Падшие чаяния

1.
Солнце, — ещё не раскалённый докрасна гигант, сыплющий на землю знойные лучи, а тёплое ласковое светило, — блестело золотом на чистом небе. Слышалась далеко птичья песня, и слабый ветерок слегка касался молодой листвы. Погода была в хорошем настроении и не спешила сразу расстраиваться, что определённо было на руку Анюте.

Девочка и не думала останавливаться, нарезая круги на своём велосипеде по вьющемся змейками дорожкам городского парка. Много народу повалило туда этим утром. Анюта ловко лавировала меж снующих туда-сюда прохожих, которые, шумно переговариваясь друг с другом, иногда взрываясь хохотом, заглушали её радостные возгласы, обращённые к отцу.

Степан Архипыч сидел на скамейке, укрытой тенью высоких берёз и неотрывно наблюдал за дочкой. Каждый раз, когда Анюта проносилась мимо него, он улыбался и подмигивал ей, демонстрируя тем самым, что всё хорошо, что она может продолжать резвиться.

А между тем сердце его неравномерно стучало в очень странной тревоге. Несмотря на отсутствие кругом малейшей опасности, чувство неминуемого ненастья, надвигающейся ужасной беды, терзало его. В конце концов, подумав про себя — «Что за чепуха» — Степан Архипыч прогнал прочь это нелепое предчувствие. И совершил роковую ошибку.

Погожий день и воздух, опьяняющий, дурманящий запахами цветущей июльской поры, затуманили его внимание. Степан Архипыч в последний момент заметил огромного чёрного ротвейлера, бегущего наперерез Анюте, которая на полной скорости летела по дорожке. Мощными лапами отталкиваясь от травы и тряся массивной головой — так она пыталась избавиться от ошейника — собака тащила за собой свою немолодую полную хозяйку.

— Стой, Душечка! — восклицала та, сбивчиво дыша. — Стой, непослушная!

А Душечка, невзирая на хозяйкины увещевания, по-прежнему неслась вперёд, ничего и никого не примечая перед собой. Поводок натянулся через дорожку как стальной канат, так что Анюта на всём ходу столкнулась с ним. Степан Архипыч видел, как его дочь резко подлетела вверх, как потом со страшным звуком ударилась оземь. В ужасе Степан Архипыч подскочил и бросился к ней. Пот семью ручьями струился с его головы, заставляя поминутно слеплять глаза.

Вокруг Анюты собралась толпа. Пробившись сквозь неё, Степан Архипыч склонился над дочкой, схватил её маленькую ручку в свою руку. Он не слышал беспрестанных голосов, требовавших вызвать скорую и оказать первую помощь. Шёпот Анюты эхом отдавался в его голове:

— Папочка… больно…

2.
Бледно-розовая заря едва пробивалась сквозь бескрайнюю густую пелену серых туч, разразившихся ночью страшным ливнем. Степан Архипыч спал эту ночь обыкновенно, пьяным сном, и ни раскаты грома,  ни тяжелые капли, стучащие в окно его затхлой комнаты, не могли разбудить его. А наутро, открыв похмельные глаза и лениво потянувшись, он вдруг почувствовал, что виски раскалываются, что он весь мокрый, что пробирает его лихорадочный озноб. Сон, — кошмарное воспоминание из тех времён, когда он простым школьным учителем жил приличной семейной жизнью, — ещё не отпустил. Степан Архипыч лежал ещё несколько минут, решительно гоня от себя его обрывки, так ярко и так отчётливо мелькающие перед глазами. Потом он сел, свесив с давно провалившегося жёсткого дивана свои грязные, немытые ноги, и как-то подозрительно стал оглядывать свою комнату, словно и не признав её сразу. Знакомая обстановка, — небольшой облупившийся стол в углу, стул без спинки, на котором валялось пыльное трико, старый комод, пара кривых шкафов, замусоленные шторки и пожелтелые обои, — на минуту показалась ему чуждой, пока он совершенно не узнал её. Степан Архипыч с усилием встал, схватил трико, заправил дырявую, на размер, а то и на целых два, больше его собственного, майку, и только тут услышал настойчивый и упрямый стук в дверь, который, вероятно, и разбудил его.

— Чего стучишь как полоумный! — хрипло крикнул он. — Сейчас подойду!

На пороге стояла женщина лет пятидесяти с небольшим, с обвисшим мясистым лицом, пухлыми губами и маленькими, заплывшими жиром, злыми глазками. Всем видом своим, очевидно, до крайности недовольным, она походила на те же тучи за окном: такая же мрачная и угрюмая.

— Крепко же ты спишь, — отрезала она, фыркнув носом. — Я уж думала, не достучусь.

Это была Зинаида Семёновна Бут, гражданка зажиточная, имеющая в собственности несколько квартир, дорогих и дешёвых, из которых малую, дешёвую, часть сдавала людям бедным, по работам перебивающимся. Это её арендное предприятие приносило хороший капиталец. Квартиранты платили исправно, а Зинаида Семёновна могла вести жизнь настоящей великосветской дамы — бывать помногу раз в год за границей, блистая среди тамошней интеллигентной публики дорогими нарядами и безделушками на шее и пальцах.

Степан Архипыч посторонился, пропуская её.

— Что-то вы внезапно, Зинаида Семёновна, — сказал он с натянутой улыбкой, но видимо волнуясь. — Случилось что, или вы просто так, погостить?

Квартировать он у ней начал шесть месяцев тому назад, когда турнули его по задолженности с общежития, в котором он до того прожил пять с половиной лет. Разместившись в скверной, с низким потолком, летом слишком душной, зимой чересчур холодной, квартире в пятом этаже хрущёвского дома, он стабильно выплачивал Зинаиде Семёновне первые два месяца, а потом задолжал. Зинаида Семёновна очень любила деньги и с неприкрытым презрением относилась к своим должникам. Но Степана Архипыча каким-то чудом пожалела и не выгнала его тотчас же. Родился у ней тогда здоровенький внук, оттого она и подобрела на какое-то время. Однако ж, характером уродилась не кротким, не смиренным, и до скончания дней своих жалеть должников, прощать им месяц за месяцем, не могла. Вот и пришла утром, по сырой погоде, нежданно-негаданно, к Степану Архипычу получить своё.

— Я к тебе по делу, — Зинаида Семёновна подала Степану Архипычу своё пальто, чтоб он его повесил. — Деньги приготовил?

— А-а… деньги… — растерялся Степан Архипыч.

Они прошли на кухню. Кухня была очень мала и со вчерашнего вечера не прибрана. На измятой, по краям скомканной скатерти стояли тарелки с объедками, пустая банка из-под солёных помидор и квартет пустых бутылок огненной воды. От одного беглого взгляда на них Степану Архипычу поплохело, к горлу подкатил комок тошноты, но он справился с ним, уняв спазм.

— Забыл ты, что ли? Сам же вчера вечером мне звонил и сказал, что утром со мною расплатишься. Или ты вчера так надрался, что решил надо мной подшутить? Что ж, шутник, я жду. Говори, есть у тебя деньги или нет!?

Степан Архипыч вспомнил вдруг конверт, который он перед сном запрятал в стол.

— Есть деньги, есть! — воскликнул он. — Точно вся сумма есть! Тридцать две тысячи, не больше и не меньше. Обождите минутку, — прибавил он и вышел с кухни, оставив Зинаиду Семёновну одну, со скукой и тоской обводящую взглядом царивший везде беспорядок.

Конверт лежал на своём месте, глубоко в ящике стола. Он был запечатан. Степан Архипыч взял его, повертел в руках. Чтоб делал он, если б не Малинин? Как покрыл бы свою просрочку, если б не его великодушие и понимание? И хоть Малинин был тип скользкий, а всё ж таки довольно легко сошёлся со Степаном Архипычем. Степан Архипыч познакомился с ним в одной невзрачной пивнушке, расположенной в соседнем доме по его улице. За кружкой хмельного языки их быстро расплелись. Оба они, как полагается любому уважающему себя человеку, регулярно и охотно принимающему на грудь, немедля пустились в глубокомысленные суждения о жизни. Заодно Степан Архипыч рассказал свою несчастливую историю. Историю о том, как неумолимо, одно за другим, потерял он, пристрастившись к бутылке, всё, что было ему дорого — родной дом, любимую жену и дочь, работу. Он и не думал тогда, что Малинин войдёт в его положение и достанет ему откуда-то пятьдесят тысяч, которые бессрочно занял вчера. Из них тридцать две полагались Зинаиде Семёновне, а остальные Степан Архипыч хотел употребить на одно чрезвычайно важное дело.

Он вскрыл конверт, поделил деньги, положил своё обратно в ящик, под толстую, без заглавий, зелёную книгу. Его взгляд ненадолго задержался на ней. Степан Архипыч, как будто что припомнив, приложился к груди. Больно кольнуло его сердце. Захлопнув ящик, он поспешил к Зинаиде Семёновне.

— Ну, что? — спросила она, не вставая со стула и нетерпеливо покачивая левой ногой.

— Вот, — Степан Архипыч протянул ей конверт. — Ровно столько, сколько я задолжал. Можете посчитать.

— А что насчёт следующего месяца?

— Если найду работу, уплачу в срок.

— Смотри, как бы мне не пришлось снова к тебе наведаться. Больше никаких просрочек. Не заплатишь в следующем месяце, можешь паковать чемоданы и искать себе другое жильё.

Холодно, почти по-мужски, пожали они, прощаясь, руки. Степан Архипыч пролежал до самого вечера на диване, нервно перебирая в голове какие-то свои мысли. Лицо его во всё это время было как-то неестественно устало, болезненно. Вечером оно приняло более здоровое выражение. Казалось, что-то решилось у Степана Архипыча. Он поднялся, заглянул в ящик стола, вытащил зелёную книгу, раскрыл её. Это был семейный фотоальбом — его туннель в светлое чудесное прошлое, откуда он никогда не уйдёт. В этом прошлом он живёт и поныне, разобравшись окончательно с настоящим в тот солнечный выходной день и тогда же, — нет, несколько позже, — перестав уверенно смотреть в будущее.

Степан Архипыч пролистал несколько страниц, достал одну фотографию и медленно приблизился с ней к окну. Солнце за весь день так и не проглянуло, не смогло разорвать сплошные чёрные тучи, которые до сих пор нависали над землёй. Наступали сумерки, обещая неспокойную дождливую ночь. Степан Архипыч смотрел далеко-далеко, на крыши кирпичных многоэтажек, на облюбовавших их голубей, и какое-то слабое пламя вдруг вспыхнуло в его глазах, когда он покосился на фотографию в руке. Степан Архипыч быстро оделся, сунул деньги и фотографию в карман и вышел.

3.
В тёмном подъезде, на лестнице, в пролёте между четвёртым и третьим этажом, он столкнулся с коренастым, пошатывающимся как Ванька-встанька, человеком, в котором даже без света нетрудно было угадать Малинина. Несмотря на то, что он уже как следует налакался и что штормило его как во время бури, он, однако, кое-как ещё держался на ногах. Схватившись правой рукой за плечо Степана Архипыча и, по характерному как бы хрюкающему звуку, ухмыльнувшись, Малинин сказал:

— А я вот, Архипыч, как раз к тебе. Думал, раздавим с тобой по бутылочке. Вот, с собой прихватил… — Он полез во внутренний карман куртки и вытянул оттуда две бутылки «Столичной».

— Спрячь, — как-то резко бросил Степан Архипыч. — Я сегодня пить не буду. Не до этого мне. — Обошёл Малинина и пустился вниз по лестнице. Тот проводил Степана Архипыча каким-то детски удивлённым взглядом. Чтобы Архипыч отказался составить ему компанию? Никогда такого не бывало. Во всяком случае, Малинин не мог припомнить ничего подобного. Поэтому, с твёрдым намерением установить причину отказа, поплёлся он нетвёрдым шагом следом за Степаном Архипычем.

Нагнал он его уже на улице. Степан Архипыч шёл, не обращая на Малинина никакого внимания, как бы всерьёз сосредоточившись на одной только мысли.

— Погоди, — Малинин уже задыхался, стараясь не отставать. Сказывалось количество выпитого, а опрокинул он в себя, прежде чем отправиться к товарищу, немало. — Да погоди ты, говорю! Куда ты так спешишь!? Стряслось чего-то? Что-то серьёзное? Куда ты?

— К Анюте… — произнёс не своим, в секунду помертвевшим голосом Степан Архипыч. Слова с большим трудом слетели с губ.

— Э, брат, да ты нездоров. Неужто самое время сейчас к дочке идти?

— Самое подходящее. Потому что потом… ничего не останется. Ты знаешь мои привычки…

— Эге! — улыбнулся Малинин. — Была, значит, сегодня Зинаида Семёновна? Когда забежала, с утра пораньше или после обеда?

— Утром.

— И ты с ней рассчитался?

— Полностью.

— А остальное боишься растранжирить? Правильно. Лучше дочке всё отдай, пока всё ещё в целости и сохранности.

— Где ты, кстати, столько денег надыбал? — спросил Степан Архипыч. — Пятьдесят тысяч — деньги большие.

— Э, да занял у одного родственника. В рассрочку взял. Ты напрасно не беспокойся: сам отдам. Долг-то мой, не твой. А это я тебя так, по дружбе да по доброте душевной выручил. Я ведь добрый человек.

Между тем, становилось всё темнее и темнее. На улицах уже тёплым бледно-жёлтым светом горели фонари. Степан Архипыч с Малининым шли недолго, по пути завернули в киоск, где Степан Архипыч купил на мелочь самый дешёвый конверт, и наконец остановились перед парком.

Пышная мягкая листва берёзок колыхалась внезапными порывами ветра. Ветер пронизывал всё, до чего только мог дотронуться. У Малинина, раскрасневшегося от стремительной ходьбы, застучали зубы. Степан Архипыч поёжился и шмыгнул носом.

— Она приходит сюда почти каждый день, утром и вечером. Только если приболеет, не показывается из дому. Иногда, когда выхожу прогуляться, иду сюда, чтобы увидеть её. Мне следовало бы подойти к ней, обнять её… И наконец поговорить, чтобы во всём разобраться. Но ноги не слушаются. Стою, застыв как камень, под деревом, и смотрю на неё, пока сердце не защемит. Поворачиваю и ухожу. Возвращаюсь в свой пустой мир…

Степан Архипыч взглянул напоследок на фотографию. На этой фотографии Анюта стоит в центре, держась за руль своего нового скоростного велосипеда, который родители подарили ей на День Рождения. Мама и папа стоят по обе стороны от неё; мама — справа, папа — слева. Все улыбаются. Все счастливые. И все мечтают. Анюта думает о лабрадоре палевого окраса, которого хочет получить на Новый Год, и уже строит планы о будущей карьере мотогонщицы. Папа представляет, как очень скоро они всей семьёй отдохнут где-нибудь на берегу Средиземного моря. А мама всё ещё желает обзавестись хорошим духовым шкафом, благодаря которому смогла бы испечь ещё больше всяких сладостей.

Теперь их мечты покоятся где-то в небытье. Хватило одной прихоти злого рока, чтобы все они умерли и переродились в нечто иное.
 
— Я должен передать ей это. — Степан Архипыч вложил в конверт фотографию и пачку денег. — Должен…

Степан Архипыч с Малининым пошли по петляющей зигзагами дорожке и вскоре увидели невдалеке, на скамейке под берёзой, два женских лица. Одно, когда-то молодое, теперь рано постаревшее. Другое, такое же, как в детстве, чистое, незамутнённое злобой, излучающее добро. Женщина и девушка о чём-то тихо переговаривались.

Степан Архипыч не мог расслышать, что именно они говорили. Он просто замер и вперил в них свои широко раскрытые в лихорадочном возбуждении глаза. Внутри всё закипело. Руки задрожали, убыстрилось сердце. Скованный болезненным напряжением, он растерялся.

— Ладно, пора домой, Анюта, — донеслось откуда-то издалека. Знакомый, очень нежный, голос. — Уже поздно.

Женщина встала со скамейки, подвезла кресло, помогла Анюте усесться в ней, и покатила её по дорожке навстречу двум незнакомым мужским фигурам.

— Сейчас, Архипыч, — ткнул его в бок Малинин. — Давай, вперёд, пока не ушли!

Женщина и девушка в инвалидном кресле миновали двух незнакомцев. Степан Архипыч мельком взглянул на Анюту. Их глаза встретились, и этой короткой встречи хватило сполна, чтобы понять — она смирилась и приняла всё как есть, он же до сих пор борется неизвестно с чем. С фактами, с обстоятельствами, которых уже не изменить? С самим собой? С самой жизнью? Кто знает…

— Постойте! — окликнул их Степан Архипыч.

Женщина обернулась. В выражении тонкого лица её смешались удивление и недоумение.

Степан Архипыч поспешил к ней, протягивая конверт.

— Что это?

Темнота спрятала его лицо, поэтому его никто не узнал.

— Подарок от одного… когда-то близкого вам человека. Я обещал ему передать это вам лично в руки. Если вы не примите… Он очень огорчится.

— Хм… Кто вы такой?

— Э-э… Просто знакомый.

— Знакомый… Хорошо. Передайте этому человеку, что нам не нужно…

— …Что мы с радостью примем его подарок, — неожиданно вмешалась Анюта.

Женщина с укоризной и явно уязвлённой гордостью метнула в неё недовольный взгляд.

— И передайте ему, — продолжила девушка. — Что мне очень приятно.

Она протянула свою худую ручку за конвертом. Степан Архипыч вложил его в её пальчики, осторожно, медленно. Анюта улыбнулась, сверкнув своими синими глазами.

— Прощайте, — сказала она. — Пойдём, мама.

Женщина молча, вцепившись в кресло, повезла дочку к большой арке, где для одних начинался, а для других оканчивался городской парк.