Золоченый песок

Артельщики покидали свои дома после уборки урожая, а возвращались в них по весне, когда приходила пора сеять. Дед Андрей привык жить две разные сезонные жизни. Да и мало, чем они отличались. Изба его маленькая с земляным полом, да двумя окошками. Жена Василиса всегда суетиться по хозяйству. Губы поджаты, на голове повязан платок и ситцевый видавший виды фартук поверх застиранного платья. Дочка у них тихая и сноровистая по хозяйству девчушка. А вот сына Кольку дед Андрей порет частенько. Колька неугомонный и хулиганистый. Задирает всю округу и окрестные бабы уже проторили к их домику на окраине. Приходят жалится на Кольку, ругают и его, и Василису. Дед Андрей снова берет свой широкий ремень из сыромятной кожи и снова порет Кольку. Слезы льются по Колькиным щекам, но сын не издает ни звука. Дед Андрей в душе горд за сына. «Характером весь в меня», - размышляет он. А Кольке, вешая ремень на гвоздь, говорит:
- Озорничать, таперича, мало тебе осталось. Оболокай  портки, да поди матери помоги воды натаскать. Осенью пойдешь со мной на прииск. Золотишко мыть. Дармоедом вырос.
Василиса ставила на стол нехитрый ужин: картошку в чугунке, да ржаные сухари на тюрю  и жбан кваса. Дед Андрей сидел во главе деревянного гладко обструганного стола, бурчал себе под нос молитву. Потом крестился сам, крестил еду на столе и со словом «Аминь» брал в руки большую деревянную ложку. Василиса вторила ему: «Аминь»  и зорко следила за детьми, чтобы раньше мужа к чугунку руки не тянули. За Тосей, старшей дочкой, и следить не надо было. Смирная да послушная, она была  ее радостью. А вот за сыном все равно не уследить.  Потому частенько большой ложкой в руках отца Николай получал по лбу. Отдергивал руку, не переставая востро следить за отцом, чтоб не пропустить момент и все же выудить свою картофелину из чугунка.
Дедом Андрея звали с детства.  У них в деревне жил старец, которому, как говорили, было сто лет. Он всегда лежал на своей лежанке в избе. А местные ходили к нему совета спросить, да его старые байки послушать. Андрей любил сидеть возле деда и слушать его рассказы да советы. И всем мальчишка говорил: «Когда я стану дедом, буду лежать да всех уму – разуму учить». Односельчане смеялись над ним, да так и прозвали его с малолетства дед Андрей. А однажды и вообще курьезный случай в деревне произошел. Приехал к ним барин. Остановил бричку и спрашивает у прохожих, мол, где тут столетний дед живет. А бабы деревенские ему на избу родителей Андрея  показывают и говорят: «Езжай, барин,  к той избе, там дед Андрей живет….» Барин, не дослушав, лошадей тронул да к избе. А в воздухе остались слова: «… он  тебя к старцу и проводит». А когда все недоразумение то объяснилось, долго люди слова старца вспоминали: «Поспешишь - людей насмешишь». Говорили, что у того старца в полу избы клад зарыт с несметными сокровищами. Деревенские мужики с осени до весны золото на приисках моют, а жены их нет-нет, да снесут старцу за совет самородочек или щепотку золотого песка. А у старца в избе только печь холодная, да на ней он сам и лежит. Жена его полвека тому как умерла,  а детишек ему не оставила, хоть, говорят, и моложе его была на много. Поначалу, когда они в деревне объявились, все  думали, что он с дочерью приехал.  Когда поняли что да как, мужики местные к деду с уважением, а бабы губы поджали, да промеж себя пересуды пересуживали. А потом все к тому привыкли.


Когда картошки в погребах оставалось только на посадку, артельщики возвращались в деревню. Гнус и комары в лесах к тому времени ели их нещадно. Все по осени потянулись на Кочкарский прииск к золотопромышленникам братьям Подвинцевым. Говорили, что здесь и условия получше, и оплата побольше. Но брали братья  Подвинцевы на свои прииски только мало пьющих и семейных. Такие мужики сильно не баловали и уклад жизни у них был  стабильный. Детей и жен надо было кормить, поэтому они возвращались на прииск и следующей осенью. На их обучение уже не надо было тратить время.   А одинокий мужик, что волк: сегодня здесь, завтра- там.
Дед Андрей мыл уже пятую драгу сегодня. У него в напарниках был худой и долговязый мужик, говорящий  на жуткой смеси украинского и русского.
- Ты как сюды то дотопал? – полюбопытствовал дед Андрей, не отрывая цепкого взгляда от драги.
Напарник протяжно отвечал:
- Тольки как осудили, да сослали до места.  С жинкой да тремя хлопцами взад  воротиться рискованно. Ужо туточки и буду бедовать. Хлопчики  то мои подрастут скоро да помочи будут.
Напарник тяжело вздохнул.
- А звать то тебя как? – продолжал любопытствовать дед Андрей.
- Иваном. Иван Сергеич я по батьке то. А теби пошто кличут дед Андрей? До деда то тиби далече.
-  Так повелось с детства, - ухмыльнулся артельщик.


- Мархутка с прииска приехал, слыхала? – говорила Василисе через забор Ефросинья, - Васен, а ты когда деда Андрея ожидаешь?
Василиса разогнулась от грядки с редисом и повернулась в сторону Ефросиньи:
- Может к субботе. А может к следаващей.  Пора бы уже. А то щей только с крапивой варю.
Ефросинья согласно закивала головой:
- Завсегда как мужики будут вертаться, за мясом можно на базар идтить. Наша-то бурятка  издохла как месяц.
- А я так не могу сама свою бурятку. Нехай дед Андрей управляется, - махнула рукой Василиса и снова склонилась над грядкой.
- А взапрошлый год муж моей сестры Нюрки не вертался с прииска. Нюрка то детев на меня оставила и поехала его искать. Оказыца с прииска в город поехал ей подарков купить, да детям гостинцев.  Дак, у продавчихи платков и прижился. Нюрка то ему про детев, а продавчиха та ей прям в лицо, что, мол,  скоро она ему и своих народит. Нюрка с тех пор умом тронулась. Ездит в город, покупает платок у той торговки и потом сидит и несколько дней режет его на мелкие кусочки. А потом снова едет за новым. – Ефросинья вздохнула, - Мой бывший зять уже и детишек к себе забрал. Хоть, думаю, и не сладко им при той мачехе. Но ты ж знаешь, у меня своих пяток, да Нюрка теперича как шестая.
- Прости Господи, грехи наши тяжкие, - донеслось от грядки.
- Аминь, пошевелила губами Ефросинья, - Пойду я, Васен, а то дел не впроворот.


Дед Андрей колол дрова на заднем дворе. Василиса пронесла мимо него посудину с отрубями, чтоб накормить хрюшку Анку.
- Слыхал, старец то Никодим в избу воротился и сокровища свои по ночам караулит? - она поставила посудину на землю  и перекрестилась на купол  местной церкви.
- Что ты несешь, Васена? Никодим помер пять лет назад.
- А и поглядь, воротился! Его Ольга Ганцева видала. Верней, не его, спаси душу мою грешную, - ответила Василиса, - она свет в окне его избы видала.
- Вот дурра баба! – дед Андрей собрал наколотые щепы, - поди бродяги заночевали, или артельщики.
- Ну да, - отозвалась от сарая Василиса, - кажный вечор. А до того пять лет его избы вся деревня сторонилась. Да и артельщики его дурную славу знали.
- Знали, да видать не все. Накрывай на стол, вечерять будем.
За столом ели в молчании. После ужина дед Андрей вышел на улицу и посмотрел в сторону брошенного дома старца Никодима. Из единственного  окна был виден слабый свет лампады. Дед Андрей нахмурился и перевел взгляд на почти утонувший в сумерках золоченый купол местной церкви. Потом он скоро зашел в дом и закрыл хлипкую дверь на большой железный засов.
Проснулся дед Андрей с первыми петухами, стребовал с Василисы чистую рубаху и добавил:
-  Собирайся, на заутреннюю бы не опоздать. Детей буди.
Через полчаса зазвонили колокол на колокольне  храма Святой Великомученицы Варвары. Люди потянулись из церкви по своим повседневным делам.
- Ты подь с детками, - сказал дед Андрей Василисе, а я с батюшкой погутарю.
Василиса недоуменно посмотрела на мужа, взяла Тоню за руку и сказала сыну:
- Подь до избы. Никуда не свертай. Дел полон рот.
Дед Андрей окликнул батюшку:
- Отец Николай, на словцо можно?
Священник повернулся к деду Андрею:
- Исповедоваться хочешь, сын мой?
Дед Андрей смутился:
- Так пока, вроде, не в чем, батюшка…
Священник улыбнулся одними глазами и возразил:
- А вот как начнешь, так и сам подивишься.
- Я, того… рассказать пришел, что  в избе старца Никодима лучина по ночам горит, - дед Андрей скоро перекрестился на образа.
- Так что с того, мил человек, люди там поселились.
Дед Андрей выдохнул и быстро добавил:
- А как не люди?
Священник перекрестил собеседника.
- А как дух то старца схроны с сокровищами стережет?
- Надобно тебе сначала к стражнику  съездить. Он все проверит. А там сообща и решим как поступать, - успокоил батюшка деда Андрея.
- К стражнику, батюшка? Так мы и без него гурьбой глянуть можем, - он поцеловал руку священнику и, перекрестившись напоследок, вышел на крыльцо. Лес за деревней начинал желтеть.  «В ентот сезон на всех золотишка хватит», - усмехнулся дед Андрей, медленно спустился с крыльца и пошел по единственной деревенской улице.
- Здоров Андрей! – послышалось от яблони за забором. То был его напарник по бутаре  в артели Глеб, - Перебуторили  славно, теперича перегутарим .
Мужчины рассмеялись.
- Здоров, коль не шутишь, - остановился у забора дед Андрей,  - Слыхал про лампадку то в избе у Никодима?
Глеб истово закрестился:
- Чур меня!  Да как не слыхать то. Сокровища свои охраняет. Ему вона сколько за сто лет золотишка наши бабы снесли.
- Надо б глянуть, - заговорил дед Андрей, - а то не приведи, лихие люди там поселились. Разбойники может даже.
Глеб удивленно смотрел на деда Андрея, потом смекнул что к чему и ответил:
- Надо мужиков созвать, да нагрянуть в избу!
- Во! И я о том же! После вечерней службы  и  пойдем напрямки от храма.
- Отца Николая возьмем с кадилом, - вставил Глеб.
- Да на кой батюшку тревожить, коли там разбойники,  - ответил дед Андрей.
- А как нет? – изогнув шею, уставился на него Глеб.
- Опосля решим.


Щи сегодня были густые и наваристые. С мясом. Василиса поставила чугунок из печи на стол и аромат тут же разлился по всей избе. Коля беспокойно ерзал на стуле, шумно сглатывая слюну. Антонина помогала матери раскладывать ложки. Дед Андрей разломил каравай мягкого ржаного хлеба на четыре части и раздал домочадцам. Затем прочитал молитву и взял со стола ложку. Зачерпнул ею ароматных дымящихся щей и медленно отправил ее в рот  промеж густой бороды  и усов. Колька тут же сунул в чугунок свою ложку и получил  уже пустой, но мокрой отцовской ложкой по лбу.
-Ой, батя! За чего же так бьете?
- За чего? А за мать.  Только после родителев тебе можно ложкой черпать.
Василиса жалостливо пискнула:
- Да  ладно уж, пущай дите поест.
Дед Андрей грозно  глянул на жену:
- Устоев нарушать не дозволю!
Потом ели в молчании и лишь когда чугунок опустел, дед Андрей заговорил:
- Колька, говься, к концу недели пойдем на прииск. Убогое место обойдем и напрямки к Пущиному карьеру. Там золотки что яблоки, прям под ногами.
Василиса вставила:
- Так мал еще.
- Озорничать не мал, а для работы мал. Вот ты смешная баба! Будет подвозкой заниматься и точка. А ты, Васена, поперек еще скажешь, так и с нами пойдешь песок мыть. Поняла?
- Так как не понять, - закивала Василиса, - Чайку?
- Тащы, - махнул рукой дед Андрей.
Антонина поставила на стол самовар, пока мать убирала ложки и чугунок.
Дед Андрей отхлебнул кипятка, крякнул и вновь заговорил:
- Опосля вечерней службы с мужиками пойдем избу старца Никодима осматривать. Ты детей бери и домой. С бабами на улице не трещи, а т о мало как там обернется.
Он с шумом отгрыз кусок сахара и стал запивать чаем.
- А я слыхал, батя, что в той избе черти ночуют! – подхватил разговор Николай.
- Боже! Свят! Свят! – закрестилась Василиса, -  Что ты такое несешь! – прикрикнула она на сына. Затем повернулась к дочери:
- А ты поди на речку белье полоскать. Да чтоб не долго. А то разволновали совсем нечистой.
Василиса вновь закрестилась на икону в углу:
- Вот не зря мне Ефросинья  про сестру то даве рассказывала! Черти по одному не ходят и в сестру то ее черт вселился.
- Васена, что ж ты мелешь!  Еще не видали кто да что, а ты уже чертей поминаешь!
Все разошлись из-за стола по делам. Зной стал спадать, но медуница пахла столь ароматно, шмели, словно и в них вселились черти, летали над лугом за забором.


К вечеру народ семьями повалил по улице к храму. И Василиса с детьми семенила за дедом Андреем.
- …Ибо твое есть Царство и сила, и слава.  Отца и Сына и Святого Духа,  ныне и всегда, и во веки веков. Аминь.
Церковь была полна прихожанами, душно пахло елеем и свечами. Крестились, выходили на улицу. Бабы с детишками отправлялись по домам. Мужики остались на церковном дворе. Когда из нее вышел последний прихожанин, дед Андрей негромко сказал:
- Айда, артельщики,  повытрясем чертей из нашей деревни, подале от баб и детишек наших!
Мужики согласно закивали, из толпы слышалось:
- Айда!
- Верно сказываешь!
- Ружьишки бы прихватить…
-  Колья по пути возьмем.
Они двинулись за ворота по улице к дому покойного старца Никодима, стоявшего сиротливо на отшибе у леса. Шли быстро, возбужденные. Неподалеку от избы остановились. Дед Андрей с Володькой-гармонистом да Устином подошли к окну.  Заглянули. Потом направились к двери. Дверь была закрыта засовом на амбарный замок.
- Кто же закрыл? – удивились мужики.
Сбили замок и отворили дверь. В избу первым вошел дед Андрей, низко наклонившись под притолокой. За ним все те же Володьки и Устин. В избе весь земляной пол изрыт, побросаны две лопаты. На столе лампада да объедки. В бидоне недопитый кумыс. Мужики переглянулись.
- Ить кто туточки клады ищет? – присвистнул дед Андрей.
- Покойный то, поди, точно знал куды закопал, - задумчиво добавил Устин.
- Надо в ночь подкараулить, предложил молодой артельщик Володька – гармонист.
- Стражника звать поп велел…- проговорил дед Андрей.
- Ночью стражник никуды не поедет. Он храпит на ухо жонке своей, - сшутил Устин и все оставшиеся за порогом загоготали.
Потоптались еще немного да разошлись по избам, избегая договора о ночном походе к пустой избе.


У околицы сегодня  вечерка .  Девки звонко поют:
«Девки по лесу ходили,
Самородочек нашли.
Шали шелковы купили,
Шиковать тогда пошли!»
Гармонист Володька играл, задорно приплясывая. Все пустились в пляс. Песни и звуки гармошки еще долго за полночь разносились далеко за деревней. Когда все собрались расходиться, гармонист Володька закричал:
- Гляньте, люди добрые! Свет в окне то!  Свет! Нечистая!
Все испуганно смотрели на слабый свет в окне избы на опушке.
- Батюшки-святы, черти собрались!  - завизжали деревенские девки.
- Тише! – осадил их Володька, - Черти лопатами землю не копают. Только люди.  Айда глянем, кто поселился в избе старца?
Все притихли и только взошедшая луна освещала испуганные лица людей да гладкую накатанную дорогу к чернеющему лесу.
- Ну че? – обернулся Володька к притихшей компании, - Айда?
- А че! Айда! – поддержал его старатель Ярем. Он один из деревенских не работал на приисках в артели, а мыл золото самостоятельно. Дома бывал мало. Уходил на жилу еще со снегом, со снегом и возвращался. Большую избу выстроил, да привез матери невесту из города. Познакомился с ней там, когда приезжал напрямую банкирам намытое золото сдавать. И сегодня на вечорку пришел вместе с молодой женой. Она его за рукав одернула.
- Не сметь! – обернулся к ней Ярем, - Иди домой вместе с другими. А мы по мужичьи лешаков али чужаков погоним.
- Да! Да! – раздались крики, - Погоним!
Молодые мужчины быстро пошли в сторону опушки. А девушки скоро в темноте разбежались по избам.
- А чего,  мужики, одолеем чать разом? – спрашивал Володька, идущий впереди всех.
Подошли к избе, заглянули в окошко. А там трое башкир в лисьих малахаях  по мешкам  что-то укладывают. Володька распахнул дверь, за ним в избу втиснулась часть мужиков. Башкиры к ним повернулись и попятились.
- Что, магометане, ховаете ?- требовательно спросил Ярем.
Башкиры молча переглянулись, потом  один из них, тот что повыше, пробормотал:
- Хозяин велел по мешкам сложить и ему по утру доставить.
Остальные двое закивали головами, приговаривая: «Хужя , хужя»
- Кто ваш хозяин? – строго спросил Володька.
- Так хозяин наш Борис Пешев. Он в городе живет.
- А! Так это зять Ефросиньи! – послышалось от дверей.
- Бывший зять, - уточнил кто-то.
- А что по мешкам ховаете? А ну вытрясайте! – скомандовал Володька.
Башкиры снова переглянулись и вывернули мешки. Самородки посыпались на земляной пол.
- Где взяли?
- Намыли, - отвечали башкиры.
- Сами?
Они в ответ закивали головами в малахаях.
- Где мыли? – спросил Ярем.
- В перелеске. Тама, - один из башкир махнул рукой в неопределенном направлении.
- Занорыш , значит, нашли? – присвистнул Ярем.
Володька оглядел деревенских и сказал:
- Знать, Борис Пешев теперь тайным купцом  заделался!
- Вот гад! - Возмутился молодой  артельщик из деревенских, - У нас золотишко из-под носа тырит, а сам, поди, двадцатипятирублевками прикуривает.
- Лады,  - вновь заговорил Володька, - Складайте самородки, да чешите отседова! И к дому ентому чтоб боле ни ногой!
Башкиры вновь закивали головами и стали проворно собирать самородки с земляного пола.
- Ты че, Володька,  их с нашим золотком отпустишь? – выкрикнул  кто-то из толпы.
Володька обернулся к односельчанам:
- Кто сказал?
- Ну я, - потянулся к нему Порфирий. В деревне к нему относились настороженно, поговаривали, что дурная слава за ним на приисках.
- А ты енто золото копал? Может, ты его промывал?
Порфирий отрицательно покачал головой.
- Дык с чего оно твое? Иль мое?
-  Верно, Володька, глаголешь, - послышались одобрительные голоса.
Мужики все вышли на улицу. Володька растянул гармошку и заиграл. Шли к деревне и пели: «Хоть полна моя коробушка, а мне пользы ни гроша. Будет век ходить зазнобушка без узорного платка».
Когда вся молодежь разошлась, на улице за широким дубом остался только Порфирий. Он огляделся и пошел обратно к избе покойного старца Никодима. В окне все еще горел свет. Остановился за углом и незаметно заглянул в окно. Башкиры завязывали мешки. Привязанные у ограды лошади, почуяв его, заржали. Один башкир выглянул за дверь и Порфирий ударил его из-за двери по лбу камнем, который он подобрал на дороге. Башкир упал ничком на улицу. Порфирий оттащил его волоком за угол избы.  Поднял тот же камень и стал ждать за дверью. Из избы послышался приглушенный голос:
- Эй, Камиль, киль манда!
Вновь приоткрылась дверь и высунулась голова в малахае. Порфирий сзади занес руку и со всехо размаха ударил камнем в лицо башкира. Он вскрикнул и, обмякнув, опустился вдоль косяка. Порфирий ударил еще раз и башкир упал лицом в землю. Малахай отлетел в сторону, обнажив его затылок. Порф ирий ударил его по этому затылку. Аккуратно положил камень на землю и тоже оттащил тело за угол. До него  донесся цокот копыт по проселочной дороге. Третий башкир успел отвязать коня и с поскакал прочь по дороге. Порфирий опрометью кинулся в избу. Там на полу остался только один из мешков. Парень торопливо развязал его  и, улыбаясь, запустил внутрь руку, ощупывая ею рубашки самородков . Потом он набил ими карманы штанов, а что не влезло, оставил в мешке и, взяв одну из лопат, закопал мешок под лавкой. Затем задул свечу и вышел на улицу, не прикрыв за собой дверь. Завтра все подумают, что один башкир убил от жадности своих соплеменников и убег с золотишком. Довольный собой Порфирий шел к своей избе улыбаясь своей лихой удаче.


- Тося, поди с Колькой  грибов набери. Опосля дождя лисичек полон корогод, - кричала Василиса дочери, высунувшись из окна избы. Антонина полола картошку в огороде.
- Дак, мама, Колька спозаранку до избы с чертями убег. Говорят, там черти двух башкир прибили, а третьего с собой утащили.
Василиса стала креститься:
- Батюшки святы! Тоська, чего болтаешь! Сама не понимаешь!  Отец где?
- Дак с Колькой убег. А я побоялась.
- Матерь Божья заступница, - приговаривала Василиса, выбегая из дома. Через огороды направилась она прямиком к дому соседки Ефросиньи.
- Фрося! Фрося! Ты дома ли? – кричала она, подходя к соседской избе.
Маленькая пятилетняя дочка Ефросиньи с крыльца отвечала:
- Нету,  тетя Васена, мамки дома. Убегла чертей глядеть, а нам наказала из избы ни ногой. Но тетка Нюра не послушала, да в город за новой шалкой пошла.
- Пешим пошла? – удивилась Василиса, - Ну да подвезет кто ить глядишь по дороге.
Василиса уже спешила по  улице  к опушке. Завидела толпу своих деревенских. Здесь же стояла повозка стражника.
- Эх,  как черти то разгулялись! – качает головой Порфирий.
-  Ты не мельтеши, - строго сказал ему дед Андрей, - Еще понять надобно как здесь башкиры оказались. Они вольно золотишко не моют. Кто нанял узнать, да порасспросить хозяина.
Люди вокруг согласно закивали головами.
- Все расходитесь по домам! –приказывал стражник, Сам по избам пройду, расспрошу.
- А чего расспрашивать-то? – бойко крикнул из толпы Володька-гармонист.
Все повернулись к нему. А Володька продолжал:
- Мы с вечорки вчерась всей гурьбой за полночь сюды ходили. Башкиры самородки по мешкам ховали. Видать, хозяин их самовольно прииском занимается.
Стражник подскочил к Володьке:
- Так чего ж ты, жулик, молчал?!
- Так вы и не спрашивали, - пожал плечами Володька.
- Их хозяин то Борька Пешев, тот, что с торговкой в городе теперича живет, - выкрикнул Ярем.
Теперь стражник подскочил к нему:
- Откудова знаешь?
- Так башкиры ночью сами сказали, - развел огромными ручищами Ярем.
- Так, так…- задумался стражник, - Похоже черти тут и не при  чем, а Бориска всех порешил и золото забрал.
- Ну, не всех, - возразил Ярем, - Третьего то нету.
Порфирий быстро подкинул предположение:
- А третьего где-то закопал, упырь!
Все стали креститься.  Через пол часа разошлись по своим домам. А стражник спешно отбыл в город.


Василиса шла по улице к дому рядом с мужем. Дед Андрей окликнул Ефросинью:
- Фрося, сестра то твоя до города с узелком большим подалась. Съехала чтоль к мужу с полюбовницей?
Идущие рядом с ними односельчане рассмеялись.
- А коли бы и так! – бойко отвечала Ефросинья.
Все засмеялись еще пуще.
- Хлеба то она в дорогу должна взять? – продолжала Ефросинья.
- В том узелке можно и порося свезти, - не унимался дед Андрей.
- Тебе какой интерес?
Ефросинья остановилась.
- Ты поди за своей Тоськой следи пока она с Порфирием по кустам у речки обжимается! – звонко проговорила она и, открыв калитку, пошла к дому.
- Вот дура баба!- только и крикнул ей вслед дед Андрей. А зайдя в избу с порога крикнул:
- Тоська! А ну подь сюды!
Василиса увещевала мужа:
- То Фроська то со зла. Сам знаешь нашу Антонину.
Антонина стояла перед родителями с опущенной головой, почуяв неладное.
- Что с Порфирием у тебя? – строго спросил отец.
Антонина подняла на него глаза полные слез:
- Он посватать меня хотел…
- Вон че! Он хочет! А я не хочу! Чтоб боле тебя с ентим упырем никто не видел! В избе будешь сидеть и на двор ни шагу! Увижу на улице, выпорю как сидорову козу! Все поняла?
Антонина кивала головой, утирая слезы. Потом выбежала из дома и устремилась к реке. Села на берегу в кустах и тихонько плакала. Порфирий ей был по нраву. Видела она в нем красоту внешнюю и чувствовала его внутреннюю силу. В какой-то момент она услышала знакомый голос за прибрежными кустами. Это их соседка Ефросинья. И другой голос мужской плохо выговаривал русские слова с акцентом.
- Ты к Бориске ногой, слышишь? Нюрка сама все ему свезет и за тебя расскажет, - грозно говорила Ефросинья.
- А то подумает хозяин, что я нащар , а я добрый. Спас мешок золота для него! – пришепетывал ей в ответ мужской голос.
- А ты видал, кто твоих-то порешил? Уж не черт же! – рассмеялась Ефросинья.
- Черт! Черт! – взвился мужской голос, - Аллах! Сам черт убил моих братьев!
- Не болтай, - перебила его Ефросинья.
- Нет, женщина, я видел его! Это Порфирий из артельщиков! Словно поганый шайтан, он набросился на них!
- Ты точно Прошку видел? – удивленно переспросила Ефросинья.
- Он, шайтан, братьев моих до срока к Аллаху отправил! И мешок самородков прихватил он! – кричал мужской голос.
Антонина сидела в кустах не шевелясь и с ужасом слушала.
- Ладно, топай ужо до дома и ко мне боле не ногой, - завершила беседу Ефросинья и воцарилась тишина. Только птицы вновь защебетали, да слышно было, как слегка плескалась о валуны речная волна. Антонина решила вечером поговорить с Порфирием и спросить его об услышанном ею сейчас. Она вышла из кустов. Посмотрела на искрящуюся под солнцем реку и неторопливо пошла к дому, собирая по пути букет цветов и душистых трав. Сиреневый Иван-чай и голубые васильки на зеленой траве были полны жужжания  неугомонных пчел и шмелей. Ветер к полудню стих и жаркое июльское марево повисло над деревней.


С утра приехал стражник и ходил до обеда по избам, расспрашивал всех кто и что видел накануне убийства двух башкир у дома на опушке. Ефросинья напоила его терпким холодным квасом.
- Спасибо хозяйка. Хорош у тебя квасок, - похвалил стражник.
- А я квасок завсегда с хреном завожу, - тараторила Ефросинья, убирая пустой жбан.
- А чего видала, аль слыхала по делу шумному?
- А вы, господин хороший, к Прошке нашему приглядитесь. Ой, подозрительный он для меня! Мужики поговаривают, что он припой за золотишко выдает, - Ефросинья быстро перекрестилась на образа.
- Прошка? Это Порфирий чтоль, племянник твоего зятя? – уточнил жандарм.
- Бывшего. Зять мой теперича вам сосед, - рассмеялась Ефросинья, - Развратный человек! С торговкой спутался так, что сестрица моя умом и тронулась.
Ефросинья промокнула глаза кончиком платка и продолжала:
- Вот вся порода такая, порченная. Что дядька, что племяш! – махнула она рукой.
- Нет, ты ж интересная баба! От жены уйти, то не преступление, а вот человека жизни лишить это тяжкое преступление! – стражник многозначительно поднял вверх указательный палец.
- А то и лишил жизни сестру мою! Она как умом тронулась, так и не живет вовсе! – Ефросинья всплакнула, - Вы Бориску то в острог и отправьте! За это! И за то, что дитятки малые без матери растут со злой мачехой!
Стражник в сердцах махнул рукой и встал со скамьи, собравшись уходить. Понял, что от этой бабы полезной информации по расследуемому делу он не добьется.
Обойдя все деревенские избы, не услышал он ничего нового и поехал обратно в город. Зашел в трактир еще квасу выпить от жары. Пока пил да в окно смотрел на банк через дорогу, мысль ему пришла. И он, спешно проглотив квас, вышел на улицу и направился в банк.
- Рады видеть вас, высокблагородие! – расплылся управляющий банком при его появлении. Стражник закивал головой и спросил:
- Когда в последний раз к тебе приходили самородки сдавать? И кто?
- Ваше высокблагородие, да так сразу и не припомнить…, - растерялся управляющий.
- А ты припоминай, я подожду, - стражник опустился в кресло управляющего.
- Так паренек с утра был! – хлопнул себя по лбу управляющий, - На сто двадцатипятирублевок принял я у него самородков. Вроде и не сезон, да мало ли кто когда намытое сдаеьт…
Управляющий пожал плечами.
- Каков из себя тот паренек был? Узнать сможешь?
- Конечно!
- Тогда собирайся, поедем тут неподалеку до деревни.
- Я же на работе, ваше высокблагородие, - возразил управляющий.
- Ежели работа мешает расследованию, брось работу! – многознасительно изрек стражник, по привычке подняв вверх указательный палец.
Они ехали по проселочной дороге и управляющий раглагольствовал:
- Зарабатываешь непосильным трудом эти двадцатипятирублевки, а эти с приисков приедут и все им отдай! А они те двадцатипятирублевки потом на приисках рвут на кусочки, да цигарки раскуривают!
Управляющий поморщился и передернул плечами. Стражник ухмыльнулся:
- Ты на прииске то, трудяга, поди и не был никогда?
Управляющий удивленно посмотрел на него:
- А оно мне на кой? Я хозяином приставлен к финансовой деятельности. Благосостояние его повышать.
- Каждому свое, - примирительно произнес жандарм.
У избы Порфирия дилижанс стражника остановился. Пассажиры вылезли из него и стражник жестом пригласил управляющего проследовать за ним. Дверь открыл Порфирий.
- Ты один дома? – строго спросил его стражник.
- Мать на речку пошла белье полоскать, - отвечал парень.
- Ладно, бывай, стражник развернулся и пошел к калитке. Управляющий шел за ним.
- Вы до мамки к речке? Дык я вас провожу! – крикнул с крыльца Порфирий.
- Нет, не беспокойся, - отмахнулся стражник. Повернулся к управляющему:
- Он самородки принес?
- Нет, ваше высокблагородие. Не он, точно. У меня глаз-алмаз!
Стражник тяжко вздохнул и они вновь усевшись в дилижанс, двинулись обратно.


- Вот сума переметная! – приговаривала Василиса, нанизывая белые грибы на нитку, чтобы засушить их на зиму.
- Кого ты там чехвостишь, Васена? – рассмеялся дед Андрей, укладывая поленья около печи.
- Да, Ефросинья! Вот болтунья! То на днях жалилась мне, что Борька ее сестру бросил, к торговке в город уехал и детей забрал. А седни говорит, что ничего такого. Что теперь зять ихний в конторе городской служит и сестру ее не бросал, просто она у нее гостит подолгу! Ну, вот скажи Андрей, сума она переметная!
- Да, хитра баба, - прокряхтел муж в ответ, разгибаясь, - Ихний Борька вообще личность подозрительная. Ну да ладно пересуды пересуживать! – махнул он рукой, - Антонина где?
- За водой послала ее, - быстро ответила Василиса, поняв, что Антонина ушла давно, а назад до сих пор не воротилась.
- Давно послала? – строго уточнил дед Андрей.
- Дык только что и пошла, - слукавила Василиса.
- Ты за девкой то следи! Нам проблем не надобно! И Прошку в зятья не надобно! – строго наказал он жене и вышел из избы.
Василиса быстро сложила грибы обратно в корзину, выглянула в окно. На дворе муж снова колол дрова. Она тихонько прошмыгнула в дверь и быстрым шагом пошла к реке. Когда она уже спустилась с пригорка, услышала по ту сторону кустов у берега голос дочери:
- Она прям так и говорила…
- Не слушай эту сплетницу, - отвечал Антонине мужской голос, - Фроська завсегда ко мне не ровно дышала, а я на нее тьфу! Вот и злобничает.
Василисе голос этот показался знакомым.
- Так она не сама говорила, ей башкирец рассказал, - настаивала на чем-то Антонина.
За кустами воцарилась тишина. Василиса тихонько раздвинула ветки и увидела в объятиях Порфирия. Молодые страстно целовались.
- Ах ты ж, поганец! – закричала Василиса, пробираясь сквозь ветки, - Я ж тебя, супостат, в околоток упрячу!
Порфирий вскочил и опрометью бросился прочь, продираясь напролом сквозь кусты.
- Ах ты, окаянная! Отец тебе башку открутит!  - набросилась Василиса на дочь.
Она схватила с земли ветку и стала хлестать ею Антонину, которая уже рыдала в голос и приговаривала:
- Мамочка, я не хотела… Я только спросить пришла… А он…
Но Василиса в ярости лупила дочь:
- Ах, тыж окаянная! Позор на нашу голову!
Потом она выбросила прут, схватила дочь за руку и потащила к дому.
- Не реви! Отцу ни слова! А то убьет. Ведра где?
- Тама, - Антонина кивнула в сторону реки.
- Быстро неси их в дом!
Мать с дочерью разошлись в разные стороны. Василиса спешно вернулась домой. Дед Андрей все еще колол дрова.  А Антонина набрала воды и быстро поднималась от реки к дому.


Нюра шла вдоль дороги меж полей. Напевала под нос песенку. До нее донесся голос сестры:
-  Нюрка! Нюрка! Стой, окаянная!
Нюра остановилась и обернулась. По дороге вслед за ней бежала сестра Ефросинья. Она, задыхаясь от бега, приблизилась к сестре:
- Давай узел сюда.  Борьке его давать теперь опасно. Стражник с управляющим приезжал. Тот явно Борьку ьваво запомнил.
Нюра удивленно смотрела на сестру, как та развязывает ее большой узелок. Достает из него самородки и горстями сыплет за ворот своей рубахи, приговариявая:
- Так то понадежнее будет.
Затем завязывает узелок снова,  предварительно натолкав в него сорванной здесь же травы. Отдает узелок обратно сестре.
- Вот теперь иди, милая, к Борьке твоему, детишек навещай. Иди, милая, иди.
Она машет Нюре рукой, направляясь в сторону деревни. А Нюра, пожав плечами, продолжает свой путь в город.
Не успела она войти в парадную, где сейчас проживал ее бывший муж с их детишками, как увидела на лестнице стражника, Бориса и незнакомого ей мужчину. Они все обернулись к ней. Стражник направился к Нюре со словами:
- А что у вас в узелке?
Из-за его спины бывший муж махал ей руками, чтобы она уходила.  А незнакомый мужчина произнес:
- А эту женщину я впервые вижу.
Стражник взял Нюру под локоть и подвел к мужчинам.
- И вы впервые ее видите? – ухмыльнувшись, спросил он Бориса.
- Ваше высоко благородие, эта женщина мать моих детей. Но она давно не в своем уме! – запальчиво отвечал Борис.
Стражник повернулся к Нюре:
- Разрешите полюбопытствовать, что у вас в узелке?
С этими словами он взял из рук Нюры узелок, поставил его на подъездную ступеньку и аккуратно стал его развязывать. Оттуда посыпалась трава. Парадная наполнилась ароматами летнего разнотравья.
- Что это? – удивленно спросил стражник, обводя присутствующих взглядом.
- Я же говорил вам, ваше высоко благородие, что не в себе она, - облегченно выдохнул Борис.
Стражник тяжело вздохнул и, оставив развязанную из узла траву на лестнице, дал знак управляющему следовать за ним. В ту же минуту они вышли из подъезда на улицу.
- Куда самородки дела? – бросился к бывшей жене Борис.
- Так Фрося забрала, - пожала плечами женщина.
- Вот зараза! – раздраженно выругался он, - Хотя, сегодня кстати.  Ладно, сам завтра с ней разберусь!
Потом повернулся к бывшей жене и добавил:
- А ты иди домой.
Она умоляюще протянула к нему руки:
- Мне б детишек повидать.
- Иди! Не сегодня, - отмахнулся от нее Борис, зашел в квартиру и захлопнул дверь.
Нюра заплакала и медленно вышла из сумрачного подъезда на улицу, залитую ярким полуденным солнцем. А узелок с рассыпанной травой  так и остался благоухать на лестнице.


Урожай собран, дрова заготовлены. Мужики уходят на прииски.  Жизнь не останавливается для живых. Антонина ходит словно тень, а Василиса любит теперь  повторять:
- Вот дурна девка выросла!  В острог убивцу упекли, а она рыдает!
Антонина слабо возражает:
- Мама, я ж не знала… От того и плачу, что дурная была.
Василиса миролюбиво гладила дочь по волосам:
- Че уж там! Все мы бабы дурры.
И, вспомнив свою молодость, смахивала слезу.
- Ну да ладно! Собирайся, Тоська, пойдем к пасечнику. Медовый спас седня, меду надо у них взять.
Мать с дочерью взяли бидоны и, повязав на головы праздничные платки, вышли на улицу. Солнце высвечивало паутину меж листьев. Днем оно жарило, а ночи уже стали холодными.
- Здрасьте, дед Николай! – крикнула с дороги Василиса старому пасечнику, сидящему на лавочке у ворот.
- И тебе не хворать, Васена!  - отвечал ей дедок.  Потом повернулся  в сторону ворот и крикнул:
- Машка, иди сюды! За медком пожаловали.
Из дома вышла молодая улыбающаяся женщина.
- А, Василиса! Добро пожаловать! Антонина, неси бидоны!
Василиса отдала дочери и свой бидон, а сама села на лавочку рядом со старым пасечником.
- Че, дед Андрей на прииск ушел?
- Да, - кивнула Василиса, -  И Николку с собой на этот раз забрал.
Женщина вздохнула.
- Не печалься, Васена, - старичок похлопал ее по руке, - Мужику с  измальства надобно ремеслу учиться. А кто как лучше научит, чем родной отец? Вона я сынка сваво  Яшку обучал пасечному делу, а он возьми да помри. И таперича вона, сноха моя Машка дело то продолжает.
Старик печально вздохнул, потер глаза и продолжал:
- Я ей говорю, мол, взамуж иди. Деток нарожаешь. А она заладила «как тебя то одного брошу?» А мне чего? Одно – помирать.
- Ну уж помирать то тебе, дед Николай, рановато, - щурясь на солнце, отвечала Василиса.
К ним шли Антонина  с двумя бидонами, а за ней Мария.
- Ну что, Василиса, пожаловался тебе уж поди, что я взамуж нейду?
- А то! – отозвалась Василиса.
Женщины весело рассмеялись.
- Эх, бесовки! Над старшими глумитесь!  - улыбался старик, - Вона дружок то мой Никодим, царствие небесное…
На этих словах обе женщины начали истово креститься.
- Так он на молодухе женился уже стариком. Все из последних сил корячился, самородков для нее мыл. А что? Померла молодуха то! А он опосля нее бобылем еще полвека прожил. Вот судьба!
-  Да уж… - Василиса оглянулась в сторону опушки, где стояла пустая изба старца Никодима, - Басурманы там самародки ховали.
Старик перебил ее:
- Ты и впрямь веришь? - Он рассмеялся беззубым ртом, сотрясая все щуплое свое тело, - Это все Борька супостат! Сам-то побоялся в избу лезть, так басурманов заслал Никодимово добро откапывать. А им, басурманам то, нечистая не страшна. А на руку они чисты испокон. Вот Борька и приладил их к своему грязному замыслу.
Старик замолчал, глядя вдаль.
- Эх, папа, вы что же такое говорите? – всполошилась Мария.
- А что я говорю?  Как есть. По этапу то убивец Порфирий отправился. А Борька его в тот грех то ввел. И Борьке кара за то небесная уготована.
Женщины, закивали головами и вновь перекрестились. Мария перевела взгляд на Антонину:
- А тебе, Тося, взамуж пора. Есть ли жених какой на примете?
Василиса спешно встала с лавки, взяла у дочери один бидон с медом:
- Рано ищо женихаться. Дед Андрей говорит, чтоб Антонина хоть одна из нашей семьи выучилась.
Тепло распрощавшись, мать и дочь отправились к деревне. Мария при села на лавочку рядом со свекром.
- В деревне говорят, что Тоська то по убивце Порфирию сохнет.
- А ты злые то языки меньше слушай!  - отвечал ей старик, - Сама вот взамуж иди!
- Вы все свое, папа, заладили! -  Мария пошла к дому, - Чай пить идите уж, и пирог, поди, готов. Праздник же. Батюшка после вечерней службы обещал зайти. Я ему свеженького медку нацедила.
- Эх, егоза!  Дал Бог невестку! Одна суета! – ворчал дедок, счастливо улыбаясь в предвкушении вкусного пирога.


Колокола звонили сегодня к заутреней  по особому пронзительно. Золотые купола на фоне темно-серого осеннего неба. И купола сегодня вместо солнца. Ефросинья пришла к храму первой, когда батюшка только открывал церковные ворота.
- Что так рано, дочь моя?
- Исповедаться хочу, Батюшка.
- Согрешила милая?  Причащу тебя сегодня, а вскоре исповедую. А ты дней не теряй, молись во искупление Отцу небесному.
- Да, Батюшка, - шептала в ответ Ефросинья, часто осеняя себя крестом.
- Иди, дочь моя, свечку поставь Матери небесной заступнице.
- Да, Батюшка…
Ефросинья зашла в церковь  и долго молилась у иконы Богоматери, цепким взглядом наблюдая за горящей свечой, только что ею поставленной. Огонек свечи метался, потрескивал воск.  Она с трепетом думала, что вот сейчас свеча загаснет и Отец небесный никогда ее не простит. После службы она скоро шла домой, сторонясь односе льчан.
- Фроська то куды торопиться? – не оставила ее не замеченной Василиса.
- Так мульоны стеречь! Самородков то Борькой уворованных не счесть, -  слышалось среди односельчан.
- Бросьте! Те самородки то Порфирий скрал, за то и в острог отправлен, -  послышался мужской голос.
- Борька то, окаянный, изначалу то задумал…
- Не! – послышался звонкий голос Ольги Ганцевой, - Она Нюрку то,  сестру полоумную заставляла самородки к Борьке носить, а отель двадцатипятирублевки!
- Тьфу, кара небесная всем будет! – не сдержался Мархутка. По возрасту он первый год на прииск пойти не смог. И сейчас вспомнил:
- Я помню, как на приисках ищо царские двадцатипятирублевки те мы на цыгарки ровали!               
Бабы заохали. А Мархутка продолжал:
- А Ефимий, тот отрывал на деньге то царю голову, да приговаривал «Вот царю голову оторвем, да вместо листика царем подотрем».
Все засмеялись, перешучиваясь.
- Коли и несть деньгам счету, человеком завсегда остаться надобно, - резюмировал  старый пасечник Николай.

По избам расходились молча, опустив головы от серости осеннего неба, словно от пристального взгляда свыше.