Дружина Ч. 16 За бликами огня

Сева проснулся от холода. Инстинктивно попытался  съежиться в своем спальнике, но от этого только стало еще холоднее. А потом его словно током ударило: надо ж шефа сменить, он небось решил дать ему с Арсением отоспаться и сидит сейчас со слипающимися глазами возле тлеющих угольев. Да еще на таком дубняке. Каком-то прям уж совсем не майском.
Хоть и нехотя, но Сева принялся  выбираться наружу и как только расстегнул молнию, почувствовал обволакивающую его лицо стужу, на фоне огромной, почти оранжевой, луны, заливавшей своим мертвенно-бледным светом поляну. Ни костра, ни даже следов от него, ни шефа, на Арсения вокруг не было. Только покрытая неровным слоем снега поляна. А рядом со спальником он увидел кем-то аккуратно сложенные и укрытые красным плащом доспехи, поверх которых Сева увидел огромную секиру. Пораженный, он произнес, словно обращаясь к луне:
– Охренеть  не встать.
И тут же почувствовал нас себе взгляд, еще более леденящий чем стужа. Взгляд мертвеца. Как догадался? Да вот именно почувствовал. Кожей. Как почувствовал молот Тора на груди. Словно оживший. И еще вспомнились произнесенные в поезде слова Василия: «Освятил бы ты молоток свой, он на шее твоей мощной смысл сразу приобретет».
Севе тогда показалось: коллега его подкалывает, что действительно частенько случалось. А вот сейчас далекий от христианской веры аспирант вдруг действительно пожалел, что молот его не освященный.
Он поднял взгляд и понял, что не ошибся, мертвец – вот в чем в чем, а в этом у Сева ни на йоту не сомневался, – стоял на краю опушки, с круглым щитом в левой и саблей в правой  руке. Ждал.
Через секунду Сева был на ногах, скинув с себя куртку и футболку, даже накаченными мышцами поиграв. Адреналин сделал свое дело: ощущение сковывающей стужи ушло. Страх остался, но принялся как бы наблюдать со стороны. Страх смерти? Его тоже не было. Ну а подраться Сева с детства любил. Ко всему прочему сразу понял, точнее не то чтобы понял вот прям так осознанно. Нет, скорее в каких-то доселе им неизведанных глубинах своей личности он обрел доселе скрытую от него часть, для которой вот этот заснеженный мир был своим. Поэтому лишние в тот миг вопросы в голове не роились, мешая приготовиться к бою.
Аспирант не спеша облачился в доспехи, с некоторым сожалением заметил, что красный плащ порван. Ему ни к селу ни к городу вспомнился еще расположенный средь норвежских фиордов исчезнувшее некогда людное поселение Каупанг, где он пару лет назад побывал и которое вдруг представилось до боли родным. Поднял секиру.
Отчего-то она показалась ему легкой, будто она не первый год у него. Ни тени сомнений у Севы не возникло в умении владеть ею. Нет, он вообще увлекался военно-исторической реконструкцией и что мечем, что секирой помахать был не дурак; причем умело. Но эта. Эта в руках ощущалась именно оружием.  Боевым. И не раз уже испытанная в сражениях. Настоящих.
Аспирант снова поднял взгляд на мертвеца. Тот не двигался. Ждал. Сева начал приближаться – благо, белый покров не был очень уж глубоким. Внезапно луну заволокли рваные тучи и толстыми хлопьями повалил снег. Настолько сильный, что  аспирант перестал видеть не то что своего врага – в шаге-то от себе ничего разглядеть не мог.
Вот тогда-то притаившийся где-то за задворках его сознания страх и вступил в свои права. Даже не смерти. Страх перед нежитью, перед возможностью превратиться в нее. Сева вспомнил, что в скандинавской мифологии таких называли драугами. И словно откликаясь на шипение где-то в глубинах сознания страха, прямо перед Севой раздался неживой, испепеляющий душу ужасом, вой.
В тот же миг кривая хазарская сабля обрушилась на аспирантскую голову. Обнаженную. Ибо среди доспехов шлема, к большому сожалению Севы, не оказалось. В последний момент он успел выставить перед собой секиру, рукоять которой приняла на себя удар, и в ту же секунду из снежной пелены показался сам мертвец, замахивавшийся для второго удара, но эту возможность аспирант не собирался ему предоставлять.
Сместившись на пол шага вправо, Сева резко ударил концом рукояти мертвецу в подбородок, следующий удар пришелся в живот и, не останавливаясь, отточенным в тренировках движением сделав шаг назад, аспирант, после короткого замаха,  поставленным ударом обрушил секиру на голову нежити, та успела прикрыться щитом, но секира расколола его надвое, как расколола шлем врага, рухнувшего, как и положено мертвецу, не забрызгав снег кровью.
Глядя на распластавшееся тело с нелепо раскиданными руками, чуть поодаль от которых валились сабля и расколотый щит, аспирант внезапно и с досадой – только ж во вкус битвы вошел – почувствовал сбивающую его самого с ног усталость. Секира вдруг показалось не то что тяжелой – неподъемной. Ноги отказывались держать. Сева рухнул на колени и почувствовал, как жизнь уходит из него самого. Закрыл глаза и проваливаясь, как ему показалось, в небытие. Уже на самой кромке даже не что разума – исчезающего себя самого, он услышал голос: «Проснись».
Сева с силой открыл глаза. Ни снега, ни сопутствующей ему стужи, ни поляны не было. Он находился на узкой лесной тропе. Глубокой безлунной ночью. По весеннему слегка прохладной. В привычных  камуфляжных штанах, берцах и куртке. Пошарил вокруг рукой – секиры не было. «Эх, жаль» – подумал. Как не было по-прежнему и сил.
Прямо перед ними, совсем близко находился объятый огнем мост. На другой его стороне, за пляшущими языками пламени, аспирант разглядел силуэт человека. Лица его не было видно за надвинутом на самые глаза капюшоном. Только человека ли? Кое-как, хватаясь за ветки кустов, Сева поднялся на ноги и шатаясь направился к мосту.  Он должен перейти мост. Зачем? Как? Об этом не задумывался. Просто осознавал, что за мостом – новая часть его бесконечного Пути. И еще там, за бликами огня, были его друзья – дружина, частью которой он давно уже стал и за которую – минуту, час, вечность назад? – сражался.
Источник фото: http://www.astarobynski.com/work/

31 августа – 4 сентября. Чкаловский