит ли бытие своим богатством человеческое существование, не совсем зависит от человека. Ему дано только принять и хранить то, что открылось. Всё, что он устраивает от себя, еще не становится событием или становится не тем, какого он хотел» [5].
               
Бибихин считает Мартина Хайдеггера не «последним богом», даже не гением, а учеником и новатором европейской философии. А  его  книгу - «Бытие и время», называет следующим  образом:  « … то был голос ученика самой правдолюбивой и совестливой философской школы, какая тогда, в те годы, существовала в немецком университете, школы феноменологической, возглавлявшей Эдмундом Гуссерлем, который упорно преследовал лишь одну цель — обоснование философии как строгой науки. И смелое создание философской мысли Хайдеггера, его «Бытие и время», тоже стояло под знаком феноменологического призыва - «К самим вещам!» [6].

Следовательно, язык Хайдеггера очень своеобразный, иногда глубокий, а иногда никакой, или заумный и отталкивающий, и в тоже время, совсем не простонародный. Теме языка немецкий философ посвятил  много своих статей, в которых трактует его с разных сторон и по - своему.  В книге «Бытие и время», философии языка отведено четыре статьи, среди которых главной считается -  «Путь к языку». Есть  еще отдельная статья о языке Хайдеггера  под названием - «Язык», переведенная философом Б.В. Марковым и изданная в 1991  году. В ней  немецкий философ дает волю своим мыслям и пишет следующее: 
«Во всяком  случае, язык  составляет  ближайшее окружение  человеческого существа.  Повсюду  встречается язык.  Поэтому неудивительно,  что  человек, задумав  всмотреться  в то,  что  есть,  попадает к  языку  для  того, чтобы удовлетворительным   образом   определить   то,  что  ему  видится.  Поэтому, размышляющий пытается составить  представление о том,  что есть язык вообще. Всеобщее значимое  для   любого  языка,  называют сущностью. Представить общепринятое как  всеобщее - это,  согласно господствующему мнению, основной ход мышления. Мыслить язык - это значит: дать представление о сущности языка и тем самым основательно отделить его от других представлений. Именно этому, как кажется,  и посвящен данный  доклад.  Но ведь название его  не звучит: о сущности  языка.  Оно  только  гласит:  язык.   "Только",  -  говорим  мы  и приставляем  это  к  слишком  самонадеянному названию нашего  замысла, будто собираемся довольствоваться скоромным сообщением о  языке. Однако говорить о языке,  вероятно,  еще  хуже,  чем  писать  о  молчании» [7].

Хайдеггер часто уточняет, что говорить и обсуждать язык - величайшая проблема. Она не столько о языке, сколько  о нас  самих, «способных привести к местопребыванию его сущности и собраться  в событие».  И считает, что «сам  язык настолько заумен, что только человек его может помыслить». Выражение Хайдеггера - «Язык есть  язык, и ничего кроме него», свидетельствует не столько о гениальности немецкого философа, сколько о слабости его мысли. Читателю известно, что любой  язык, в том числе и язык Хайдеггера, можно толковать и мыслить с разных точек зрения и, в конечном счете, прийти к разным явлениям, потому, что «всяк язык для человека – бездна». «Захотеть помыслить язык - это значит вступить в говор  языка, для  того чтобы  пребывать при  языке, т.е. быть при  его, а не при  своем  говорении. Только  так  достигнем  мы  сферы,  внутри  которой,  удачно или  нет,  язык проговорит нам  свою  сущность.  Язык мы  уступаем говору. Мы  не  можем  ни обосновать язык чем-то другим, нежели он сам, ни объяснить другое его языком» [8]. 
           Язык Владимира Бибихина привлекает людей

Следует напомнить, что тема  языка  проходит через все  книги, статьи  и даже письма Владимира Бибихина. Философ настолько заворожился языком Хайдеггера, что отложил в сторону все свои размышления о его закрученной и иногда заумной философии, Приведем его размышления: «Каждый человек сохраняет особый мир, прежде всего и почти исключительно благодаря своему языку. У каждого свое имя. Каждый говорит по-своему, даже, если на том же языке. Язык ведет к пониманию, но он же и ставит проблему понимания, потому что предполагает исходную непонятность между людьми. Язык настолько же обособляющее - разобщающая, насколько сообщающая среда. Причем сначала разобщение, потом общение. Язык раздвигает, хранит и устраивает пространство между людьми. Благодаря языку каждый может занять свое место в этом пространстве отдельно от миллиардов других. Каждому из миллиардов язык позволяет быть таким особенным, каким в природном мире дано быть, возможно, только целым видам» [9].

После Вавилона, говорит Бибихин, всечеловеческого языка не существует. В средневековой и новой Европе его пытались как-то реконструировать. В большинстве своем,  первоязыком называли язык Библии,  на котором Бог  разговаривал с Моисеем, когда сказал ему: «Я есмь Сущий». Объявлялся первоязыком и древнееврейский, как избранный Богом. И считает, что первоязык, на котором Бог говорил с людьми — был тавтологией. «Допустимо было умозаключить, что Бог скорее всего выбрал именно этот язык за какие-то его исключительные достоинства, например за большее согласие с природой человека. Но это уже означало бы, что он не всечеловеческий, а просто лучший из человеческих в прошлом, и эстафета может перейти к другим» [10].

Языку Хайдеггера, Бибихин посвятил целую книгу, под названием  «Язык философии», изданную в 1994 году, в которую вошли его лекции, прочитанные в осенний семестр на философском факультете МГУ в 1989 году. В книге  рассматриваются онтологические основания речи, возможности слова, его укоренение в существе и истории языка, освещаются проблемы герменевтики. На классических примерах философии, Бибихин   разбирает ключевые понятия символа, логоса, мифа, трансценденции, человеческого тела и другие. Книга посвящена ситуации и перспективам развития философской науки в России и  предназначена для любителей философской,  филологической науки. Она, скорее всего, является учебным пособием по истории мысли и философии языка.

В своей книге Бибихин дает развернутый анализ языка немецкого философа,  отмечает  его достоинства и недостатки.  Больше всего он находит в нем положительные моменты, что дает ему пищу для новых  размышлений. Для русского философа язык – это «очарование родной речи, делающей это слово само собой понятным, как всё сказанное  привычными звуками». В языке повседневного общения, философ видит единственную  и необходимую опору, позволяющую конструировать, описывать и истолковывать  терминологические системы. Бибихин называет язык естественным не потому, что он создание природы, а потому что «вправе ожидать от него непосредственного понимания». Понимание,  всегда опережает слушание его. «Слыша слово язык во второй раз, мы понимаем его уже меньше чем в первый. И мы попадаем прямо в беду, когда пробуем определить язык» [11].

А вот язык философа Бибихина несколько иной, он увлекательный, часто поэтический и очень близок читателю. Он свободен в своем полете, наполнен силой мысли, примерами из Библии, Старого и Нового Заветов, античных и современных авторов и способствует лучшему усвоению философского текста. Бибихин – человек - романтик, лирик и тонкий знаток науки философии, его внутренний мир сказочный, музыкальный, наполненный духовностью:  богословием, философией, литературой,  живописью и даже музыкой.  Бибихин говорит как будто бы экспромтом, с большим внутренним подъемом, но всегда мудро и увлекательно, его всегда было приятно слушать и понимать. На своих лекциях Бибихин создавал удивительные картины мысли, странные ситуации, приводил яркие примеры из древней и современной истории, ставил трудные вопросы, много вопросов, и логикой мысли подводил к их  разрешению. Он учил студентов мыслить, мудро мыслить, находить ответы на сложные вопросы бытия, не теряться и отвечать всегда по существу. Многие его воспитанники считают  философа Бибихина -  великим учителем, в полном понимании этого слова. Называют также советчиком, верным другом, эрудированным ученым, влюбленным в науку философию преподавателем. Скучная, заумная феноменологическая философия Хайдеггера, в  речах Бибихина, превращается в удивительную сказку, с драматическими эпизодами и увлекательным концом. Бибихина можно было слушать долго, даже без перерыва, таким неутомимым и интересным собеседником он был.

Наверное, потому Бибихин – полная противоположность Александру Дугину, у которого речь более строгая, всегда по существу, без всяких отступлений,  без примеров из истории и жизни, хотя не всем понятная и не всегда приемлема. У Дугина  отсутствует философская лирика, нет фантазии, нет ярких примеров с античного мира, мифологии и самой жизни, нет сомнений и душевных волнений, его мысли не парят под облаками, а всегда привязаны к своему предмету, и всегда на земле и под нашими ногами. Дугин не романтик, каким был В. Соловьев, П. Флоренский, Н. Бердяев и десятки других русских философов, не лирик, а философ сугубо модерного направления, строгий и  мудрый.

Он больше похож на партийного работника или пропагандиста, стремившегося заманить в свою идеологию как можно больше слушателей. В его речи мы не встретим  такой душевности, искренности, волшебства, какое предлагал своим слушателям Бибихин. В книгах Дугина редким гостем является  искусство, христианство, Новый завет, библейские герои – апостолы, евангелисты, жёны мироносицы. А Иисуса Христа он давно вывел из своих книг, чем потерял интерес большинства читателей к своим книгам. Дугин строго придерживается университетского курса преподавания философии, поэтому  Хайдеггеровскую книгу разбирает в  пределах симулякров и субстанциональных схем.  А человеческая душа, человеческая свобода, человеческие мысли и чувства пошли под у него укос.

    «Хайдеггер сам не понимал, что говорит и пишет»

Выражения Дугина: «Волосы стоят дыбом», «Хайдеггер сам не понимал, что говорит и пишет», «не перевод, а полный бред», - принуждают нас с большой осторожностью  относиться к нашему ведущему философу, его надуманным обвинениям и ярлыкам, даже его книгам, которых написал больше трех десятков.  У профессора Дугина слишком острый и смелый язык, и много гонора. Он любит критиковать своих «собратьев» по перу за правду, и часто за неправду, словом за все на свете, лишь бы тот попал под его руку. Он не всегда сдержан, часто утрирует философскую мысль Бибихина, не признает его заслуг в переводе такого трудного произведения, как «Бытие и Время», не считается с его мыслями и оценками. Он считает его перевод далеким от правды и самого Хайдеггера.

У профессора Бибихина – было  все наоборот. Он всегда уважительно относился к оппоненту и в беседах приводил много ссылок на разные философские книги. Свои примеры тесно переплетал с литературой, поэзией, искусством, Библией, мифологией, словом – с человеком, что способствует их лучшему уяснению и пониманию.   Бибихин знал свои плюсы и свои  минусы. Он это  прекрасно понимал, о чем красноречиво написал в своей статье «Дело Хайдеггера»:
 
 «К сожалению, я не могу посоветовать читателю, пользоваться моими старыми переводами, выходившими в разное время в малотиражной печати. За исключением <Основных понятий метафизики> (Вопросы философии, 1989, № 9), все они для данного издания переделаны; некоторые, особенно <Путь к языку>, <Из диалога о языке>, <Слово>, <Учение Платона об истине>, переписаны совсем. Из <Европейского нигилизма> (с. 63-176) раньше выходила только примерно 1/4 часть. Впервые для данного сборника подготовлены: <Введение к: Что такое метафизика?'> и <Время и бытие>. Постоянное обновление переводов, по-моему, и необходимо, и неизбежно, даже, если согласиться, что подход к представлению Хайдеггера на русском языке сейчас можно считать в главных чертах  - состоявшимся. Без неотступного усилия самостоятельного осмысления того, что звучит или не звучит на родном языке, ничто не удержит переводчика, излагателя, комментатора от соскальзывания в колею очередного бессмысленного философского жаргона, и тогда, как в случае с Гегелем уже было, мы получим противоположное тому, что нужно мысли» [12].

Считаем, что в то беспокойное время, (70 –ми десятые годы ХХ столетия) это был превосходный перевод «Бытия и Времени», на уровне Шпетовского - Гегелевской  «Феноменологии духа». Настоящая русская философия только тогда возрождалась, она осторожно и оглядываясь  знакомилась с европейской философией, куда десятилетиями  для нее была дверь наглухо заперта. К тому же переводить такого трудного мыслителя как Хайдеггер, не каждому было под силу. По крайней мере, из переводчиков-философов никто, кроме Бибихина, не изъявил желания  взяться за такой труд. Бибихин предчувствовал, что его будут критиковать,  даже сильно, и догадывался, что это сделает  радикал и националист Александр Дугин. Вот потому заблаговременно оставил в своей книге эту удивительную приписку, на которую Дугин, к сожалению, не обратил  внимания.

«Хайдеггер, пишет Бибихин, избавляется от понятийного аппарата классической философии, такие понятия, как "объект", "субъект", "действительность" он избегает, так как считает, что они утратили всякую ценность из-за отсутствия в них подлинного смысла. Потому и понятие "человек" Хайдеггер заменяет немецким словом Dasein, которое на русский язык переводится как "здесь-бытие", "тут-бытие", "бытие-вот", "присутствие". Выручая Хайдеггера, русский философ говорит, что это не просто прихоть немецкого философа, подменяющего один термин другим, а глубоко содержательное введение новых понятий. Хотя слово "Dasein", в принципе, не тождественно понятию "человек", оно все же выражает бытие человека в специфическом смысле. В работе  Хайдеггера "Путь к языку" есть такое выражение: "Сущность человека покоится в языке... Мы существуем, выходит, прежде всего, в языке и при языке". Бибихину этого достаточно, чтобы из  двух скупых предложений вывести целый философский трактат под названием «Дом бытия» или  «Жилище человеческого существа». В отличие от обычного дома, язык, как жилище, обладает той особенностью, что, «живя в нем, мы редко направляем на него внимание и не замечаем его в самой его сути. Причем язык как жилище можно понимать и в смысле пребывания человека в лоне человеческой культуры» [13].

Для Бибихина, язык Хайдеггер не просто  совокупность лексического арсенала и грамматических форм, а живая речь со всем богатством ее интонаций и даже с такой особенностью, как молчание. Молчание, "дает понять" гораздо больше, чем в том случае, когда человек говорит непрестанно. Оно иногда гораздо более выразительно, чем говорение. «Говорить на языке», по Хайдеггеру, означает «перенестись в область сущности языка» или «попасть на то место, где обитает сущность». «Язык же сущности — это подлинный язык (в отличие от неподлинного, каковым является обыденный язык)» [14].

Подлинный язык, в понимании Хайдеггера, — это нечто большее, чем доступный нам человеческий язык. Историческая языковая сущность — это царство, из которого человек вышел и к которому он прикован незримыми цепями. «Человек - есть человек, - пишет Хайдеггер, поскольку он отдан в распоряжение языка и используется им (языком), для того чтобы говорить на нем».  Это означает, что скорее не мы говорим языком, а язык говорит нами и через нас. Следовательно, в такой трактовке язык должен быть понят уже не как атрибут бытия, а скорее как субъект, если пользоваться терминологией традиционной метафизики.

В философии Хайдеггера Бибихин находит  качественно новый уровень философствования. Он состоит в том, что Хайдеггер не просто по-новому осмыслил основной вопрос философии, но и восстановил проблему бытия  как проблему не антропологии, а онтологии. Благодаря такому влиянию,  окончательно сформировался экзистенциализм, как новое философское направление. Хотя элементы его мышления просматривались в творчестве Федора Достоевского.  От философии М. Хайдеггера отталкивался и экзистенциализм Ж.-П. Сартра. Не избежал его влияния  и постструктуралист Ж. Деррида.

                Александр Михайлов о трудностях перевода

Насколько трудно было переводить философию Мартина Хайдеггера, свидетельствуют другие русские переводчики,  называвшие такой труд – адским. Мы предоставим слово опытному переводчику Хайдеггера  – А.В. Михайлову (1938-1995), корифею отечественной германистики, историку культуры, автору сборника - «М. Хайдеггер. Исток художественного творения» (2008),  чтобы показать  его отношение к этому «адскому» труду.
               
 «Я давно уже перевожу Хайдеггера – пишет Михайлов, впервые попробовал делать это более 20 лет тому назад. Однако мне нечем, в сущности, похвалиться, - мой перевод, особенно по причине его искусственности, неизбежной здесь, остается позади оригинала. Бывают мастерские переводы художественных текстов, однако и всякий поэтический шедевр требует, в сущности, нескольких переводов на один и тот же язык: всякий перевод есть вместе с тем и интерпретация текста, а интерпретация не может быть одной-единственной, - поэтому должно быть по нескольку существенных переводов литературных шедевров на каждый язык. Философские тексты ставят перед нами примерно ту же проблему: не может быть какого-то вообще точного перевода философского текста на другой язык - такого точного, чтобы он без потерь и искажений (невольных) воспроизводил оригинал» [15].

Михайлов отмечает большую трудность перевода работ Хайдеггера, философия которого лежит целиком в языке. Такой перевод следует известным указаниям греческих и немецких языковых философских смыслам, их терминам и словам, отмеченных философским содержанием. Вот потому тексты Хайдеггера так трудно переводить на другие языки.  Хотя подчеркивает, что всякий перевод требует принятия таких кардинальных решений, «какие придают ему необычную степень самостоятельности и независимости».  Михайлов выступает за то, чтобы таких переводов  было как много больше, потому что они существуют не для информации, а  для других  целей. И конечная цель всех переводов - это сотворчество одного языка с другим:
 
«Культурный язык не должен позволять себе не замечать того существенного, что делается в других культурных языках, и обязан по-своему воспроизводить это - не для того, чтобы вторить другому и, вторя, изменяться, но для того, чтобы обогащаться еще и за счет других и в конце концов, оставаясь самим собою и следуя своему внутреннему, непознанному закону, уметь все и брать на себя все» [16].
Только через перевод можно по-настоящему освоить и усвоить новый смысл книги «Бытие и время, потому что перевод - не простое соответствие чужому тексту, а опирающееся на сотворчество бережное и точное воспроизведение и осмысление иноязычного текста. Нет необходимости цитировать других переводчиков трудов Мартина Хайдеггера, таких как – Шурбылева А.П., Ахутина А.В, Борисова Е.В., Васильеву Г.В., Артеменко Н.А., А. Ермилову и других, высказавшихся о своем адском труде переводчика, и особенно книг Мартина Хайдеггера.

                Вопросы  к профессору Дугину

Читатели не спешат расставаться со своим симпатиком,  переводчиком  и комментатором Мартина Хайдеггера - Владимиром Бибихиным, с его мудрыми книгами и статьями, не хотят начинать все  сначала, как  предлагает профессор Дугин. Они привыкли мыслить категориями В. Бибихина, А. Ахундова, Б. Маркова, Н. Мотрошиловой, П. Гайденко, И. Емельянова, других русских философов и читать Хайдеггера так, как читали раньше: с интересом, вниманием и улыбкой. Они считают переводчиков и аналитиков работ Хайдеггера - просветителями, мудрыми людьми, доходчиво объясняющих  философию заумного немца.  У читателей даже возникли вопросы к  Хайдеггеру, а еще больше  к профессору Дугину. Кто он такой, спрашивают,  что имеет право выбрасывать европейскую философию на помойку истории, чтобы дать дорогу «последнему богу» Мартину Хайдеггеру? Кто дал право профессору Дугину унижать и высмеивать  русскую философию, а заодно и философа Бибихина, и в тоже время поднимать до небес философию Хайдеггера? Ответим: такого права нашему близкому, мурому и принципиальному профессору Дугину никто не давал. Это его сугубо личное мнение, не имеющее ничего общего с объективной оценкой как европейской, так и русской философии.

Не является секретом, что «Бытие и время» - сборник трудов Хайдеггера, в переводе В. Бибихина, после выхода ее в 1993 году, стал сенсацией. Книгу невозможно было купить. Не потому, что россияне так уж полюбили Мартина Хайдеггера, а его философию приняли за откровение Божье, совсем нет. Потому, что его книга была первой ласточкой европейской философии, прилетевшей к нам из другого мира, преодолев суровый железный занавес. Она несла свежую мысль, свободу и новое видение нашего мира, - это было главным. Она разговаривала с нами другим языком, о других предметах, о которых мы даже не догадывались, и заставляла каждого из нас мыслить по-иному. Философия Хайдеггера, заключенная в его книгах, востребована и сегодня,  она пользуется большим  читательским спросом, хотя вопросов к интересному немецкому мыслителю накопилось предостаточно.
 А. Дугин –  уникальная личность, его знания своего предмета сильно отличаются от знаний Владимира Бибихина. Он единственный из  русских философов, кто так самозабвенно  и предано занимается Хайдеггером, кто так   настойчиво  навязывает его русскому читателю, что вызывает  удивление и даже улыбку.  В пылу религиозного порыва Александр Дугин называет мудрого немца «последним богом» европейской философии. Профессор Дугин написал о Хайдеггере четыре своих лучшие книг, впоследствии вошедшие в одну под названием - «Мартин Хайдеггер: последний Бог», изданную в 2015 году, за которую  нужно было бы наградить автора высокой Правительственной наградой. [17]. Хотя вспоминает своего немецкого друга и в других своих  книгах и статьях.

Читая их, мы видим в авторе мыслителя новой генерации, постмодерниста,  аналитика и радикала, человека трибуна, философские труды которого заслуживают самой высокой оценки. Невзирая на его резкие выражения в адрес своих коллег, иронию и даже сарказм,  грозные  отступления и другие сказки, профессор Дугин остается для нас замечательным, близким  и ведущим русским философом, который так преданно, и с такой любовью преподносит нам хайдеггеровскую, а с ней и европейскую философию, эту науку мыслить и  свои глубоко мудрые философские работы.
 
Не взирая на строгую критику в свой адрес,  на  вольный стиль и прибаутки Бибихина,  все же хочется защитить этого рано ушедшего от нас философа от несправедливых нападок от  профессора Дугина, и при этом сказать Александру Гельевичу несколько не совсем приятных слов. Если философия Хайдеггера при  жизни  автора  была такой глубоко  европейской, такой необыкновенно мудрой, то почему же с ней так долго возились  европейцы, раздумывая, принимать ее за философию или за обыкновенный бред?

Почему же эту «гениальную» философию, после выхода его знаменитой книги в 1927 году, поняли лишь несколько человек, и то не друзья, не коллеги, даже  не земляки, а французы, среди которых главным был  Жан-Поль-Сартр? Родные немцы  совсем не могли понять, о чем пишет их соотечественник. После Канта, Гегеля, Фихте, Шопенгауэра, Фейербаха и Ницше, философия Хайдеггера была полным бредом. Никто из немецких или европейских профессоров не предавал ей большого значения. Это был дерзкий вызов устоявшимся авторитетам, уводивший читателей не столько в мудрость, сколько в игру слов и ребусов. Призыв  Хайдеггера к изучению и толкованию немецкого языка, выражающего вечную истину, поддержали лишь единицы.  Большинство же философов смело стали против него в штыки. Карл Ясперс, соратник и друг Хайдеггера, после выхода книги «Бытие и время»,  осудил своего коллегу за надуманные слова, жонглирование ими, уход в модернизм и метаязык, и признал его стиль – «невыносимым». Он даже не пожелал высказать своему другу все, что о нем думает после выхода столь модернистской книги.

Заумная грамматика Мартина Хайдеггера

В России, после выхода книги «Бытие и время» в 1993 году, не все кричали ура и били в литавры. Многие философы, особенно марксистского направления, долго разгребали  метаязык, эту заумную грамматику Мартина Хайдеггера, распылявшую науку философию на молекулы и атомы. В языке немецкого философа находилась не общая картина мира и в ней человек, а элементы языкознания, структурализма, лингвистики, семиотики, имплицитной онтологии, структурной антропологии, других модернистских наук. Вот потому результат этой книги был не столь оптимистическим, как ожидалось.

Постмодернистская наука Хайдеггера стала близкой лишь небольшой кучке интеллектуалов. И совсем  неслучайно, что за две с половиной тысячи лет нашей истории, наука о метаязыке продвинулась всего-навсего на несколько шагов, настолько она была трудной, нудной и не  столь привлекательной. Наука эта в лице немецкого философа, слишком глубоко окунулась и в феноменологию и разные «измы», что затруднило ее быстрое продвижение вперед. Возникает вопрос: зачем Александру Дугину так самозабвенно,  так навязчиво и с таким прессингом  подавать нам эти ненужные семулякры? Ведь большинство философов, да и вся  русская общественность, хотят видеть философию не игрой в слова и жонглирование ими, а мудрой, увлекательной и такой наукой, какой она была во времена Сократа, Платона, Фейербаха и Ницше, без вычурности,  захватывающей, близкой душе и сердцу. Философия - это  наука о вечных духовных ценностях, о мире и человеке. К буквам, словам, симулякрам, постмодерным названиям, она никакого отношения не имеет. Постмодерн  засоряет эту мудрую науку и приводит ее к большим искажениям и пошлости.

Мы считаем, что метаязык для русской философии совсем не нужен. Заумную грамматику пусть изучают языковеды, структуралисты, лингвисты, мастера своего дела. Возможно, мы не правы, возможно, философ Дугин опережает свое время, а мы ему ставим палки в колеса. Но как бы там не было, Александру Гельевичу пора угомониться, пора стать диалектиком, человеком более гибким, более уступчивым и толерантным, перестать пугать читателей  трудно произносимыми  словами и логикой своей мысли. Не надо стыдить своих соотечественников, что они не европейцы, плохо мыслят и с Хайдеггером им не по пути. Неправда все это. Мы давно европейцы, наш уровень знаний философии, других гуманитарных и точных наук, перешагнул границы большинства стран и народов и достиг не только европейского, но мирового  уровня. Русская философия не допустит  в свое лоно симулякров, вычурных слов, заумных терминов, архимодерных разговоров о словах паразитах, стремивших изменить привычные для нас слова и понятия. Цирковой спектакль, затеянный заумными постмодернистами,  для русской философии не пройдет.  Хайдеггер нам близок не метаязыком, не вычурными словами, а мышлением о философии, человеке и мире. Остальные его перлы надо отправлять на свалку истории и никогда не возвращаться к ним.
               
Россияне верят, что никакого демонтажа языковой философии, ее влияния на духовную культуру и философскую мысль страны, не будет, как бы это не хотелось нашему уважаемому профессору Дугину. Читатели верят, что западноевропейская философия и метафизика выстоят, возможно, даже не дрогнут от сильных призывов  Хайдеггеровской философии и мыслей Александра Гельевича. Надуманная философия  должна быть снята с повестки дня и уйти с горизонта русской философии. Мы против постмодерного языка, против метаграмматики. В русской философии другие духовные ценности, они связаны с человеком, его христианской верой, русской духовной культурой и другими вечными ценностями. Мы против Хайдеггеровской «фундаменталь-онтологии», других слов-паразитов, «вещающих о бытии по траектории», с таким высоким пафосом преподнесенных нам профессором Дугиным. Общественность страны не позволит навязать  нам метаязык немецкой философии и внедрить его в живой организм русской культуры. Русская философия должна  отличаться своим гуманизмом, мудростью и человеколюбием от философского дискурса двух радикалов - Дугина и Хайдеггера.
 
Александр Дугин мыслит по – вечернему и по - ночному
Профессор Дугин установил, что немецкий «гений» Хайдеггера, мыслит по-вечернему. Даже более, чем по-вечернему,  скорее всего -  по-ночному. Он видит  миссию  Хайдеггера в том, чтобы подвести итог всей западно-философской философской традиции и дать ему свою нелицеприятную оценку. Для него язык Хайдеггера, это не язык Хайдеггера, как личности, это «финальный аккорд всего западно-европейского языка». И Хайдеггер в этом огромном хоре, последняя точка мышления. В философии немецкого профессора Дугин увидел не частный случай, а усмотрел саму судьбу как европейской, так и русской философии. «В начале языка лежит поэма», - говорит Хайдеггер. В конце языка лежит философия Мартина Хайдеггера, -  для которого философия немца дороже ценностей русского народа, претендующая стать началом нового языка, предвозвестием «языка рассвета».

Песня эта старая как мир, ее превосходно пел в своих картинах Нидерладский художник Иероним Босх (1450-1516), один из крупнейших мастеров Северного Возрождения, и она не для большинства из нас. В языке Мартина Хайдеггера никакой  «поэмы» и «рассвета» читатели не нашли, и не услышали. Наоборот, они  встретили там вовсе не то, что так долго искали, а пестрый  турецкий базар с гашишем и кокаином и странными личностями, похожими на чудовищ из сказок модернистов.
В профессора Дугина есть много других высказываний о своем любимом философе, которые большинству из нас совсем не походят. Александр Гельевич с гордостью скажет, что в ХХ веке Мартин Хайдеггер более других мыслителей «кристально осознает смысл всего философского процесса – от Начала до Конца». И что он «философствует над могилой европейской философии, расставляя все точки над «i»; что окидывает гордым взором  всю историю философии, отмечая ее безусловные периоды, смыслы и трансформации и выносит свое последнее слово над ее могилой.

  Не в обиду нашему дорогому профессору Дугину хотим сказать, что Александр Гельевич вовсе не переводчик, и даже не специалист в этом деле. Ни одну книгу из 100 томного собрания сочинений Хайдеггера он не перевел и не представил на  суд читателей. Он просто энтузиаст своего дела, неплохо знающий немецкий язык, которым часто щеголяет перед нами  в своих книгах. В лекционном цикле о Хайдеггере, размещенном в Интернете, Дугин прославляет своего  "тайного князя философии", за то, что тот так истово стремился уничтожить  западноевропейскую философию. И не сумел, ни сил, ни ума не хватило. В основе мышления Хайдеггера, подчеркнет Дугин, лежит различение между бытием и сущим. Ну и что, спрашивают читатели и его коллеги.. Для них это не столь важно. Их  интересует другой вопрос: почему Хайдеггер так сатанистски, так неистово и с такой прытью стремится похоронить западноевропейскую философию, а профессор Дугин выступает в этом злом деле его оппонентом, единомышленником и даже другом, причем с большой лопатой.   
Мы уверены, что смехотворная  затея этих двух фокусников, потерпит крах.

Западноевропейская философия никогда не умрет, и поминок для нее не ожидается. Она вершина человеческой мысли, а носители ее – гении мира, своими творениями, украсившие человеческую историю. Ее нельзя мыслить как «последовательное забвение о бытии». Человек не перестанет мыслить о бытии, о сущем, о жизни и человеке, значит, европейская философия будет жить вечно. Не погибла античная, средневековая философия, не погибнет и западноевропейская, не умрет и русская, столь привлекательная и дорогая каждому из нас. Предсказания Мартина Хайдеггера, и поспешная радость Александра Дугина в корне ошибочны, преждевременны и утопичны. 

Удивляет другое. Почему профессор Дугин так  навязчиво, так сердито рекомендует читать книгу Хайдеггера «Бытие и время» по-немецки. Тогда, говорит он, откроется  для всех нас великая истина? И если мы послушаем своего профессора, то своим прилежным чтением, терпением  «выучим немецкий язык». Это, скорее, шутка. Нам вовсе не хочется читать Мартина Хайдеггера на его родном языке, потому что для нас это трудно и просто невозможно. Мы не полиглоты, да и не верим, что встретим там Всемирную Истину и не «выучим немецкий язык». Истина, любовь, дружба  и свобода давно покинули творения заумного немца. Они потонули в его словах – симулякрах.  Зачем, спрашивается, ломать голову над тем, что всем давно  известно, когда под руками есть прекрасный перевод этой книги, выполненный Владимиром Бибихиным,  отвечающий всем мировым стандартам.
 
А то, что других русских переводов «Бытие и время» Хайдеггера в России не существует, известно не только Дугину, но и всем его читателям и критикам Этим никого не удивишь. Это вовсе не мешает нам знать о других произведениях Мартина  Хайдеггера, представленных другими переводчиками. Считаем, что Мартин Хайдеггер вовсе не тот философ, с которого русской философии надо брать пример. Его философия никакого нового пути  русской философии не указывает, и не распахивает пред нами свои железные двери. Она лишь подсказывает, какой не должна быть русская философия, а живописного примера у ней нет. Но  подсказка эта ложная: русская философия не должна быть структуралистской или языкознанием, такое для нее - смерть. Наверное потому новое поколение русских философов, возглавляемое философом Алексеем Нилоговым, а с ним все  простые русские читатели, интересующиеся философией Хайдеггера, совсем не хотят изучать немецкий язык, на котором написаны его книги. Зачем сушить голову над тем, что всем давно известно? Зачем выдумывать велосипед, когда он выдуман двести лет назад.
   
                Русская философия глазами Александра Дугина
 
Читателям все же интересно проследить отношения к русской философии двух философских личностей, двух профессоров МГУ - Александра Дугина и Владимира Бибихина, посвятивших ей несколько своих книг,  в которых  выражена  их принципиальная позиция.   В Александра Дугина - это «Мартин Хайдеггер: возможность русской философии», (2013),  у  Бибихина – «Язык философии» (1994). У профессора Дугина очень много вопросов к русской философии. Он твердо  хочет знать: «что такое русская философия? Была ли она? Есть ли она сейчас, и будет ли она завтра?» Есть у него еще вопрос, более глубокий и более маргинальный: «возможна ли вообще русская философия?»

Русскую философию Дугин называет  явлением, которое де-факто существует, но его смысл, содержание, оправданность и органическая структура остаются проблематичными.  При  внимательном рассмотрении, Дугин находит, что   русская философия оказывается вовсе не тем, за что себя выдает. Это не философия, говорит он, а «одни симулякры, подделки, смутные копии без оригинала».  Они как будто бы «есть», но они невозможны, их онтология коренится на недоразумении, на подделке, на дисгармоничном сдвиге. Потому вопрос о возможности русской философии, для него вполне легитимен и оправданный.

И тут начинаются поиски истины, для чего профессор Дугин хочет знать - не симулякр, не псевдоморфоз ли та наука, которая выдает себя за русскую философию.  Ее позднее появление  в русской истории и большой перерыв в ее существовании  в ХХ веке, когда она, чуть было не исчезла окончательно, дают ему такие основании. Если философу удастся найти негатив, значит, русская философия повреждена исторически и требует реанимации.  И если вместо нее, мы имеем дело с «бледными начальными мерцаниями, с набросками, то тем более необходимо разобраться с таким фальшивым явлением».
 
К чести нашего профессора, он проследил всю историю русской философии, от зарождения до сегодняшнего дня, и вывод сделал не в ее пользу. Русской философии как таковой, не существует, твердо скажет суровый критик.  Его главное обвинение такое: русская философия - не самостоятельная наука, а симулякр, она реакция на европейскую философию. Она от европейской философии отталкивалась, с ней соотносилась, в ней искала источники вдохновения, с ней спорила, ей подражала, ее опровергала и развивала. Русская философия шла с европейской в обнимку. Следовательно, «какие бы аспекты русской философии ни затрагивались, мы обязательно будем иметь дело с ответом на вызов, с реакцией, с осмыслением тезиса (теории, системы, школы, идеологии), пришедших в Россию с Запада» [18].

Возникает вполне законный вопрос: если русской философии, как таковой, в природе  не существует, то как же  она может развиваться, расширяться, расцветать в ее гениальных творцах, мыслителях и ученных? Для чего тогда созданы сотни философских факультетов в университетах, столько же научных институтов, множество издательств, тьма культурологических и философски-богословских журналов?  Для чего пишутся философские книги, статьи, рефераты, дипломные работы  и диссертации? Зачем присваиваются ученые звания, высокие должности десяткам тысяч людям, носящих гордое звание философа?  Неужели это делается для какой-то грандиозной комедии, способной насмешить мир и высмеять русскую философии?

 Считаем, что прогноз профессора Дугина не обоснован, он создан из его личной фантазии, не имеющей ничего общего с реальным положением дел. Русская философия существовала, существует и будет существовать вечно. Она в великих русских личностях, таких как Владимир Соловьев, Николай Бердяев, Сергий Булгаков, Павел Флоренский, Константин Леонтьев,  Алексей Лосев, Мераб Мамардашвили, Сергей Авериецев, Сергей Хоружий, Неля Мотрошилова, Борис Марков, Игорь Емельянов и многих, многих других. Молодые русские мыслители, каких в стране предостаточно, не дадут ей кануть в лету, они поддержат ее и наполнять новым глубоким смыслом.

Совсе непозволительно ругать и высмеивать все русское, а западному миру петь патриотические песни. Русские философы, бывшие и настоящие, создавали и создают философию, близкую и понятную большинству из нас. Она не должна быть постмодерной, иначе это уже не русская философия. Не должна быть с измами и другими западными атрибутами, а быть чисто русской, направленной к человеку, его разуму, его творческому труду и сердцу. Пример русской философии у названных нами авторов.

Русская философия существует, ее никто не отменял и не отнимет. Это утопия, даже великая глупость. У нее свои давние традиции, свои законы, свое отражение развития знания, в том числе и научного. Николай Бердяев называл примечательные черты русской философии: - это «пейзаж русской души, в которой отражается сама Родина, с ее безмерностью,  неисчерпаемостью и мудростью». У русской философии много искренности, любопытства, чистоты мысли и общечеловеческой тональности. Она отражение духа Николая Федорова, Владимира Соловьева, Николая Бердяева, Александра Меня и других, она направленная на спасение нашей души. Хотя понимаем, что очень мало - на спасение самого человека с его бедами и надеждами. И, в тоже время, русская философия непрактичная, не прагматичная, и в ней превалирует женское начало и софийность. Вся ее лучшая сторона обращена к Богу, к нравственности, человеку и науке. Мы назовем других ее выразителей - Сергия Булгакова, Павла Флоренского, Семена Франка,  Георгия Федотова,, Сергея и Евгения Трубецких, Вернадского, Алексея Лосева , Льва Шесова и многих других.

 Вторая ее черта – евразийность и поиск новых метафизических, запредельных  оснований реального. Русская философия совсем не хочет отставать от западных образцов общенаучного и междисциплинарного знания. Хотя признаем, что в современной русской философии много ненужного, чуждого нам, насильственно заимствованного из Запада. Сохранились в ней и черты коммунистического прошлого, хотя они не столько вредят ей, сколько подсказывают, в каком направлении нужно ей двигаться.

Читатели прекрасно понимают, что школа советских философов все еще могущественная, как умственно, так и физически. Она привлекательная, о чем свидетельствует серия книг марксистских философов под названием -  «Философы ХХ века», в которых запечатлены главные ее герои ушедшего столетия.

И то, что русские философы разгребают завалы Западной философии, посвящают ей свои труды, лишний раз доказывает могущество русского философского духа, способного понять и дать оценку любому западному «шедевру», даже и такому, как  «Время и бытие». Мы  сознаем, что на Западе нет таких превосходных комментаторов  книг Мартина Хайдеггера, какие есть сегодня в России. А их более сотни, и все замечательные профессора, Доктора и кандидаты философских наук, а с ними сотни тысяч студентов и миллионы любознательных читателей. Профессору Дугину незачем сводить философию к мертвым схемам и метаязыку. Это будет уже не философия, а набор заумных слов и понятий, относящихся к русской  запрещенной лексике. Мы совсем не верим, что  русская философская мысль современной России находится в конце туннеля, в упадке и глубоком подполье.  Все это выдумки и пустая болтовня.. Русская философия находится как раз на своем, пока еще стабильном уровне. Она впечатляет своими личностями,  их идеями, их новыми книгами и вызывает интерес и большую надежду.

Размышления А. Дугина о философии Мартина Хайдеггера совсем не мажорные, и не вселяют для нас радость. Предложение профессора, что  «Вопреки всему надо готовить новый виток русской философии, и начинать надо в этом вопросе с корректного понимания западной мысли. А западная мысль в своем высшем воплощении – это философия Мартина Хайдеггера», - для русского читателя не подходит, по той простой причине, что путь России в философию - своеобразный, самобытный и единственно верный. Он человечный и православный.
Нам очень жаль, что Александр Дугин и его сторонники, скептически смотрят на русскую философию, считая ее не зрелой и не состоявшейся. Напрасно предрекают гибель философии, и не только русской, но европейской и мировой. Все это пустые слова, пустые выдумки и пустые надежды. Мы прекрасно понимаем, что профессор Дугин сторонник постмодерной философии и его  авторитеты - К. Леви-Строс, Ю. Эвола,  Юнг, Дюран, Р. Генон, другие западные модернисты, и что книги Мишеля Фуко «История безумия в классическую эпоху» и Жака Дерриды «Письмо и различие» - стали для нашего философа  второй Библией.
 
 В своей книге «Постфилософия», Дугин сетует, что у него возникли большие проблемы с русскими читателями, и даже подозревает, что его книгу скорее будут читать не в России, а за рубежом. В родных читателей он усмотрел кризис русского национального мышления и русского сознания, причем ощутил это «пронзительно и почти физически». Наверное, это какая – то глупость, фантазия и скептицизм. Русские читатели любят книги Александра Дугина и особенно те из них, в которых говорится о философии вообще и русской философии в частности. Таких книг на прилавках магазинов единицы. А тех книг, где отсутствует русских дух, русский человек и его православная вера, в уважаемого профессора не найдем днем со свечой, их попросту  нет.

И еще увидел Александр Дугин, что его студенты с  огромным трудом осиливали формулировки простейших умозаключений, наблюдений и констатаций по теме «Постфилософия». Профессор как будто бы  обращался к глухой гранитной стене, и что было важным. Дело было не в качестве студенческого состава, а в их сознании. На лекциях Дугина также присутствовали преподаватели всех возрастов - ученые со степенями, специалисты различного профиля и в них профессор усмотрел интеллектуальный изьян.

«Дело в том, - поясняет Дугин, - что если даже на Западе – где все идет более или менее последовательно, планомерно и предсказуемо - переход к постмодерну составляет сегодня серьезный интеллектуальный вызов, рождает бурные споры и нарастающее недоумение, то в России традиционно все идет кувырком, все развивается с подвохом, и сплошь и рядом в совсем ином направлении по сравнению с ранее намеченным и обозначенным» [19]. Значит, россияне не хотят читать и слушать западную заумь, она им просто осточертела. Им приятнее читать родных авторов, в которых мысль всегда понятна и направлена к разуму и сердцу читателя.
У профессора Дугина появилось такое чувство, что присутствующие на его лекциях не верят в то, что он говорит. «Не верят» в существование «традиционного общества», «не верят» в модерн, а постмодерн, для них, вообще представлялся откровенной мистификацией.  Субъективно он испытывал такое ощущение, будто бы двигает «какие-то гигантские неподъемные заржавленные колеса, застывшие в случайном положении и утратившие связь с приводными механизмами». Значит, навязывать студентам постмодерн – бессмысленно. Они его не примут.

 Дугин захотел раздвинуть рамки русской философии, сломать инертность русского мышления, его всепонятность, эгоизм и всезнание, и показать, что западная авангардная философская мысль должна стать для русской философии не только образцом для подражания, но самим фактом ее сотворения. Профессор создал особый философский метод – концепцию  русского «национал-хайдеггерианства», которую подробно описал в книге о Мартине Хайдеггере, и все это бросил в русскую стихию. Но читатели, как всегда, не спешат со своими славословиями в адрес Дугиных затей, они пока прислушиваются, уясняют, шевелят мозгами и лишь затем, дадут настоящую оценку философии профессора Дугина.

Хотя наперед скажем, что нам очень жаль, что смелые и настойчивые нововведения Александра Дугина  повисли в воздухе: они не прижились. И все потому, что его идеи граничат с  утопией, дерзкой фантазией автора, уходом в ничто. Русским духом в них не пахнет, скорее, пахнет западным нафталином. Русское сознание не доверяет западной постмодерной мысли, и к своей относится критически. Оно не мыслит строго, о пустом и бессмысленном. Русское сознание любит простор, человечность, доброту, теплые слова  и религиозность. Заберите все это, и вы получите любимое учение Александра Дугина - «национал-хайдеггерианство».
 
              Русская философия глазами Владимира Бибихина
 
А теперь обратимся к другому русскому философу, к его трудам и идеям, с которыми он щедро делился в аудиториях Московского Государственного Университета, к Владимиру Бибихину, оставившему нам целую серию своих философских книг и статей,  узнаем о его отношении к философии. Русская философия и философия вообще, для Бибихина, была его второй жизнью. Философ сам творил эту науку, создавая замечательные книги и статьи. О ней он говорил на лекциях, семинарах, в дружеских кругах, писал в книгах, статьях и письмах. Когда в стране стоял вопрос, чтобы оторвать философию от богословья, лишить ее духовной основы, то профессор Бибихин выступил против. «Мы говорим, что философия сама по себе с самого начала уже религиозна тем, что снова и снова возвращается к началам вещей, повторно вчитывается в мир, казалось бы, уже зачитанный до дыр. Только не заметившие этого, т. е., значит, не понявшие, что такое философия, хотят делать ее "религиозной". Негласная причина этого занятия — неспособность вынести напряжение открытых вопросов. Другое дело, что мысли нужна вера, как правой руке левая, и неумение работать обеими не надо считать особым преимуществом» [20].
      
И еще один пример благородного поступка Владимира Бибихина. В трудные времена Российской истории, когда в 1993 году над ней возникла опасность, когда  всесильные чиновники решили ликвидировать Институт философии РАН, профессор Бибихин, вместе с единомышленниками, не растерялся. Он твердо встал на защиту родной науки. От имени сотрудников научного учреждения, Бибихин написал грозное письмо главному идеологу страны Суслову с требованием: оставить в покое русскую философию и их Альма Матерь – Институт Философии РАН. Крик души выдающегося русского философа был услышан, чиновники дрогнули, и  вредительское решение врагов- либералов было отменено. Так был спасен знаменитый научный центр России – Институт философии Российской Академии Наук.

О чем думал и что говорил Бибихин о возможности русской философии в связи с философией Хайдеггера, мы узнаем из его статьи «Другое начало», в которой философ старается доказать, что мысль Хайдеггера может стать точкой отсчета по преобразованию русской философии.  «Если поверить Хайдеггеру, если  принять его философию не просто как часть западноевропейской философии, но как ее сумму, повествующую обо всей ее структуре в целом, то при определенных обстоятельствах, мы будем способны преодолеть наше фатальное ограничение и ступить по ту сторону археомодерна. Это не значит, что мы спроецируем хайдеггеровскую философию на нашу культурную среду. Такое делать бесполезно, и ни к чему хорошему не приведет. Идеи Хайдеггера нужно рассматривать за пределом русского эллипса, в рамках европейского чистого культурного круга. Нам следует принять философию Хайдеггера за этот культурный круг, за его голографическое выражение, с которым можно работать» [21].

Бибихин согласился с мыслю о создании новой европейской  философии в рамках европейского культурного круга и Хайдеггеровских идей. Жаль лишь одного, что о русской философии он частенько забывал. Мы просмотрели многие его книги, статьи и выступления, и только в отдельных из них   встретили материал о русской философии, ее состоянии и судьбе. Огорчило нас и то, что в его книге «Язык философии», в статье «Русская мысль», русская философия почему-то не названа своим именем. О ней,  почему то постоянно говорится как о «русской мысли», «культурной среде», «филологической культуре», «русской словесности», «метафизике» и других  дефинициях. Даже подчеркивается, что кроме  хронологических, географических, этнографических пространств есть пространство мира, и свое место в нем нам еще предстоит найти,  потому что «русские не знают, как следует, где они в мире». Но и там о русской философии - молчание. Следовательно, с этого времени мир для Бибихина, как и для  его терпеливых слушателей, становится единственной проблемой  философии.
 
«Для современного человека почти всё стало проблемой; мы уже почти ничего не видим вокруг себя, кроме проблем. Только мир для нас не проблема, или, если проблема, то не философии. Проблема для нас, что сделать с миром; что такое и где находится мир, с которым мы хотим что то сделать, для нас как будто бы заранее хорошо известно, тут проблемы нет. Мир — это просто всё. Всё в мире»  [22].
Бибихин  подчеркнет, что он разговаривает на русском лишь потому, чтобы тема языка философии не превратилась бы в «заглазные осведомления неведомо о чем, если бы мы не сумели увидеть язык философии в русском языке». И даже не в том, чтобы русская философия перестала быть русской, и превратилась в философию в России. Он видит проблему глубже и хочет, чтобы новые русские не выдумывали внутри русского языка нового философского стиля, а повели русскую мысль и русскую словесность на завоевание новых рубежей. «Наше дело понять (принять) то, что есть. В принимающем понимании, пусть горьком и растерянном, всё равно будет больше философии, чем в классификации, проектировании и конструировании. В отношении задач и целей с уверенностью можно сказать, пожалуй, только одно. Нашей мысли пора быть настолько нашей, чтобы быть мыслью просто. Нашему языку пора уже давно быть языком не русской философии, не философии в России, а философии вообще». [23].

Александр  Дугин и Владимир Бибихин о Другом начале

И все же, предметный разговор о русской философии Бибихин ведет  в статье «Другое начало», где подводит базу под ее новое становление. Как всегда в таких случаях, вместо разговора по-существу он снова «пускается» в философскую лирику, вернее в старую добрую метафизику, и речь его становится отвлеченной, метафизической и снова она заносит философа в «синюю даль». В понимании Бибихина, «Другое начало» возникает из самой новости о нерушимой свободе. Свобода составляет главный и постоянный его опыт, заслоненный только иллюзиями: «Опыт этот оставлен на свободе между небом и землей - быть, говорить, смотреть, видеть, слышать, т.е., стало быть, и не видеть, и не слышать, и не быть, и ничего не говорить. Мое ежеминутное бытие-небытие, слышание-неслышание, видение-невидение оставлено мне Богом и бытием не в том смысле что у меня появляется особое знание о Боге, и о бытии, и я помню, скажем, видел момент, когда они меня оставили, а в том смысле, что я только свою оставленность каждый раз снова знаю. Могу дотронуться до стола для полноты удостоверения в моем одиночестве. Могу смело это сказать, говорящий камень» [24].

Читатели, конечно, не догадываются, когда философа Бибихина оставили «слышание-неслышание», «видение-невидение», бытие и Бог, когда он стал в мире одиноким. Но знают точно, что метафизика его расплывчата, она отвлекает внимание от конкретного разговора о русской философии, и не несет ничего такого, чтобы мысль читателя обогатилась, приобрела новый смысл и новое понимание. Свобода, в понимании Бибихина, или  расплывчатый экзистенциализм, настолько носит неопределенный характер, настолько отвлекает от главной темы, что говорить о ней, как о философском учении нового типа,  не приходится.

Метафизические пассажи Бибихина,  направленные к «оставленности» автора, который «ощупывая себя, никакого Бога не находит», дает повод Александру Дугину сурово критиковать своего коллегу за отвлеченность, не серьезность мысли и  идеализм. Вот как он отзывается о Бибихине, читая его не зрелый перевод: “долгое время им [Хайдеггером] занимались какие-то случайные люди, один из них был сумасшедший покойный Бибихин. Если люди не могут толком перевести Генона, который сложен, но прост, то Хайдеггер, который сложен и сложен, конечно, остался недосягаем. Поэтому его можно кое-как читать по-французски, кое-как – по-английски, но уж по-русски я просто не говорю. Если вы, что-то читали или слышали о н;м, вс;, забудьте, это чушь собачья.” (расшифровка из лекции “Мартин Хайдеггер. Месть бытия”). Как говорится не в бровь, а в глаз.

Мы считаем, что такая критика и справедливая, и необходимая, она помогает читателям легче усваивать нужные и полезные знания философии Бибихина. И тем не мением, его философия  прокладывает путь к новым и новым человеческим душам, не равнодушным к философской науке, к науке мыслить, понимать и объяснять.  Читателей радует его феноменолого-идеалистический метод, названный «русской феноменологией», его романтизм в философии языка и философии мысли, зовущий каждого к свободе слова и выражения,  к тому  успеху, которого ищет мир и природа, и единственно для того, чтобы поставить человека на свое, предназначенное ему Богом место. Таким «своим местом» в мире была и осталась для Владимира Бибихина родная его страна - Россия, ее земля, природа и любознательные люди.

Следует напомнить, что профессор Бибихин расширил пространство русского философского слова, русский философской мысли, наполнял их  мудрыми знаниями, своей неспокойной душой и  создавал такие возможности, которые долго ещё предстоит осваивать философии слова и языка. Он приблизил Хайдегерову науку к русскому духу и вырастил для нее отдельную ветвь русского языка. По словам Ольги Баллы, превосходного русского мыслителя,  журналиста и писателя, автора книг и статей о человеческой жизни и  русской философии, - «Бибихин философствовал в форме перевода ещё прежде, чем начал философствовать в форме прямой речи». [25].

В Бибихине важно  – и принципиально для понимания существа его философской работы - то, - говорит Балла, что он уже с самого начала соединял в себе философа и переводчика, то есть человека, имеющего дело со словом. Переводчиком и лингвистом он стал в результате полученного образования – в Московском институте иностранных языков, философским устроением личности обладал, видимо, изначально (впрочем, чуткостью к природе слова, надо думать, тоже). Два этих типа внимания к миру он соединял уже в кандидатской, в глухом советском 1977 году защищённой диссертации, совершенно вроде бы лингвистической: «Семантические потенции языкового знака» (1977). Темы её – уже коренные бибихинские, над которыми он думал, по существу, на разных материалах всегда: взаимоотношения слова и мира, слова и мысли, онтологические основания языка.

Всё это было то, над чем думал и Хайдеггер, один из основных собеседников Бибихина, которого он переводил и у которого многому учился. В данном случае, видимо, есть смысл говорить не столько о влиянии немецкого философа на своего русского переводчика, хотя без такого влияния, конечно, не обошлось, - сколько об изначальной родственности направлений их внимания – она, собственно, и сделала влияние возможным, дала ему основу. Те же самые темы Бибихин будет позже, на протяжении полутора десятков лет: 1989-2004 - развивать, проговаривая, в статусе преподавателя (на самом деле – своего рода публичного мыслителя, - разве что публикой его были прежде всего студенты): в семинаре «Внутренняя форма слова», в курсах «Язык философии», «Людвиг Витгенштейн»…

Оба этих типа культурного действия – философию и филологию, пишет Ольга Балла,  Бибихин осуществлял в себе единым движением. Скорее всего, он пришёл бы в негодование, когда бы узнал, что мы тут говорим о философии как о «культурном» или, не приведи Господь, «интеллектуальном» действии. Сам Бибихин категорически её таковою не считал. Философия была для него действием, безусловно, экзистенциального, человеко  и мирообразующего порядка.

Бибихин, по мнению Баллы, практически создал русского Хайдеггера – вырастил для него отдельную ветвь русского языка. Он философствовал в форме перевода ещё прежде, чем начал философствовать в форме прямой речи. Ею прежде всего стали для него адресованные студентам лекции. Но он и тут продолжал быть переводчиком: переводил несловесное – в слово, не нашедшее имени - в поименованное; наконец, непонятого – в понятое хотя бы чуть более.  «Вместе со своими слушателями девяностых он пережил и воплотил в самом себе «захватывающее ощущение свободы и нового начала на руинах старой цивилизации, это чувство оказалось плодотворным независимо от того, в какой мере оно нас обмануло. Его очень многие тогда слушали, - скорее всего, их было больше, чем тех, кто его понимал, и уж точно больше, чем тех, кто понимал его правильно. Так ли важно? Даже тем, кто понимал его не слишком, он дал возможность пережить событие мысли, её человекообразующую важность – и его запомнили» {26}.

Глубоко сожалеем, что эту безграничную  любовь к родной земле и родным людям Владимир Вениаминович Бибихин  рано унес с собой в могилу. Это произошло 12 декабря 2004 года, когда ему  исполнилось 66 лет. Последними словами русского мудреца были такими: «Всё пройдет. Всё будет хорошо», символизирующие Евангельские слова Иисуса Христа – «Мир Вам!».

Мы рекомендовали бы читателям больше внимания обращать на такие книги Бибихина, как Алексей Федорович Лосев и Сергей Сергеевич Аверинцев, Мир, Лес, Узнай себя, Чтение философии, Дневники Льва Толстого, Лекции, История современной философии, Переписка 1992-2004 с Ольгой Седаковой и другие, несущие в себе заряд мудрой философии, диалектики его жизни и мысли.  А его книги о языке, пока отложить в сторону, до лучших времен, когда, наконец – то наша Академия наук и Институт философии, а с ними и Министерство образования  не уберут из программы философских факультетов нудную и совсем не нужную дисциплину  – язык Бибихина, язык Дугина и язык Хайдеггера, и переключат внимание студентов на русской духовности, науке и культуре, исключающих топтание на месте ненужных заумных слов и терминов,  спасая философию от развала.  О заумности и ненужности  языка немецкого философа Хайдегерра, его надоевших  терминов-паразитов, да  и языка наших двух смельчаков, негативно говорят и пишут многие русские философы и любители этой творческой науки.
 
Симптоматично, что вся работа с огромным архивным материалом Владимира Бибихина, подготовка его новых книг к изданию ведется его вдовой - Ольгой Евгеньевной Лебедевой. Только благодаря самоотверженному труду этой прекрасной женщины,  тонкого исследователя и ценителя творческих трудов родного мужа, ее терпению и настойчивости изданы десятки книг русского философа, созданные на основе его лекционных курсов, прочитанных в Институте философии РАН и в МГУ: «Мир», «Язык философии», «Узнай себя», «Чтение философии», «Философия права», «Энергия», «Ранний Хайдеггер», «Новое русское слово», «Собственность», «Дневники Л. Толстого», «Лес» и др.  Таких книг более десятка  и на выходе - очередные  его тома.

Одним из самых полюбившихся читателям сборников Владимира Вениаминовича, - вспоминает его друг Ахутин, была его книга «Узнай себя», рождённая из курса лекций 1990 года на философском факультете МГУ. Ее центральная тема – двусмысленность самопознания. В ней отразились мысли философа о самом себе и окружающем мире. Приводим некоторые из них:  «Нет более верного способа «пропустить» себя и нечто подлинное, занявшись самокопанием, - пишет Бмбихин. Провалишься в себя, как в шахту, и перестанешь замечать всё вокруг». «Вовсе не “познавать себя” нужно мне, я и так задохнулся в самом себе, а лучше хоть немножко отвернуться от себя, стать другим или хотя бы просто увидеть другого. Мы так устроены, что находим себя, когда бросаем себя на что то.  Поскольку это счастливое право помогать беде есть одновременно и наша бесспорная обязанность, т. е. мы не просто бросаем и тем находим себя, но и это наше бросание, нахождение обставлено обязательностью долга».  «Надо отдать себя настоящему, решиться, забыться в едином на потребу, о котором говорит совесть, забыть себя в нем. Мы вернемся к простоте, станем, бросив себя на правое дело, сами собой», – говорит мыслитель.  Но парадоксальность этого «обращения» от «неприкаянной жизни», отказа от самоупоённого препарирования себя как раз состоит в том, что мы на минуту остановились, задумались над тем, как живём: «Мысль дала нам себя почувствовать свободными для решения».

«Если Бог, который дал мне так много, захочет дать еще, то это уж будет действительно очень много. Больше, чем кому-нибудь. Лучше я поэтому буду доволен тем, что есть. Аверинцев. Седакова. Ахутин. Хоружий. Лебедев? Битов?» Но, пожалуй, именно С. С. Аверинцев и А. Ф. Лосев (тайный монах в миру) сыграли одну из ключевых ролей в жизни мыслителя (неслучайно именно о них вышла книга, собранная из конспектов живых бесед и дневниковых записей). «Общение существует, поскольку есть что сообщить, а не наоборот – изыскивают, что бы такое сообщить, коль скоро существуют общение и его средства. В начале общения и общества стоит весть». «Если учесть, что Аверинцев и Лосев – одни из ярчайших мыслителей-христиан советского периода, то можно попробовать предположить, какая именно ВЕСТЬ объединяла этих троих людей…» Глубокая вера Владимира Вениаминовича была не напоказ. «Пока человек без религии, он какой-то половинчатый», – говорил мыслитель. Всю свою жизнь человек жаждет Бога, часто неосознанно – даже стремление обогатиться является ничем иным, как заблудившейся этой жаждой, считал Бибихин. О Боге он говорил в своих статьях и лекциях в той или иной форме, но будучи и филологом, как никто другой чувствовал значение фразы «От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься» (Мф. 12:37).

Михаил Богатов, специалист по философии Бибихина, несколько разъяснил читателям, в чем трудность его философии. Первая трудность, говорит он, сводится к тому, что, стараясь прочитать Бибихина сугубо на «информативном» уровне, мы найдем у него «все что угодно», а потому «информативный» уровень чтения совершенно неадекватен работам ВВБ. Понявшие и оценившие этот секрет, предпочитают молчание (вторая трудность), поскольку гораздо легче реагировать на наивную попытку говорить о Бибихине, подвергая ее критике, нежели самому ее произвести.

Должны учесть, что Бибихин - это философ определенного настроения, такого, которое будит мысль, вдохновляет и захватывает ее. А вот, что «делать» с этой разбуженной мыслью,  Бибихин не говорит.  Он просто учит нас всему, что идет вразрез с подобной установкой. С мыслью, - говорит он, как раз ничего «делать» не нужно, с мыслью надо просто «жить. Все творчество Бибихина — это вызов к тому, чтобы изменилось само состояние человека. Оказавшись на свободе, уже не подчиняет свою мысль тому, чтобы что-то «сделать», человек впервые выходит за рамки расписания - и только тут имеет шанс столкнуться с тем, каким он, человек, может быть и какой она, жизнь, может быть.

              Что такое современная русская философия?

У нас появилась потребность заслушать еще одного из молодых современных русских философов, знающих эту проблему не понаслышке и спросить его: что такое русская философия и как ее понимает молодое поколение русских философов. Александра Дугина и Владимира Бибихина мы уже выслушали сполна, теперь пришла очередь послушать другого, независимого специалиста. Для этого мы избрали молодого, перспективного русского философа Алексея Нилогова, автора трех солидных книг под названием - «Кто сегодня делает философию в России». Он же является организатором проекта «Современная русская философия».

Но как не покажется странным и удивительным, на эти и другие вопросы, относящие к русской философии и философии вообще, Алексей Нилогов уже ответил, он опередил нас на целое десятилетие. Это было его  Интервью   журналистке Ольге Балла, 15 июля 2010 года. Больше того, своими мыслями он поделился с читателями  в Предисловии к своей первой книге «Кто сегодня делает философию в России?», изданной в трех томах. Мы решили воспользоваться этими материалами, которым   доверяем, и представляем их нашим читателям с небольшими сокращениями.
               
 В чём выражается сверхзадача вашего проекта «Современная русская философия», в рамках которого вышел первый том книги «Кто сегодня делает философию в России»?

- В проект «Современная русская философия» отбираются наиболее интересные философские концепции, у которых большой запас философской вопросительности – концептуальной фундаментальности. Поскольку это авторское предприятие, постольку выборка полностью лежит на моей безответственности. Я привлекаю к проекту тех здравствующих авторов, кого считаю нужным оставить в истории русской философии, воплощая категорический исторический императив.

Мне приходится работать в ситуации отсутствия отечественной философской традиции как одной из разновидностей практики письменности. Я не имею в виду философские школы как институты интеллектуального лидерства, а говорю о том, что философия в России беспризорна – между академическим официозом и маргинальной всеядностью. Сверхзадачей проекта является изменение отношения к русской философии в качестве бесплодного продукта умствования. Разве приемлемы для философствующих по-русски следующие слова Владимира Соловьёва: «Один из первых схоластиков в сочинении своём, между прочим, замечает, что «небытие есть нечто столь скудное, пустое и безобразное, что нельзя достаточно пролить слёз над таким прискорбным состоянием». Эти слова чувствительного монаха невольно вспоминаются, когда подумаешь о русской философии. Всё философское в этих трудах вовсе не русское, а что в них есть русского, то ничуть не похоже на философию, а иногда и совсем ни на что не похоже. Никаких действительных задатков самобытной русской философии мы указать не можем: всё, что выступало в этом качестве, ограничивалось одною пустою претензией»?

 У философии должна быть национальная специфика? Это принадлежит к сути философствования?

– Выскажу парадокс о том, что русская философия национальна в той мере, в какой она встроена в мировой философский контекст: чем меньше её влияние, тем больше она национальна. Русскость отечественной философии требует нериторического вопрошания о русофобии, ответ на которое попытался дать Фёдор Гиренок: «Русофобия распространена потому, что они знают тайну своего происхождения. Они знают, что они не философы. У нас был один философ. Правда, его звали Мераб Мамардашвили. Но и он не любил русскую философию, полагая, как я думаю, что её не существует. У нас вся философия сводится к истории европейской философии. Тот факт, что у нас существует отдельная кафедра по истории русской философии, говорит лишь о том, что нет никакой русской философии. Было бы, видимо, нелепо, если бы у немцев помимо философии была бы ещё какая-то отдельная кафедра по изучению истории немецкой философии.

Сколько я знаю, студенты не хотят быть русскими философами потому, что они хотят быть философами. А поскольку никаких философов из них получиться не может, они становятся эпигонами европейской философии, некоторыми производными величинами. Мы бедные, захудалые и вообще дальние родственники на пиру европейской мысли. Наше место сбоку, на скамеечке. Между тем без философии можно задохнуться в душной, непроветриваемой комнате ума, а открыть в ней форточку некому. У нас философов нет. А те, что есть, работают учениками и подмастерьями на Западе. У нас душно, а они открывают символические окна в иное Европы.

В России философия была. Это славянофилы: Данилевский, Леонтьев, Флоренский. Сейчас усилиями немногих возрождается философия в пространстве русской мысли. Философия у нас будет тогда, когда мы очень захотим, чтобы она была».

                Что значит «делать философию»?

-Делать философию означает заниматься производством философии как интеллектуального продукта, который можно понимать не экономически, а хозяйски. Философствование – это личное дело свободного мыслителя, рискнувшего расширить границы своего одиночества до границ всего мира. Современная русская философия, какой бы многоликой она ни была, является результатом литературоцентристских амбиций. Потребность в живой мысли ощущается настолько пропорционально, насколько русская литература утрачивает свою роль хранительницы человеческих дум. Притчей во языцех считается такая ситуация, при которой русской философии отказывают в праве на какое-либо существование, а русских философов оценивают не выше среднестатистических публицистов. Отсутствие отечественной философской традиции, в которой были бы заинтересованы и (правовое) государство, и (гражданское) общество, в достаточной мере характеризует то, что такое мышление по-русски.

Внимание мирового философского сообщества к русской мысли продолжает оставаться этнографическим, рассчитанным исключительно на интеллектуальную колонизацию. Наш философский прорыв зависит от внутренней конъюнктуры, но она сориентирована на внешний мир, в котором нет места философским новичкам. Патологическое отставание отечественной философии от мировых интеллектуальных тенденций объясняется тем, что мы постоянно действуем в стратегии навёрстывания упущенных возможностей – инставрации, которые припозднились в модусе того, что традиционно называется философией.

 По какому принципу отбираются участники для вашей книги?

- Книга составлена таким образом, чтобы показать интеллектуальную ущербность одних (на фоне дискурсивной ангажированности) и философскую избыточность других (на фоне институциональной маргинализации). По словам политолога Игоря Джадана, «то, что теперь существует в России в виде институционального философского сообщества, – это лишь механизм экспертной фильтрации западной мысли, заимствования её наименее рискованных положений и интерпретация в безобидном для существующей власти духе. Никакой «отсебятины», а тем более открытий, влияющих на общественную парадигму хотя бы русского общества от современной институционализированной философии ожидать не приходится. Не для того она поддерживается крайне скупым, когда дело касается чего-либо действительно нового, российским государством.
Наоборот, ростки свободной мысли, вырастающие на отечественной почве, слоноподобно топчутся обвинениями в «плагиате», «вторичности», «несовершенстве», «непрофессионализме», и что наиболее действенно: заговором молчания. Параллельно внимание научного сообщества переводится с актуальных вопросов отечественного бытия на малопонятные споры второразрядных западных мыслителей. В результате пар выпущен, иллюзия модернизации создана, время убито на духовный онанизм…»

 Что такое, по вашим представлениям, философия? Зачем вообще нужна философия?

– Одна из последних форм ложного сознания – критика цинического разума – полагает называние вещей их настоящими именами, упуская из виду меру долженствования. Таким образом, освободительная борьба за то, чтобы вещи назывались своими именами, сужает горизонт для вопрошания об аутентичности их имён, а следом – о самой философии.

– «Редакция <…>, – предупреждает предисловие к одному из ваших текстов, – публикуя данный текст, не отвечает за качество понимания его читателями. В этом отношении мы освобождаем себя от всякой ответственности, как уголовной, так и дискурсивной». Я спрошу в лоб: вы ведь нарочно так пишете? Складывается впечатление, что ваша цель именно в том, чтобы быть по возможности непонятым, а если понятым, то желательно неадекватно. А зачем?

– Умиротворение масс не входит в мои философские задачи. Если вы будете печатать в «Российской газете» отрывки из текстов Мартина Хайдеггера или Жака Лакана, то реакция по-прежнему читающей публики окажется как никогда адекватной. Не являясь противником просвещения, я считаю, что общаться с философскими произведениями могут только подготовленные люди. Русскому писателю – интеллектуальному инвалиду – обращаться к философии противопоказано. В публицистическом – зачастую провинциальном – уровне русской философии заинтересовано большинство обученных русскому языку интеллигентов, у которых с рождения аллергия на свободомыслие в отрыве от литературоцентристских штампов.
Цель философии заключается в водоразделе между понимающими и непонимающими. Чем больше непонимания, тем лучше для философии. Философ обладает правом убивать того, кто дарует свободу другому с тем, чтобы она заканчивалась там, где начинается свобода дарующего. Философия освобождает для того, чтобы порабощать в будущем.

  Ваше собственное место в современном «делании философии»?

– Я не разбираю ни средств, ни целей. Когда моя философия овладеет самим небытием, я сделаю реверанс в сторону бытия. Разумеется, мне удастся создать философскую школу с самым отъявленным интеллектуальным насилием как внутри, так и снаружи. Речь идёт о философии антиязыка – новом течении в философии XXI века, которое подготовит методологическую революцию в науке, различив истину между свободой мысли и свободой слова.

Проект философии антиязыка ориентирован на пафос, сопоставимый с феноменологическим движением. Мне не удастся объяснить сущность антиязыка средствами языка, против которого направлена его фундаментальная интенция: номинировать то, что невозможно поименовать. На материале сотен классов антислов мне удалось показать, что естественный язык – источник человеческого в человеке – покоится, подобно вершине айсберга, на естественном антиязыке, представляющем собой подводную часть семиозиса. Философия антиязыка базируется на принципе «изначального опоздания», согласно которому означаемое отстаёт от референта, а означающее – от означаемого. Фёдор Тютчев выразил этот принцип строчкой «Мысль изречённая есть ложь». По своей сути естественный язык – это естественный антиязык, то есть несовершенное средство коммуникации, а главное – мышления, не позволяющее преодолевать тот или иной субстрат мыслецентризма. Метафора (анти)языка вобрала в себя всевозможные значения и их оттенки, различая желание в овладении идеальным языком, на котором между планом содержания и планом выражения отсутствует интенциональная ложь, посредничающая на смыслодефиците.

Антиязык – это совокупность классов антислов, благодаря которым в бытии вычленяются такие области, которые не могут быть названы на языке без ущерба их аутентичности. Говоря расширительно, философия антиязыка сводится к проблематике номинации и её производных. Думаю, что под философию антиязыка удастся подверстать всю историю философии, задав новую парадигму философствования XXI века.

Цель замысла книги: выявление уязвимых точек актуальной философской культуры.

– После Фридриха Ницше, который оздоравливал философию ядом мудрости, нет досуга более расточительного. Я не осознаю себя санитаром философских зарослей, а настаиваю на карикатуризации сложившегося положения именования вещей. Если падающего нужно толкнуть – я не изобретаю нравственный категорический императив, а действую в режиме suum cuique, который не требует обладания истиной.

Чтобы быть носителем цинического разума, необходимо освободиться от нигилизма, чьей традицией пропитана философия последних двух столетий. Не пытаясь называть вещи их собственными именами, я предпочитаю оставлять им право для неаутентичного самоименования. Если больной неизлечим, есть смысл изловчиться в подручной бессмыслице, преподав экзистенциальный урок тому, что обречено на неподлинную смерть, будучи рождённым от женщины. Циническое мировоззрение в форме ложного сознания не предполагает смены, потому что, по словам Петера Слотердайка – автора книги «Критика цинического разума», «в обществах, в которых больше нет никакой эффективной моральной альтернативы, а силы, потенциально способные к противоборству, оказались встроены в аппарат власти, больше некому возмутиться по поводу цинизма господствующей власти. Чем более безальтернативным кажется современное общество, тем больше цинизма оно себе позволяет».

В погоне за альтернативной формой ложного сознания мало прочитать книгу Жана Бодрийяра «Забыть Фуко». Я бы порекомендовал книгу Некраса Рыжего (псевдоним Вячеслава Андреевича Майера) – «Чешежопица. Очерки тюремных нравов», в которой дана особая трактовка декартовского философизма «ego cogito, ergo sum»: «Язык книги, словечки вроде «чешежопицы» не посчитайте оскорбительным. Зэковский язык не похабен и не примитивен, он просто другой, чучелизированный, работает в ином пространстве, он экономен, многозначен, он без «заливов». «Чесать жопу» – значит думать. Редко кто, попав в тюрьму, чешет голову, осыпая клочьями перхоти с остриженной головы камеру. Почти все «чешут жопу», ёрзая, вскакивая поминутно, ударяясь ей о стены, а то зажмут штанину в кулак и мыслят, мыслят так, что «шифер сыпется». – «Надо было раньше чесать жопу, чтобы не влипнуть» – похлопывает по плечу сокамерник.

 «Чешежопица» – состояние вечной растерянности и надорванности во всём существе. И разговор при этом получается сам с собой. В него вплетаются мысли, откровения, прозрения, крики, стоны, любовь. Где-то там, далеко папа, мама, луга, поля, пирожки с ливером, а близко – запах хлорофоса, шубные набрызги стен, преображающиеся в видения, ползущие вши, уколы мандавошек, слякоть мокриц, пачки филок, кровь. «Вся жизнь моя – чешежопица» – вздыхает отпетый человек».

 Какие именно уязвимые точки вам удалось выявить? Есть ли у вас единомышленники?

– Я использую импрессионистический метод. Первого впечатления всегда достаточно для того, чтобы зачитать приговор. Делая вылазки на территорию философской заболоченности, я воздерживаюсь от аналитической суеты, но мечу «святые» места так, что они как можно дольше оставались пустыми – утопичными. Если оппонент безнадежён, то я ручаюсь поступать с ним самым обременительным способом, а именно – искореняя следы его присутствия в бытии.

Среди единомышленников хочу назвать имена Василия Ванчугова – автора книги «Очерк истории философии “самобытно-русской”», в которой представлена уникальная подборка критических мыслей об отечественной философии, Игоря Джадана – автора статьи «Философская угроза», посвящённой независимому существованию русского сознания, и Владимира Красикова – автора книги «Русская философия today», где вы найдёте сведения о коррупции внутри диссертационных советов по философским дисциплинам, о монополии «двуглавого орла российской философии» – Института философии РАН и философского факультета МГУ, а также о наиболее характерных типажах отечественного «философского сообщничества». Приведу только одну яркую цитату из статьи Игоря Джадана: «Организационные структуры профессионального философского сообщества следует рассматривать как интеллектуального цербера власти и одновременно – как тайную клаку, лобби импортёров интеллектуального продукта в Россию, вред от которых отнюдь не ограничивается финансовыми убытками. Таким образом, то, что в России называют «философской наукой», есть крайне антиинновационная институция, способная лишь к трансляциям в общество западной мысли и сигналов «властной вертикали», что полностью противоречит общественному месту философии в динамично развивающемся социуме».

 Каковы сегодня мировые тенденции?

– Мировые философские тенденции приближают несобственную смерть философии. Доживает XX век аналитическая философия, которая не смогла прижиться в России, потому что русская философия по существу синтетична, однако дух времени взыскует амбивалентной философии. Философия языка, ранее состоявшая в аналитической философии, пребывает в запустенье с издержками когнитивных наук и коммуникативистики. Диалогическая традиция философствования, представленная Юргеном Хабермасом, подводит дискурсивное мышление к концу, но рискует продлить его агонию в критике «политкошерности» (по меткому словцу Виктора Милитарёва) и «толерастии». Деконструктивизм сиротствует на руинах постструктурализма, привлекая в концептуальный оборот естественнонаучную фактологию. Методология и философия науки распята на анархической методологии Пола Фейерабенда, умножая вопреки бритве Оккама сущности без необходимости. Философская антропология оказалась в ловушке у трансгуманистов и постантропологической персонологии. Феноменология зашлась в бесконечном тупике трудами своего основателя Эдмунда Гуссерля. Логика бредит трансцендентализмом в надежде совладать с нашествием неформальных логик. В ностальгии по искусственному интеллекту и философии компьютерных существ «философнутые» обращают взоры к звёздному небу в ожидании внеземного разума.

  Что ещё, кроме проекта философии антиязыка, вы находите жизнеспособным в современной философии?

– Если суммировать все чаяния будущей философии, то их можно свести к следующим проблематизациям: различание свободы мысли и свободы слова; революция в философии права, связанная с деконструкцией уголовного законодательства; критика таких разумов, как интенциональный, политкорректный и толерантный – например, апология ГУЛага и Холокоста; эмансипация педофилии и других сексуальностей, которые помечены печатью девиации и перверсии; пропаганда экстремистских дискурсов философствования наподобие порнографического, проявляющегося в широком спектре развращающих техник; феноменологизация аутизма, бесовства, одержимости, юродства и проч-их форм неодомашненного безумия и изменённых состояний сознания; масштабная рас-патологизация остаточных дискриминаций, оставляющая задел для новых дискриминаций; оптимизация потребительского отношения к философии; проектирование (вне)очередных форм ложного сознания; максимизация философского потенциала для манипулирования массовым сознанием; криминализация философского насилия в виде дисциплинарной философской чешежопицы; беспрецедентное отчуждение человеческой сущности; фашизация интеллекта; радикальная концептуализация солипсизма; фундаментальная онтологизация бремени и небытия; языкализация дьяволословия.

Есть ли у вас чёткое представление о недолжном, и неподлинном в философии?

– Философия – это территория разочаровывания табу и расколдовывания мифотворчества. Сегодня философские интересы сосредоточены вокруг деконструкции уголовного законодательства, которое создаёт препоны для развития мышления. Философия находится там, где существует опасность за дискурс: например, на различении свободы мысли и свободы слова. Философия как эмансипирующая практика раскрепощает экстремистские проявления человеческого, чей текущий водораздел проходит между мирским страхом и сакральным трепетом. Именно последний бросает вызов Трансцендентному Означаемому, налагающему запрет на философское вопрошание.

         "Предисловие" к книге «Кто сегодня делает философию в России?»

- Тысячу лет мы имели дело не с настоящей философией, говорившей языком  Сократа, Платон а , Аристотеля и других мудрецов е Греции, а с симулякром философии, культурно принятым, усвоенным. А далее последовала так называемая научная философия, то есть репрессия науки по отношению к философии. И опять здесь возникла проблема, философия стала принимать странный, вывернутый вид, маскируясь под науку. И мы опять получили симулякр.

И только совсем недавно философия, как ни странно, в связи с постмодернизмом пытается подать свой голос независимо от науки и религии. И тут обнаруживается её литературный характер. Об этом говорил Батай. Но ведь русская философия изначально была литературой! Ещё в XIX веке Достоевским — до Батая, до Ницше — этот философский проект был реализован. Да так реализован, что его интеллектуального ресурса хватит на многие столетия. Только мы относились к нему как к литературе, забывая, что наша литература — это философия. Конечно, у нас была специальная философская литература. Но самые крупные русские философы — это литераторы. Самарин — это литератор, Хомяков — литератор, Киреевский — литератор. Как они пишут! Чего стоит язык Флоренского! Понимаете? Откройте "Столп и утверждение истины"...».

Поскольку интерес к философии в настоящее время необычайно высок, постольку труднее всего отбиваться от недальновидных попыток по дискредитации философии. Особенно кощунственно в этих попытках выглядит соблазн отменить русскую философию, самобытность которой всякий раз становится нефилософским камнем преткновения среди культуртрегеров всевозможных мастей. В чаду своих усилий они отказывают русскому народу в праве на философию, отмечая при этом, что русские ещё не доросли и вряд ли когда-нибудь дорастут до постановки собственно философских вопросов. Отвлекая внимание на универсальный, а не локальный, статус философии, эрузиты упускают из виду то, что русская философия — это прежде всего философия на русском языке — одном из международных языков.

Русский язык, как философский язык, ничем не уступает другим национальным языкам философии, интернациональность которой может быть суммирована в дерридианском понятии протописьма. Современный русский язык является таким же индоевропейским языком, как и английский, немецкий, французский, древнегреческий, латынь.

Хотелось бы оставить в глубоком одиночестве наветы на русскую философию, нередко цепляющиеся за имя русского философа-феноменолога Г. Г. Шпета — автора «Очерка развития русской философии». Труд Шпета — уникальный источник по истории русской философии. Ни в одной национальной философской историографии ему нет аналогов. Однако казус Шпета заключается в том, что в историографии русской философии его очерк остался неуслышанным. Такое положение дел будет продолжаться до тех пор, пока, по словам Н. В. Мотрошиловой, существует местная культурная политика, которая не воспринимает русскую философию как национальный приоритет. Вполне понятно, почему имя Шпета используют в качестве жупела для дискредитации русской философии. Фамилия «Шпет» — не русская, а немецкая, рассчитанная на наукообразную философию — гносеологический атавизм Нового времени.
               
 Прискорбно отмечать, что фигура Густава Густавовича1, сочинявшего свои произведения именно на русском языке, стала почти что карикатурной в истории русской философии. Ещё раз подчеркнём: без хорошего знания того или иного национального языка вход в философию закрыт. Как показал опыт философии языка ХХ века, достаточное количество философских проблем обременено языковым фактором. Философствовать можно на любом естественном человеческом языке, игнорируя непереводимость в статистическую погрешность.

Русской философии, в особенности её современному изводу, требуется сразу несколько исследователей, сопоставимых с критическим уровнем Шпета. Нам позарез не хватает публичной философской жизни. Новый русский философский ренессанс — не голый пафос или выпускание метафизического пара, а насущная задача для формирования в России гражданского общества. Время русской интеллигенции — в махровом прошлом. Её исторический багаж — «ностальжирия». Русский писатель — по преимуществу не интеллектуал (М. К. Рыклин). На смену интеллигенции должно прийти племя интеллектуалов, способное вместо интеллигентской «крытики» предложить конструктивную критику русской культуры. Отличным подспорьем для современных русских философов могло бы стать учреждение философских премий. Наиболее радикальное решение предложено современным русским политологом О. А. Матвейчевым: «Я не за то, как это можно встретить сейчас сплошь и рядом, чтобы "у народа была своя философия", я за то, чтобы, если можно так выразиться, "у философии был народ".

 Если быть ещё более точным, каждый народ должен завоёвывать себе место в истории Бытия и в мыслящей и отвечающей Бытию философии. Причём он должен тратить на это силы как народ, одиночка такое место не завоюет. В его последнем рывке сконцентрирована вся мощь народа, его усилия, все его прежние инвестиции. Поэтому философы, пророки и поэты — сыны народа, но в то же время они уже и не принадлежат народу, их народ принадлежит им, поскольку он исполняет, как подданный, тот приказ, который философ, пророк, святой, поэт сами, в свою очередь, почерпнули из над-народной, ино-родной сферы. Не философия выражает бытие народа, а народ выражает философское Бытие, если такой счастливый великий миг (по историческим масштабам — эпоха) ему удаётся. Чтобы было более понятно, то я скажу, что будь моя воля, то я бы тратил на философское образование не меньше, чем на оборону. Я бы посадил всех зэков в одиночки и вместо ненужного труда заставлял бы их прочитывать по 50 философских первоисточников в год, а весь стабилизационный фонд пустил бы на переводы и издания философских книг, которые бы продавались в каждом ларьке, как водка. И так далее.

 Что бы это дало? Не знаю, что в социальном, экономическом и политическом плане, но знаю, что это усилие дало бы, возможно, несколько великих философов через сколько-то лет, а эти философы изменили бы облик и Земли, и истории, создали бы мир, в котором, может, уже бы и не было места ни социальному, ни экономике, ни политике. И такой подвиг, такой поворот — это лучшее, что может случиться в судьбе народа. Раз уж все народы смертны, то смерть со славой лучше, чем смерть от обжорства гамбургерами, тем более что даже это нам не грозит, скорее уж — издыхание от голода, холода, трудов, военных тягот, мягкого и жёсткого геноцида, ассимиляции другими пассионариями».

Обоснование такого жанра, как «история современной русской философии», предпринятое в рамках проекта, позволит поставить под фундаментальное подозрение как литературоцентристский, так и православно-религиозный статус русской философии. Если прежде мы могли экспортировать на Запад философию а 1а достоевщина и а 1а толстовство, а также философию а 1а фофудья, то теперь настала пора заявить о себе конкурентоспособной философией — философией par excellence. 

Мы считаем, что размышления Алексея Нилогова о русской философии и философии вообще – злободневны, актуальны, полны философской мудрости  и отвечают требованиям сегодняшнего дня. Также они способствуют продвижению русских философов создавать, развивать и пропагандировать родную философию, наделив ее передовыми знаниями, мудростью Сократа, Платона,  Аристотеля и русских философов эпохи русского возрождения.
 
                Итог Нилоговых книг

 В отношении трех Нилоговых книг по русской современной философии можем сказать следующее: это самое выдающееся событие в русской философской мысли начала ХХI века. Редактору этих замечательных книг удалось со своим активом  собрать и опросить более ста молодых философов России и выложить их мысли на одной палитре – в трех красочных и глубоко мудрых книгах. С большинством читателей этих философских фолиантов, мы твердо верим, что по них будут преподавать современную русскую философию на протяжении всего ХХI века, поскольку других аналогичных проектов нет, и в будущем не предвидится.  Мы не знаем, кто первый в России назвал Алексея Нилогова "русским Диогеном Лаэртским", но знаем точно, что этого звания он достоин и ему соответствует. А еще мы его можем назвать его вторым Павлом Флоренский, пока по уму, а в дальнейшем возможно  по его новым духовным произведениям.
 
Первый том этого красочного и мудрого  фолианта вышел в 2007 году, второй – в 2011, а третий, заключительный том в 730 страниц, вышел в 2015 году. Все книги пользуются повышенным спросом, они настоящая русская философия сегодняшнего дня, хотя добавим, что русскую философию никто не отменял, не отменит и не заменит, и она будет жить вечно. Русская философия пополняется новыми именами с каждым прожитым нами годом.

Пересказывать и цитировать авторов сборника – то же самое, что пересказывать и цитировать судьбы каждого из них. Чтение книг «Кто сегодня делает философию в России» странным образом порождает не внутренний спор, негодование или восторг насчёт формулировок или мыслей, а пронзительное и тягостное молчание каждого думающего человека. Авторы сознают, что «Делать философию» в России дело рискованное и очень ответственное, и что каждый твой шаг – может быть единственный и последний. Также знают, что день прожит, но будут другие дни, другие слова, поступки, надежды и стремления, но этого прожитого, дня больше никогда не будет. Его не перепишешь, не изменишь,  так же как не уберёшь ни одной строки, ни одной буквы с интервью и манифестов, выложенных  в этих книгах. Такие слова мы услышали от большинства читателей этих увлекательных и необычных книг.  С ними солидарен и автор стати. Характерным есть то, что эта книга с каждым прожитым нами днем пополняется все новыми и новыми именами, если такие будут, которым русская философия оставила для них своем место.

             Отзывы друзей и коллег Бибихина в день его памяти

Александр Михайловский. Вольный ум В. В. Бибихина. «Двенадцатого декабря в Москве умер философ Владимир Вениаминович Бибихин.  Ему было 66 лет. В. В. Бибихин был одним из немногих в нашей стране, кого по-настоящему захватывало дело философии, кто думал и приглашал думать о мире, целом, главном, кого называли философом не случайно. Он в полной мере принадлежал к большой европейской традиции и вместе с тем оставался глубоко русским мыслителем, хорошо понимавшим, насколько странен в России статус философии как открытой и ничем не гарантированной мысли. Меньше года назад ушел из жизни С. С. Аверинцев, всего два месяца назад — Жак Деррида. Смерть Бибихина — утрата того же порядка. Так уходит поколение, даже больше — эпоха. Владимир Вениаминович написал на смерть Аверинцева: «Нам этот конец не нужен, для нас он беда, от какой трудно дышать. Какой-никакой, наш космос держался всегда немногими тайными хранителями; может быть, самого надежного из них теперь не стало, раньше времени, без природной необходимости, в подтверждение нашего общего глубокого неблагополучия…». Он сам был таким тайным хранителем.  "Отечественные записки" №4 (19) 2004
.
Дарья Лунгина. «Мы слышим слово, насколько способны отвечать ему…». «Нарастающую глухоту последних лет, в которой тонули голоса даже более знаменитых современников, Владимир Вениаминович Бибихин (19 августа 1938 — 12 декабря 2004) прорежал тем, что умел принадлежать к вещам безусловно другого порядка. Представляемый широкой публике как переводчик и лишь во вторую очередь как «публицист и философ», Бибихин был прежде всего философом в европейском смысле этого слова, не имеющим ничего общего с публицистикой. Древние и новые языки были тем, что делало его своим на Западе. Живший трудно, как это умеют делать только у нас, и имевший облик подвижника, Бибихин выступая, выглядел так, как будто знал секрет западного благополучия, умного устройства жизни. В наших просторах он демонстрировал то, что там составляет не предмет специальных усилий политтехнологов, а такой же факт, каким является факт существования государства — способность свободной мысли самой по себе образовывать социальную действительность. Он познакомил нас, с одной стороны, с продолжателями мысли Хайдеггера и его учениками Франсуа Федье, Франсуа Везеном и Жаном Бофре , а с другой заново открыл нам неожиданного в этом ряду Огюста Конта - французов, чья культура через римлян сохранила греческий навык общего дела, философии, связанной с политикой и оттого дельной и практичной ровно настолько, насколько делом человека становятся лишь те вещи, в которых он участвует мыслью и словом».    Газета «КИФА» № 12(38) декабрь 2005.
 
Светлана Неретина, Александр Огурцов. Тайный хранитель космоса. «12 декабря 2004 г. умер Владимир Бибихин. Умер тихо на рассвете, попрощавшись со своими детьми. Подготовившись к своей смерти и подготовив к ней своих близких и знакомых. «Мне остались недели, не больше», — говорил он одному из нас незадолго до смерти. Но она всегда неожиданна и непонятна. Уходит поколение конца 30-х годов. Умер С.С.Аверинцев. Теперь вот и В.В. Бибихин. Уходит раньше времени поколение, пережившее голодные годы войны, ужасы сталинщины (почитайте его очерк «Ужасные вещи») и вступившее в жизнь тогда, когда появились какие-то надежды на обновление жизни в России.Умер Философ. Он жил и умер Философом, опознавшим язык философии, но и просто язык как существо человека, чем оно было с самого начала и в чем человек только и мог себя узнать: в свободной открытости миру. Человек, в котором всё оказалось значимо, начиная с его простого присутствия. Почти все эти слова принадлежат ему, и они именно о нем. Он, год за годом писавший и издававший книги, гранты брал только на год — ничего лишнего, зная, что за год напишет, передаст вовне то, чем уже была наполнена мысль, он был, как теперь видится, повернут лицом к смерти настолько, чтобы войти в философию, ибо войти в нее — он это понимал — может только смертный. Философия не одно из занятий человека, а захватывающее его полностью. Здесь и ссылку на его книгу давать не обязательно — он говорил, повторял это едва ли не на каждом семинаре. Время убило Сократа, потому что оно не желало быть временем Сократа, писал он, но, убив Сократа, оно так привязало себя к нему, что и будущее никогда уже не сможет стать таким временем, как если бы Сократа не было вовсе. Он написал эти слова за 10 лет до собственной смерти. Это можно сказать и понять только повернувшись к ней лицом. Время так же сразило и Бибихина, и так же оно уже не сможет делать вид, что его не было, как ни старайся. Философия была делом Владимира Вениаминовича, связанным с тяжелым риском. Каждое его слово — риск быть непонятым, некорректным, не проделавшим филологическую работу (а он — всё же филолог), не желающим свое дело превратить в констатацию фактов, стать символом, а не делателем. Этот риск увеличивался, когда он интерпретировал две главные мысли ХХ в. — Витгенштейна и Хайдеггера, в гадамеровском смысле интерпретации, в смысле захваченности узнаванием, которое есть ты сам и которое обладает «доверительной интимностью» и опознаётся как свое. Витгенштейн и Хайдеггер — щедрые дары, которые мы получили от Владимира Вениаминовича Бибихина, и не только в виде книг, но и семинаров, которые он вел, несмотря на запреты и несмотря на тяжкую болезнь, пока мог ходить. Особая рода настойчивость, с которой он их вел (срывали объявления — он вешал вновь и вновь), — явный признак того, что дело в том нуждается. И в этих дарах заключался особый риск, свойственный борцу за свободу, поскольку главное — освободить мысль от навязчивых и наслоившихся схематизмов, чтобы она показала путь к самим вещам, к миру, ключ к которому постоянно искал Владимир Вениаминович и — сам оказался таким ключом. Мир, как он писал, присутствует своим кричащим отсутствием. Сейчас мы, как никогда, испытываем это кричащее отсутствие, свидетельствующее присутствие того, кто ушел в 7 часов утра 12 декабря 2004 г.»    Опубликовано в «Русском журнале»  (www.russ.ru) 18.12.2004.

Янина Мановас. Философия и философия. Огонь, простор, дыхание, ниточка. «Я пишу этот текст в растерянности. Растерянность при попытке писать о Бибихине – состояние правильное. Чтобы писать о нем, может быть, как раз надо растерять все навыки и инструменты имения дела с «философским материалом», все клише академического философского образования. Конечно, все эти навыки и инструменты универсальны и применимы к любому философскому материалу. Но невозможно относиться как к материалу к философии, которую я видела своими глазами в виде живого человека, которую я слышала говорящей человеческим голосом. Я оставлю все инструменты и навыки, весь профессиональный багаж за бортом и попытаюсь ответить себе на вопрос: чем эта философия, которую я видела в облике человека, отличается для меня от всего другого, что называется этим словом. Я видела горение философского огня, и я отличу огонь от не-огня. Различие между философией как материалом и философией как огнем – одна из важных тем Бибихина. Различение их – даже, пожалуй, не просто тема, а обязательное условие философского опыта, без него любое философское содержание будет только грудой интеллектуального мусора, отходов научного производства. Жест проведения границы между ними – может быть, один из главных жестов мысли Бибихина». (Текст написан по поводу Мемориальных чтений, посвященных В. Бибихину, в г. Бежецке (осень 2019).

      Виктор Качалин. Владимир Бибихин и его свобода.

«Владимир Вениаминович Бибихин очень редко говорил о Боге. Если его просили вынести суждение «о божественном», он становился строг, как-то невежлив и неумолим. Слушая его долгие годы, я понял, что за этим стоял страх, постоянное памятование Евангельского: «От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься». Слова суть дела — и слова суть дела, слово и мысль едины. А поэтому и трезво мыслить — это элементарный «аз» каждого христианина, а нечеткость, размытость мысли — апелляция к мысли, которая совершенно до и вне всяких слов, это непростительный грех. Грех есть самозачарованность, утрата свободы, та самая «филавтия», самолюбие, а, точнее, «любо-себие» (в переводе Бибихина), о которой писали Святые Отцы, как о корне всех зол. Бибихин любил слова Парменида: «Есть же ведь Бытие»; и: «без Бытия мысли тебе не найти». Подлинная мысль укоренена в Бытии, а в эллинистической традиции «Бытие» и,  в ХХ веке — «Мир», это, по мысли Владимира Вениаминовича, лучшие имена, в которых раскрывается Бог. Люди слишком легко оперируют божественным — вместо того, чтобы обрести хотя бы малую степень смирения. «Мир», «Бытие» — так лучше, смиренней, и в то же время не допускает никаких упрощений. Помню, как Бибихин рассказывал о другом русском философе, Алексее Фёдоровиче Лосеве, о его постоянном стремлении к математическому познанию мира, о неразрывности аскетики, математики и мистики, умного экстаза и радости свободы детей Божьих». (сайт www.pravmir.ru.)

Виктор Крушельницкий.  Отзыв на книгу А. Дугина «В поисках темного Логоса», 13 августа 2019.

… А что касается содержания этой книги, нужно отдать должное книга очень информативная, и действительно интересная, (уже одни заголовки чего стоят), хотя, в то же время, книга мне эта показалась темной. Рядом продавалась книга Соловьева Оправдание добра, (которую я читал давно), и я даже подумал, что если вырвать хоть одну страничку с книги Соловьева, и положить ее на одну чашу весов, на другую положив том Дугина, по весу любви, эта одна страничка Соловьева перевесила бы весь том Дугина. Хотя возможно, мое отношение все-таки оказалось предвзятым, в чем я убедился, уже дома, прочитав страниц пятьдесят, имея в виду раздел посвященный Руси (ее письменности, проходящей через христианство.) Это самый первый раздел, который я прочитал с большим интересом.
Хотя, и этот раздел вызвал некоторые вопросы.

Даже не смотря на то, что есть ряд очень тонких и развернутых замечаний, среди которых следует выделить восприятье русскими западных парадигм, неприятно в книге то, что Дугин уже который раз отказывает русской философии в ее самостоятельности, и силе (в первый раз он отказал в самостоятельности русской философии в книге о Хайдеггере и русской философии) Почему это происходит? То ли потому что уроки Евгения Головина (талантливого философа, увы, настроенного отчасти русофобски) не прошли для Дугина даром, то ли потому, что ослепила Дугина западная философия, на которой он воспитывался».
Дугин автор талантливый, но неровный.  Однако страницы, посвященные Московскому царству, (в эсхатологическом понимании) взволновали, сильно. Глубоко. Духовно, наконец. А вот, страницы посвященные Соловьеву мне показались больше интересными, чем достоверным, и несколько, предвзятыми. Сомневаюсь я в идее женского Логоса, который мне проповедует Дугин. Что же я теперь должен Наталье Сперанской идти в ноги кланяться (как женской ипостаси Дугина?). Это первое мое замечание. И потом, Соловьев под Логосом подразумевал все-таки Троицу, а не Софию, то есть отношение Лиц. Логос для Соловьева это образ отношения, (между ипостасями) а не сама ипостась (ипостась Софии) . Это мое второе замечание. По поводу же того, что только герои могут стать философами сегодня, у меня эта мысль вызвала лишь усмешку...

Герои не нуждаются в философии, это философия нуждается в героях. Говоря же о всей прочитанной книге, основное, что хочется заметить, книга написана неравномерно. Дугин как я уже писал утопист, в котором мало любви, (что бы быть писателем, в котором есть любовь нужно быть романтиком, а не утопистом), но утопист зажигательный, глубокий, умный, и нигде не поверхностный. В нем может быть мало любви. Но за то в нем есть вера, и именно страницы зажженные его верой, и есть страницы самые увлекательные. Страницы же, в которых Дугин дотошно что-то разбирает, мне показались менее интересными и более скучными.
Дугин типичный Дон Кихот по соционике. Дугин умеет развивать идеи, а не анализировать что-то. Этим он отличается от своего старшего товарища Гейдара Джемаля, (с которым сидел за одной партой в школе Евгения Головина, примерно сложив руки, что до сих пор ощущается даже в этой книге). Гейдар Джемаль наоборот умеет анализировать, и хуже развивать что-то. Все его развитие от анализа. Потому что Джемаль в отличие от Дугина Бальзак. А у Бальзаков лучше дело обстоит с анализом, да и с логикой.

Что я еще могу сказать? А еще, это хорошая книга, касаемо всего написанное про гуманизм - ( про три вида гуманизма) эти места, просто блеск, хотя, больше них, мне понравились его мистические страницы, страницы посвященные духовному образу человека в разных мистических течениях... Эрудиция у автора потрясающая.
Плюс дугинской книги " в поисках темного логоса" -  новизна... Видно, что если философия изменится, то под влиянием Дугина, прежде всего. А минус книги Дугина заключается в том, что книга вышла, похожей на учебник, а не на книгу. Я бы сказал, что книга А.Дугина - в поисках темного логоса – полу учебник – полу книга....  (написано в 2012 году).
 
                Итог статьи

Мы надеемся и верим, что молодое поколение русских философов ХХ1 века способно дополнить русскую философию своими новыми именами, новыми трудами, направленными к разуму, душе и сердцу каждого человека. Только  они, новые мыслители, ценители и преобразователи русской философии, своим умом, талантом и мудрыми книгами способные обогатить и украсить историю русской философской мысли и вывести свою любимую науку на мировой уровень. Мы всей душой за то, чтобы, вместе с европейской философией,  ее героями,  русская философия, обогащенная научными трудами молодых ученых – гениев, вывела родную философию на передовые позиции и стала дорогой и близкой каждой человеческой душе, невзирая на национальность, на  пол и возраст каждого  думающего человека. История русской философии оставила каждому мудрецу, каждому философскому гению свое почетное и вечное место.
               
Литература:

1. Мотрошилова Н.В. Мартин Хайдеггер и Ханна Арендт: Бытие – Время- Любовь. М. Гаудеамус, 2013.
2. Седакова О.А.  В.В. Бибихин. «Русский журнал». 18.12.2004. Интернет http://bibikhin.ru/vladimir_veniaminovich_bibikhin.
3. Ханна Арендт  «Vita ACTIVA или О деятельной жизни». Алетейя, СПб, 2013.
4. Дугин А.Г.  Мартин Хайдеггер. Философия Другого начала. //В кн. Дугин А.Г. Мартин Хайдеггер. Последний бог. Академический проект, М. 2014.
5 – 6. Бибихин В.В. Дело Хайдеггера. //В кн. Мартин Хайдеггер. Время и Бытие. Республика. М, 1993.
7 – 8. Хайдеггер Мартин. Язык. СПб, 1991. Перевод с немецкого Б.Маркова.
9 - 11. В.В. Бибихин. Язык философии. //В кн. Бибихин В.В. Язык философии. «Языки славянской культуры». М.2002.
12 -14  Бибихин В.В. Дело Хайдеггера. //В кн.Мартин Хайдеггер. Время и Бытие. Республика, М, 1993.
15–16. Михайлов А. Предисловие. //В кн. Мартин Хайдеггер. Исток художественного творения.  Перевод с немецкого А. Михайлова. М. 2008.
17. Дугин А.Г. Мартин Хайдеггер. Последний бог. Академический проект. М. 2014.
Бибихин В.В. Язык философии. //В кн. Бибихин В.В. Язык философии. «Языки славянской культуры». М.2002.
Дугин А.Г. Конец философии. //В кн. Дугин А.Г. Постфилософия. Три парадигмы в истории мысли. Изд. Евразийское движение, М. 2009.
20 – 21. Бибихин В.В. Философия и богословие. //В. кн. Бибихин В.В. Язык философии. М.2002.
22 – 23. Бибихин В.В. Русская мысль. //В кн. Бибихин В.В. Язык философии. «Языки славянской культуры». М.2002.
24. Бибихин В.В. Другое начало. Сборник статей и выступлений. СПб, Наука. 2003.
25. Балла Ольга. Мера мира. Вспоминая Владимира Бибихина.
Интернет. http://bibikhin.ru/mera_mira).
26. Там же.