Обида

Мотря – папина старшая сестра, националистка, ненавидела меня за то, что мама была русская. Любимым её занятием было травить меня. Она не заморачивалась тем, что каждый раз повторялась: сначала обзывала маму кацапкой, потом цеплялась к её речи. Мама говорила по-украински, но, конечно же, с акцентом, что бесило тётку особенно сильно. Мотря передразнивала маму, обсмеивала её походку, всегда высоко поднятую голову, желала «шоб ии на мары вынысло». Я не понимала, куда это должно вынести мою маму, но сильно обижалась, чувствовала, что это что-то плохое. 
Так что с моей тёткой никаких разговоров о моём детстве быть не могло. Мы с ней стали врагами, когда мне было три года. Всё начинается с детства!
 Был какой-то весенний праздник. С утра мама нарядила меня, заплела косы, они были до пояса, и отправила гулять во двор. Не найдя во дворе бабушку, я пошла искать её в хате. Дедушка, бабушка и тётя Мотря завтракали. Я скромно пристроилась у двери, ожидая приглашения. Вся моя фигура выражала воспитанность и хорошее поведение. Как мама учила. Прошло много, как мне показалось, времени, а меня за стол не зовут. Странно, всегда звали! Я проверила себя: стою у двери, за стол не лезу, ничего не прошу, руки чистые. Устав ждать, стала переминаться с ноги на ногу. Но надежды не теряла.
 Вдруг тётка спросила – А что, хочется киселька и балабушек?
 Скромно и с достоинством отвечаю: – Да, – даже почувствовала, что краснею от смущения, что правильно поступаю. Мама учила говорить только правду.
 Тётка смеётся: – А мы вот сами едим, а тебе не дадим! Была бы ты не такая вредная, как твоя мать, дали бы, а ты вся в мать вредная! Стой и завидуй!
 Дед усмехнулся в усы. Бабушка, никогда не имевшая голоса в семье, попросила:
 – Мотря, не дразни ребёнка.
 Но тётку понесло. Не помню, что она говорила, потому что в это время соображала, за что меня обидели? Не найдя за собой никаких грехов, услышав очередное «сами едим, тебе не дадим», я распрямляю плечики, в глазах у меня темнеет и я кричу:
 – А мне и не надо! Мне мама на базаре лучше купит!
 Вышла на улицу, хлопнув дверью. Независимой походкой протелепала до перелаза и гордо уселась, глазея на прохожих. Мне не хотелось поворачиваться лицом ко двору, чтобы нечаянно не увидеть свою родню. В это время я переживала самое настоящее предательство по отношению к себе со стороны своих родственников. Ну, Мотря дразнила меня и раньше, но никогда не отказывала мне в угощении, потому что мама балабухи почему-то не пекла, а кисель хоть и варила, но мне всегда его было мало. Самое главное было в том, что я так прекрасно себя вела! сама для себя в тот момент я была просто образцом отличного поведения, а меня наказали за то, что соблюла правила, про которые говорила мама!
 - Надо быть скромной, просить стыдно, к столу подходить нельзя, надо подождать, когда пригласят.
 О том, что могут не пригласить, мама ничего не говорила. Значит, это не правильно! Очень болело внутри. Теперь я знаю, это болела душа. Тогда даже маме пожаловаться не могла. Испытав самое настоящее унижение, я не могла сообразить, как жаловаться и на что? Душа болела всё лето. Помню эту боль, это недоумение: как же можно быть такими несправедливыми? Я твёрдо знала: так поступать со мной нельзя.
 Я вас уверяю, у ребёнка – взрослая душа. Во всяком случае, в тот год я это ощутила в полной мере. Не знаю, чем бы кончилось это переживание, если бы однажды перед сном мне не захотелось поговорить с мамой, просто так:
 – Давай с тобой шось побалакаем?
 Мама проворчала:
 – Что с тобой балакать, ты мне не хочешь говорить, почему к бабе ходить перестала.
 Тут я и раскололась, выложила всё как было. К чести мамы, надо сказать, что она спрашивала, почему я не иду к бабушке, но она не так спрашивала. Она спрашивала так, что мне надо было ответить: киселя не дали! Но я точно знала, что не кисель был причиной моего избегания родственников. Если б дело было в киселе, то испытанный метод действовал безотказно: устроить маме истерику! Опыт уже был.
Я просто игнорировала родственников, в упор не видела. Хотя бабушка и тётя хотели помириться, балабушек и киселя обещали, я отвечала:
 – Не надо, мне мама купит! – и убегала от них.
 На следующее утро на завтрак мама подала мне балабушки с чесноком и кисель. Она смотрела на меня и смахивала невидимые слезинки:
 – Дочка, никогда ничего у них не проси.
А у меня пропала боль. От радости, что мама купила мне то, что мне больше всего нравилось и при этом не надо унижаться и слушать обидных слов о маме!
Ничего не делается просто так. В трёхлетнем возрасте я испытала унижение человеческого достоинства по национальному признаку. Осадок остался на всю жизнь. Позднее он привёл меня к пониманию национализма, как пережитку прошлого, который не имеет права на существование.
 Так я стала интернационалисткой в три года. И никто меня в этом не разубедит.