Баррикады. Глава 23

Глава 23. Заодно с диверсантом


– Что это? – отошедший от шока после просмотренного видео Егоров поднял недоумённый взгляд на стоящего перед ним молодчика.

– Я же говорю – отчёт, – всё так же спокойно ответил парень с перемазанным лицом.

– Чей отчёт? Кому? Я не понимаю… – капитан ДГБ Егоров оттянул ворот рубашки.

– Да всё вы понимаете! – нагло и задиристо заявил парень.

Егоров начал листать другие записи на телефоне. Люди в масках нападают на колонну коммунистов во время шествия. Ещё одна запись, где молодчики срывают вечер памяти Маяковского в комсомольской библиотеке. Вот они толкают директора библиотеки Зою Вишнякову и разбивают памятную инсталляцию. Им пытается помешать местный поэт и общественный деятель Иван Ватаман. На записи видно, как его валят на пол и бьют ногами, затем ослабшего поэта с окровавленным лицом выволакивают в коридор, и там уже другая группа людей в масках начинает колотить его бейсбольными битами.

– И как тебе с этим жить? Внутри не щемит? – спрашивал Егоров. Его передёргивало от негодования и злости. – И как же таких отморозков земля носит…

– Так всё благодаря вам, – издевательски ухмылялся молодчик.

Большинство этих записей радикалы выкладывали на своих пабликах, бахвалясь и выдавая свои выходки за акты героизма. Всё это вызывало общественный резонанс, руководство Егорова грозилось найти и наказать виновных, однако всякий раз оказывалось, что личности виновных установить не удалось, и что жертвы нападений сами виноваты в произошедшем – спровоцировали ситуацию своим поведением.

Дальше шли две записи, где люди с закрытыми лицами расписывают расистскими лозунгами второй корпус общежития Адмиральского кораблестроительного университета, где жили иностранные студенты. Эту запись радикалы никуда не выкладывали – либо побоялись возможной ответственности, либо изначально такой цели не ставили, а оставляли эти надписи по другой причине – то ли просто развлекались, то ли хотели запугать иностранцев, показав им своё превосходство.

Егоров помнил, как к ним в управление поступали письма от куратора иностранных студентов Эллы Магниевой с требованием возбудить уголовное дело и найти виновных. Он помнил отписки, которые направлял заявительнице от имени управления. Не потому, что плохо выполнял свои обязанности. А потому, что информировать особо было не о чем: виновных искали, но всякий раз оказывалось, что не хватает улик. Теперь же он видел эту запись в телефоне стоявшего перед ним молодчика. Тот смотрел на сотрудника органов так бесстыдно и нагло, словно был уверен, что и в этот раз ему ничего не будет.

Но то, что Егоров увидел далее, повергло его в шок. Ночь. Сквер памяти жертв нацизма. Молодчики в масках рисуют свастику и нацистский лозунг на огромном камне, являющемся частью мемориала, и заливают красной краской гранитную табличку с именами погибших узников лагеря для военнопленных. Эту запись тоже никто никуда не выкладывал, Егоров видел её впервые. Но будь она в распоряжении капитана ДГБ на два года или хотя бы на год раньше, он бы не стал церемониться.



Перед глазами дэгэбиста вновь поплыли кадры тех событий. Сознание выхватило эти воспоминания из глубин памяти так, как всплывает на поверхность грязь и тина, если кому-то удаётся всколыхнуть мутную воду.

Это было в позапрошлом году. Накануне дня памяти жертв нацизма городские власти готовили традиционную церемонию с выступлениями первых лиц и возложением цветов к мемориалу. На церемонии вместе с членами общества узников концлагерей и жертв Холокоста должен был присутствовать и мэр, и депутаты, и всё городское руководство.

Рано утром, когда коммунальщики привезли венки для возложения, а работники управления культуры приехали монтировать звукоусиливающую аппаратуру, они обнаружили на памятнике огромную свастику и залитую краской табличку. Они тут же сообщили об инциденте в мэрию, и уже через двадцать минут к памятнику доставили в канистрах растворитель.

Тогда пришлось даже переносить время начала церемонии. Коммунальщики спешно пытались отмыть позорные надписи. Им помогали простые горожане, которые пришли возложить цветы к памятнику. Соцсети были перенасыщены фотографиями осквернённого мемориала и комментариями горожан, возмущённых бездействием правоохранительных органов. И хотя вандальные надписи были отмыты, об инциденте говорил уже весь город.

Егоров помнил и слова мэра Колокольцева, которые разошлись тогда по всем городским и общегосударственным каналам: «В городе разгул фашизма. Разрисовывают памятники, нападают на иностранцев. И всё это остаётся безнаказанным, словно так и надо. Я не понимаю, чем у нас занимается Департамент государственной безопасности. Мне стыдно быть мэром этого города». Все эти цитаты были разобраны на заголовки десятками СМИ и украшали первые страницы газет.

Было возбуждено уголовное дело. Дэгэбист помнил, сколько недовольства им пришлось тогда выслушивать и от мэра, который возмущался, почему до сих пор не нашли мерзавцев, осквернивших памятник, и от председателя совета национальных обществ, которая, выступая по телевидению по поводу этого инцидента, задавала напрямую вопрос, чем же у нас тогда занимаются сотрудники правоохранительных органов, если до сих пор не могут установить виновных.

Но это было правдой лишь отчасти. На самом деле Егорову и отделу по борьбе с терроризмом и экстремизмом удалось найти косвенные улики, а с помощью проведённой радиоразведки – установить номера телефонов тех, кто находился в ту злополучную ночь в квадрате расположения памятника. Это были представители бойцовского клуба «Питбуль», которые одновременно входили в радикальную группировку «Белый коготь» – организации с очень неоднозначной репутацией, как писали о ней СМИ. Однако во время допросов они утверждали, что всего лишь пили пиво в расположенном неподалёку баре и к памятнику даже не приближались. Но даже когда он показывал своему руководству записи с камер, установленных в этом баре, на которых было видно, как группа отдыхающих радикалов в какой-то момент покидает бар, а через двадцать минут возвращается снова, начальство морщило лоб — мол, это же не прямое доказательство того, что именно эти молодчики разрисовали памятник. Вот если бы было зафиксировано, как они его разрисовывают, тогда другое дело. А пока доказательств нет. Ищите.

И Егоров искал. Как собака бегал с подчинёнными по киоскам, клубам, всевозможным забегаловкам. Переполошили все магазины, где были хоть какие-то камеры, опрашивали владельцев, продавцов, завсегдатаев – авось кто-то что-то слышал или видел. Опрашивали работников близлежащей автозаправки, собачников, гуляющих по парку. Капитан ДГБ помнил, с каким трудом они пытались найти тех, кто это сделал. Кто тогда только ни песочил силовиков – и мэр, который не уставал поднимать этот вопрос на всех совещаниях, посвящённых подготовке к памятным датам, и общество узников концлагерей, которое заваливало управление ДГБ своими запросами. Но больше ничего установить не удалось.

Поскольку найти виновных не смогли, начали искать крайних. И крайним сделали Егорова, поскольку содеянное имело признаки экстремизма, а борьба с этим явлением как раз и входила в компетенцию отдела, который он возглавлял. Его тогда лишили премии и чуть не понизили в должности.

Усугублялось всё общим настроением жителей. В Адмиральске жили потомки людей, которые в годы войны пострадали от действий нацистов. Сам мемориальный комплекс был установлен на месте бывшего концентрационного лагеря, где погибли десятки тысяч военнопленных и мирных граждан. Так что для жителей Адмиральска этот памятник представлял большое значение, и люди были крайне недовольны как самим инцидентом, так и тем, что виновные не понесли ответственность.

То, что не удалось наказать виновных, стало личной бедой и для Егорова. Старший брат его деда ушёл на фронт, был ранен, попал в окружение, так и не смог добраться до своих, и погиб в том самом лагере для военнопленных. Сохранились документы и воспоминания очевидцев и жертв о зверствах, которые там происходили, многие до последнего времени были засекречены. Егоров, как сотрудник спецслужбы, специально ходил в закрытый архив, чтобы добыть информацию о своём деде и его замученных фашистами родственниках. И он как никто другой понимал, насколько страшен нацизм в чистом виде.

Коллеги восприняли произошедшее не так болезненно. И после инцидента ему многие говорили: «Егоров, да чего ты паришься? Ну, подумаешь, разрисовали каменюку». Его же раздирало изнутри чувство злости и подавленности, потому что это касалось конкретно его семьи. Сам факт, что кто-то себе позволил таким образом надругаться над памятником жертвам нацизма, было плевком ему в лицо и как сотруднику ДГБ, и как жителю Адмиральска, потерявшему родственника от рук нацистов.

И вот запись, так необходимая для доказательства вины причастных к тому инциденту, была в его руках.

– Подонки! – срывались слова с губ капитана ДГБ. Руки, держащие телефон, дрожали.

Неподалёку крутились сотрудники его отдела.
 
– Вы установили личность молодого человека? – Особист говорил сухо, но внутри у него всё кипело.

– При нём были документы на имя Карпенко Виталия Фёдоровича, ученический билет профтехучилища № 21 и жетон бойцовского клуба «Питбуль», – бойко ответила Анастасия Артамонова, перебирая лежащие на подоконнике бумаги. – Изъята также бейсбольная бита и нож. Они находились у него в рюкзаке.

Егоров подошёл вплотную к молодчику.

– Значит так, Виталик. Сейчас ты поедешь со мной в управление и расскажешь там про свои «подвиги», – дэгэбист невольно стискивал зубы от злости.

Он подошёл к лейтенанту Решко – старшему группы, который проводил ранее досмотр Калинковой.

– Боря, оформляй его, – с азартом в голосе произнёс Егоров.

– Кирилл Александрович, он же из «Питбуля». Нам сказали их не трогать.

– Это если найден просто жетон «Питбуля», то да, не трогать. А если, извини меня, такое говно на телефоне, то мне жетон не указ. Видал, что у него там? Там видео, где эти отморозки бьют журналистку и обрисовывают памятник. Так что я его забираю. Буду с ним работать, – с нотками металла в голосе сказал Егоров и подозвал своих подчинённых. –  Самокуров, Артамонова. Пробить по базе и оформить телефон как вещественное доказательство.

Особист-компьютерщик – худой парень, который перед этим осматривал телефон Калинковой – взял из рук Егорова смартфон.

Парень с перемазанным лицом как-то отрешённо смотрел в потолок, будто его это и вовсе не касалось.

– Задание все поняли? Валера, берёшь телефон, пробиваешь по базе. А ты, Настя, ищешь понятых и оформляешь как вещдок, – скомандовал Егоров и устало опустился на кушетку.

– Кирилл Александрович, я тогда за понятыми… – донёсся до него гулкий, как из колодца, голос Насти Артамоновой.

Больничные часы показывали три часа ночи. Воспалёнными глазами дэгэбист смотрел на длинные коридоры, освещенные люминесцентными лампами, и на снующий по ним персонал. Но после смены эти люди снимут белые халаты и пойдут по домам. Ему же предстояло возвратиться в управление и провести там ещё один нескончаемый тягучий день. Он видел, как уходила его сотрудница, теряясь в глубине коридора, а Самокуров копался в телефоне, получая доступ к каким-то перепискам. Шла обычная рутинная работа. Усталость и сонливость одолевали Егорова. Капитан ДГБ привалился к стене и закрыл глаза…

Очнулся он от сильного удара по плечу и рефлекторно схватился за кобуру на поясе. Хромой дед – тот самый, который выбивал дверь смотровой – сейчас размахивал своей палкой и пытался угодить по парню с перемазанным лицом.

– Выродок фашистский! Да мы таких стреляли в сорок третьем! – неистово орал дед на весь коридор.

Его пытались утихомирить двое сотрудников ДГБ – Решко и Самокуров, однако старик не унимался.

– Да откуда вы берётесь, мрази такие! – хрипел он, замахиваясь на молодчика. – Суки! Ублюдки! Не добили! Ох, не добили!

Тот лишь ловко уворачивался, даже не пытаясь пнуть деда в ответ, что было крайне нехарактерно для членов бойцовского клуба «Питбуль». Обычно для них не составляло труда ударить хоть старика, хоть девушку, хоть несовершеннолетнего. Никаких мук совести при этом они не испытывали. Они считали себя выше этих общественных правил, и если им кто-то противодействовал, даже если это была защита, то били в ответ, несмотря ни на пол, ни на возраст.

Здесь же, вжавшись в подоконник, перепугано хлопала глазами Анастасия Артамонова.

– К-кирилл Александрович… вы просили понятых… я нашла… д-деда и студента, белоруса… остальные отказались… – глотала воздух она. – Начали оформлять протокол… ну и показали им видео… мы же должны были им показать, п-по инструкции… А старик стал палкой в этого…

Егоров вскочил и стал усиленно протирать глаза и лоб, пытаясь спросонок понять, что же произошло. До него начало доходить, что реакция деда вызвана записью, которую он увидел у молодчика на телефоне.

– Начальник! Позволь мне его грохнуть! – истошно закричал старик так, что его, наверное, слышали несколько этажей.


* * *


Донёсся крик и до Громова, Стешкина и Караваева, находящихся на парковке больницы, пока их автомобили обыскивали сотрудники департамента госбезопасности. Стоящие недоумённо переглянулись. Дэгэбисты, заканчивавшие с оформлением протоколов осмотра их транспортных средств, оторвали взгляд от бумаг.

Хватая свой кожаный портфель, Стешкин двинулся ко входу в приёмное отделение.

– Нельзя. Не положено, – попытался преградить ему дорогу сотрудник, копошившийся до этого в его машине.

Однако чиновник толкнул его в плечо с такой силой, что тот едва удержался на ногах.

Он стоял в растерянности, пытаясь сообразить, что ему делать. Был бы Стешкин простым человеком, его бы наверняка скрутили. Но рукоприкладствовать по отношению к сотруднику мэрии, да ещё и в ситуации, когда он мог опротестовать сам обыск, было чревато неприятными последствиями. К тому же ничего запрещённого, или того, что искали дэгэбисты, у чиновника не нашли. Поэтому совершать действия, которые могли бы ограничить Стешкина в свободе передвижения, дэгэбист уже не рискнул.

Громов и Караваев последовали примеру Стешкина, однако сделали это более осторожно. Громов настойчиво, но обходительно объяснил сотрудникам, что в больнице сейчас происходит что-то странное и ему, как журналисту, надо быть там. Дэгэбисты понимали, что попытка его удержать могла бы быть приравнена к препятствованию в осуществлении журналистской деятельности, и тоже рисковать не стали.

Караваева отпустили уже «за компанию». Тем более что ничего, как-либо связанного с разработкой вооружения, у него в машине тоже не нашли. Он лишь неуверенно добавил, что если сотрудникам ДГБ нужна его подпись, то пусть, мол, пока ничего не сворачивают, потом он обязательно подойдёт.

Когда все трое оказались в больничном коридоре, перед их глазами предстала экстравагантная картина. Совсем древний старик пытался ударить палкой молодого парня в чёрной куртке с лицом, перемазанным чёрной жижей. Дед замахивался, а парень уворачивался. Сотрудники ДГБ пытались оттащить разъярённого деда и как-то закрыть собой молодчика, дабы тот его не укокошил, а журналисты МТК «Фарватер» – миниатюрная рыжая корреспондентка Юлия Алютина и огромный, как гора, телеоператор Михаил Потапов – снимали разыгравшуюся в коридоре больницы сцену на камеру.

Наконец, крепыш Решко встал между дедом с палкой и молодчиком, пытаясь сдержать старика руками.

– Дед! Успокойся! – взывал он к нему. – Мы проводим следственные действия! Уже сам этот факт говорит о том, что от ответа никто не ушёл!

– Давай, дед! Наподдай ему хорошенько! – подогревал старика сидевший на лавочке в нескольких метрах белорус. – Вмажь ему, как в сорок пятом!

– Заткнись! – заорал на белоруса доведённый до предела здоровяк из ДГБ. – Иначе пойдёшь как зачинщик!

Егоров смотрел на разыгравшуюся сцену – и поражался, откуда у старого деда, который, казалось, на ладан дышал и еле передвигал клешнями, появились вдруг такие силы. Он же до этого даже стоять толком не мог! А теперь вдруг такая стойкость, такая мощь в мышцах, что даже крепыш Решко его еле сдерживал.

Егоров даже представил, как это было во время войны. Люди из последних сил боролись. Невзирая на слабость, на возраст… Перед глазами Егорова поплыли кадры войны. Он даже замотал головой, чтобы отмахнуться от возникших в голове ассоциаций.

И тут Егоров увидел свою «адмиральскую троицу» – Громова, Стешкина и Караваева.

– Э, а вы что здесь делаете? Кто вас отпустил? – нахмурил брови Егоров.

Парень с перемазанным лицом тоже повернул голову на вновь пришедших. На Громова он посмотрел вскользь, отстранённо. Зато когда встретился глазами с Караваевым, того словно бросило в холод – ректор АКУ отвёл взгляд и сжался. Этот момент не ускользнул от внимания Громова, и он пытался понять, чем же вызвана такая реакция. Затем парень задержал взгляд на Стешкине, с интересом рассматривая его, будто изучая. Складывалось впечатление, что он с ним уже где-то пересекался.

В этот момент старик вырвался из-под рук дэгэбиста и, замахнувшись клюкой, ударил отвлёкшегося парня по голове. Удар пришёлся с такой силой, что рассёк тому лицо над правым глазом, чуть выше брови. Неудержимым потоком хлынула кровь. Журналистка Алютина с ужасом вскрикнула. Дед и сдерживавшие его дэгэбисты на мгновенье замерли.

Парень как-то странно посмотрел в их сторону, будто не понимая, что произошло. Но спустя пару секунд зажмурился, потому что кровь залила ему глаз и щеку. Он спокойно вытер глаз, и, казалось, делал это не потому, что ему было больно, а потому что просто было трудно смотреть.

– Это же какой болевой порог надо иметь. И какие стальные нервы… – изумлённо проговорил Стешкин на ухо Громову.

– Ты его знаешь? – также тихо спросил Громов у чиновника.

– Первый раз вижу, – покачал тот головой.

Капли крови, скатываясь по щеке парня, смешивались с черной жижей и неопрятными кляксами разбивались о когда-то стерильную больничную плитку. Глядя на это, молоденькая медсестричка, которая шла по коридору, выронила ёмкость для стерилизации с медицинскими инструментами.

Парень продолжал смахивать кровь, глядя на остальных и будто ожидая их дальнейших действий.

Первым вышел из оцепенения Стешкин. Из нагрудного кармана пиджака чиновник достал отглаженный платок и плотно прижал к ране парня, чтобы остановить кровь. Потом глянул на ошарашенную медсестру.

– Ну что ты стоишь, как вкопанная? Неси перекись, антисептики.

Девушка метнулась в процедурную и тут же выбежала с пузырьком перекиси водорода и кюветой ватных тампонов. Пробормотав что-то невнятное, она протянула их Стешкину и бросилась собирать упавшие инструменты обратно в ёмкость стерилизатора. 

– Держи платок так же плотно, как я. Уберёшь, когда я скажу, – командовал Стешкин парню.

Чиновник засучил рукава пиджака, затем обильно полил вату перекисью водорода и поднёс к голове раненного.

– Убирай платок, – спокойно проговаривал он, промакивая рану. – И вообще, я не понял, где ваш дежурный врач? Где хоть какой-то медперсонал?

Девушка устремилась по коридору, открыла дверь приёмного покоя, что-то спросила в дверном проёме и тут же вернулась обратно.

– Людей привезли с ДТП, – оправдывалась медсестра. – Телегина там. А Бухтеев на совещании.

– Совещание? В три часа ночи?.. – недовольству Стешкина не было предела.

– Да убежал он, поджав хвост, как только начался этот обыск, – вставил свои пять копеек плечистый студент-белорус.

– И оставил всё отделение на откуп молодым медсёстрам, только вчера окончившим интернатуру?.. Непорядок. Я обязательно с этим потом разберусь, – с негодованием пробормотал Стешкин, на несколько секунд оторвавшись, затем снова продолжив колдовать над покромсанной бровью парня.

Он понимал, что в больнице царит беспорядок. И ему было стыдно от того, что он не замечал этого беспорядка раньше. Уже много лет он, как и другие чиновники Адмиральска, лечился в ведомственной больнице, где всё было по последнему слову – и оборудование, и персонал. Отношение к пациентам, каждый из которых был наделён какой-то властью, было соответствующим. Уж им бы точно никогда не посмели отказать в госпитализации. И уж там бы точно пожилого человека не заставили часами ждать в приёмном покое.

Работая много лет в структуре власти, Стешкин и не помнил, когда последний раз был в городской больнице. Точнее, помнил – был неоднократно. В те дни, когда в больницах проходили торжественные мероприятия по случаю каких-нибудь дат и юбилеев, или когда больницам передавали новое оборудование, закупленное за бюджетные или спонсорские средства. На таких мероприятиях всегда звучали благодарственные речи в адрес городских властей, присутствующие друг друга хвалили, руководители больниц и отделений рассказывали о новых достижениях больницы, проведённых ремонтах и сложнейших операциях. Затем участники совершали протокольные экскурсии по обновлённым палатам, перекидывались парой парадных фраз с пациентами, которые, конечно же, всем были довольны, съедали пяток бутербродов с красной икрой в кабинете главного врача и, захмелев от выпитого вина и виски, с сытым желудком разъезжались по домам и кабинетам. Стешкину казалось, что это и есть привычные будни больницы. Вернее, он об этом и не думал. Многолетнее нахождение в чиновничьей кресле и лечение в роскошной ведомственной больнице даже не подпускали к его голове мысль о том, что у всей этой показушности может быть другая сторона, обычно скрытая от глаз и ушей представителей власти. Теперь же он видел коридоры больниц и всё, что в них происходит, не со стороны чиновника, а со стороны простого обывателя. И от увиденного ему становилось дурно. Он чувствовал стыд от своего неведения. И к нему подмешивалось другое, ещё более неприятное и гнетущее чувство – чувство собственного бессилия и ничтожности…

Он убрал от лица молодчика окровавленную вату и приложил новую, обильно смоченную перекисью.

– А теперь объясните мне, как представителю городской власти, что здесь произошло, – обратился Стешкин к Решко и Егорову.

– А что объяснять? Всё на ваших глазах было, – выставил грудь колесом Решко. – Дед угрел пацана по голове и теперь будет привлечён к ответственности. За членовредительство.

– Я привлечён? – губы старика задрожали, дыхание стало тяжким и прерывистым. – Да я же его за дело ударил, за памятник… Я же каждый год… каждый год туда с цветами… Сколько же наших полегло… Сколько пострадало… Зверства такие… А они свастику там нарисовали… – хрипел старик и чуть не плакал. – И им ничего, а меня в тюрьму, да?

Палка выпала из его руки, колени стали подгибаться. Он прислонился к стене и схватился за сердце.

– Э, дед, успокойся, – дёрнулся парень с рассечённой бровью. – Я просто поскользнулся на плитке и напоролся на твою трость. Никаких увечий ты мне не причинил.

Однако старик его уже не слышал. Он сползал на пол, хрипя и судорожно дёргаясь. Его глаза закрывались.

Стешкин бросился к нему. Расстегнул пиджак, рубашку и на глазах перепуганных сотрудников ДГБ начал делать непрямой массаж сердца.

– Позовите, в конце концов, реаниматолога! Он у вас сейчас концы отдаст! – практически орал чиновник, не прекращая массаж грудной клетки.

– Здесь нужен адреналин в сердечную мышцу! – выкрикнул парень с перемазанным лицом медсестре, которая металась из стороны в сторону, закусив зубами пальцы, и не знала, что ей делать.

Тут подбежала старшая медсестра Телегина с бутылкой нашатырного спирта и начала подносить его на ватке к носу деда.

– Так. Нужно вызывать реаниматолога. Срочно, – заключила она.

Молодая медсестричка тут же побежала в сестринскую и взялась за трубку стационарного телефона, набирая номер.

Спустя минуту в отделение прибежала группа врачей с фонендоскопами и другими приборами, принялись осматривать деда, мерить ему давление и сердечный ритм.

– Да, серьёзный случай. Тут и сердце, и возраст… Мы его забираем к себе, – качал головой врач, по-видимому, из реанимационного отделения.

Деда уложили на носилки, внезапно у него из нагрудного кармана вывалился старый кошелёк. Взяв его в руки, Телегина обнаружила внутри очки, какие-то мелкие купюры, смятые бумажки, паспорт и несколько удостоверений.

– Господи, да это же ветеран войны! – прочитала она и подняла преисполненный укора взгляд на сотрудников ДГБ. – Ваша работа, да? Это вы довели старика? Досматривали его небось!

– Да никто его не досматривал! – закричал в ответ Решко.

– А что, он просто так чуть коньки не отбросил? Что вы ему уже наговорили? В управу отвезти не грозились, как меня полчаса назад? – резко ответила Телегина.

– Ещё скажите, что вы руки ему не заламывали, когда он пытался в смотровую попасть, – тут же вставил свои пять копеек находчивый белорус.

 – Да что ж вы свалились-то на мою голову! Да сгиньте вы уже отсюда! Из-за вас уже люди страдают! Как бы мы его не потеряли! – причитала Телегина, направляя весь свой гнев на дэгэбиста.

Решко на этот пассаж отреагировал довольно болезненно:

– Это вы теперь на нас вину вешаете, да? Да если бы его вовремя осмотрели, а не заставили сидеть здесь два часа, ничего бы этого не было! Сколько времени он здесь просидел без вашей грёбанной помощи? И когда он полез палкой дверь открывать, он был озлоблен! В первую очередь, на качество вашего обслуживания! А теперь, когда у него криз и когда выяснилось, что он ветеран, конечно, легко сказать, что это мы во всём виноваты. Хотя это ВЫ его не осматривали!

– Так потому и не осмотрели, потому что вы смотровую заняли! – огрызнулась Телегина.

Тут в её поле зрения попали пятна крови на плитке и окровавленные пучки ваты на полу. Тут же стоял парень с перемазанным лицом, прижимая к брови окровавленный платок.

– Там в конце коридора уборная. Умыться – и ко мне на перевязку, – деловым, не терпящим возражения тоном скомандовала Телегина, обращаясь к пострадавшему.

Парень кивнул и направился по коридору. Однако путь ему преградили лейтенант Решко и двое спецназовцев.

– Один вы туда не пойдёте. Только в сопровождении, – объяснил лейтенант. – После перевязки вас велено доставить в отделение.

– Останьтесь здесь. Вдруг ещё что-то произойдёт, – сказал молодчик.

– Всё, что могло произойти, уже произошло. Идёмте, – сухо ответил спецназовец.

– Но я ещё в туалет хочу.

– Сходишь в нашем присутствии. От стыда не сгоришь, не девчонка.

Дойдя до конца коридора, парень и двое спецназовцев скрылись за дверью.

– Могу я поинтересоваться, кто это был? – задал вопрос Стешкин, обращаясь к Егорову.

– Малолетний фашист, – ответил Егоров и прошёл к подоконнику, где стояли его подчинённые.

Егоров скрыл подробности. Однако задался вопросом, как бы отреагировал Стешкин, если бы узнал, что оказывал помощь человеку, на телефоне которого хранились записи, как нападают на молодую журналистку Веронику Калинкову.

Капитан ДГБ установил, что данную особу чиновник очень сильно опекал в последнее время. Была ли она ему нужна для того, чтобы достать прибор или ещё для каких целей, он не ведал. Кроме того, нужно было разыскать и допросить саму Калинкову, которой каким-то невероятным образом удалось сбежать. Но это позже. Сейчас ему и его команде предстояло оформить телефон молодчика как вещественное доказательство и везти парня на допрос в отделение.

Самокуров и Артамонова стояли у подоконника и смотрели на своего шефа в ожидании дальнейших указаний.

– Так, Валера. Найди-ка ты мне второго понятого, вместо деда, – начал Егоров, нервно барабаня пальцами по подоконнику. – Или лучше двух. Иностранец – не совсем подходящая личность.

Самокуров кивнул и отправился выполнять поручение.

– А я? – удивлённо подняла глаза Артамонова.

– А ты, Настенька… – он задумался. – Пойди-ка поторопи наших. А то что-то долго они его умывают.

Настенька послушно отправилась вглубь коридора. Лейтенант Решко проводил её недобрым взглядом. Или он её просто недолюбливал, или с самой Настенькой было что-то не так.

– Кирилл Александрович, я намерен писать рапорт на Артамонову, – послышался сзади голос лейтенанта. – Вызвать спецназ, чтобы скрутить старика – это была её затея.

– Борис, не руби сгоряча. Да, я согласен, дед пострадал понапрасну. Дед просто ждал своей очереди на приём и у него сдали нервы. Но ты и её пойми. Она девочка хрупкая, и у неё тоже сдали нервы. Эта адская работа с ненормированным графиком, без нормального сна… Тут и не каждый мужик выдержит, – пытался оправдать сотрудницу Егоров, вспоминая, как ещё совсем недавно он сам погрузился от усталости в сон.

– Ну ладно, тупанула, бывает, – согласился Решко. – Но спустя полчаса привлечь этого же деда в качестве понятого, совершенно не подумав о том, как он может среагировать на видео со свастикой…

Тут у Егорова и Решко одновременно сработали рации.

– Срочно, в мужской туалет! Нападение на сотрудников! – раздался оттуда голос, похожий на Настин.

– Ты издеваешься? Второе нападение? – недоумённо задал вопрос в рацию Егоров.

Решко цинично усмехнулся.

– Опять, наверное, какой-то дедок. Рвётся в сортир, бедолага, – засмеялся Решко, качая головой.

– Ааа! Там двое! Наши люди! – снова раздался панический голос из рации.

– Какие люди?

– Там лежат! Двое!

– Кто лежит? Обдолбанные, что ли?

– Нет! Наши люди! Он их убил! – задыхаясь, тараторила в рацию Настя.

– Кого убил?

– Этих!

– Кого – этих? – со всё большим раздражением спрашивал Егоров.

– Он напал! Он их уложил!

– Кого? Спецназ? Ты прикалываешься?

Через секунду они услышали истошный женский вопль. Только доносился уже не из рации, а прямо из коридоров приёмного отделения.

– НЕ УБИВАЙ МЕНЯ, НЕТ! МАМОЧКИ-И-И-И!!!

Дэгэбист и Решко ринулись в мужской туалет.

На полу лежали бесчувственные тела двух спецназовцев в экипировке. Окно в туалете было открыто, на нём и на стенах были следы чёрной жижи и крови. Похоже, тот, кого спецназовцы сопровождали умываться, сбежал через окно.

Из закрытой туалетной кабинки доносился женский плач.

– Настя, открой, это мы! – говорил Егоров, стучась в закрытую кабинку.

– Нет! Вы предатели! Вы с ним заодно! – доносился из кабинки истерический голос.

У входа в мужской туалет собрались около тридцати человек, были среди них и врачи, и медсёстры, и больные, и обычные посетители. Многие вытягивали головы, пытаясь рассмотреть, что же произошло. Сюда же подбежали Стешкин и Громов.

– Настя, потише! Здесь пресса! – сжав зубы, умоляюще проговорил Егоров, прижавшись к двери и косясь на подоспевших Алютину с Потаповым и Громова.

– Я звала вас на помощь, но вы не пришли. Потому что вы заодно! Заодно с диверсантом!

– Да что за ахинею ты несёшь?! Открывай! – закричал на неё лейтенант Решко и стукнул кулаком по двери.

Он попытался выломать дверь, но Егоров его остановил.

– Боря, прекрати. Так нельзя, – тихо, но отчётливо сказал он ему. – Ты же видишь, в каком она состоянии. Хочешь, чтобы у неё окончательно крыша поехала?

Та продолжала визжать из туалетной кабинки.

– Вы с ним заодно! Вы заодно с диверсантом! Вы хотите меня убить! Вы ВСЕХ хотите убить!

Отчаявшись, Егоров вышел из уборной, набирая кого-то по телефону.

– Наталья Петровна, здравствуйте. Это Егоров, отдел по борьбе с терроризмом и экстремизмом, – нервно проговорил он. – Я по поводу Артамоновой. Вы говорили, что если у неё опять случится кризис, чтобы я сразу набирал вас. Так вот, сейчас именно та ситуация. Мы в первой горбольнице. Без вашей помощи не обойтись.