Эссе Голод

Коли постiйно згадуэш про минуле, - то значить старiэш. Ще рано тобi записуватись до дидiв*! – написал папа резюме на рассказ «20 лет спустя».

Я не спорю с ним, так как он больше меня видел в этой жизни, да и большее пережил. Но про себя думаю, что обращение к прошлому позволяет лучше понять себя в настоящем и создать задел для будущего.

У меня были родители, и я вырос в средней советской семье в собственной комнате частного дома с богатым садом, виноградником и огородом. Я не видел послевоенного детдома, драк из-за куска хлеба, и мой голод не годится в жалкие подмётки старшему поколению. Я помню, как поучала меня мама относиться бережно к куску хлеба, хотя он у нас регулярно черствел, им кормили кур и свиней и добавляли в брагу. В детстве я мечтал похудеть, чтобы быстрее бежать и, увлекшись Брэгом, сознательно устраивал голодовки. Двадцать четыре часа, тридцать шесть, в планах было неделя, но вовремя остановился.

В 70-х голода уже не было. Наша многодетная семья содержала свиней, кур, нутрий, вела приусадебное хозяйство. Мама с отчимом работали в одном продуктовом, каждый вечер я относил сумки из магазина, и мы были обеспечены дефицитами и деликатесами. Отчим любил ловить рыбу, жарить шашлык, коптить и учил меня, как охотиться на голубей из воздушного ружья, а потом готовить их на огне. На зиму мы засыпали в погреб пол тонны картошки и ставили три-четыре бочки разномастных солений.

Прабабушка по отчиму Харитина рассказывала, как в 30-х увезла детей с Украины в азербайджанский Хачмас, где смогла прокормить их бОльшую часть. Лишь через сорок лет выросшие дети забрали её обратно, так как векторы снабжения поменялись. Мне кажется, что она как никто другой, по-настоящему любила хлеб, и на столе никогда не оставляла крошек. Да и готовила она почти безотходно.  А так как она больше никто не чистил картошку. Запомнились её пирожки из лебеды. Это не привычные вареники с вишней, но мною они ценились на порядок выше. Она учила меня, как правильно выбирать побеги, как их срезать и как готовить пресное тесто. В ту пору не говорили о голодном прошлом, даже в кругу семьи. Так жило большинство, и кичиться было нечем.

На первое января я ходил по квартирам и засевал словами, которым научила меня Харитина, и они живут со мной по сей день:

А в поле-поле сам плужок ходив
А за тим плужком сам Господь ходив
Дiва Мария ийсти носила
Ийсти носила, Бога просила
Ой, роди, Боже, жито-пшеницю
Жито-пшеницю всяку пашницю…

Меня одаривали конфетами и прочими сладостями.

В конце 80-х я ушел солдатом в армию. В первую неделю похудел на пять килограмм. Кормили скудно и хуже чем мы дома собак и свиней. При этом действовало ограничение времени на прием пищи. И наказание. За вынос рафинада и кусков хлеба в карманах галифе полагался наряд или удар от старшины в грудь. Запомнилась харьковская мороженая рябина, по вкусу напомнившая изюм. Я научился делать свой первый десерт – каряк. Это сливочное масло, яичный желток и сахар, который соединял вместе и смаковал с чаем почти три года. В армии я оценил и полюбил сало, и понял, что кроме себя самого, никто лучше о мне не позаботиться.

В 90-х жизнь изменилась. От сознательной юношеской голодовки я перешел к вынужденной. Хорошо, когда есть выбор. Открыть: холодильник или погреб, сделать сок из вишни или малины. Хуже, когда считаешь оставшиеся от стипендии гроши и выбираешь в магазине между пакетом молока и пачкой макарон и лишь на большой праздник позволяешь пакетик первого российского йогурта  «Parmalat». В юности сложно прогнозировать ближайшее будущее. Соблазнов больше чем жизнь даёт возможностей.

Уже на КМБ (курсе молодого бойца) из лезвий, нитки и проволоки мы мастерили бульбуляторы (кипятильники) и в трехлитровых банках кипятили воду, чтобы замесить в них детскую молочную смесь «Малютка». Она дорожала почему-то медленнее всего, а цены на нее оставались еще советскими. И к тому же её продавали без талонов. В стране еще не придумали «Доширак», и мы довольствовались брикетами супов, растворяя концентрат все в тех же банках, вспоминая домашние обеды. А когда кто-то заносил в кубрик передачу от родных, то ее буквально разрывали всем взводом.

Мама часто вспоминает, как приезжала ко мне в Питер на пару-тройку дней, чтобы соприкоснуться с театром и музеями. А в съемной квартире,  на кухонных полках было шаром покати. Лишь в холодильнике засохшая мультизерновая каша из остатков гречи, риса и пшена. В  курсантские годы я долго соприкасался с голодом. Можно конечно было стать на довольствие в столовой, но после второго курса гордость и дефицит времени не позволяли. Помимо учебы и службы хотелось тренироваться, а также надо было работать и расти.

Голод можно заглушить. Хлебом из столовой, продуктовым пайком, калполом или оставшимся кефиром из больницы, где я медбратил после занятий. Сироп парацетамола был с вишневым привкусом, и его я добавлял дома в чай. Также из больницы после смены официально разрешалось вынести два батона и/или бутылку из-под шампанского со слитым из рожков, детским кефиром. Было и просроченное донорское молоко, но оно мне казалось сладким и водянистым. Охранники проверяли сумки на КПП, и кто тащил больше, тех увольняли или лишали премий. На суточных дежурствах всегда были «немые» порции от выписанных больных, и я бесстыдно доедал их. 

В большом городе было легче прожить, так как всегда можно найти одну-две, а то и три работы и голод был не так страшен, даже при двухразовых тренировках. Правда, в 98-м еды на 500 км в месяц мне не хватало, и план подготовки к Чемпионату России на 100 км рухнул вместе с голодом и подкравшейся простудой. Но худшее ждало впереди.

Августовский кризис рубля в 1998-м обесценил мое довольствие в три раза. Я вспомнил о том, что умею воровать и стал посещать картофельные поля. Это в Украинской ССР воровство того, что растет без забора, не является кражей. В Республике Бурятия уже во второй заход в меня стреляли из ружья.  От страха я пробежал три километра, наверное, по личному рекорду.

Это отрезвило, и я выписал из Новосибирска  книги о вкусной и здоровой пище, чтобы научиться готовить из того, что выдает Родина на паек. Это было увлекательно и спасало от продуктовой тоски, так как несвоевременно выдаваемого денежного довольствия офицера хватало максимум на неделю скудного питания. Остальные три недели проходили в долг под запись в амбарную книгу владельца магазина.

Изучение технологии приготовления блюд привело к тому, что я научился импровизировать и с хлебом, и с макаронами, и с яичным порошком. Из серого пайкового хлеба можно приготовить десерт картошка, а из макарон второго сорта, если их перемолоть в мясорубке и заварить кипятком, а потом, добавив сахара и какао, запечь в духовке, выйдут настоящие конфеты. Меня приглашали печь «Наполеон»,  и за работу рассчитывались продуктами, так как деньги в отдаленном гарнизоне были всегда в дефиците.

Я адаптировался к жизни  там, и за выполнение прыжковой программы мы начисляли дополнительные банки тушенки, сгущенки и сливочного масла. Я ставил капельницы, ходил по квартирам, а за детоксы меня вознаграждали, кто чем мог. Вареньем, квашеной капустой, рыбой, дичью или добрым словом.

В нулевых, мне казалось, что с голодом покончено. Я уехал на войну не от хорошей жизни. В Ханкале я подружился с начпродом, и в нашей палатке всегда была тушенка и галеты, сок и витамины. Кормили воевавших из рук вон плохо. В течение нескольких лет на ужин был советский деликатес – шпроты да консервированная картошка, и мы часто на него не ходили. На руки выдавали  лишь по 1000 рублей в месяц (30 US $), а остальное денежное довольствие зачисляли на вклады, которые можно было получить в военно-полевом банке на Большой Земле. Мы собирали черешню и абрикосы, виноград и сливы в разбомбленных садах дачников, так как к ценам на рампе было не подступиться. «Главное быть внимательным и не пропустить висящую на ветках растяжку», - советовали соседи-разведчики.

На дивизионных построениях нас пугали. Сначала показали три трупа с отрезанными головами. Замполит дивизии толкнул речь, что их пригласили на обед, и они  продали жизнь за желание быть сытыми. Потом устроили показательный суд над солдатами, которые поменяли боеприпасы на шоколадки, сгущенку, сигареты и магнитофон, где в качестве покупателя выступал переодетый оперативник. Наш комбат любил повторять, что это вам не американская армия, где на завтрак дают клубнику со сливками и ценность человека определяется не сытостью желудка. Я знал, что ему готовят не из общего котла и в офицерской столовой мы его застали только единожды, в самый первый день, когда еще только разворачивали палатки для жизни.

Офицеру в месяц положено семьсот грамм сахара, а курильщику – два блока сигарет «Ява». Все конечно выбирали второй вариант. Мы сбрасывались гуртом, и на рынке Грозного меняли их на еду у мирных торговцев, так как в Ханкале курс обмена был невыгодный из-за близости группировки. 

Здесь произошло совершенствование борьбы с голодом, и в полевой кухне я выпекал коржи для тортов, а на печке буржуйке жарил дранники и картошку. Вместо конфет были литровые банки «Гексавита», а на выходных мы пили раствор спирта и шипучей французской «Берокки». Эталоном почти любого праздника был шашлык, но я к нему так и остался равнодушным и по сей день.

А потом был снова Питер и затем Москва. Постулат о том, что в Большом городе можно не бояться голода, опять подтвердился, и почти пятнадцать лет прошли беззаботно. До 2020-го, и до того момента, когда объявили локдаун. Ввели школьные и детсадовские пайки, а магазинные полки напомнили о 90-х. Я тоже поддался мобилизационной панике и покупал тушенку, сникерсы, макароны и масло. Но вспомнилось прошлое, и я понял, что хуже уже не будет.



*Когда постоянно вспоминаешь о прошлом, - стареешь. Еще рано тебе записываться в деды (перевод с укр.).