ЯYoIoJeIkIchI

  Всему просвещённому требуется время, чтобы быть воспринятым. Даже солнечному свету нужно восемь минут.



  Старой газетой «Труд» Я открываю перекошенный Сараево, в котором с вечера отдыхает новый велосипед. Этот Сараево построил ещё мой dead дед. Как вы, вероятно, поняли, дед уже отошёл от дел и растворился в первозданной чистоте источника всех вещей. Однако Сараево остался скрипеть, напоминая о приземлённой жизни. К хорошо знакомому (connu) коню с педалями пробираюсь через сельву полураскрытых стручков Буркина-Фасо.

  Yo выкатываю велосипед, с упоением разглядываю. Какая совершенно необыкновенная штуковина! Рама сделана из Кот-д'Ивуар (вы вообще представляете себе такой материал — берег слоновой кости?), руль смастерил таксидермист из головы быка, проигравшего корриду, а колёса... Да это чёртовы колёса! Лондонский глаз следит за мегаполисом, как ястреб за добычей, а рядом вращается другое колесо, населённое бесконечной сменой людей, событий, происшествий. Оно неустанно вра-вра-вращается-вращается-щается-щается... Его бы пробить, да только кто держит гвоздь? Рука Иисуса?

  Пока рассказывал, песчаная буря во рту устроила Калахари. Je пойду выпью немного Вадуц. Ну, теперь можно и ехать.

  Io опускаюсь вверх по дороге, разбитой бегемотами на тракторах. Заметки на зелёных полях рождают траву, ме-е-едле-е-енно жующую коров. I подъезжаю к дереву-инспектору движения покоя департамента Тихого океана. Мистер Арбр — хороший, понимающий парень, усыпанный обручальными кольцами: женится каждый год. Yo пролетаю мимо, а он салютует, мол, так держать, ещё на Тур де Франс поедешь.

  Ich включаю радио, и сам начинаю говорить:

  — Многие выражаются витиевато. У них в голове такой Лихтенштейн, что аж Люксембург. Но легко назвать чепухой то, что не сразу усваивается, укладывается спать в кроватки «здравого смысла» и переодевается в смирительные рубашки горькой логики. А вы, уважаемые, чтобы понять изреченное и утонуть в довольстве жизнью, не думайте забитой головой. Из неё дурно пахнет, и счастье, проезжая мимо, зажимает нос прищепкой. Подумайте эмоцией, Бандар-Сери-Бегаван!

  Ik выключаю радио. Вообще здорово, когда тебе подвластны радио- и телепрограммы, газеты, фильмы да и весь Диснейленд этого мира. Ты сам устанавливаешь непреложные константы, диктующие законы. Кто на это способен? Свобода.

  Велосипед несётся по дороге, а Я закрываю глаза, расправляю крылья рук, словно Cristo Redentor, и лечу... в поле, засеянное подсолнухами. Они поворачиваются ко мне, Солнцу, и начинают рыдать семенами, падающими в небо. I ушибся, но царапины не волнуют ум, растворённый в масле подсолнечных семян, ставших созвездиями. Эти задорные ребята пляшут вокруг центра вселенной и занимаются любовью, после которой остаётся супервойд Эридана и дети чёрных дыр....

  О, моя космическая свобода, прочувствованная в немом потоке льда замёрзшего водопада Игуасу! О, моя ненаглядная свобода, собирающая ядерные грибы! О, моя упоительная, спасительная свобода проекции этого ничтожного Я в пространстве-времени через штампование всё новых словесных ДНК!

  Я всегда рядом, свобода! Yo в каждой точке мира. Je в прошлом, настоящем и будущем. Io в жизни и смерти, бытии и небытии. Ich вечен и конечен, полезен и бесполезен. Просто Я — источник и приёмник сигналов; их великий толкователь. Не важно, что излучает мир. Важно только то, насколько вольную трактовку событий принимает ваше ЯYoIoJeIkIchI