Ну сколько можно о Марине?

                "НУ СКОЛЬКО МОЖНО О МАРИНЕ?"
                эссе
   
 1.   Передо мной черно-белая фотография, прислана из Тарусы. От одного старого активиста при музее Цветаевой. (Он просил себя называть "Борис.Таджик"). Впервые я увидела его издали в Тарусе в 2004 году, куда была приглашена руководством музея выступить на очередном "Цветаевском костре". №16.  В лесу на берегу Оки. Приехала, за рулём на своей "копейке". Выступила. Удачно и неожиданно, Потому что с удовольствием прочла стихи из ранней книги Марины, когда она ещё ходила в гимназической ферме. "Вечерний дневник" выпущенной ею втайне от близких. Кстати, там "у костра" было много разных творцов из Москвы. И чванливый поэт Кублановский и симпатяга Ира Емельянова (дочь Ольги Ивинской - любовницы Пастернака), и другие. Остались цветные фото. Стоим толпой в мелком лесочке вокруг маленького  костерка. В руках пластиковые стаканчики с винцом - пьём за именинницу. Но тогда я не знала, что этот самый "Борис.Таджик" (житель Тарусы) давний и  ярый русофоб. (Это как-то не вязалось с Марининой русскостью, патриотизмом). А вот на этом чёрно-белом полученном фото передо мной "мир глянца" -  портрет кудрявенькой этакой мимимишной куколки. Ротик бантиком, глазки как прозрачные роднички (читай, бездонно-голубенькие). Ну прямо эталон с модной  журнальной обложки. Вот такие чудо-дивы, "пустышки" выступают нынче на показах мод перед вип-дамами по вип-дорожкам. Вышагивают этак показно, картинно, нога за ногу (причём кривую, длинную) под вспышки фото и кино-камер. Я соображаю,  кто бы могла быть эта красотка? Чей это портрет?..Но вот внизу читаю надпись: "Марина в Тарусе". Но нет, нет, Такого не может быть! Какое отношение может иметь это личико к великой, легендарной Цветаевой? Да никакого. Хотя кто-то, (может, это сам Борис-таджик?) очевидно, очень её любя, долго старался, рисовал, "фотошопил" это лицо на  собственный вкус. И так вот нелепо и глупо "украсил", что явно перестарался.  На фото - сплошной "фотошоп". Я печально вздыхаю: Что ж, люби, пожалуйста, но не до такой же неузнаваемой степени?"  Я чту закон "Единства формы и содержания". Но тут даже и чёрточки не осталось от истинной поэтессы.
  2.   Сегодня её жизнь изучена сотнями "ведов" досконально, по дням, часам  и минутам. И её фотографий очень много, и разных периодов. И давно всем известно, что Марина не была красавицей. И внешне (с обывательской точки зрения) никогда  не была хороша. Смуглокожа, востроноса, простоволоса. С глазами неопределённого цвета, которые она называла "зелёными". И дочь её Ариадна никогда не была красивой. И младшая сестра Ася - Анастасия Ивановна (прожившая 99 лет), с которой не раз встречался мой друг военный писатель Стас Грибанов (два года искавший место гибели в боях с фашистами сына Марины Мура-Георгия Эфрона. Поставивший там памятник-стеллу всему погибшему батальёну) и много об Асе рассказывал, не была даже "симпатичной старухой". А  Вадим Сикорский в конце 50-х годов тогда молодой литератор (в литинституте  был помошником в мастерской поэта Михаила Светлова) рассказывал нам-студентам много  интересного о Марине. Он хорошо её знал и по Москве после её возвращения из Парижа, а с её сыном вообще учился вместе в десятом классе. Ну, а в Елабуге...О, в Елабуге в 1941-ом... По его словам, он даже вынимал Цветаеву из петли. (Об этом можно прочесть в инете мой  рассказ "Что сказал Сикорский"). А тогда в аудитории литинститута мы слушали Вадима с открытыми ртами, ловили каждое слово. Ведь мы обожали, мы просто боготворили Цветаеву. Тогда советская цензура только что сняла запрет и разрешила её публикации. Вышла её первая книжка с фотопортретом. Я, грешная, украла её из районной библиотеки, такую аккуратненькую в голубой твёрдой обложке. (О чём потом даже каялась на исповеди). Мы наизусть знали всё, что печаталось в периодике и её, и о ней самой.  И она, гений, эмигрантка со сложной судьбой представлялась, рисовалась нам сущей богиней. И разумеется сущей красавицей. Не иначе как "Неизвестная" Крамского.. Но почему-то  Сикорский ширококостный здоровяк  с грубым "топорным" лицом, с лапищами деревенских рук (больше похожий на лесоруба, чем на литератора)  не раз называл её  "заурядной  тёткой " и "незаметной простушкой". Порой говорил даже жёстче: "Мимо пройдёт - не взглянешь". Говорил: "У неё друзей не было. Разве что моя семья, отчим и мама-поклонница её таланта. Когда приехали в Елабугу в эвакуацию мама всё заставляла меня с ней "погулять по свежему воздуху". А та бывало вцепится мне в руку, повиснет на локте, и семенит рядом. Стучит мелким шагом  по деревянным тротуарам. И всё что-то рассказывает мне, рассказывает. Твердит  то про Есенина, то про Блока, то про Маяковского. Я слушаю в пол-уха и злюсь, злюсь - ну какое право имеет эта тётка так рассуждать о наших советских классиках? Ведь мы их  даже в школе "проходим"? Ну, я как дурень, и таскаюсь с ней по улицам, гуляю  туда-сюда. - И помолчав, добавлял: -  Я тогда как раз впервые влюбился. И взаимно. В одну молоденькую татарочку. Всё вечера ждал, темноты, что б кинуться к ней. У них свой дом был и свой сеновал".  Мы юные его жадно слушали, но верить всему не хотели, сомневались. Для нас поэт Цветаева уже врезалась в сердца, уже стала кумиром. И конечно представлялась нам чудо-красавицей. А её отца, известного искусствоведа, профессора, основателя "Русского музея искусств", православного дядьку, вдовца мы категорически порицали. В перерывах, сидя в коридоре рядком на подоконниках, осуждали  резко, горячо и единогласно. Ведь он был  против брака своей своенравной старшей  дочки с завидным красавцем Сергеем Эфроном. Мало того, отец говорил, что этот брак нелеп и ненужен. И не принесёт Марине счастья. Что жених младше её, что он практически юный школьник из Феодоссии. Да к тому же ещё и еврей, то есть иноверец и инородец...
 Мы приставали к Сикорскому с идиотскими вопросами (жаждали правды, подробностей её жизни и смерти),  - ответов на которые он не знал. Да и знать не мог  - все архивы были тогда закрыты. (А последний "Записные книжки поэта" вообще стал доступен лишь в новом веке, недавно). Но тогда мы раз в неделю (на "светловское" мастерство, а Вадим был подмастерьем Светлова) всем курсом жадно ждали появления в аудитории его квадратной фигуры. Появления человека близко знавшего "нашу"  Марину. Ведь отсвет сияния её гения,  как бы падал и озарял этого груболицего дядю - "никакого" поэта и "младшего сотрудника" литинститута.
3.   А позже, гораздо позже мы узнали, что и правда, наша богиня, к сожалению, внешне была вполне заурядной. И возможно именно поэтому, все её романы как-то не клеились. Её избранники, (я размышляла именно так) наверно, не учитывали мощи её таланта. Не выдерживали её душевных порывов и бурь, силы её характера. Она попросту  была им "не по плечу". Согласитесь, ведь трудно себе представить, что "заурядная"  тётя, которая моет в доме полы грязной тряпкой, стоит в очередях за едой, а потом стирает в корыте в мыльной пене на ребристой доске твоё исподнее мужское бельё опухшими  красными пальцами, что она просто напросто ГЕНИЙ? Гений мировой поэзии, литературы? И они отступали, оставляли её, уходили почти без сожалений. Пожалуй, только  Борис Пастернак  до конца понимал и ценил Марину, писавшую и ему чудо-письма и чудо-стихи. Но тогда он любил совсем другую, красивую "земную" женщину. А о Цветаевой написал такие строки: "Лицом повёрнутая к Богу,/ Ты тянешься к нему с земли,/ Как в дни, когда тебе итога/ Ещё на ней не подвели." (Они виделись случайно и то пару раз. Но долгая переписка двух гениев - это вершина литературного космоса)...
      А Марина всегда очень остро нуждалась в любви. Всю жизнь ожидала её, искала с ней встречи. (И в элистолярном творчестве и в быту). Но при этом высоко ценила и себя - особую, редкую избранницу Неба. "Кто создан из камня./ Кто создан из глины,-/ А я серебрюсь и сверкаю./ Мне дело - измена!/ Мне имя - Марина./ Я бренная пена морская." И опять, и опять влюблялась в мужчин. (Даже и в женщин). И у Волошина в Коктебеле, где отыскала юного Сергея Эфрона, и всегда потом - и в Москве, и за границей. И вообще...  на Земле.  И, по-моему, именно из-за этого вечного клинча, из-за этого вечного несоответствия, внешнего с внутренним, всегда неожиданно, как при ударе кремниевой зажигалки, высекалась искра. "Слияние душ, а не тел". Высекался яркий горячий огонь её самобытных  стихов. И порой её страстные чувства были  похожи на сокрушительное половодье. Вот, например, посмотрите. "Попытка ревности". (Заметьте, всего лишь "попытка"!): "Как живётся вам с другою? Проще ведь? / Удар весла - линией береговою скоро ль память отошла/ Обо мне, плавучем острове?/ По небу, не по водАм/ Души, души...Быть вам сёстрами/ Не любовницами вам"   Или: "Как живётся вам с другою женщиною, без божеств? /Государыню с престола свергши, с одного сошед?.. " Или ещё. Злые, уничижительные упрёки: "После мраморов Карарры/ Как живётся вам с трухой гипсовой? Ребром люба? / Стыд Зевесовой возжою не захлёстывает лба?.."
 4.  Но в ответ на её половодье чувств ей никто не давал  ей необъятной любви. Никто не отвечал ей той же "безмерной мерой" "в мире мер".  Ни её  дети, (О детях я скажу ниже. О погубленной трёхлетней малышке Ире, о сыне Муре  десятикласснике, погибшем позже в боях с фашистами, сказавшем о смерти матери "Собаке собачья смерть"), ни её любимый красавец муж Сергей Эфрон (практически её бросивший), ставший позже сотрудником НКВД, да и иные её друзья, любовники или просто  избранники. И только в Елабуге крепко-накрепко её обнял, обхварив руками и вынимая из смертной петли, вот этот Вадим Сикорский, юный друг её сына. Да и тот  так испугался, что не изжил этого страха  до конца своей жизни. (А может, все, все они чувствовали, что по-существу  эта странная женщина ценит только мир великой Поэзии, а в нём свой дар и себя саму? "А я серебрюсь и сверкаю... как бренная пена морская."
    5.  ...Конечно, сегодня у каждого живёт в душе свой   собственный образ  Цветаевой. И у меня он свой. Любимый по-своему. Но признаюсь, когда я нынче о ней думаю, то  закон "Единства формы и содержания"  рассыпается впрах. Она его напрочь опровергает. Её понимание таких святых сущностей как - Очаг, Семья, Материнство, как бы тонет, уходит на дно в ином для неё и очевидно бОльшем понятии - "сверкающее "Море Марины". И именно об этом, очень печальном, я и делаю ниже короткое отступление.
  6.     P.S.
   Одна поэтесса (Наталья Кравченко) всю жизнь обожавшая Цветаеву, недавно прочьтя её наконец-то ставший доступным архивный дневник ("Записные книжки поэта"), была настолько потрясена судьбой её второй младшей дочки Ирины, доведённой матерью почти до голодной смерти, и сданной-таки уже умирающей в приют (где кроха вскоре и умерла), что написала вот такое стихотворение. (И это лишь одна из многих учёных работ "цветаеведов" о судьбе этого нелюбимого ребёнка. Отцом которого предполагается Осип Мандельштам, тогда молодой  поэт).
"Ну сколько можно о Марине?!" -
безмолвный слышу я упрёк.
Но я о дочке, об Ирине
О той, что Бог не уберёг.
Читаю "Записные книжки".
О ужас, как она могла?
Не "за ночь оказалась лишней"
её рука. Всегда была!
Нет, не любила, не любила
Марина дочери второй.
Клеймила, презирала, била,
жестоко мучила порой.
В тетради желчью истекают
бесчеловечные слова:
"Она глупа. В кого такая?
Заткнута пробкой голова."
Всё лопотала, всё тянула
Своё извечное  "ду-ду"...
Её привязывали к стулу
И забывали дать еду.
 Как бедной сараха хотелось.
И билось об пол головой
худое маленькое тело.
И страшен был недетский вой.
"Ну дайте ж маленькой хоть каплю", -
сказала, не стерпев, одна.
"Нет, это Але, только Але,
-Марина, - Той, она больна"
А Ира плакала всё пуще,
И... улетела в... никуда...
А может там в небесных кущах
Ждала её своя звезда?!
Являлась ли ей в снах зловещих?
ВСЁ ПОГЛОТИЛ СТИХОВ ЗАПОЙ.
Уехав, ни единой вещи
Ирины не взяла с собой.
Я не сужу, но сердце ноет,
Отказываюсь понимать.
Поэт, любимый всей страною,
была чудовищной женою.
Была чудовищная мать.

7.  В своё время Пушкин писал: "Гений и злодейство - две вещи несовместные". Но в тот же момент его герой талантливый композитор Сальери тайно сыплет смертельный  яд в бокал Моцарту. Оказывается, вполне "совместные", вполне совместимые. И в истории человечества таких примеров множество. Испокон веку и до сегодня. Да и сам сатана (то есть - архангел  бывший вначале при Боге,  - стал Люцифер, дьявол, чёрт, бес) разве не пример этого? Так что, на мой взгляд, этот часто повторяемый постулат "Гений и злодейство не совместны..." - не верен. В корне не верен. "Я не сужу, но сердце ноет./Отказываюсь понимать./ Поэт, любимый всей страною,/ была чудовищной женою. / Была чудовищная мать."
  Я вздыхаю. Да, да. Всё так. Всё так. Но всё же, не смотря на её личные боли, на её сложную личную  биографию, в душе каждого из нас давно волшебно существует своя собственная, и тоже волшебная, Марина.