Страсти-мордасти

– А, вот и наш дебошир! – сказал проректор по воспитательной деятельности, полковник КГБ в отставке, когда Роман Мастерков появился в кабинете ректора.

За столом, кроме ректора и проректора, были деканы трёх факультетов, комсорг, председатель месткома, и военный, в кителе с капитанскими погонами.

А в торце стола, то есть, «на ковре», стояло три студента и одна студентка. Их Роман узнал сразу, хотя видел второй раз в жизни. Они встречались накануне, только сегодня их лица выглядели по-другому. Наверное, из-за свежих синяков и ссадин. Впрочем, этим утром он похожие синяки обнаружил, глядя в зеркало.

А вот студентку Веронику Степанычеву-Задунайскую, которая училась на втором курсе, Роман Мастерков знал очень хорошо. И даже был влюблён в неё, как, впрочем, и ещё человек двести из их универа. Ведь Вероника входила в пятёрку самых красивых студенток, хотя для Романа она была самой красивой в универе. Внешне она напоминала сразу нескольких звёзд старого итальянского кино, начиная с Джинны Лоллобриджида и заканчивая Софи Лорен. И ещё, француженку Мишель Мерсье. У Вероники были густые блестящие чёрные волосы, огромные карие глаза, чувственные губы и осиная талия. Но Вероника выглядела современнее этих кинозвёзд прошлых лет, потому что умудрялась одеваться по последней моде, несмотря на маленькую стипендию и всесоюзный дефицит заграничных шмоток.

Как это часто бывает с парнями, некоторые из тех, кто отчаялся снискать её благосклонность, рассказывали о ней всякие гадкие небылицы, намекая, что она не такая уж и недоступная, как хочет казаться. Мол, им удалось лично в этом убедиться. Романа эти россказни злили, хотя он и был уверен, что всё это вымысел, и желание самоутвердиться, а все живописные подробности их сплетен он считал просто болезненными фантазиями.

Вот и вчера один такой, Анатолий Волгин, между прочим, младший сын генерала Волгина, завёл в курилке подобный рассказ.

– Мы с Никой вчера прямиком с дискотеки завалились ко мне. Квартира новая, из мебели только кровать. Но нам-то больше ничего и не нужно.

– Ну, и как она? – спросил, глотая слюнки, приятель, предвкушающий сальные подробности.

– Просто огонь! Такая зажигалочка, не представляешь! Только зашли, она стала с меня рубашку сдирать, все пуговицы с мясом вырвала. А потом встала на колени и…

– Хорош заливать! – сказал Роман, выйдя из угла курилки (на самом деле, вместо «заливать» он употребил более уместное крепкое выражение, одно из тех, каких набрался в стройотряде, перенимая передовой опыт у строителей-профессионалов).

– А вот и не заливаю! – ответил Анатолий, употребив, то же самое выражение.

– Очень ты ей нужен! Она на таких, как ты, даже не посмотрит! – Роман, сжав кулаки, вышел в центр круга и оказался лицом к лицу с Анатолием, оставив за спиной его собеседников.

– На тебя, обмылок, что ли, посмотрит? Ты откуда такой выискался, хрен с горы? Если я говорю, что я вчера эту Веронику… – но тут ему в зубы прилетел кулак Романа, и фраза осталась незавершённой.

А дальше начался, мягко выражаясь, мордобой. Анатолий двинул по зубам Роману, тот ещё раз стукнул Анатолия, но уже не по зубам, а в левый глаз. Один из приятелей решил заступиться за Анатолия, но тоже получил в глаз, только в правый. Другой приятель попытался схватить Романа сзади, но получил локтем по носу.

Дерись они один на один, Роман постарался бы повалить соперника. Но рассчитывать на честный поединок не приходилось, их трое, он – один, и они отметелили бы его ногами. Поэтому Роман отказался от захватов и перевода в партер, а действовал исключительно кулаками и локтями. Пригодились навыки, полученные в секции бокса ещё в девятом классе. Но и ему прилично досталось, ведь Анатолий то же умел драться.

Неизвестно, чем бы дело закончилось, но тут в курилку зашел профессор Лучинский и скрипучим голосом велел немедленно прекратить драку.

Дерущиеся остановились и удивлённо уставились друг на друга. У Романа была разбита левая бровь и выбит зуб. У Анатолия были разбиты нос и верхняя губа, а под глазом сиял фингал. Да и у его друзей на лицах тоже красовались следы Мастерковских кулаков.

Анатолий сплюнул кровь на пол и молча вышел из курилки, друзья поплелись за ним.

Профессор достал авторучку и записал в ежедневник фамилии дравшихся. И вот теперь, всех участников драки и Веронику, которой в курилке не было, но которая считалась причастной, вызвали в ректорат на проработку.

– Расскажите нам, Роман Семёнович, как вы дошли до жизни такой? – поинтересовался ректор.

– Степанович он, – поправил декан технологического факультета.

– Прошу прощения… Так как же это вы, Роман Степанович, драку устроили? – продолжал интересоваться ректор.

– Так уж вышло, Андрей Васильевич, – скромно ответил Мастерков. Он не любил хвастаться и фокусировать внимание аудитории на своей персоне.

– Да уж, вышло, так вышло. Свидетельства налицо. Точнее, на лицах. Я так понимаю, что вы первый набросились на Волгина с кулаками.  В чём причина вашего безобразного поведения, неуместного в стенах нашего вуза?

– Причина моего неуместного поведения в применении студентом Волгиным обсценной лексики, оскорбляющей общественную мораль и нравственность, – Роман тщательно подбирал выражения.

– Чего это? Какая ещё такая лексика? – тихо переспросил капитан у декана филологического факультета.

– Очевидно, Мастерков имеет в виду высказанное Волгиным в нецензурной форме описание чьих-то половых органов или какого-то физиологического процесса.

– Научили их на свою голову за казённые деньги! Что ли нельзя сказать по-простому, мол, ругался матом? – изумился капитан и вытер лысину платком.

– А вам, Вероника, есть что добавить? – спросил декан философского факультета, на котором училась Степанычева-Задунайская.

– Мне добавить нечего. Мало ли почему парни дерутся. Лично я не курю, в курилку не хожу, ни с кем из них не знакома и никакого повода к драке не подавала.

– Студентка Степанычева-Задунайская учится на «отлично», ведёт большую общественную работу, выступает за вуз по бадминтону, – сказала комсорг.

– А вот у меня есть информация, что Задунайская, мягко говоря, ведёт себя в быту не самым достойным образом, – проректор по воспитательной деятельности развязал завязки на папке «Дело», достал оттуда два листочка и помахал ими в воздухе.
 
– Вам бы только кляузы и доносы собирать! – не удержался Роман.

– Ну, вот видите! Он даже в ректорате позволяет себе грубить! – возмутился проректор по воспитательной деятельности.

– Задиристый этот ваш Мастерков. Надо бы его в армию отправить на пару лет, на перевоспитание. Или, лучше во флот, там три года служат, – сказал капитан, – как любит говорить наш товарищ генерал-лейтенант Волгин, армия любого исправит.

– Товарищ генерал, безусловно, прав. Тем более, что после отчисления из вуза им одна дорога – в армию. Будем отчислять, всех пятерых, – сказал проректор, привыкший на прошлой работе к крутым мерам.

– А девушку-то за что? – удивился старичок, председатель месткома, которому Вероника нравилась, потому что напоминала его жену в молодости, – она в драке не участвовала и вообще, она же на красный диплом идёт.

– Давайте разберёмся, товарищи профессора и доценты, – сказал капитан, – драку начал Мастерков, так? За такое и под трибунал можно. Так что отчисление из университета для него будет ещё довольно мягким наказанием. А вот студенты Волгин и эти двое хлюпиков в данном случае просто пострадавшие. Товарищ генерал-лейтенант считает, что отчислять их не следует, но нужно обязательно проработать как следует по комсомольской линии, например, выговор объявить.

– Строгий или простой? С занесением или без занесения? – уточнила девушка-комсорг, приготовившись записывать в блокнот.

– Можно и строгий, но без занесения. Зачем личное дело портить, у них ведь ещё вся жизнь впереди, – ответил капитан, – а о будущем Мастеркова мы с товарищем генералом позаботимся. Товарищ генерал-лейтенант лично позвонит военкому, тот этого дебошира во флот определит.

– Так и поступим! Драки в нашем вузе недопустимы! Студента Мастеркова Романа Степановича мы отчислим за нарушение Правил внутреннего распорядка. А студентов третьего курса Волгина, Семакова и Сиренко пусть комсомольская организация на собрании проработает и накажет, – резюмировал ректор.

– А как с Задунайской быть? – спросил проректор.

– Воспитывать молодёжь нужно, Александр Петрович, вот и займитесь её воспитанием. Поговорите с ней по душам, как вы умеете, вы же в КГБ работали, – ответил ректор.

– Очень мудрое решение, Андрей Васильевич, – согласился проректор по воспитательной деятельности.

Ректор встал из-за стола, показывая, что совещание окончено. Сначала из кабинета вышла профессура, а потом к выходу поплелось студенчество. Волгин, Семаков и Сиренко вышли, не глядя на Мастеркова. Он вышел следом. Вероника задержалась в кабинете.

Роман оказался один в коридоре любимого университета, из которого его только что с позором выперли. Он чувствовал себя примерно так же, как Адам, изгнанный из рая за какой-то пустяшный проступок, вроде сбора червивых яблок. Почти четыре года он отучился в вузе, освоил кучу предметов, нужных и ненужных, получил распределение на один из лучших почтовых ящиков Москвы, и вот теперь всё это рухнуло, вместе с мечтами о самой красивой девушке в вузе. Особого страха перед предстоящей трёхлетней службой во флоте он не испытывал, но она никогда не входила в его жизненные планы, к тому же, на море его укачивало.

Что сделано, то сделано, фарш обратно не прокрутишь, но, если бы потребовалось, он снова набил бы морду любому, кто сказал бы хоть что-то плохое о Веронике.

К нему вдруг вплотную подошёл тот самый капитан и взял его за верхнюю пуговицу рубашки.

– Слушай, Мастерков, ты правильный мужик, всё верно сделал. Между нами, я бы и сам на твоём месте поступил бы так же. А насчёт службы, ты не бойся, такие, как ты, в армии не пропадут. Насчёт флота тоже не беспокойся, я это так сказал, для острастки. Попрошу, чтобы тебя поближе к дому определили, например, в стройбат, это всего два года, как раз дачу товарищу генералу достроим, – капитан отпустил воротник Романа, развернулся на каблуках и двинулся к выходу.
 
Роман смотрел ему вслед, завороженный блеском хромовых капитанских сапог. Вот и ему теперь придётся ходить в армейских сапогах, только в кирзовых.
 
Из гипнотического состояния его вывело чьё-то прикосновение. Кто-то тянул его за рукав. Это оказалась Вероника, неслышно подошедшая сзади.

– Рома, мы уже два года в одном универе учимся, а я раньше тебя не замечала. А ты, оказывается, вон какой! Рыцарь в сияющих доспехах! – сказала она тихо и добавила, – за меня никогда никто не заступался, кроме старшего брата.

Роман ничего не ответил, а только смотрел в её искрящиеся карие глаза. Такая замечательная девушка, но вот и её он потерял! Вернее, потерял робкую тайную надежду быть с ней.

– Куда ты теперь, Рома? Тебя теперь, наверняка, и из общаги выселят. Хочешь, пойдём ко мне жить? Я тут на соседней улице квартиру снимаю, маленькую, но на двоих места хватит. Хочешь?

Но это был исключительно риторический вопрос.

Она взяла Романа за руку и потянула к выходу. Он шёл по коридору и ощущал на себе взгляды студентов и преподавателей, встречавшихся по пути и уже знавших об его отчислении. Одни смотрели на него, и сочувствовали. А другие смотрели и завидовали, потому что он шёл за руку с одной из пяти самых красивых девушек их университета.