Чужие сны

          
1.Дима

 Огарок жил у нас всего третий месяц, но я ненавидел его, словно знал всю свою жизнь. Хотя он мало чем отличался от прежних сожителей матери. Такой же алкаш и вор. Но беда была в том, что его предшественники не втягивали нас в свои делишки, а Огарок, не успев у нас обосноваться, сразу потащил на кражу Мишку, моего младшего брата. Пожалуй, Мишке только этого и не хватало. Он учился в шестом классе, но уже вовсю курил и при случае мог выпить бражки, а то и чего покрепче. Поэтому, наверное, совсем не рос. Был мелкий и худой как насекомое. Недаром все его звали Клоп.

     Они вернулись под утро, перепугав всех собак в округе. Собаки выли утробно, как коровы, которых ведут на заклание. Собаки у нас пугливые. Это потому, что посёлок расположился вокруг кладбища, занимавшего самое почётное место – в центре посёлка на горе, в уцелевшем березовом колке, единственном на всю нашу степную округу.  Там бы храму стоять. Но селяне, основавшие наше поселение пару десятилетий назад, были комсомольцами-целинниками, то есть безбожниками.  В Бога не верили, но существование нечистой силы почему-то допускали. А то, что покойники с погоста ночами разгуливают по посёлку – в этом нисколько не сомневались. Но что поделаешь, проще новый поселок где-то основать, чем кладбище теперь выносить куда-то за территорию посёлка.

Огарок с Мишкой ходили на ту сторону поселка, за кладбище. Ночные тати, крадущиеся мимо могилок, вполне могли сбить с толку глупых собак.  Мать ещё с вечера улеглась спать после хорошей выпивки, а Огарок прихватив с собой Мишку и ушёл в ночь. Я сразу понял, куда он его потащил. Огарок еще с вечера говорил, что Филимоновы уехали в город, а форточку закрыть забыли. Говоря об этом Огарок посмеивался и поглаживал свой жёлтый череп. Он был настолько гладким, что в солнечный день бликовал как зеркало, а при искусственном освещении мог служить дополнительным источником света. Огарок всегда хитро посмеивался, когда затевал какую-то гнусность. Судя по застолью, которое Огарок организовал, вернувшись от Филимоновых, они с Мишкой основательно почистили там холодильник и погреб. Может быть даже, нашли что-то и более ценное. Золотые кольца к примеру. Деньги. А может быть и старинные иконы. У многих в доме жили старики, привезенные первоцелинниками вместе с путёвками на освоение целины. А где старики, там и иконы водятся. Но хотя Огарок хитрый. Если сворует, то чтобы не заметили. Не утащит всю пачку денег, а вытащит из нее сколько-то купюр. Если лежат золотые кольца – не заберёт всё. Вытянет только одно.

 На столе была порезанная на дольки домашняя кровяная колбаса и ароматное копчёное сало. Стояла бутылка с Филимоновским мутным крепким самогоном. Говорили, что Филимониха настаивает его на курином помёте, оттого он такой крепкий. Огарок и Мишка далеко от стола не ушли. Валялись на диване пьяные и бесчувственные после трудов праведных. Мишка, судя по мокрым штанам, ещё и описался с самогона. А может быть со страха. Всё-таки мимо кладбища пришлось тащиться.

– Валентин Петрович, хотел бы вас попросить об одном одолжении, – сказал я утром новоявленному отчиму.

Огарок хмуро посмотрел на меня и продолжил разливать себе и матери мутный первач.

– Валентин Петрович, вы живёте у нас без году неделя, но при этом вовсю принялись устанавливать тут свои порядки. Извините – без зазрения совести устанавливать. Мало того, учите моего брата воровать. Это совершенно неприемлемо.

– Димон, – отвечал мне отчим. – Это тебе на роду написано жить в городе и устроиться где-нибудь на хорошей должности.  Может быть даже прокурором. Как карта ляжет. А братцу твоему светит другая жизнь. Если я не научу его сейчас рвать свой кусок от жизни – загнется он где-нибудь пьяный под забором и вся недолга. А он уже сейчас форточник, а там глядишь и вором в законе станет.  Ещё лучше твоего заживёт.

Говоря это, Огарок продолжал посмеиваться. И было непонятно, всерьез он говорит, или стебается.

     – Так что, Димон, не серчай, а у братца твоего есть только одна хорошая дорожка – воровская. И вот что ещё, Димон, голос-то свой особо не повышай на старших. Ты пока что школьник и хлеб мамкин ешь. А мамке твоей я помогаю, а не государство или ещё кто-то там. И он, смежив веки продемонстрировал наколотую на них синюю надпись-предостережение: «Не буди!». Не буди лиха, пока оно тихо! Так, видимо, надо было понимать.

     – Так вот, Валентин Петрович, что я хотел вам сказать – не надо нам помогать. Вы себе помогите. Вы пожилой человек. Без дома. Без семьи. И ещё позволяете себе поучать меня. А я, к вашему сведению, вам не сын, не родственник. Никто. И это вы у меня в доме, а не я у вас. Примите это, пожалуйста, к сведению.

     – Нет, ну ты смотри, Клавдия! Какой у тебя сын серьёзный! Взрослый дядька ему слово, а он пацан – два в ответ! Никакого уважения!

     – Ты, Огарок!–сказала мать и протянула стакан. – Лей лучше пойло своё.Димка правильно говорит. Не надо учить моих детей  воровать. А то живо пойдешь искать новую дурёху, которая такое барахло как ты приютит.

     – Да что ты, голубка! – Огарок спрятал свою угрозу на веках и, посмотрев на мать пустым, выцветшим взглядом, обнял её свободной рукой и чмокнул в щёку. – Кто же их учит? Дочки у тебя взрослые, сами своих детей скоро учить будут. А Димон молодец, далеко пойдёт. Комсомолец. Отличник учёбы. Его и учить не надо. Сам кого хочешь научит. Да и Мишка твой – палец в рот ему не клади, откусит всю руку. Боевой хлопец. В обиду себя не даст. Даром, что такой мелкий. Не поверишь, Клав- спать ложусь,а один глаз не могу закрыть. Боюсь. Сынки твои того и гляди, мешок на голову накинут и снесут дядьку на пруд. Верно, Димон?

     – Верно-не верно, Валентин Петрович, но со своей стороны полагаю, не стоит больше водить моего брата на кражи, – сказал я. – Он ещё пионер и далеко не форточник. Думаю, что это должно быть для вас и без моих указаний очевидно.

 Матушка, не сводя глаз со стакана, который ей наполнял Огарок, согласно кивала головой.

     – И вы, мама, прекращайте алкоголизироваться. Какой нам с Мишкой пример подаёте? Надоело уже.
     – Вот, вот, Клава, – сказал Огарок, – прекращай ал-ко-го-лизироваться! И-и-ихи-хи!
     Я почувствовал, как кровь бросилась мне в лицо и всё моё напускное спокойствие вмиг улетучилось. Я только и смог выдавить из себя натужное:
– Ну, вы, Огарок! Прекр…прек…прек…

Я хотел сказать «Прекратите!», но не вышло. Что поделать. Слабый психотип. Шизоидный характер. Это я сам себе поставил такой диагноз. И, как мне кажется, успешно с ним боролся. Неустанно корректировал. В разговоре с Огарком, да и с матерью, которая нередко меня раздражала, я представлял себя сосудом, до краёв наполненным водой. Срывы были довольно редкими. Но были. Вот как в этот раз. Сосуд в моей голове пошатнулся, расплескав воду. Я потерял самоконтроль и вот результат – я не смог поставить на место оппонента. Что поделать, видать родители зачали меня в одну из пьяных своих ночей.

      Мать моя была большая любительница заглянуть в стакан. И меняла мужей, будь здоров. Нас у неё пятеро – и все от разных отцов. Точнее, теперь уже четверо. Мой старший брат, Генка, замерз пьяным на автобусной остановке аккурат на Новый Год. Зачем-то его потащило на ночь глядя в райцентр. Наверное, напился и вспомнил подружку. Вездесущие корсаки успели поработать над трупом. Отгрызли нос и пальцы. Хоть сёстры мои не пьют. И то ладно. Опять же мужья у них алкаши. Ненавижу всю эту пьянь деревенскую! Вот и задумал после школы податься в Москву. Подальше от этих депрессивных мест. Целина, на мой взгляд, оказалась провальным проектом. Надо отдать должное моей матери. Хотя она и любила выпить, но всегда настраивала меня, что выпивка – это не моё.

     – Димка! – говорила она мне. – Ты особенный! Как мой брат Славка. Весь в него. И лицом, и походкой. И такой же умный, паразит. Как закончишь школу, поедешь в город, в университет. Тут делать нечего. Только сопьешься.

     Это точно. Как-то соседка принесла матери литровую банку самогонки. Вернула долг. Но поскольку мамки дома не было, я решил попробовать. Попробовал. Понравилось. И хотя мне надо было идти в сельский клуб на торжество, получать гражданский паспорт, я сидел за столом и отхлёбывал, отхлёбывал из банки самогон. Не забывая доливать туда воды, чтобы, значит, мать не заметила. Ох и костерила она потом соседку, что та принесла такой разбавленный самогон! Получать паспорт уже пошёл пьяным. Вдрызг. Несколько раз упал по дороге. И поднимаясь на сцену за паспортом сильно рисковал полететь вниз вверх тормашками. Но обошлось. Все присутствующие в упор не видели, что я элементарно надрался и пьян как собака. Им затмевало глаза то обстоятельство, что я был круглый отличник и совершенно беспроблемный подросток.
 Вот так вот мамка со своим пристрастием и меня невольно втянула в это дело. Оставшиеся два года школы я полюбил тайком отливать себе в бутылку из-под лимонада самогон из материнских припасов и захватив хлеба и лука уходить на кладбище. Там, под густой, разросшейся березой, прячась в бурьяне у почти сравнявшегося с землей могильного холмика безымянного первоцелинника, я в одиночку экспериментировал с алкогольным опьянением. Как ученый наблюдает за подопытной крысой, я наблюдал за изменениями в своей психике. Старался понять, как меняются мои ощущения, настроение, способность мыслить и контролировать себя. Я отметил, что все побочные негативные эффекты, сопровождающие употребление алкоголя, с лихвой перекрываются ощущением эйфории. Неустроенность жизни, тревога, неудовлетворенность – всё уходило на второй план, давая пусть и краткую, но передышку от негативных эмоций и переживаний.

     Вот и сейчас. Выбежав из дома после разговора с Огарком, я убежал на кладбище. Там, у могилы неизвестного первоцелинника, у меня всегда был неприкосновенный запас самогонки. Отхлебнув из горлышка бутылки обжигающей жидкости, я улёгся в траве и, успокоившись, стал мечтать. Нет, я конечно, прекрасно был начитан о вреде алкоголя. И несмотря на мою любовь к книжкам я был уже совсем близок к тому, чтобы спиться ещё в школе. Никто и подумать не мог, что я проделываю такое. А если что-то иной раз и унюхивали, то, думаю, не верили себе. Не верили, что такой примерный и начитанный парень уже готовый алкоголик.
Но глядя на Огарка и мать, я понимал, что алкоголь мне не поможет, а только погубит. Огарок в недавнем прошлом был зоотехником и жил в соседнем совхозе Целинный. Жена от него ушла, пока он сидел в тюрьме за расхищение социалистического имущества – совхозного скота. Сын у него тоже где-то болтался по тюрьмам. Огарок после отсидки спился, спалил по пьяни дом, сам едва не сгорел и остался гол как сокол. Тогда и закрепилось за ним прозвище – Огарок. Не человек, а оплавленный жизнью огрызок. Поговаривали, что у него после пожара появился бзик. Поджигал, что можно. Сухой камыш на реке. Кучи хвороста. Мусор. Любил, раскуривая беломорину, жечь полоски старой газеты и задумчиво смотреть на огонь. Соседи предостерегали мать, когда она его впустила к себе: «Смотри, Клавдия, как бы он тебя, а заодно и нас не спалил! Подумай, с кем собираешься жить».

     Конечно, мне никак не хотелось превращаться в такого пропойцу, каким был Огарок. Но я решил ничего не менять, пока не получу аттестат о среднем образовании и не поступлю в университет. А уж там начну совершенно новую жизнь.
 Лежа в траве, я предавался грёзам. Уходил от унылой повседневности в иную, едва уловимую, доступную только на какой-то миг, неведомую реальность, которую вырабатывали подстёгнутые алкоголем нейроны в отравленном мозгу. И мечтал. Вот я, окончив университет, работаю следователем. Точнее, следователем по особо важным делам…

2.Дмитрий Иванович

Служба моя проходит в разъездах по всему Уральскому федеральному округу. Подключаюсь в качестве следователя по особо важным делам в расследования неочевидных тёмных убийств в городках и сёлах. Организовываю следствие и как только появлялся фигурант, передаю дело местным сыщикам и еду дальше. И сам не понимаю, откуда у меня взялось особое чутьё на убийц. Коллеги шутили:

– Дмитрий Иванович, у тебя нюх на убийц как у Булгаковского Шарикова на кошек!
 
Это точно. С построением версий у меня всё в порядке. Фантазия работает отменно. Да и в нюансах человеческих конфликтов и душевных извращений разбираюсь, как мне кажется, уже с детства. А на допросах я раскалываю убийц как орешки. Не всё, правда, проходит гладко. Мешает в работе один дефект, приобретённый в детстве. Заикание. Нет, конечно, в обычной обстановке, когда ничто меня не выводит из равновесия, моя речь течет гладко и красиво. Но вот стоит мне разволноваться, и я начинаю заикаться. Можете представить себе, в ходе допроса, когда накал противостояния между следователем и убийцей достигает своего апогея, я начинаю мычать. Очередной вопрос, нередко припасённый козырем для финальной стадии допроса, застревает в моей глотке, и я смотрю на готового поплыть жулика и не могу произнести ни слова. Прежде чем добраться до такой стадии расследования, как допрос, мне надлежало провести длительную, скрупулезную аналитическую работу с различными материалами, как правило, в тиши служебного кабинета. По сути, это была творческая работа. И я с ней справляюсь неплохо. Когда же дело доходит до эмоционально напряженных психологических поединков – допросов, то и тут проблем для меня не возникает. Передо мной, как правило, сидят уже сломленные, доведенные до отчаяния жизненной ситуацией люди. Ведь убийство явление не одномоментное. Оно, как и рождение человека, вызревает длительное время, порою – годы. Прежде всего, конфликт с самим собой в душе самого убийцы. А затем, конфликт с окружающим миром и с непосредственным окружением. Чаще всего люди убивают близких людей. Коллег по работе, соседей. Родственников…Семья, вот где льётся кровь рекою. Брат бьёт брата. Муж жену. Жена мужа. Сын отца...

     Но бывает, что убийцей руководит не страсть, вышедшая из-под контроля, а нечто иное. Есть категория убийц, поверивших, что мир нереален. Порою и мне кажется, что я всего-навсего проекция чьих-то мыслей. Чей-то сон. Лежит этот некто где-нибудь на лужайке под тенистым деревом в параллельном мире и видит сон про меня, следователя.

     Как-то я допрашивал одного успешного с виду человека.

     – Вы знали Настю? – спросил я мужчину лет сорока. Опрятного, подтянутого, с черными усиками и аккуратной короткой причёской. Лицо его было спокойным, но в тоже время чувствовалось в нём какая-то всеобщая подвижность. Губы становились в какой-то момент тоньше, брови едва заметно изгибались, а по лицу тенью пробегала дрожь.

     – Это третьеклассница пропавшая? Нет. Не знал. Принимал участие вместе со всеми в ее поиске. А знать не знал.

     – А чем объясните наличие её школьного ранца в вашей машине?
     – Ранец? А ранец, так я это. Когда перевозил её, то ранец и остался в салоне. Я про него и забыл.

 И лицо его снова замерло в угодливом ожидании следующего моего вопроса. Когда он, наконец понимал в ходе допроса, что от его образа добропорядочного гражданина ничего не осталось, он сделал признание:

     – Ну да, это, я утопил её в лесном болоте. Но она уже мертвая была. Бросилась мне под колёса. Я в лесу ехал. А она вдруг выскочила из лесной чащи и прямо мне под колеса. Ну и задавил. Ничего не успел предпринять. Блин, бампер ведь недавно поменял. И так некстати это происшествие. Словно и не менял. Около десятки за него отдал.

     И тут мой сосуд с чашей в голове пошатнулся, и вода выплеснулась. От моего спокойствия и хладнокровия не осталось и следа.

     – М…м…м… – не смог произнести и слова. Только стукнул кулаком по столу…


     Определённо, этот человек думал, что Настя не человек, а всего лишь эфемерный плод его фантазии.

   Нет, наверное, со своим заиканием в следствии мне профессиональных высот не добиться. Мне надо искать что-то другое. Не понимаю, зачем я вообще ступил на эту стезю. Возможно, профессию определили сны, которые ещё с юности регулярно одолевали меня. Из ночи в ночь я убивал  человека. Бил его ножом, а потом заметал следы.
 
   

     3.Дима

     Огарка я никогда не видел стоящим на коленях. Видел валяющимся во дворе у крыльца мертвецки пьяным. Как курил свою беломорину, сидючи на крыльце, так и свалился с нею в зубах прямо лицом в землю. Видел, как пинали его ногами тут же у нас во дворе наш местный участковый и оперуполномоченный из райцентра. Они держали мешок с визжащим поросёнком, которого только что выловили из нашей сарайки, и которого мы с Мишкой уже успели назвать Борькой и допытывались, кому Огарок сбыл двух других поросят.

– Мамой клянусь! – кричал Огарок, закрывая лицо руками. – Один только и был!

    На самом деле два других были нами уже съедены. Наверное, я бы не стал есть краденое, но Огарок заверил меня, что купил поросят на рынке в райцентре.
В кутузке он пробыл недолго, наш односельчанин поверил заверениям Огарка, что ущерб будет возмещен полностью и не стал настаивать на уголовном преследовании.
Огарок потом долго ходил с подбитым глазом и грязно ругался.

– Менты поганые! Беспредельщики! А Колобок у меня ещё поплачет, пущу ему красного петуха!

Вскоре у участкового Колобова сгорел стог сена. Огарка снова забирали в милицию, но продержали недолго. За неимением улик отпустили. Правда, изрядно побитого, но не сломленного. Огарок злорадствовал и пообещал нам, что Колобок долго в поселке не задержится. Вскоре у участкового Колобова сгорела служебная «Лада». И снова Огарок сидел в кутузке. На этот раз он даже с этапом отправлялся в областной следственный изолятор. Но и там не задержался. Признание из него выбить не удалось, а доказательств его вины в поджоге не было. И через два месяца он снова объявился у нас. Без передних зубов, но довольный, что уголовное дело прекратили. А участкового и в самом деле перебросили в другой посёлок.

Мишка, мой младший брат, не только всё больше и больше набирался от Огарка воровских привычек, но становился таким же злым и отчаянным. Как-то Огарок дал ему хорошую оплеуху. За дерзость, как сказал сам Огарок. Мишка в долгу не остался. Потирая покрасневшее ухо, он поднял с земли кирпич, и дождавшись, когда отчим отвернется, запустил кирпичом тому в голову.

– Ах ты, гадёныш! – Огарок сжимал обоими руками голову. – Убью! Запорю, щенок!
– Вот только посмейте! – осадил я его. – Только посмейте его ещё раз ударить. Заявлю на вас в правоохранительные органы. И про ваши хищения и ваши рукоприкладства. И узнаете тогда, что такое неотвратимость наказания.
– Димон! Ну кирпичом по голове! Кто такое стерпит!
– А вы живите как обычный среднестатистический человек. Устройтесь на работу. Не злоупотребляйте спиртным. И всё пойдёт если не хорошо, то сносно во всяком случае.

– «Устройтесь на работу!» Димон, о чём ты говоришь! В городе, может быть, что-то и нашёл бы, а здесь…

Огарок махнул рукой и уселся на крыльцо. Достал из кармана пачку «Беломорканала». Видать настроился со мной поговорить по душам.

– Вот и поезжайте в город, – сказал я.

– Димон, ты дурачок или как? – напускное благорасположение вмиг слетело с лица Огарка. – Ты книжки хоть иногда откладывай в сторонку, да пообщайся с умными людьми. Ну да, хотя бы со мной. А почему бы и нет? Я многое повидал. Жизненный опыт куда как богатый. А то заладил как попугай Кеша умными мыслями из телевизора. «Работайте! Не пейте!»

– Да я не..не..не…

Я хотел сказать, что не желаю перенимать жизненный опыт от жулика. Но разволновался и, плюнув,  ушёл в дом. Меня уже просто трясло от отчима. Походив в волнении по дому, я взял со стола недопитую Огарком бутылку самогонки и хорошо приложился к ней. Остаток дня я провёл на кладбище, на своём лежбище у могилки неизвестного первоцелинника. Мой организм медленно, но неуклонно, с каждым выдохом, выводил из себя алкогольные токсины, а отравленный мозг вырабатывал причудливые сны.

4.Дмитрий Иванович

      Экзамен в коллегию адвокатов сдал без труда. Адвокаты меня знали и, наверное, им было даже несколько лестно, что непримиримый борец с криминалом оказался в их рядах, будет теперь также, как и они защищать и   выгораживать убийц. 

Жена осталась недовольна.

     – Какой из тебя адвокат? Ты сам-то в это веришь? Адвокат – он же пронырливый и ушлый, а ты человек государственный, кабинетный. Самому- то не противно будет? Сначала ловил убийц, выводил их на чистую воду, а сейчас защищать их будешь. Не знаю, мне так противно было бы.

     – Да для некоторых убийц я и раньше был лучшим защитником, – сказал я. – Убийца убийце рознь.

И стал работать адвокатом. Дела шли неплохо. Выручали знакомые следователи, направляя мне своих подопечных. Потихоньку я оброс своей клиентурой. Особо не привередничал, гонорары не завышал. Брался за любое дело. Отказывался только от тех дел, по которым клиенты намекали или просили прямо передать взятку следователю или судье. Но хватило меня ненадолго. Как-то пришлось мне защищать мерзкого убийцу. Не пожелав возвращать долг, он заманил своего кредитора на дачу – молодую женщину, соседку по рынку. Убил. Труп разрезал на куски и упаковав их по пакетам, раскидал по садовым участкам сторожевым псам. Ладно женщина успела предупредить свою десятилетнюю дочку, куда поехала. Так что опера вышли на него без труда. Я смотрел на его гнусную, прыщавую рожу, как он зевал и чесался, недовольный тем, что я его выдернул из камеры, нарушив послеобеденный сон и думал, что, пожалуй, сам бы с удовольствием намазал бы ему лоб зелёнкой и привёл бы в исполнение смертный приговор. Но вместо этого пришлось защищать, выискивать огрехи в уголовном деле, чтобы выторговать у суда послабление убийце.  После той защиты я даже заболел. В другом случае, я наоборот, из кожи вон рвался, чтобы облегчить участь своего подопечного. Пожилой человек долго и безуспешно пытался отвадить одного наркомана от своей дочери. Когда его дочь скончалась от передозировки, он убил парня, посадившего её на иглу. Дело было расследовано отвратительно, с грубейшими нарушениями уголовно-процессуального кодекса. Кому-кому, а мне-то это было понятно. Не понятно было только судье, рассматривающей это дело. Мои замечания в процессе она равнодушно игнорировала, а ходатайства отклоняла. Пошла по самому лёгкому пути – в русле обвинительного заключения. В итоге клиент получил слишком суровое наказание. Кассация не помогла. Что была защита, что её не было. От переживаний я снова слёг. Нет, думал я, такая работа не по мне.

     – Не слушал умных людей, – говорила жена. – Сейчас расследовал бы себе и расследовал тихонько. Сажал бы себе убийц да сажал спокойненько. Вон твои коллеги сколько получают. Зарплата плюс пенсия. Чего не работалось в следственном-то управлении, а?
 
     – Что поделать, – отвечал я, – для общества один раз убивший остаётся убийцей до конца дней. И такого всегда проще до суда довести с обвинительным заключением, чем защитить.

     5.Дима

     Огарок при мне брата больше не бил. И Мишка не жаловался. Но я видел, что он ненавидит отчима, хотя иногда и уходит с ним куда-то. На мои расспросы Мишка отвечал уклончиво. Так, говорил он, Огарок просил помочь. В чём? Да железки какие-то перетащить скупщикам. Мать пить меньше не стала, но я заметил, что она повеселела, что-ли. Огарок, когда не напивался вдрызг, шутил с ней, обнимал, норовил при случае поцеловать. Матери это нравилось. Что-ж, думал я. Женщине едва за сорок, а мужиков в поселке свободных что-то не видно. Хотя и Огарок мужичок-то совсем плюгавенький. Лысина вон на весь череп. Курит напропалую, пьёт безбожно. Да и старый для неё. Разница почти в двадцать лет, куда это годится.
– Мама, – пытался я иногда поговорить с матерью. – А вы уверены, что не теряете своё драгоценное женское время с этим Огарком? Вам уже, простите, почти сорок пять. Еще несколько лет при вашем-то образе жизни и на вас, как на женщине, можно поставить крест. Возьмите себя в руки, наконец-то, и найдите себе достойного мужчину.

– Ой, Димка! – мать пыталась обнять меня и поцеловать, – ты только и понимаешь меня. Да где же его найдёшь, мужчину-то хорошего!
Мне было противно ощущать перегар от матери, но я терпел её лобызания.
– Ну, ладно, ладно мама, – я мягко отстранил её. – Только не спускайте ему  рукоприкладство. А то быть тут у нас беде.
Со мной Огарок держался осторожно. Всякий раз, к месту и ни к месту, он пытался похвалить меня.

– Молодец, парень. Это ты правильно делаешь, что не выпускаешь книжки из рук. Читай, читай больше. Учись хорошо. Глядишь, прокурором станешь. Вот только не забывай матери помогать. Там я видел, дверь покосилась в сарае. Взял бы молоток, да подколотил слегка.

     Один раз я пришёл из школы раньше обычного. Мне поручили в домашних условиях разработать сценарий выпускного школьного вечера. В том году я заканчивал школу. Уже на крыльце увидел сизый сигаретный дым, тянущийся из дома. Сивухой тянуло невыносимо. Я осторожно подошёл к раскрытой двери. Увидел сидящих за столом Огарка и двух его собутыльников. Матери не было. Видать спала пьяная. Огарок, в одной засаленной майке, и в длинных семейных трусах, держал в руках стакан с пойлом, жаловался, едва ворочая языком:
– Димка, гадёныш, совсем невыносимый стал. Тяну вот их троих из последних сил. Если бы не баба сладкая, – он кивнул в сторону комнаты, где лежала мать, – слинял бы отсюда давно.

     Я осторожно, стараясь не шуметь, ушёл обратно. Но подумал, что придётся принимать решение за мать, сама он с этим Огарком не расстанется.


     Чем дольше Огарок у нас жил, тем наглее он себя вёл. То и дело у матери под глазом появлялся фингал. Стараясь прикрыть синяк платком, мать уклончиво и нехотя, словно оправдываясь, объясняла мне, откуда он взялся. Ударилась о дверной косяк. Упала. Корова Майка боднула…Теперь она не храбрилась как раньше, заступаясь за нас. Как должное она принимала главенство Огарка. Наверное, она привыкла к тому, что Огарок снял с ее плеч часть семейных забот. У коровы всегда было сено. Это Огарок воровал накошенное с совхозных пастбищ. У поросёнка не переводилась каша. Это опять Огарок вместе с Мишкой таскали по ночам дроблёнку из совхозных свинарников. Да и деньжата, хоть и немного, у него водились.

     – Да они под ногами лежат, деньги-то. Вон сколько бутылок валяется в степи, в овражках. Да и железок полно кругом. Ходи, собирай только. Да, Михаил?

     Он сурово посмотрел на брата.

     -Мишка, кому говорю – да? Ведь верно?

     – Да, – пробурчал Мишка.

     – Ты бы, Димон, отставил бы на время свои книжки, да походил вместе с братом, пособирал бы вторсырьё.

Но я знал, что это всего лишь отвлекающий манёвр Огарка. Он уже давно превратил Мишку в самого настоящего форточника. Даже в райцентр с ним ездил на промысел. Об этом мне сам Мишка рассказал.

– Только, умоляю, не говори об этом с Огарком! – просил меня брат. – Огарок меня на кладбище водил, он там яму выкопал. Говорил, что закопает меня, если скажу кому, что ворую с ним!

     Но вот пришёл день, положивший конец всему. Первое, что меня насторожило, когда я после школы зашёл в свой двор – это Огарок, сидевший на табурете посреди двора. Он, закинув ногу на ногу, курил беломорину и глядел сквозь меня своим пустым, равнодушным взглядом.

     – Мама, ну сколько можно пить! – я в сердцах швырнул сумку с учебниками в угол комнаты. – Вам же здоровья не хватит столько отравы переварить! Себя не жалеете, Мишку вон пожалейте. Он же ещё совсем пацан.
Мать лежала на диване спиной ко мне. Когда она повернулась, я её не узнал. Опухшая, кровавая маска вместо лица.
     – Огарок?

Мать кивнула.

     – Он. Ни за что, ни про что. Скотина. Надо было бы ему крысиного яду в самогонку сыпануть. Давно хотела.

     Кровь ударила мне в лицо. Крысиного яду она хотела сыпануть! Я схватил со стола кухонный нож и выбежал во двор. Огарок по-прежнему сидел во дворе и курил. Рассеянный дневной свет тускло отсвечивался от его голого черепа. Солнце спряталось за тучи и редкие лучи пробегая по двору, останавливались на Огарке, делая его на какое-то время центром Вселенной.Отчим слышал, как хлопнула дверь, но даже не повернул голову в мою сторону. И только когда нож по самую рукоятку вошёл ему в левый бок, он вскрикнул, выплюнул папиросу, и упал вперед на четвереньки. А потом, под тяжестью собственного веса, уткнулся носом в землю, поджав под себя руки и затих. Я убежал на улицу. По пути бросил куда-то нож. Почти в беспамятстве добежал до околицы и, не зная, что делать дальше, вернулся обратно. Мать сидела на корточках возле Огарка и толкала ему под окровавленную рубаху тряпки.

     6. Дмитрий Иванович

     Пока готовился к квалификационным экзаменам на должность судьи, пока ждал назначения на должность, я продолжил свою адвокатскую практику. Но участвуя в процессах, смотрел на судей уже другими глазами. Я знал, что скоро самому придётся выносить решения по адвокатским ходатайствам. Нет, тогда ещё не понимал, какую я готовлю сам себе ловушку. Одно дело закидывать суд заявлениями с требованиями прекратить уголовное дело и оправдать своего подзащитного и совсем другое –  выносить этот самый вердикт об оправдании. И нередко, вердикт об оправдании убийцы.

И вот он, мой первый оправдательный приговор! Я уже не адвокат, а сам в роли судьи сижу и думаю, что мне делать с ходатайством адвоката.

     – А я вот вам что скажу, Дмитрий Иванович, – Семенова, как-то неожиданно для меня самого быстро стала вхожа в судейский кабинет. Другим адвокатам я не позволял запросто заходить ко мне. Все вопросы ¬– через секретаря. Но мы с ней ещё совсем недавно работали в одной юридической консультации и даже вместе защищали по уголовному делу двух подельников. Кроме того, Семенова оказалась подружкой моей секретарши. И как-то незаметно, сначала ошивалась в приемной, распивала с Людмилой чаи, а потом и сама ловко стала подменять мою секретаршу. То чай мне занесёт вместо неё, то заглянет из приёмной и напомнит, что мне пора идти на обед. То просто встанет позади Людмилы, пока та заносит мне бумаги, и скажет в распахнутую дверь:

     – Нет, но всё же. Дмитрий Иванович. Какой вы принципиальный и честный! Знаю, некоторые судьи специально, дают обвиняемым сроку побольше, чтобы не быть заподозренными в коррупции. А вы – нет, не боитесь, когда надо быть строгим, а когда надо – мягким. Судья от Бога! Не подумайте, что я подлизываюсь. Говорю правду!

– Сглазишь, Семёнова, – я постучал костяшками пальцев по столу. – Говори уж, что хотела.
     …– Я вот вам что скажу, Дмитрий Иванович, – Семенова стояла перед моим столом, так что мой взгляд уперся прямо в её не по-женски плоский живот.  – Может быть вам покажется это странным, но я знаю, какое вы решение собираетесь вынести по моему делу. Оправдательное. Ведь верно? Верно, Дмитрий Иванович? Знаю вас. Так вот, наверное, это покажется странным, ведь Павлова моя подзащитная, но скажу – не вздумайте выносить оправдательный! Не вздумайте!

Она даже указательным пальцем, длинным и костистым, постучала по ребру моего стола. Звук получился звонким, словно палец был фарфоровым, а не живым.

     – Почему это? – я поднял голову.

     – Отменят. А то вы не знаете судебную практику. Предлагаю вам сделку, Дмитрий Иванович. Пусть вас не пугает слово "сделка". Всё по-честному и для всех будет хорошо.

     – Это как?

     – Я поговорю со своей подопечной. И она признает свою вину. Только не в убийстве, а в причинении тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. Вы её осуждаете, но к условному сроку. Посудите сами, условный срок за убийство – нонсенс, а вот за причинение тяжких телесных повреждений, повлекших по неосторожности смерть ¬– проскочит, если никто жаловаться не будет. А жаловаться никто не будет, ни я ни прокурор. Им тем более оправдательный приговор не нужен. Я уже с ними переговорила.

     – Переговорила она! И с теми, и с этими...Прожжённая ты бестия, Семёнова, как я погляжу. Ты же знаешь, что твоя подзащитная не виновна ни в чём. Не её это рук дело, а брата. Тем более в деле имеется его явка с повинной.

     – Ну мало ли чего там есть. Там и моей подопечной была явка с повинной. От которой она потом отказалась. Что теперь. А братец-то её уже на том свете, сами знаете. Бухарик. Теперь уже никогда до правды не докопаться. А после отмены оправдательного приговора, если вы его, конечно, всё-таки вынесете, дело у вас заберут и отдадут другому судье. И тогда моя подзащитная получит по максимуму. Вот поэтому-то, Дмитрий Иванович, моей подзащитной сейчас выгоднее признать несуществующую вину, чем получить оправдательный приговор.

     – Ну, нагородила, Семёнова! Ладно, не беспокойся, у меня хватит квалификации разобраться в этом деле. Ты главное, не подговаривай свою клиентку говорить неправду. Заврётесь на свою голову.

     Но как и предсказывала Семенова, мой оправдательный приговор был отменен вышестоящей инстанцией и дело было передано другому судье.И вот, когда мне дали в производство очередное, довольно скользкое дело я задумался, а на своём ли я месте? Я уже готов был признаться себе, что в моей профессии одной высокой юридической квалификации было недостаточно. Помимо многих других качеств тут требовалась смелость вынести решение по материалам, которых зачастую, не хватало для правильного вывода. В новом деле собранные следствием доказательства противоречили друг другу. Здесь жертвой был преступник, а преступник – жертвой. Имелись три явки с повинной о совершенном убийстве и ни одного настоящего убийцы. Мне следовало хорошенько подумать, прежде чем выносить очередной оправдательный приговор.

     А ещё меня стали донимать кошмары. Мне и раньше нередко снились сны, где я убиваю. Профессиональная деформация, редко кому удаётся избежать этой участи. Что уж тут говорить.Сейчас, уже каждую ночь я снова и снова всаживал в чью-то спину нож. Снова и снова я грузил окровавленный труп в тачку и вез в укромное местечко. Снова и снова я прятал и свою окровавленную одежду, и орудие преступления – нож.Эти сны меня измучили.
    
     В последнее время меня стало беспокоить некое странное, я бы даже сказал, мистическое ощущение, что всё происходящее со мной нереально. Будто я всего-навсего чьё-то слабое отражение в каком-то зазеркалье. А настоящий я – он там, в том параллельном мире. Всё происходящее там с ним и определяет мою судьбу. Определённо, мне следовало взять тайм-аут. Оформив краткосрочный отпуск, я решил выбраться на дачу, как-то сосредоточиться и подумать о жизни, которая, как мне казалось в эти дни, каким-то неуловимым, непостижимым образом ускользала от меня. Стремительно таяла, как снег с валенок в теплой избе. Я рассеянно собирался в дорогу,не сразу нашёл водительское удостоверение,долго искал ключи от машины. А тут ещё жена провозилась, собирая мне попутный багаж – пустые стеклянные банки из-под варенья и компота. Так что в дорогу я уже выехал затемно. Но маршрут мною был наезжен и поэтому я довольно на высокой скорости преодолевал серпантин лесной дороги.

     Всякий раз, проезжая по этому лесу – Ведьминскому лесу, как я его называл из-за его высоких островерхих елей, глухой черной стеной обступивших дорогу – я каждый раз добрым словом вспоминал дорожников. Ровное асфальтовое полотно, плавные подъёмы и спуски и такие же аккуратные повороты позволяли мне, не снижая скорости в полной мере насладиться поездкой. Одна только была опасность на этой глухой дороге. Лоси. Если лосю вздумается перебегать мне дорогу, то обоим нам будет хана. Без всяких сомнений. Но пока что помешать мне вздумалось зайцам. Я был ни мало удивлён, увидев в ярком свете моих фар их сверкающие пятки. Они неслись, петляя передо мной, не в силах преодолеть капкан моих прожекторов. Только в последнее мгновение каким-то непостижимым образом они бросались в сторону. Однако! Летел-то я со скоростью 120 километров в час! Многовато будет для зайцев! Да и зайцы какие-то непомерно большие. Собаки, а не зайцы! Последний заяц соскочить с трассы не успел, нырнул под машину. Я решил остановиться и посмотреть на этого чудо зайца. Но торможение получилось каким-то резким и судорожным. Когда мой «форд», визжа тормозами вильнул кормой, уже примеряясь, какую выбрать ель, я пришёл в себя. Оказывается, я спал за рулём! Никакого зайца, конечно, не было. Я заглушил двигатель и включив аварийку, опустил голову на руль. Хоть минут на десять отключусь от дороги… Но тут же, только опустил голову, я судорожно, тряхнувшись всем телом, понял, что вовсе не останавливался и не глушил машину, а продолжаю нестись по трассе! После короткого отдыха, я снова разогнал машину, перелистывая светом фар черный серпантин дороги. И опять сон тяжёлой дланью давил мне на веки, склоняя голову к рулю. Но я упорно таращил глаза в даль, на дорогу. Однако вместо дороги видел неведомого мне человечка. Вот он, примостившись на лобовом стекле маленьким игрушечным чёртиком, натужно, чахоточно кашляет, раскуривая папиросу «Беломорканал».

– Посмотри на свои руки, – говорил он. – Нож был кухонный. И когда ты им ударил меня, то поранил себе ладонь. Заживет не скоро.
– Ну и пусть, – шептал я, вглядываясь в ночной лес.
– А кровь на твоей рубахе? Думаешь отстирал, и экспертиза ничего не найдет? Ха-ха-ха. Найдёт. Не сомневайся. Ах, ты хорошо спрятал? Уверен, что хорошо? Ну перепрячь, перепрячь! Попробуй!  Мокрушник всегда приходит на место преступления именно за этим.

– Ты избивал мою мать, – начал вдруг я оправдываться перед этим видением.
– «Избивал!» Так уж и избивал. Дал пару раз леща по делу и всё. Посмотрел бы я как ты сам воспитывал бы свою жену!
– Ты заставлял моего брата воровать…
– Заставлял воровать! Тебя же не заставлял, верно? Я думал ты законником станешь,прокурором или судьёй... А ты мокрушником оказался!

Я тряхнул головой, стараясь избавиться от навязчивого наваждения и тут же заметил на дороге путника. Свет фар слишком поздно выхватил его на обочине, по которой, стуча колесами по гравию уже нёсся мой автомобиль. Скрежет тормозов сменился гулким ударом и лобовое стекло вмиг покрылось густой сеткой трещин. Придя в себя от удара подушкой безопасности, я выбрался из покорёженной машины и, превозмогая боль в колене, направился по дороге назад. Туда, куда отбросило человека после удара. Мой фонарик безуспешно блуждал по пустой дороге, внушая мне надежду, что всё это сон. Но вот лучик света выхватил на асфальте пару туфель. Они лежали рядом так, словно путник, устав идти по дороге, скинул с себя обувь и босиком побежал по траве, по лунной дорожке, туда, к лесу… Но это был не сон. Человек лежал на асфальте с неестественно вывернутыми ногами. Словно сломанная тряпичная кукла. Из его безволосой и круглой кукольной головы вытекала на асфальт густая чернильная кровь.Словно молнией меня пронзило ощущение, что это со мной уже было. Мне уже приходилось когда-то стоять над убитым мною человеком и не знать, что делать.Я осторожно потряс его за плечо. Но безуспешно. Человек был мёртв.

     7.Дима

     – Что делать будем, Димка? – сказала мать. – Скорую вызывать? Милицию?
Успокоившись немного после бега, я присел рядом. Попытался нащупать на шее отчима пульс. Бесполезно.

– Скорую поздно. Он мёртвый. А милицию…делайте что хотите, мама.
Из школы вернулся Мишка. Мы долго втроём сидели на крыльце, смотрели на мертвого Огарка и никак не решались вызвать милицию.

– А давайте скажем, что это я его убил, – вдруг произнёс Мишка. – мне четырнадцать лет только в сентябре исполнится. А Димке уже скоро семнадцать. Загремит в тюрьму по полной.

– Нет уж! – возразила мать. – Лучше я скажу, что ткнула его ножом, защищаясь. Вон он как побил меня. Поди поверят.

Мы опять долго молчали и совсем не заметили, как на улице сгустились сумерки, а над домами на соседней улице появилась кромка налитой кровью полной луны. Она была настолько огромной, что никак не могла оторваться от крыш. Один раз убивший до конца дней останется убийцей, неожиданно пришло мне в голову. Где-то я читал это недавно. Я и сам теперь виделся себе персонажем какой-то книги. Правда, я никак еще не мог понять, в чём смысл всего происходящего со мной. А смысл должен был быть. Этому учила каждая прочитанная мною книжка. Но, похоже, я отступился от тех ценностей, которые прививались мне этими книгами.

– Мы вот что сделаем, – вдруг сказал я. – Мишка помогай.

Я выкатил из сарая железную тачку и подкатил её к трупу.
Вдвоём с Мишкой мы погрузили Огарка в тележку. Он был совсем не тяжелым. Не верилось, что мы поднимаем труп взрослого мужчины. Огарок оказался совсем тщедушным и худым как подросток. Мать накрыла его тело драным покрывалом и стало совсем похоже, что мы вывозим со двора никому не нужную старую ветошь. 

– Покатили, – сказал я глухо Мишке, и мы вдвоем стали толкать тачку в сторону кладбища.

Собаки на этот раз молчали, чего-то выжидая. Даже когда я неосторожно задел тачкой опору газопровода и колокольный звон пошел от опоры к опоре вглубь поселка, собаки не дрогнули. Хранили гробовое молчание. Хоть одна бы завыла по усопшему!

Только луна наконец-то оторвалась от крыш. Теперь уже это был не багровый диск, а ослепительный шар. Луна светила так ярко, что нашу небольшую похоронную процессию было, наверное, видно из самого дальнего дома в поселке.  Но до кладбища, всё же, мы добрались беспрепятственно.

– Где он показывал тебе могилу? – спросил я Мишку, когда тачка заехала за кладбищенские ворота.

Свежевырытая яма оказалась далеко, почти на противоположной стороне кладбища. Пока туда добрались, не один раз чуть было не опрокинули тачку с трупом. Могилка оказалась небольшой. Вряд ли Огарок серьезно планировал закопать там Мишку.
– Получается, он себе вырыл яму, – сказал задумчиво брат, когда дело было сделано.

– Получается, что так, – согласился я. – Возможно, наворованное планировал здесь спрятать.

Я утрамбовал ногами землю на могиле Огарка и закидал её бурьяном. Теперь меня беспокоил только окровавленный нож, непонятно где мною выброшенный. И море крови во дворе.

     Вернувшись домой, я извлёк из тёмных недр платяного шкафа, пропахшего нафталином, бутылку самогона. Налил по полстакана себе и Мишке. В своём углу беспокойно заворочалась мать. Она не дождалась нас, заснула.

– Выпейте и вы с нами, мама. Помянем Валентина Петровича.
Мы молча, не глядя друг на друга, выпили.

– Что теперь? – спросила мать, немного воспрянувшая от выпитого. Она продолжала держать стакан в руке и, похоже, настроилась продолжить выпивку.

     – Ничего, – ответил я. – Ложимся спать.

     И в первом же сне, ещё зыбком и совсем невесомом, я увидел своего двойника из параллельного мира. Вот он, возвышаясь на судейском троне, в чёрной мантии и с символами судейской власти в руках,безупречный и справедливый, вершит своё правосудие над такими как я, убийцами и отступниками. Но уже следующий сон, глубокий и тяжёлый, погрузил меня в причудливо переплетающиеся переживания. Одни убеждали,что правосудия не было и нет, другие – вкрадчиво внушали надежду, что я счастливо, каким-то чудом, миную суровое наказание, а моё преступление – и не преступление вовсе.