Гауф. Пещера Стинфола. Шотландская сага

   Много лет назад на одном из скалистом острове в Шотландии жили в мире и согласии два рыбака. Оба были холостыми, да и родственников у них не было, так что совместного их промысла, хотя и занимались им по-старинке, на прокорм хватало. Были они примерно одного возраста, но по внешности и характеру походили они друг на друга не более, чем орёл на тюленя.

   Каспар Штумпф был маленьким толстым человеком  с широким тучным лицом полной луны, и  добрыми смешливыми глазами, которым казалось абсолютно чужды злость и беспокойство. Был он не только толстяком, но ещё соней и лентяем, оттого ему больше нравилась работа по дому: приготовить, испечь, сети починить, кому для рыбалки, кому для продажи, также много занимала работа на их приусадебном участке. Полной противоположностью был его товарищ: высокий поджарый, с волевым, ястребиным носом и острым взглядом, мужчина славился как самый старательный и удачливый рыбак, самый предприимчивый птицелов и собиратель гагажьего пуха, самый неутомимый работник в поле на острове а также как самый дерюга на рынке в Керкуолле, но потому как товар у него действительно был самым лучшим, а его поведение не рождало и тени подозрения на обман, то с ним хотел торговать каждый и Вильму Фальке ( так его называли на острове)  и Каспару Штумпфу, с которым первый с радостью делился добытой благодаря своей хватке увесистой прибылью, хватало не только на пропитание, но и в некотором роде на вполне обеспеченную жизнь. Но только лишь зажиточность уже не могла удовлетворить его алчную натуру: он хотел стать богатым, баснословно богатым; вскоре он осознал, что обычным путем усердия и трудолюбия нескоро придёт он к богатству, оттого пришло ему в голову, что к роскоши прийти ему нужно путем какой-нибудь выходящей из ряда вон счастливой случайности; как-то раз эта мысль резко овладела всем его существом, и не найдя ей внутри место, стал мужчина разговаривать об этом с Каспаром словно бы о чём-то само собой разумеющемся. Тот же, безоговорочно принимавший на веру всё, что говорил Фальке, рассказал об этом соседям и по округе разнесся слух, что Вильм Фальке либо сделался одержимым златом, либо сам нечистый его смущает подобной ересью.
Хотя поначалу Фальке высмеивал эти слухи, но постепенно стал приходить он к мысли, что какой-то дух хотел бы ему выдать тайну, но не будет продолжать разговор, покуда земляки рядом галдят да насмехаются; и хоть продолжал мужчина своё дело, но уже с меньшим рвением и старанием, и большую часть времени, прежде им употребляемую на рыбную ловлю и прочие способы заработать, тратил Вильм на бессмысленные поиски какой-нибудь авнтюры, что внезапно его обогатит. Видать, того же хотела и злодейка-судьба, ведь в один прекрасный день, когда юноша стоял на пустынном берегу и в неизъяснимой надежде на удачу, что внезапно должна появиться, смотрел на волнующееся море, огромная волна вместе с некоторым количеством камней, тины и обрывков водорослей выбросила жёлтый шарик - шарик чистого золота - в аккурат к его ногам.

   Вильм стоял как зачарованный; так значит его надежды не были только пустыми мечтами, море преподнесло ему в дар золото, чистое прекрасное золото, быть может, остатки золотого слитка, истертого волнами на дне морском до размера ружейной пули. Теперь в памяти молодого рыбака начало проясняться, что должно быть где-то именно около этого побережья чуть меньше года назад потерпел крушение обильно нагруженный драгоценностями корабль и что на роду ему написано достать со дна морского погребенные там сокровища. С тех пор стало это для юнца единственным занятием: тщательно скрывая ото всех - особенно от друзей! - свою находку, дабы никто, дабы больше никто не смог вослед ему обогатиться, Вильм забросил всё остальное и стал проводить дни и ночи напролёт на том берегу, но не починяя сети, а приготовил специальный ковш, чтоб извлекать из моря золото. Но ничего не стяжал он кроме собственной нищеты:  сам-то он больше ничего не заработал, а вялых Каспаровых потуг не хватало, чтобы прокормиться. Так в поисках лучшей доли истаяло не только внезапно обретенное золото, но постепенно исчезало и имущество юных друзей. И как бессловесно ранее Штрумпф принимал лучшие куски с общего стола, так же безропотно сносил он, что теперь по блажи товарища совершенно того лишился, но именно это безропотное терпение как ничто иное подстегивало Вильма продолжать свои неистовые поиски. Что же делало его ещё более исполнительным, так это то, что каждый раз, когда ложился он почивать и дремота смеживала ему очи, шепталось ему в уши какое-то слово, которое он думал, что чётко расслышал, в этот раз то же самое, что и в прошлый, но которое никак не мог вспомнить после; хотя он и не ведал, что это обстоятельство - таким уж оно было странным, - может иметь общего с его нынешним занятием, но такой склад ума, который был присущ Вильму Фальке влияло всё, и даже этот невнятный шёпот укрепил в нём веру, что суждена ему большая удача и что только лишь ему и надеяться на нахождение златых гор.

   Как-то раз на том берегу, где юноша нашёл золотой слиток, и куда с тех пор частенько наведывался, застала его буря,  стремительностью и жестокостью своей вынудив искать убежища в ближайшей пещере. То убежище, называемое местными жителями пещерой Стинфола, представляло собой  длинный подземный проход, обеими створами открывавшийся морю, что позволяло волнам свободно по нему перетекать, к чему постоянно пенясь и рокоча они и стремились. Лишь одним путем можно было войти в ту пещеру, через расщелину над ней, и лишь самые отчаянные юнцы на это осмеливались, потому как вместе с естественными опасностями в пещере ещё наличествовал и зов призраков. С трудом спустился Вильм туда и примерно в двенадцати футах внизу расположился на торчащем валуне под нависшим скальным выступом, где меж бушующей волной под ногами и яростным штормом над головой, вернулся юноша в хоровод своих мыслей о разбившемся корабле да о том, каким бы мог быть тот корабль, ибо сколько не расспрашивал он местных старожилов, никто не мог рассказать о разбившемся здесь судне. Вильм и сам не ведал, сколько он так просидел, но, очнувшись от наваждения, юноша обнаружил, что буря миновала; хотел было рыбак начать восхождение обратно, как вдруг из глубины донёсся голос и в ушах юноши совершенно чётко раздалось:

   - Кармилан!

   В ужасе вскочил он и посмотрел вниз, в пустую бездну.

   - Господь всемогущий! - воскликнул Вильм, - это же то самое слово, что преследовало меня во сне! Ради всего святого, что же оно может означать?

   - Кармилан, - вновь выдохнула пещера, когда Вильм уже одной ногой был снаружи, помчался он в хижину, словно косуля, которую загоняли охотники.

   При этом юноша не трусил, просто неожиданно это было, и кроме того слишком сильна была в нем жажда наживы, чтобы просто так одна лишь видимость опасности отпугнула Вильма, заставив свернуть с избранного им тернистого пути. Однажды, когда поздно ночью при свете луны юноша пытался что-то выловить из пещеры сокровища своим ковшом, прибор его за что-то зацепился. Вильм потянул изо всех сил, но повисшая на крыше масса оставалась неподвижной. В это время поднялся ветер, чёрные тучи затянули небо, лодка начала раскачиваться, то и дело опасно кренясь, но юноша слабины не давал; он тянул и тянул, пока сопротивление не прекратилось и потому как внезапно он не ощутил веса, подумалось ему, что верёвка попросту порвалась, но как только под луной стало проясняться, увидел он на поверхности округлой формы тёмную массу и снова юноше послышалось преследовавшее его слово Кармилан. Захотел было он её ловко схватить, но стоило молниеносно выкинуть руку - и непонятная субстанция исчезла во тьме и вновь начавшаяся буря заставила рыбака искать убежища средь ближайших скал. Здесь Вильм, утомлённый, заснул, и во сне, терзаемый неистовой силой своего воображения, вновь принимал муки, которые и днём неустанно заставляла его испытывать страсть к обогащению. Когда Фальке проснулся, первые лучи солнца уже играли с зеркальной гладью моря. Прежде чем вернуться к своим повседневным делам, юноша увидел, что нечто к нему приближается издали; вскоре распознал он лодку, а в ней человеческую фигуру; сколь сильным же было его удивление тем, что челн двигался без  весел и паруса и хотя правил к берегу, совершенно не казалось, что сидящий в нём хоть как-то беспокоился о руле, если тот, конечно, имел место быть. Лодка приближались, приближались и наконец тихо встала рядом с вильмовым суденышком. Человек в ней оказался маленьким сморщенным стариком, одетым в жёлтый льняной балахон, в высоком красном ночном колпаке, с закрытыми глазами, сидевшим неподвижно, будто высушенная мумия. После напрасны попыток вначале заговорить с дедом, а после и растолкать его, Фальке захотел уже было привязать его судно к своей лодке и увести с собой, старичок открыл глаза пришёл в движение да так, что и сам смелый рыболов пришёл в неописуемый ужас.

   - Где я? - спросил он по-голландски, глубоко вздохнув. Фальке, кое-чему научившийся от голландцев, прмышлявших сельдью в местных водах, сказал старику название острова и спросил, кто он и что его сюда привело.

 - Я пришёл посмотреть на Кармилан.

   - Кармилан? Ради Бога, скажите мне, что это? - нетерпеливо воскликнул рыбак.

  - Я не даю ответа на вопросы, задаваемые мне таким образом, - ответил человечек, видимо, испугавшись.

   - А все же, - взмолился Фальке, - что же это за Кармилан?

   - Это ни что иное, как прекраснейший корабль, на который погрузили столько золота, что никакой другой корабль не смог бы взять на борт такую ношу.

   - Где лёг он на дно и когда?

   - Это было сотню лет назад, а где - точно не ведаю; я и пришёл выяснить это место и выловить потерянное золото; а если ты мне поможешь, то клад мы поделим меж собой.

   - С дорогой душой! Скажите только, что делать!

   - Чтобы это сделать, потребуется смелость; перед полуночью тебе надобно будет отправиться в самое дикое и уединенное место острова, приведя с собой корову; там ты её забьешь и обернешься в её шкуру. Твоему товарищу нужно будет уложить тебя и оставить одного, и прежде чем пробьёт час ночи, ты уже будешь знать, где покоится клад "Кармилана".

   - Так таким же образом сын старого Энгрола сгнил телом и душой! - воскликнул от ужаса Вильм, - ты демон! - продолжил он и усиленно приналег на весла, - отправляйся в ад! Не желаю иметь с тобой никаких дел!

   Человечишко заскрежетал зубами и разразился руганью и проклятьями вослед; однако рыбак, схватившийся за оба весла,  вскоре уже был уже так далеко, что не смог его услышать, а обогнув скалу - и видеть. Однако осознание того, что злой дух, воспользовавшись непомерной его алчностью, златом может заманить юношу в силки, нисколько не привело в ум ослепленного рыбаря, а наоборот, подумалось ему, что сможет Вильм воспользоваться известием жёлтого человечка, не попадая в сети зла, и продолжая выискивать злато на пустынном побережье, вновь отказывался он от возможности жить как раньше, в достатке, который обеспечивался богатым уловом в других частях моря и теперь изо дня в день опускались они с товарищем всё глубже и глубже в нищету, пока наконец не начало не  хватать самого необходимого. Но хотя это падение имело причиной лишь фалькову упертость и поклонение Маммоне, а все заботы о пропитании обоих теперь падали на одного лишь Каспара Штумпфа, тот ни слова не произнёс в упрёк; да, тихоня высказывал всё такое же непротивление, как и в те времена, когда любое предприятие товарища всенепременно оканчивалось удачей; это обстоятельство более всего усугубляло фальковы страдания, но вместе с тем и побуждало его ещё пуще искать золото, ибо через это юноша надеялся  и друга своего безболезненно уберечь от крайней нужды. Вместе с тем его всё ещё преследовал дьявольский шёпот: "Кармилан" - стоило лишь Вильму задремать; словом, нужда, обманутые ожидания и алчность привели его в конце концов к такой степени безумия, что юноша действительно решил исполнить то, что советовал ему старичок, хотя и ведал из старинных легенд, что такими деяниями и вымощена дорога в вечную тьму.
Всё возражения Каспара были напрасны: Фальке был тем более полон решимости пропасть, чем более отговаривал его товарищ от той сомнительной затеи; наконец добрый и мягкий Каспар сдался и стал всячески поддерживать претворение в жизнь плана своего напористого друга. Оба сердца вместе обливались кровью, накидывая петлю на рога собственной красавицы-буренки, которую взяли ещё телёнком, и выходи в отказывались продавать за любые деньги, ибо у товарищей обрывалось в груди при одной только мысли увидеть её в чужих руках. Но демон, овладевший Вильмом, задушил в нём все светлые чувства и Каспару нечего было этому противопоставить. Это было в сентябре; уже начинались долгие ночи длинной шотландской зимы. Облака тяжело перекатывались, подгоняемые пронизывающим ветром, клубясь и паря, будто туман над айсбергами в Мальстрёме*, густые тени наполняли горные ущелья и сырые торфяные болота, а мутные русла рек искрились черно и зловеще, словно бы тропы, ведущие к вратам преисподней. Впереди шёл Фальке, за ним следовал Штумпф, содрогаясь от своей же собственной смелости, и тяжёлые слезы наворачивались на глаза каждый раз, стоило ему взглянуть на бедную животинку, столь доверчиво и в полном неведении бредущую навстречу скорой своей погибели, что суждена ей от рук, до этого её кормивших. С трудом добрались они до узкой заболоченной горной долины, поросшей мхом и вереском, с беспорядочно набросанными на них валунами, окружённый ожерельем гор, вершины которых терялись в сером тумане; воистину, весьма редко ступала здесь нога человека. По топкой земле подошли они к стоящему посередине огромному камню, откуда с клекотом взмыл ввысь испуганный орёл. Бедная корова издала утробный рёв, словно бы осознав ужас этого места и стоящую пред ней судьбу. Каспар отвернулся, чтобы смахнуть мгновенно навернувшиеся слёзы; он посмотрел вниз сквозь рассщелину в скалах, через которую они пришли, откуда было слышно далёкий морской прибой, а после вверх на вершины, где покоились угольно-черные тучи, откуда время от времени доносился глухой ропот. Когда он вновь посмотрел на Вильма, тот уже привязал к валуну бедную корову и стоял на изготовку с занесенным топором, чтобы погубить бедное животное.

   Это уже было слишком даже для Каспара, решившего подчиниться воле своего друга: заламывая руки рухнул он на колени.

   - Ради всего святого, Вильм Фальке, - испустил Штумпф крик отчаяния, - пощади себя, побереги корову! Серёги себя и меня! Сохрани душу! Не губи жизнь! Уж коли должно тебе быть испытанным господом, то обожди до завтра и принеси в жертву другую скотину, а не нашу милую коровенку!

   - Каспар, ты с ума сошёл? - вскричал Вильм Фальке, держа топор высоко занесённым, - мне пожалеть корову и голодать?

   - Ты не будешь голодать! - голос Каспара был преисполнен решимости, - пока у меня две руки, ты не будешь голодать! Я буду работать для тебя с утра до ночи, только не погуби своей души и оставь мне животное живым!

   - Тогда возьми топор и размозжи мне голову! - в отчаянии закричал Фальке, - я с места не сойду, пока у меня не будет того, что я желаю. Ты можешь поднять для меня сокровища Кармилана? Могут ли твои руки добыть больше, чем нужно для того, чтобы влачить жалкое существование? Но ты можешь прекратить мои страдания - вперёд! Дай мне самому стать жертвой!

   - Вильм, так убей же корову, убей и меня! Мне всё равно, лишь бы твою блажь потешить! Ах! Это же алтарь пиктов-язычников и тьме принадлежит та жертва, которую ты на него положишь!

   - Ни о чём подобном не слышал! - воскликнул Вильм и засмеялся безумным смехом фанатика, не желающего знать ничего, что могло бы хоть как-то разубедить его совершить задуманное, - Каспар, ты сам сошёл с ума и меня решил с ума свести - но тут,- продолжил он, отбросив топор и вытащив из камней нож таким движением, словно бы собирался заколоть самого себя, - здесь пусть останется корова вместо меня!

   Находившийся совсем рядом Каспар вырвал смертельное оружие из вильмовых рук, овладел топором, занёс высоко над головой и обрушил на любимую буренку удар такой силы, что та даже не дернувшись, пала замертво к ногам хозяина.

   Молния, предварившая раскат грома, осветила это стремительное действие и Фальке уставился на друга таким взглядом, каким смотрят удивлённые дети, на тех взрослых, что сами делают вещи, которые не позволено делать другим. Штумпф же, казалось бы, то ли напуганный громом, то ли выведен из равновесия удивлённым взглядом товарища, опустился на коровий труп и ни слова не говоря принялся сдирать с неё шкуру. Немного оправившись, Вильм начал помогать товарищу в его нелёгком деле с тем же отвращением, с какой жаждой до того хотел он видеть жертву совершившейся. Пока они работали, собралась гроза, меж горных гряд оглушительно громыхал гром, страшные молнии плясали вокруг камней по мху впадины, в то время как ветер, никогда прежде не достигавший таких высот, оглашал долы и побережье внизу душераздирающим воем; когда же шкура была наконец снята, оба рыбака уже вымокли с ног до головы. Разостлав её на земле, Каспар завернул Фальке в шкуру и связал в тех местах, и с той силой, как до этого ему было указано. После завершения бедняга нарушил наконец долгое своё молчание и с сожалением взглянув на своего заблудшего друга, дрожащим голосом спросил:

   - Я могу ещё что-то для тебя сделать, Вильм?

   - Больше ничего, - отозвался тот, - прощай.

   - Прощай, - ответил Каспар,- Господь да не оставит тебя и да простит он тебя, как я простил.
То было последнее слово, что Вильм от него слышал, ибо в следующий же миг юноша исчез во все расползающейся тьме; и в тот же миг разразилась страшнейшая из бурь, когда-либо виданных Вильмом Фальке. Она началась с молний, разивших не только горы и скалы в непосредственной близости от Фальке, но и мох под ним, со вспенившегося моря, - и в освещаемой вспышкам бухте меж хаотично раскиданных скалистых островов на миг, казалось бы, появился огромный корабль чуждой конструкции с обломанными мачтами, - и в следующее мгновение исчез в кромешной тьме. Удары грома оглушали; сошедший с горной гряды поток обломков скал угрожал погрести его под собой; хляби небесные разверзлись столь обильно, что узенькую долину вскоре переполнило стремительным потоком, скоро уже достигшим Вильмовых плеч, ведь по счастью верхнюю часть тела товарища заботливый Каспар положил на возвышение, иначе должен был бы юноша захлебнуться. Вода всё прибывала и чем больше силился Вильм высвободить я из ставшего для него смертельно опасным кокона, тем сильнее стягивала его шкура. Напрасно звал он приятеля; Каспар уже давно ушёл. В своей нужде не посмел он обратиться к Господу и ужас обуял его, когда захотел он взмолиться тем силам, чьей власти - юноша это почувствовал - он себя предал.
Вот уже вода затекает в уши, вот она достигает каймы губ, молодой человек успел крикнуть:

   - Пропал я, Господи! - и вот уже поток накрыл его лицо, но в тот же момент до его слуха донесся слабый шум водопада, находящегося поблизости - и в тот же миг уста его стали свободны. Поток пробил себе новое русло через валуны и в то же время дождь помаленьку стал утихать, а тёмное небо - светлеть и казалось, на момент показалось юноше, что видит он вернувшиеся проблески давно ушедшей надежды. И хотя в это время мужчина чувствовал себя измотанным, будто после смертельной битвы и страстно хотел освободиться из своего плена, однако цель его отчаянных усилий ещё не была достигнута, а с исчезновением непосредственной угрозы для жизни в груди его вновь заговорила алчность со всеми своими фуриями; однако убедившись, что для достижения цели надо будет проявлять упорство не вылезая из кокона, Вильм успокоился и от холода и усталости провалился в сон.

   Проспал он, может быть, примерно два часа, прежде чем холодный ветер у лица и шум надвигающейся волны выдернули юношу из беспечного забыться. Небо снова потемнело; молния, подобная той, что танцевала во время первой бури, ещё раз осветила все окрестности и он надеялся опять увидеть тот нездешний корабль, что повис, нанизанный девятым валом на Стинфольские рифы, и теперь, казалось, внезапно дал залп по бездне из всех бортовых орудий. Всё больше и больше Вильм вглядывался в фантом, оставляемый молния и, непрестанно освещавшими море, как вдруг огромный словно гора водяной смерч поднял его из ложбины и швырнул в скалу с такой силой, что чуть ум не вышиб; когда же он вновь пришёл в себя, уже распогодилось: небо прояснилось, а заря вступила в свои  права. Юноша лежал но подошве одной из них гор, обрамлявших долину, и чувствовал себя таким разбитым, что был едва ли в состоянии пошевелиться. Вильм слышал стихающий шум прибоя и вот сквозь него слух Фальке уловил музыку, торжественную словно церковный гимн. Звук вначале был столь слабым, что юноша принял его вначале за морок; но мелодия доносилась снова и  снова, каждый раз всё чётче и ближе, и в конце ему показалось, что Вильм может разобрать псалом, что слышал прошлым летом на голландском рыболовном судне.

   Наконец, юноша стал различать даже голоса и ему показалось, что он воспринимает слова этой песни; голоса уже звучали из долины и стоило ему усилием воли приподняться над камнем, на котором лежала его голова, Вильм действительно увидел двигавшемуся прямо к нему процессию человеческих фигур, от которой и исходила музыка. Скорбь и страх лежали на их лицах, людей, чьи одежды были будто сотканы из водных струй. Теперь, когда скорбные поравнялись с Вильмом, песнь смолкла. Впереди процессии шли несколько музыкантов, затем несколько моряков, а за ними - огромный сильный муж, в костюме ещё дедовой моды, богато расшитой золотом, подпоясанным мечом и с длинной массивной испанской тростью с золотым набалдашником в руках. Слева от него шествовал негритенок, время от времени подававший господину длинную трубку, из которой тот несколько раз нарочито торжественно затягивался, после чего продолжал шествие. Хозяин встал столбом перед Вильмом, а по обе стороны от него встали остальные, не столь роскошно одетые мужи, каждый из которых держал в руке по трубке, выглядевшей всё же не так богато, как та, которую подносили большому господину; вслед за ними появились несколько персон, средь которых встречались и женского полу, некоторые с детьми, у кого на руках, а у иных и у груди, в дорогом, но чужеземном платье; замыкала шествие ватага голландских матросов - рты, полные жевательного табака, а меж зубов коричневые трубки, что дымились в гнетущем безмолвии.
Со страхом смотрел рыбак на это причудливое собрание; но ожидание того, что будет, поддерживало его боевой настрой. Долго стояли они вокруг Вильма и от воскуриваемых ими трубок повисла над ними дымка, сквозь которую просвечивали ночные звёзды. Кольцо вокруг него сжималось, курили всё учащенней, и гуще становился дым, выпускаемый изо ртов и поднимавшийся из трубок. Фальке был бесстрашным и удалым молодцом да и внутренне ко всему он подготовился, но увидев эту неописуемую толпу, подбирающуюся к нему всё ближе, словно бы возжелавшую раздавить его своею массой, пал юноша духом, крупные капли пота выступили у него на лбу и думалось рыбаку, что должен он провалиться со страха. Но самый ужас Вильм испытал, когда, одними только глазами ощупав окрестности, увидел он сидящего с прямой спиной, будто бы окаменевшего жёлтого человечка, именно в том виде, как в тот самый первый раз, только ныне, словно передразнивая собравшихся, сидел он также с трубкой в зубах. В охватившем его страхе Вильм воскликнул, повернувшись к главному:

   - Во имя того, кому вы служите, кто вы? И что вы желаете от меня?
Здоровяк затянулся три раза гораздо значительней, чем до этого, после чего, передав свою трубку слуге, ответил ужасающе холодно:

   - Я Альдрет Франц ван дер Свельдер, командир корабля "Кармилан", что пошёл ко дну вместе с грузом и пассажирами на обратном пути из Батавии у этих скалистых берегов. Это мои офицеры, это - мои пассажиры, а то - мои моряки, что все утонули вместе со мной. Зачем призвал ты нас сюда из нашего обиталища? Зачем нарушил ты наш покой?

   - Я хотел бы знать, где лежат сокровища "Кармилана".

   - На дне морском.

   - Где?

   - В пещере Стинфола.

   - Как мне их получить?

   - Только дурак за селёдкой к черту в пасть полезет. Стоят ли того сокровища "Кармилана"?

   - И как много я оттуда смогу получить?

   - За всю жизнь не сможешь проплясать.

   Жёлтый человечек заскрежетал, а всё остальное собрание раскатисто расхохоталось.

   - Ты закончил? - вопросил капитан после.

   - Да, я закончил. Прощай.

   - Прощай. До следующего свидания, - ответил голландец, поворачиваясь к выходу. Музыканты снова начали шествие и вся процессия удалилась в том же порядке, в котором ранее и пришла, и с тем же торжественным гимном, что по мере отдаления шествия становился све тише и неразборчивей, пока не затерялся среди шума волн. Теперь же Вильм из последних сил попытался высвободиться из опутавшего его кокона; в конце концов юноше удалось высвободить руку, а там уже и развязал узлы и наконец развернул опостылевшую шкуру. Без оглядки побежал он в свою хижину и нашёл там Каспара Штумпфа, лежащего на полу в какой-то бессознательной каталепсии. С трудом привёл Фальке друга в себя и добряк зарыдал от радости увидев перед собой товарища, которого считал было пропавшим. Но потоки счастья быстро рассеялись, стоило лишь услышать, какое сомнительное предприятие на этот раз задумал неуемный авантюрист.

   - Я лучше сброшусь в преисподнюю, чем хоть раз ещё взгляну на эти голые стены и эту мерзкую жизнь! Со мной ты, или нет, но я пошёл, - с этими словами схватил Вильм факел, огниво и верёвку и выскочил прочь. Каспар поспешил ему вослед и вскоре увидел товарища стоящим на той самой скале, где тот когда-то во время шторма нашёл сокровище а теперь готовился спускаться на верёвке в чёрный ревущий зев пещеры. Убедившись, что никакие уговоры и увещевания не действуют на оголтелого товарища, собрался Штумпф и сам спуститься другу вослед, но Фальке велел ему оставаться и держать конец. С огромными усилиями, которые может дать только затаившаяся в духе жадность, помноженная на мощь, Фальке слезал вниз и наконец ступил он на скальный выступ, под которым с ревом бились чёрные волны с белыми бурунами. Юноша нетерпеливо оглянулся по сторонам и наконец увидел, как что-то сверкнуло в воде прямо под ним. Вильм отложил факел, устремился вниз и ухватился за нечто тяжёлое, что тут же и вынул. То был обитый железом ларь, наполненный золотыми монетами. Рыбак показал находку своему товарищу и, не желая при этом слушать его увещеваний удовольствоваться тем, что есть и подняться обратно наверх (Фальке думал, что это лишь первые плоды столь долгих его стараний), а бросился вниз опять - и донесся из моря громкий смех, и больше Вильма Фальке не видели. Каспар вернулся домой один, но уже совсем другим человеком: страшные потрясения, что претерпели его неокрепший ум и впечатлительное сердце, помутили его рассудок окончательно. Оставив хозяйство, Штумпф денно и нощно бездумно бродил,  смотря перед собой невидящим взглядом, в известной степени избегаемый окружающими и вызывающий у них жалость. Однажды знакомый рыбак чуть было не узнал Вильма Фальке в компании других членов корабля "Кармилан" грозовой ночью на побережье; в ту же ночь исчез и Каспар Штумпф.

   Его искали везде, но нигде не смогли найти и следа его пребывания. Однако ходит слух, что добряка Каспара часто видят рядом с Вильмом в составе команды корабля - призрака, что с тех пор регулярно появляется у Стинфольской пещеры.

*Мальстрём — водоворот в Норвежском море у северо-западного побережья Норвегии. Считался крайне опасным местом для мореплавателей в средние века и новое время.