Статус жертвы часть 6 развязка

ПАЛАЧ
1943 год

– …Немецкое командование с недовольством отмечает, что в последнее время весь город засыпан советскими пропагандистскими прокламациями, – сказал гауптштурмфюрер СС Павлов, прохаживаясь по обширному кабинету. – Вчера одну из таких нашли даже в коридоре бургомистрата. Это уже никуда не годится. Что вы предпринимаете для решения этой проблемы?
В своё время бывшему потомственному казаку Павлову, после бесчисленного количества мытарств, всё ж таки удалось благополучно бежать из Советской России и на некоторое время обосноваться в Белграде. Однако, гонимый нуждой, он вскоре перебрался в Германию, где к тому времени развернулась ожесточённая борьба между штурмовыми отрядами коричневорубашечников и коммунистами из «Рот фронта». Ненавидя всё советское, Фёдор стал активным участником уличных рукопашных потасовок с немецкими рабочими.
Некоторые представители многочисленной русской диаспоры, обосновавшейся в Берлине, с неодобрением смотрели на столь рьяное участие Павлова в политической жизни чуждой для них Германии. Однако самому Фёдору было наплевать на косые взгляды соотечественников. Он просто упивался своей свободой действий, которой он был лишён в России.
Вскоре после прихода к власти фашистов ему последовало предложение заняться рутинной работой по очистке немецкого общества от коммунистической заразы. Для этой благородной цели его под видом рабочего устраивали на то или иное предприятие, где он быстро выявлял скверну. В результате стараниями Павлова на перевоспитание в концентрационные лагеря был отправлен не один десяток человек. Такие подвиги были оценены по достоинству, и вскоре он оказался в рядах эсэсовцев.
Начавшаяся мировая война позволила Фёдору прокатиться во всей Европе. Следуя за наступающими немецкими войсками, он с помощью тщательно подобранных им предателей налаживал работу карательных органов на оккупированных территориях. И вот теперь, к своему удивлению, Фёдор очутился в этом южнороссийском городе, из которого он бежал ещё в 1927 году, где и занялся своим уже привычным делом.
– Ну, – оправдывающимся тоном начал Строяков, – мы проводим поиск лиц, которые имеют доступ к радиоприёмникам и печатным машинкам. Но пока результатов нет.
– Немецкое командование выражает тревогу, что за распространением листовок могут последовать диверсии, – продолжил Павлов, не удовлетворившись ответом Строякова. – Я требую активизировать работу в данном направлении.
Сделав начальнику полиции небольшую, ставшую ритуалом взбучку, Павлов более приветливым тоном продолжил:
– Но я вас вызвал по другому делу. Нам стали поступать сигналы об участившихся случаях исчезновения русских военнопленных. Это происходит с теми, кто находится на излечении в больницах. Как правило, это либо офицеры, либо лётчики. Учитывая, что фронт проходит совсем рядом, мы не исключаем, что они бегут к Советам. Но такую сложную операцию невозможно осуществить без людей, находящихся здесь у нас в городе. Вам ясно, к чему я клоню?
– Куда уж ясней, – ответил Строяков. – Вы хотите сказать, что в городе действуют партизаны, которые каким-то образом связаны с той стороной…
В должности начальника городской полиции Строяков состоял вот уже как последние полгода. Он заслужил это место горем и кровью чужих ему людей, когда в сорок первом организовывал публичные казни не успевших эвакуироваться коммунистов, в сорок втором, когда вылавливал на улицах города подростков для отправки на каторжные работы в Германию, в сорок третьем, когда лично выбивал показания из советских лазутчиков.
Внезапно свалившаяся на него власть вскрыла в его натуре низменные желания и поступки. Его пьянило осознание того, что он без особых последствий для себя может вершить судьбы других. Освободившись от нравственных пут, Борис не понимал, не желал понимать, что превращается в безжалостное чудовище, и не испытывал по этому поводу какого-либо душевного дискомфорта. И если бы в тот момент нашёлся смельчак, который прямо в лицо назвал бы его душегубом, то непременно был бы убит. Ведь даже в этой гнусной деятельности Строяков нашёл некий смысл, по своей сути ничем не отличавшийся от дел и поступков его новых братьев по оружию. Более того, Борис неожиданно открылся в себе особый талант – виртуозно организовывать всякого рода провокации.
И следует признать, что в этом деле он добился особых результатов, которые по-настоящему в нём и ценили. Затевая очередную игру, он ощущал себя азартным охотником в лесу, травившим хитрого и изворотливого зверя – человека. Вот и сейчас Борис с интересом выслушивал новое задание Павлова, уже раздумывая над тем, как его выполнить.
– Строяков, мне всегда нравилась ваша способность ловить мысли на лету, – улыбнувшись, сказал Павлов. – А раз вы так всё прекрасно понимаете, то я вам поручаю срочно разобраться в этом деле.
– Но мне нужна помощь с вашей стороны. Имеющиеся в моём распоряжении люди могут быть засвечены. А здесь необходим новый, совершенно чистый агент.
– Что от меня конкретно нужно? – спросил заинтересованный Павлов.
– Раненый, которого без каких-либо подозрений можно будет устроить в больницу, – ответил Строяков.
– У меня такой человек имеется, – недолго поразмыслив, заявил Павлов. – Он из ваших – из бывших. Служит при ортскомендатуре переводчиком. В основном работает с письменными документами и к нашим делам особо не привлекается. Поэтому его мало кто знает в лицо. Буквально вчера он случайно попал под бомбёжку большевистской авиации и получил лёгкое ранение в голову.
– Где его найти?
– В третьей больнице.
– Хорошо. Я сам позабочусь о его переводе в другую больницу под видом военнопленного.
– Ну что ж, жду результата…

ЖЕРТВА
1943 год

– …Ну что, Алексей Иванович, вам всё ясно?
– Угу, – неохотно ответил на вопрос Мусаева угрюмого вида человек.
Василий Петрович сидел в углу своей комнаты и с интересом вслушивался в происходивший без его участия разговор. Тем временем один из членов подпольного комитета Мусаев битый час во всех подробностях рассказывал пленному лётчику Минаеву, два дня назад неожиданно появившемуся в доме Ташилькевича, о премудростях перехода через линию фронта. Тут же находился и Виктор Голиков. Юноша штопал прохудившийся рукав гражданской рубашки, предназначенной для этого лётчика.
– Как только перейдёте фронт, вам следует сразу же обратиться к любому красноармейцу с просьбой препроводить вас в СМЕРШ армии.
– В СМЕРШ? – произнёс удивлённый военнопленный.
– Это вас не должно беспокоить, – успокаивающим тоном заявил Мусаев, увидев испуг в глазах Минаева. – Поймите, это необходимая формальность. В противном случае вас могут принять за шпиона. Запомните, Минаев, фамилия начальника этого подразделения – майор Лехович. Он имеет соответствующие полномочия. Ему вы передадите вот эту записку.
Мусаев передал Минаеву небольшой клочок бумажки. Прочитав её, бывший пленный сиплым от простуды голосом сказал:
– Тут какая-то белиберда написана.
– Так надо на случай, если эта записка попадёт не в те руки. Но тот, кому она предназначена, поймёт...
С момента произошедшего в бургомистрате происшествия прошло уже несколько месяцев. К тому времени Ташилькевич, лишённый должности директора музея, вместе со всеми горожанами пережил и большие надежды, и глубокие разочарования. Надежды были связаны с долгожданной победой Красной армии под Сталинградом, когда в воздухе висело предвкушение скорого освобождения города. Немцы под грохот приближающейся артиллерийской канонады уже паковали чемоданы, готовясь к экстренному отступлению, а жители находились в томительном ожидании скорой радостной встречи со своими освободителями.
Однако, к огромному разочарованию, наступление Красной армии остановилось, как и прошлым летом, всего в нескольких километрах от города. Завязались позиционные бои как верный признак затяжного, изнурительного стояния фронта.
Вскоре с той стороны в город какими-то своими тайными тропами пробрались два эмиссара-энкавэдэшника, которые устроили сходку членов комитета. Для Василия Петровича с момента начала оккупации это была первая встреча с советскими людьми. Она произвела на него удручающее впечатление. Пока они говорили, Ташилькевич всё не мог отделаться от тягостного чувства, что он вернулся в не совсем светлое для себя прошлое с многоречивыми, но пустыми по сути собраниями и митингами.
– Товарищи, на повестке дня нашего собрания стоит один очень важный вопрос: активизация работы вашей ячейки, – начал товарищ Максим, вальяжно развалившись на диване. Не обращая внимания на присутствующих, он бесцеремонно чистил пилочкой ногти. – Прежде всего хочу напомнить, что в это трудное для всех нас время от каждого честного советского гражданина требуется внесение своего вклада в общую копилку победы над врагом. Мы прекрасно понимаем, в каких условиях вам приходится действовать. Но, товарищи, центр, который я представляю, крайне недоволен вашей работой…
Двоих из четырёх приглашённых на собрание членов комитета Ташилькевич встретил впервые. Один из них был бывший военнопленный Мусаев, за непонятно какие заслуги переведённый немцами на свободный режим содержания в плену, второй – доктор одной из городских больниц Алоян. Однако таинственный Марго, с которым Василий Петрович надеялся познакомиться, так на собрании и не появился. Все присутствующие со скучающим видом смотрели на усердствовавшего в своём занудстве товарища из НКВД.
– Ещё полгода назад перед вашей ячейкой была поставлена конкретная задача. Однако вы её почему-то не выполняете. В чём дело, товарищи? У центра складывается впечатление, что вы попросту отлыниваете от настоящей работы. Видимо, кто-то из вас полагает, что с помощью имитации деятельности он задёшево построит своё будущее благополучие в скоро освобождённом нами городе. Не выйдет. По этому поводу мы ещё проведём отдельный, очень серьёзный разговор с отсутствующим здесь товарищем Марго. Но вы должны со всей ответственностью подойти к доверенному вам делу и активизировать свою работу…
После отбытия эмиссаров восвояси деятельность подпольщиков действительно закипела. И вот сегодня Василий Петрович присутствовал при инструктаже уже третьего по счёту сбежавшего из плена советского офицера, согласившегося перейти линию фронта.
– Теперь посмотрите на вот эту схему городской застройки, – продолжил свой инструктаж Мусаев. – При прибытии вот к этому к месту, – и Мусаев ткнул пальцем в развёрнутый перед Минаевым план города, – вам необходимо повязать ленточку на растущем в этом месте кусте сирени. Это будет для нас знак, что вы действительно двинулись в путь…
Минаев ушёл, когда было ещё светло. После его ухода Ташилькевич долго слонялся по комнате, не зная, куда себя приткнуть. Он, как будто что-то предчувствуя, то зачем-то выглядывал в уже потемневшее окно, то перемыл оставленные после последней совместной трапезы с Минаевым столовые приборы. Томимый непонятно откуда взявшимся чувством тревоги, он пораньше улёгся спать, предполагая, что к утру оно рассосётся само собой.
…Забывшемуся тревожным сном Василию Петровичу снилась припорошенная густым снегом цветущая ветка акации, которая преобразилась в лицо Марии Ильиничны. Женщина смеялась задорным весёлым смехом, слышанным им ещё в те наполненные счастьем времена, когда они вместе катались на санках по заснеженным киевским улицам. На её голове была белая фата, украшенная рюшками. Он всё не мог оторвать своего взгляда от её красивого лица, обрамлённого этим чудесным нарядом. Сани подпрыгивали на снежных кочках, что особенно веселило Марию Ильиничну, и она всё громче заливалась смехом. Затем в лице любимой женщины появилась некрасивые черты Сабины Куртц. Она лежала в кровати, почему-то одетая в свою чёрную форму, и зачем-то грозила ему кулаком. Губы на её искажённом злобой лице беззвучно шевелились. Пытаясь разобрать, что она ему говорит, Ташилькевич подошёл к ней вплотную и стал напряжённо вслушиваться. «Ах, Василий, Василий Петрович…» – послышалось ему. Тут его затрясло.

ПАЛАЧ
1943 год

…Приезд в больницу главного городского полицая мог вызвать переполох среди медицинского персонала и привлечь к этому событию ненужное внимание. Поэтому Строяков послал своего секретаря к главврачу с устным указанием представить интересовавшего его раненого в распоряжение полиции. Через некоторое время в кабинет Бориса вошёл среднего роста сутулый человек с перевязанной головой, одетый в грязный больничный халат. Ему-то и предстояло изобразить из себя советского военнопленного.
Провокатор оказался на редкость умным и проницательным человеком и сразу же ухватил суть планируемой операции. Поэтому его внедрение в ряды раненых бойцов Красной армии как лётчика, недавно сбитого в одном из воздушных боёв, прошло без осложнений. Наивность, неопытность и в какой-то степени беспечность людей, взявшихся за такое сложное дело, как организация переправы военнопленных через линию фронта, определили успех задуманной Строяковым провокации, и уже спустя несколько дней все они были выявлены и арестованы. Только с одним из них вышла неувязочка. Некто Мусаев, как потом оказалось, бывший военнопленный, не желая попадать в руки карателей, набрался мужества и при задержании оказал вооружённое сопротивление, в результате чего был тут же застрелен, унеся с собой жизни двух полицаев. Но этот досадный эпизод не повлиял на конечный результат задуманной операции.
Дальнейшая работа с арестованными была для Бориса уже обычным, рутинным делом – допросы, пытки, боль, кровь, слёзы, признания. Задержанных он допрашивал самолично, с удовольствием берясь за свою уже ставшую знаменитой плеть тонкой ручной работы, которую ему торжественно преподнесли подчинённые в день его рождения. Её свист доставлял ему какое-то звериное наслаждение. А когда от его ловкого удара плетью допрашиваемые падали без чувств, это придавало ему бодрости и веселья.
Вот так, действуя своими нехитрыми методами, Борис уже совсем скоро собрал необходимые для доклада руководству материалы.
– Ну что ж, хорошая работа, – сказал Павлов, кладя листы отчёта на стол. – Вся группа выявлена. Жаль, что Мусаева при аресте застрелили. Он бы мог нам многое рассказать. Только вот с этим Ташилькевичем вы не ошиблись?
Интерес эсэсовца к личности Ташилькевича был вызван не праздным любопытством. Вчитываясь в представленные Строяковым строки протоколов, Фёдор Павлов размышлял над тем, как участие этого человека в делах с военнопленными отразится и на его карьере. Ведь он знал, что Ташилькевич по непонятно каким причинам пользовался у немцев определённым доверием. И в случае, если вскроется работа Ташилькевича на русских, то недоброжелатели, каковых в ведомстве Павлова хватало, обязательно воспользуются этим.
– Нет, – категоричным тоном заявил Строяков. – Я его лично допрашивал, и он дал мне признательные показания.
– Не сомневаюсь, – с иронией ответил Павлов.
Эта ирония неприятно уколола Бориса. Оправдываясь, он сказал:
– Инструктаж Минаева по переходу через линию фронта осуществлялся на дому у Ташилькевича. Может, он активного участия в делах этой группы и не принимал, но чем она занималась, безусловно знал. И как человек, работающий в интересах немецкой власти, должен был об этом сообщить, но этого не сделал.
– Протоколы допросов всех членов этой группы представьте мне незамедлительно, – отдал распоряжение Павлов командным тоном. – И ещё, – как бы в раздумье произнёс Павлов, – всех нужно как можно быстрее и по-тихому ликвидировать. Вы понимаете, о чем я говорю?
– Куда уж понятнее, Фёдор Харитонович, – ответил Борис, кивнув головой. – Предлагаю воспользоваться новым способом.
– Хорошо, – согласился Павлов. – Я же в свою очередь буду ходатайствовать перед немецким командованием о вашем награждении. Не думаю, что по этому поводу возникнут возражения.

ЖЕРТВА
1943 год

– …Василий Петрович, вставайте!
Открыв глаза, Ташилькевич увидел склонённого над ним Голикова, который дёргал его за плечо. Глаза Виктора были наполнены каким-то звериным ужасом. Из угла раздавался похожий на вой голос встревоженного чем-то Алояна. Не понимая, что их так могло напугать, Василий Петрович стал осматриваться. Он увидел двух стоящих у двери полицаев, вооружённых карабинами. Третий, в круглых очках с толстыми линзами, находился в центре камеры. В его руке был зажат небольшой листок бумаги.
– Все, кого я назвал, на выход, – громко произнёс он.
«Ну вот и конец, – появилась в голове Ташилькевича одна-единственная мысль, которая, как гвоздь, застряла в его сознании. Она стала повторяться, как барабанная дробь: – Это конец. Это конец…».
– А ну, давайте поживей, – произнёс полицай, стоявший по центру тюремной камеры, вглядываясь в лица всех присутствующих.
Арестанты молча слезали с нар. На своих местах остались лишь Алоян и Ларионов.
– Так, этого сумасшедшего тоже с вами, – сказал всё тот же полицай.
– Ну так и тащите его сами, – злобно ответил Харченко.
– Ты тут у меня ещё потявкай, харя, – в ответ заявил кто-то ещё, стоявший в коридоре.
Ташилькевич сразу узнал его голос. Это был главный полицейский, мучивший его своими вопросами всю ночь.
– Гавриленко, Осадчий, берите этого армяшку, – подал он команду своим подчинённым, стоявшим у двери.
Однако это оказалось не совсем простым делом. Сначала Алоян упирался, а затем стал активно отмахиваться от тянувшихся к нему рук.
– Что вы там возитесь? – вновь послышался голос из коридора. – Дайте ему, и всего делов.
Услышав указание, один из полицаев вскинул карабин и прикладом с размаху ударил Алояна. Удар пришёлся ему прямо в лоб, отчего несчастный сразу же рухнул без сознания. Его обездвиженное тело подхватили и поволокли за дверь. За ними проследовали остальные.
Выйдя из камеры, Ташилькевич увидел, что двери соседних двух помещений открыты нараспашку и за ними происходит та же кутерьма. Кто-то из арестантов даже успел выкрикнуть: «Прощайте, товарищи!». Всех вывели на запорошённый свежим снегом двор тюрьмы, где стояла машина-фургон.
– Раздевайся до исподнего! – последовала новая команда.
Все медленно, не глядя, как будто стесняясь друг на друга, стали снимать с себя одежду.
– А с этим что делать? – спросил один из полицаев, указав на лежавшего без чувств подле машины Алояна.
– Грузите так. Всё равно от его вони вещи не отстираешь.
Тело Алояна забросили внутрь фургона, который не имел окон и изнутри был зачем-то оббит оцинкованными листами железа. После этого остальные арестанты, подталкиваемые стоявшими рядом охранниками, стали по очереди забираться в машину. Василий Петрович залазил в автомобиль последним. За его спиной захлопнулась дверь, и всё погрузилось в кромешный мрак. Кто-то снаружи скомандовал: «Кузнецов, трогай!». Машина завелась и медленно покатила. Через некоторое время в нос Ташилькевича ударил удушливый запах выхлопных газов.
– Сволочи! Они выхлопную трубу от мотора в фургон вывели, – послышался в темноте возглас неизвестного Василию Петровичу мужчины. – Ищите щели, – закашляв, уже через силу вновь произнёс тот же голос.
Ташилькевич повернулся к двери и стал её внимательно осматривать. Однако щелей там не обнаружил. Задыхаясь и кашляя, он стал настойчиво тарабанить по железу. Раскалывающаяся от боли голова закружилась. Его стало мутить, и тут сознание оставило его…
...Мотор машины неожиданно чихнул и заглох.
– А, мать твою! – тут же нецензурно выругался шофёр. Он несколько раз нервно повернул ключ зажигания. Но, натужно урча, машина так и не завелась.
– Что такое? – спросил рядом сидящий с ним молоденький, совсем ещё мальчишка, полицай.
– Что-что, не видишь – машина заглохла, – раздражённо проворчал шофёр, вылезая из кабины. – Видимо, что-то я недоработал в устройстве трубопровода.
Откинув крышку капота, он стал внимательно осматривать двигатель.
– И что теперь делать? – всё не унимался подошедший к нему охранник.
– Сейчас посмотрим, – деловито сказал шофёр, что-то ощупывая и подёргивая в моторе. – Ты пока пойди послушай, что там с этими в кузове.
Охранник послушно развернулся и пошёл вокруг машины. Из закрытого фургона не доносилось ни звука.
– Вроде готовы, – с воодушевлением отметил он, вернувшись.
– Да?! – отвлёкшись от работы, удивился шофёр. – Это хорошо. А вот с мотором беда, видимо карбюратор, будь он неладен, полетел. На месте такую поломку не отремонтировать. Так что я за подмогой, а ты сторожи.
Когда шофёр ушёл, охранник сел в кабину. Однако через несколько минут ему это надоело, и он решил пройтись вокруг машины. Сделав несколько кругов, остановился возле двери кузова и вновь прислушался. Из закрытой будки действительно не доносилось ни звука. Ради любопытства он открыл фургон. На него тут же пахнуло выхлопными газами и испражнениями, отчего он закашлял. Заглянув внутрь, парнишка отметил, что тела людей лежали вповалку друг на друге. Не заметив в ком-либо из них признаков жизни, удовлетворённый, он закрыл дверь. Вскоре подоспела помощь.
– Давай быстрей цепляй, – крикнул шофёр охраннику, передавая буксирный трос. – В балке нас уже ждут.
– Почему в балку? – недоумённо спросил охранник.
– А куда этих девать? – злобно ответил шофёр, по-видимому раздосадованный произошедшей задержкой в пути и тупостью молоденького полицая. – Обратно в камеры их уже не рассадишь.
За городом, у заветной балки, где три раза в неделю производили расстрелы пойманных лазутчиков и другого просоветского элемента, их действительно уже ждала небольшая группа полицаев. Как только машину подогнали к краю неглубокой ямы, наполовину заполненной обнажёнными, закоченевшими на морозе телами, двое из них в противогазах, деловито вскочив внутрь фургона, стали выталкивать обмякшие тела.
– Эх, неправильно это, – со вздохом сказал один из полицаев, наблюдавший за происходящим со стороны. – По инструкции положено, прежде чем в яму скидывать, им ещё головы прострелить. Для надёжности, так сказать.
– Да брось, Акимыч. Обед уже. Чего тут ковыряться?! Сам же видишь, что они жмуры. И в столовку можем не успеть. Всё разберут. Или тебе нравится с ними возиться?
- Ладно, поехали…
Вскоре машина уехала.
Через некоторое время в яме возникло небольшое движение…

ОХОТНИК
1955 год

Баланюка не особо впечатлили имевшиеся в деле Строякова фотографии многочисленных жертв преступлений оккупационных властей. И не потому, что он был лишён чувства сострадания. Просто Евгений Петрович всё это видел и раньше, причём наяву, когда после выписки из госпиталя его направили в леса Западной Украины. За несколько лет, проведённых в борьбе с украинскими националистами, он всякого насмотрелся.
«Где ж тебя искать?» – подумал Баланюк, отложив дело в сторону. Тут неожиданно раздался телефонный звонок, отчего он даже вздрогнул. В трубке послышался взволнованный голос Мозговой:
– В общем, так, – сразу перейдя к делу, сказала она, – прибыл тут один из бывших, который тебя интересует. Самойлов Дмитрий Иванович. Записывай адрес.
Положив трубку, Баланюк, обрадованный полученной информацией, аж хлопнул в ладоши: «Ну, теперь дело пойдёт!».
В архивном деле Самойлова Евгений Петрович не нашёл ничего примечательного. Это был рядовой полицай, который в попытке скрыться от правосудия добрался аж до северной Италии, где сдался английской оккупационной администрации. Союзники, в соответствии с имевшимися договорённостями с СССР, не стали с ним церемониться и передали советским властям. Так Самойлов оказался в одном из фильтрационных лагерей под Кемерово. Вскоре на него поступила составленная чекистами ориентировочка, и бывший полицай получил свой срок, который отбывал тут же, в одной из зон Кузбасса.
На пороге покосившейся саманной развалюхи Евгения Петровича встретил худой, высокого роста, седовласый мужчина. Он и оказался тем самым бывшим полицейским.
– Самойлов, – тут же представился он, рассмотрев предъявленное Баланюком удостоверение. – Я, гражданин начальник, за свои грехи десятку получил и сполна её отмотал. Только вчера приехал. Устроиться ещё не успел, а тут вы. Вот теперь гадаю: для чего я вам так скоро понадобился?
– Давайте для начала, чтобы время зря не терять, вы ответите на пару моих вопросов. Договорились? Ну и славно, – сказал Баланюк, увидев одобрительный кивок Самойлова. – Знаком ли вам вот этот гражданин? – при этих словах Евгений Петрович предъявил бывшему полицаю фотографию Строякова.
– Его ли не знать?! Борис Строяков – начальник всей городской полиции.
– Были ли вы с ним лично знакомы?
– Слава богу, нет. Кто его лично знал, тем давно лоб зелёнкой помазали, так как чужой крови на их руках не отмыть. А я что, я ведь рядовым шуми в роте охраны общественного порядка служил. Иногда он к нам на суточные разводы приходил. Внешний вид смотрел, всякие там задачи ставил.
– Какие-то особые приметы у него были?
– Хромал на правую ногу.
– А на лице имелись ли у него какие-то шрамы?
– Нет, не припомню, – задумчиво ответил Самойлов.
– Когда и при каких обстоятельствах вы его в последний раз видели?
– В день бегства из города. Мы – те, кто не захотел оставаться, – тогда в общей автоколонне двигались. Строякова я лично видел. Он в отдельной машине ехал. Я почему запомнил – потому что в кузове этой машины его жена и дочка сидели, какое-то своё барахло в узлах везли. Однако до места назначения эта машина не доехала. Во всяком случае в концлагере в Флоридсдорфе, куда нас всех, эвакуированных, на побывку немцы определили, я его не встречал. А вот его жена с дочкой мне на глаза попадались.
– Вы с ними общались?
– Зачем? Они же мне не родня, да и я им не знакомец какой. О чём я с ними говорить буду?
– Может, что по пути с ним случилось?
– Случилось! В тот день, где-то в районе полудня, нашу колонну сталинские соколы нагнали да и разбомбили. Людей много побили, машины пожгли. Нас немного осталось, но меня, как видите, бог миловал. В концлагере мы от нечего делать всё обсуждали, как после той бомбёжки целы остались. Так вот, кто-то из наших и сказал, что видел, как машина, в которой ехал Строяков, горела.
– Если выжили его жена с дочкой, то и он мог не погибнуть. Его кто-то мёртвым видел?
– Врать не буду – чтоб так точно кто сказал, того не было.
– Значится так, – сказал Баланюк не терпящим возражения тоном. – Теперь в вашем доме наши люди сидеть будут.
– В засаде, что ли?
– Именно, потому как по имеющимся сведениям Строяков жив и находится в городе. Может так статься, что в самое ближайшее время он к вам наведается.
– Делайте, как знаете, – со вздохом ответил Самойлов.
Идея по срочной организации засады родилась в голове Баланюка только в момент разговора с Самойловым. Получив поддержку у Шулейко, он набрал команду из молодых работников, которым и предстояло неизвестно сколько времени коротать свои дни в доме у бывшего полицая. Благо семьи у него не было, жил он один и выходил из своего жилища только по острой необходимости. Но и эти его короткие вылазки проводились под присмотром чекистов. Однако все предпринятые меры предосторожности не помогли.
Поздно вечером, когда измотанный за день оперативной суетой Баланюк готовился улечься спать, в стекло снимаемой им комнаты кто-то требовательно постучал. Встревоженный, он выглянул в окно. В темноте разглядел фигуру молоденького сержанта Идрисова, который как раз в этот день нёс свою вахту в засаде.
– Евгений Петрович, вы ещё не спите? – спросил он извиняющимся тоном.
– Как видишь. А ты чего здесь? – в свою очередь спросил Баланюк, встревоженный появлением сержанта. – Подожди, сейчас выйду.
Быстро одевшись, он выскочил во двор, где, потупив взгляд в землю, его дожидался Идрисов.
– Да тут такое дело, – начал он тихим голосом, следуя рядом с Баланюком. – Жена у меня должна вот-вот родить. Сидим мы, значит, с этим Самойловым. Тут приходит моя соседка и говорит, что у моей жены роды начались.
– Подожди, а соседка откуда узнала, где ты находишься?
– Я ей сам сказал, так, на всякий случай.
– И это, мать твою, ты называешь секретной операцией?! – с укоризной спросил Баланюк. – Наверное, вся улица знает, что ты в засаде сидишь?
– Не вся, а только соседка, – пробубнил Идрисов.
– Ладно, продолжай.
– Я попросил этого Самойлова закрыться, а сам домой рванул. Благо, на соседней улице живу. Прибежал, а там уже карета скорой помощи стоит и жену мою в неё грузят. Думаю: «Мне тут делать нечего» и побежал обратно. Подхожу к его дому, а дверь открыта. Я испугался. В дом заходить не стал, а так с порога его позвал. В ответ – тишина. Ну вот, я и решил сразу к вам бежать.
– Сколько времени ты отсутствовал?
– Минут пятнадцать-двадцать, не больше.
Тем временем, подойдя к дому, Баланюк обнаружил, что дверь в жилище Самойлова действительно была открыта нараспашку. Войдя в помещение, Баланюк тут же у порога в комнату обнаружил лежащее на животе тело Самойлова, уже не подававшего признаки жизни.
– Вызывай оперативную бригаду, – отдал он команду Идрисову, осторожно переступая через образовавшуюся на полу лужу крови.
Через полчаса маленькое жилище, где произошло убийство, заполнилось людьми. Баланюк не стал дожидаться завершения осмотра места преступления, а подозвал Идрисова для разговора.
– Ну-ка, расскажи, что ты знаешь о своей соседке, которая тебя позвала? – требовательным тоном спросил он.
– Василиса Егоровна? Бабулька. Живёт одна. Единственный сын погиб на фронте.
– Может, к ней кто подозрительный подкатывал?
– Не видел. У нас двор, все на виду.
– Так зачем ты к ней обращался?
– Я же уже говорил, Евгений Петрович. Жена на сносях…
– Ладно, ладно… – перебил его раздражённый Баланюк, с нетерпением махнув на него рукой. – Когда отсюда выходил, никого не заметил?
– Да вроде нет, – неуверенным тоном сказал Идрисов.
– Понятно, глаза выпучил и побежал, – с иронией отметил Баланюк. – Только, сам понимаешь, за смерть охраняемого тобою лица тебя по голове не погладят. Поэтому от твоей памяти сейчас зависит твоя дальнейшая служба в органах.
По-видимому со всей серьёзностью отнесшись к сказанным старшим товарищем словам, Идрисов задумчиво уставился в землю. Через несколько секунд воскликнул:
– Вспомнил, Евгений Петрович, вспомнил! Видел дядю Толю – танкиста.
– Какого ещё танкиста?
– Ну, мы его так между собой называем. У него лицо всё обожжено, как у танкиста, который в танке горел.
– Ты его что, знаешь?
– Да его полгорода знает. Он же обувь ремонтирует. На вокзале у него своя будка имеется. Я его как увидел, так и подумал: «Шо он здесь делает? Неужели где-то здесь рядом живёт?».
– В какую сторону он шёл?
– Я когда выбежал, он мне навстречу шёл.
– А когда возвращался?
– Никого, – твёрдо ответил Идрисов…
Собрать сведения на привокзального сапожника с изуродованным лицом для Баланюка не составило особого труда. Им оказался Анатолий Константинович Данилов, который числился в списке ветеранов войны как инвалид, получающий небольшую пенсию. Его действительно многие знали как вполне приличного сапожных дел мастера. Укрепиться в подозрениях, что это именно тот человек, имеющий отношение к убийствам бывших полицейских, Баланюку позволила и его хромота. Однако некоторые факты не складывались.

Из УКГБ СССР по Астраханской области
отдел в г. Ахтубинске

ТЕЛЕГРАММА

В ответ на ваш запрос сообщаем, что, согласно сведениям, представленным городским военным комиссариатом г. Ахтубинска, Данилов Анатолий Константинович, 1918 года рождения, был призван на фронт в 1942 году танкистом-механиком. Принимал участие в окружении немцев под Сталинградом. В составе танкового батальона 130 стрелковой дивизии находился на Миус-фронте. Здесь его следы теряются.
По словам проживающего в г. Ахтубинске его младшего брата – Игната, который на настоящий момент является единственным живым близким родственником Анатолия Данилова, последнее письмо от брата датировано августом 1943 года. После окончания войны в город он не вернулся. Однако ни похоронного извещения, ни известия о нём как о пропавшем без вести семья не получала. На предъявленной фотографии современного Данилова Игнат своего брата не признал, но и не исключил такую возможность.
Высылаем фотографию Данилова А.К., сделанную перед его отбытием на фронт.

Начальник отдела полковник Пахомов

– Ну-ка, покажи присланную фотографию, – попросил Шулейко, отложив телеграмму в сторону.
Баланюк выложил перед полковником снимок молодого Анатолия Данилова. Шулейко некоторое время крутил его в руках, сравнивая с фотографией нынешнего Данилова.
– Трудно сказать, – положив снимок на стол, заявил Шулейко. – Лицо так изуродовано ожогом, что вот так с ходу и не определишь, он это или не он. Вот и брат этого Анатолия засомневался. Хотя кое-какие отличия имеются. Вот посмотри: форма головы немного не совпадает. Нужно будет фотографии экспертам отдать, пусть поколдуют.
Вздохнув, Шулейко взял лупу и стал рассматривать фотографию сапожника, сделанную сотрудниками наружного наблюдения, после чего произнёс:
– А это что у него на руках? На, сам посмотри, – и с этими словами он передал фотографию Баланюку.
Евгений Петрович, всмотревшись в снимок, вынес свой вердикт:
– Это перчатки, товарищ полковник. Видимо, руки у него, как и лицо, обожжены. Вот он их и прячет под перчатками.
– Теперь ты понимаешь, почему на орудиях убийства отпечатков пальцев не имелось? Хотя опять же это только ещё один косвенный признак. Ладно, а что известно о его ранении?
– В эвакогоспиталь № 1954 Данилов поступил с обширными ожогами лица и рук третьей степени, в том же августе 1943 после боя по освобождению нашего города. В связи с полученными ранениями был демобилизован из армии. После выписки остался в городе.
– Что насчёт его ранения в ногу? – осведомился Шулейко.
– По данному поводу никаких сведений не имеется, – тут же ответил Баланюк.
– Странно, – задумчиво протянул Шулейко.
– Ещё странней то, что, согласно заключению экспертов, на орудии убийства Самойлова имеются отпечатки пальцев, чего раньше не было. Их сейчас пробивают по картотекам.
– Тогда вся наша версия с Даниловым рушится.
Евгений Петрович на этих словах Шулейко лишь согласно кивнул головой.
– Тем не менее предлагаю до конца отработать этого Данилова. Слишком много по нему совпадений возникло. Ты вот что, найди-ка того, кто в этом госпитале в тот период работал. Если таковые найдутся, нужно будет их опросить. Может чё путное вспомнят.
Поиски нужного человека затянулись. Основная сложность заключалась в том, что в связи с предпринятым Красной армией в тот период быстрым наступлением по всему участку фронта эвакогоспиталь со всем персоналом передислоцировался в другой населённый пункт. Наконец через две недели упорных поисков Баланюку улыбнулась удача.
На трель дверного звонка заливисто залаяла маленькая собачка.
– Кто там? – спросил встревоженный старушечий голос.
– Зинаида Ивановна, откройте, – поспешил сказать Баланюк. – Я из КГБ. Я вам звонил по поводу своего визита.
Послышались щелчки открывающегося замка. Дверь чуть приоткрылась, и на Баланюка уставились четыре подслеповатых глаза, два из которых принадлежали ослепительно белой болонке, удобно расположившейся на руках хозяйки. Увидев незнакомца, собака злобно зарычала.
– Жужа, успокойся! – сказала старушка, обращаясь к болонке. – Удостоверение покажите, – потребовала она у Баланюка.
– Вот, пожалуйста, – и Баланюк распахнул перед носом недоверчивой старухи красную корочку.
Наконец дверная цепочка спала, и дверь отворилась во всю ширь.
– Проходите. Извините за недоверие, – сказала Зинаида Ивановна. – Знаете, сейчас мальчишки – не то что в моё время, такие балованные. Я ведь до выхода на пенсию учительницей математики была. Знаю эту нашу современную молодёжь. Никакого почтения к старшему поколению…
– Я к вам вот по какому поводу, – перебил Баланюк брюзжание старой одинокой учительницы. – Вы ведь сразу после освобождения города в госпитале работали, не так ли?
– Да, молодой человек, – слегка надув губы от обиды на то, что ей не дали порассуждать о недостатках современной молодёжи, твёрдо ответила Зинаида Ивановна. – Вы знаете, после освобождения города среди населения был такой энтузиазм! Все хотели хоть чем-то помочь нашей доблестной Красной армии. Вот я решила до начала учебного года пойти санитаркой в госпиталь, который на время устроили в нашей школе.
– Скажите, а много ли среди раненых было бойцов с обожжёнными лицами?
– За весь госпиталь точно сказать не могу. Но в тех трёх палатах, за которыми я была закреплена, таких было двое. Представляете, они оба лежали рядом друг с другом с замотанными лицами. Мне их было так жаль. Они так сильно стонали. Это было невыносимо. От их стонов у меня даже разыгралась жуткая мигрэнь. Слава богу, для меня это скоро закончилось.
– Что служилось, оба умерли?
– Нет, умер только один из них. А второго перевели в городскую больницу.
– Вы не помните их фамилии?
– Все считают, что старики страдают склерозом. Но у меня, молодой человек, феноменальная память. Я даже помню фамилию гимназиста, который из-за, как ему показалось, несправедливо поставленной двойки из рогатки выбил стекло в нашей учительской…
– И всё ж таки, Зинаида Ивановна, – вновь перебил её Баланюк, не желая слушать очередное старушечье ворчание по поводу ничего для него не значащих дел.
– Тот, который умер, значился неизвестным бойцом, так как каких-либо документов при нём обнаружено не было. Второй, которого перевели в больницу, имел фамилию Данилов.
– Спасибо, Зинаида Ивановна, вы очень помогли следствию, – удовлетворённо заметил Баланюк.
– Всегда рада помочь людям из органов, – ответила старушка.
Беседа со старой учительницей укрепила Баланюка в мысли, что этот Данилов не тот человек, за которого себя выдаёт. Этими рассуждениями он поделился с Шулейко.
– Так ты считаешь, что в госпитале могла произойти подмена, и место умершего Данилова занял другой человек с аналогичными ранами? – спросил полковник.
– Очень похоже на это.
– Какой-то Монте-Кристо получается.
– И что-то мне подсказывает, что это именно Строяков. Уж слишком много фактов говорит в пользу данной версии.
– Но, к сожалению, пока только косвенных, – сказал Шулейко. – Давай ещё раз: что установило негласное наблюдение за нашим Даниловым?
– Наружка каких-либо особенностей в его поведении не выявила. Живёт один. Соседями характеризуется нелюдимым, скрытным человеком. Но со всеми поддерживает ровные бесконфликтные отношения. Оперативный досмотр его жилья результатов не дал. Ни фотографий, ни каких-либо примечательных вещей у него не обнаружено. Особых связей у него не имеется. Более-менее часто он общается лишь с грузчиком из вокзального ресторана. Иногда Данилов к нему заходит по вечерам пропустить стаканчик-другой вина. Они подолгу засиживаются, о чём-то беседуя.
– Что известно по грузчику?
– Фамилия Назаренко. Пока ничего особенного. Появился в городе недавно, после отсидки за пособничество немцам. Живёт на съёмной квартире. По словам квартирной хозяйки, ведёт себя спокойно, не пьёт, женщин не водит.
– Ну и какие могут быть беседы у нашего Данилова, инвалида-фронтовика, с этим типом? Что-то здесь не так, – задумчиво произнёс Шулейко. – Ты займись этим Назаренко. И всё же без свидетельского опознания твоего Строякова нам никак не обойтись. Без него мы будем ходить вокруг него всё вдоль да около.
– Так где ж его взять, если лицо так изуродовано? – спросил Баланюк.
– Есть приметы, которые не меняются. Например, рост человека или его походка. И если его нельзя идентифицировать по внешности, то мы его будем опознавать по голосу.
– Точно! – с воодушевлением воскликнул Баланюк.
– Вот теперь и давай подумаем, кто нам сможет помочь.
– Бывшие сослуживцы по полиции, – сказал Баланюк. – Можно кого-нибудь из них из лагеря вызвать.
– Да-а, а вдруг он за это время ещё кого убьёт или того хуже – почувствует слежку и сбежит? Нет, надо действовать быстро.
– У меня имеется тот, кто выжил после пребывания в полиции.
– Товарищ полковник, кто он, если не секрет? – полюбопытствовал Баланюк.
Шулейко внимательно посмотрел на своего подчинённого, как бы решая, говорить ли ему или нет. Наконец он произнёс:
– Это один очень хороший человек…

ЖЕРТВА
1943 год

…«Где я?.. И почему так холодно?.. Неужели я умер?»…
В ушах разносился гул, как в пустом чугунке. Окоченевшие от холода руки и ноги не откликались на желание пошевелиться. Тут тело содрогнулось в конвульсиях, и внутренности как будто вывернуло наизнанку.
…«Если так выворачивает, значит, живой».…
Открыв глаза, Василий Петрович тут же их зажмурил от яркого солнечного света. Немного отлежавшись, он с осторожностью их приоткрыл. Ташилькевич увидел нависшую над ним земляную стену. В попытке разобраться, где находится, он с трудом пришёл к выводу, что лежит в какой-то яме. Тут же ощутил тяжесть лежащих на нём других тел. Осмотревшись, Ташилькевич увидел рядом с собой бездыханного Алояна. Потухший взгляд его карих безжизненных глаз был устремлён в синь неба, а рот, как в последнем беззвучном крике, был широко раскрыт. Скинув с себя груз наваленных тел, Василий Петрович с трудом поднялся. Чтобы хоть как-то размять закоченевшие ноги, ему пришлось несколько раз присесть. Но это не помогло. Его стала бить крупная дрожь, которую невозможно было унять. Наконец Василий Петрович решился и стал снимать длинную шинель с Алояна, которого полицаи так и оставили одетым. Еле натянув на себя его грязную одежду, Ташилькевич вылез из ямы и осмотрелся. В ярком свете он разглядел камышовые крыши домов близлежащего села и побрёл в их сторону…

ОХОТНИК
1955 год

– …Перед тем как мы уходили из города, я его уговорил вступить в подпольную организацию, – тихо произнёс Шулейко. – После освобождения города я нашёл едва живого в соседнем селе. Теперь он со мной живёт.
– Как с вами?! – воскликнул Баланюк.
– Понимаешь, Евгений Петрович, по совести мы ведь должны отвечать перед теми, кто нам доверился. Так должно быть. Во всяком случае меня так учили. Они ведь не какой-то расходный материал – это люди, живые люди. Вот и здесь по моей милости он через такие муки прошёл, никому не пожелаешь. Что такое душегубка, наверное, знаешь?
Баланюк кивнул.
– Он после неё здоровья лишился. Семьи у него не было, и ухода за ним никакого. Я тоже без семьи. Со старшей сестрой живу. Мы с ней посоветовались. Денег нам хватает. Решил взять его к себе. Вот он с нами и живёт.
– Так что, можно приступать к задержанию Данилова? – спросил Баланюк.
– Действуй.

ПАЛАЧ
1955 год

– …Что теперь будем делать? – спросил Павлов.
– Что-что, гер офицер? – нехотя ответил Строяков. – Наверное, его убирать придётся.
– Тебе, конечно же, видней, но этот уже четвёртым будет, – сказал Павлов. – Сам понимаешь, новый случай может кое-кого навести на вполне определённые мысли. В ЧК пока ещё не дураки сидят. Скоро дотумкают, откуда уши растут. Да и сидельцев из наших бывших с каждым днём прибывать в город всё больше и больше будет. Всех-то не уберёшь…

1943 год

…В тот злополучный для себя день Строяков лишился не только привычного уклада жизни, семьи, но и внешнего облика, превратившись в страшного урода. Он врезался в его память яркими картинками, чередующимися с кромешной темнотой.
Фронт, с боями прорванный советскими войсками, быстро накатывал на город, угрожая устроить оккупантам форменную западню. Понимая это, они спешно готовились к бегству, бросая не только своё имущество и документы, но и людей, которые доверились им. Однако Строякову повезло. Ему удалось доказать немцам свою необходимость в будущем и добиться от них выделения транспорта для эвакуации.
В последний раз придя в своё ведомство, чтоб забрать кое-какие ценные для него вещички, Борис наткнулся на Николая Соколова, который стоял у двери его кабинета, по-видимому давно дожидаясь прихода начальства.
– Привет, – сказал Соколов.
– Чё припёрся? – без приветствий угрюмо ответил Борис, вставляя ключ в дверь собственного кабинета.
– Шо, уезжаешь? – спросил Николай.
– А тебе чё за дело?
– Так может, меня с собой возьмёшь? – с надеждой спросил Соколов.
– Ишь чего захотел! – раздражённо ответил Строяков, сразу рассердившись на Соколова за нелепую просьбу.
– Так мы же с тобой вместе по жизни шагаем. Вспомни, мы ведь и сюда чуть ли не в один день пришли. Так может, нас одна ниточка связывает?
– Да пошёл ты со своей ниточкой, – протянул недовольный Строяков.
– Странный ты человек, Борька, – глядя прямо ему в глаза, сказал Соколов. – Вот как тебе в кабинет на допрос нетронутых комсомолочек-подпольщиц поставлять, так Николаша сделай милость. А как не оставить своего старинного дружка в беде, так пошёл вон. Несправедливо как-то получается. Ты шо же думаешь, я такой дурак и не знаю, что ты с ними делал?
Не произнеся ни слова, Борис, растянув губы своей лукавой улыбкой, стал нервно осматривать пространство коридора. Не обнаружив там ни души, он потянулся рукой к кобуре, висевшей на поясе. Увидев это движение, Соколов, медленно отступая, забормотал:
– Борис, ты шо, ты шо?! Я же пошутил, – с этими словами он развернулся и побежал по коридору.
В этот момент Строяков выхватил пистолет и, не целясь, начал стрелять в быстро удаляющуюся фигуру. Пули впивались в штукатурку противоположной стены, но ни одна из них так и не достигла цели. Соколову всё ж таки удалось скрыться за углом коридора невредимым.
Прислушиваясь к быстро удаляющемуся топоту шагов, Строяков с горечью для себя отметил, что на звуки выстрелов никто не откликнулся. Само по себе это говорило о том, что работа ещё вчера руководимого им ведомства окончена, а с этим окончен и важный для него этап его жизни. Но долго предаваться унынию по этому поводу у Бориса не было времени. Войдя в свой кабинет, он открыл сейф и ящики стола. Оттуда извлёк несколько пакетиков, в которых были аккуратно завёрнуты драгоценные камни и кое-какие золотые изделия изысканной ювелирной работы. Бывших обладателей этих вещичек, всех до единого, он отправил в Балку смерти. Кое-какие безделицы перепали ему в качестве взятки от родственников арестованных по его указанию людей. Засунув награбленное себе за пазуху, Борис, не оглядываясь, выскочил из кабинета.
Дома Строякова уже ждали обещанная грузовая машина и жена с дочкой, сидевшие на приготовленных к вывозу узлах. Рая плакала.
– Чё ревёшь, дура? – злобно сказал Борис.
Жена молчала. С самого дня расстрела евреев они почти не общались.
– Если б не ты, мне не пришлось бы уезжать, – наконец так же зло ответила Рая.
– Ах, вот как! – уже в гневе прокричал Строяков. – Да если бы не я, так ты уже давно в том овраге гнила. Может, я из-за тебя на эту работу согласился!
Испуганная дочка непонимающим взглядом наблюдала за словесной перепалкой родителей.
– Не ври мне, – не уступала Рая. – Я же видела, как она тебе нравилась. Ну да, ты же чувствовал себя богом, а на самом деле превратился в зверя. Будь она проклята, твоя служба, и ты вместе с ней.
– Чё сделано, то сделано, – как бы уступая, уже более примирительно сказал Строяков. – Рая, ты же понимаешь, что с тобой сделают чекисты, узнай они, кем ты мне приходишься. Тебе оставаться здесь нельзя. Так что давай, выноси вещи. Нам нужно успеть к девяти, чтоб ехать в общей колонне…
…Туман плотной серой пыли, поднятой колёсами едущих впереди машин, мешала Борису уследить за постоянно съезжающей куда-то в сторону лентой дороги. Он внимательно всматривался в сигнальные огни ближайшего от него автомобиля в тщетной попытке вовремя среагировать на его манёвры. Но, несмотря на все усилия, ведомая им машина, как норовистый конь, постоянно вздрагивала и подпрыгивала на кочках, угрожая выбросить из кузова едущих в нём пассажиров.
За полчаса такой езды рубашка Строякова пропиталась потом и прилипла к спине, доставляя ему дополнительные неудобства. Тут сквозь звуки надрывно работающего мотора машины он услышал какой-то тревожно-завывающий шум. Для того чтобы понять, что это такое, Борис высунулся в окно и с ужасом увидел стремительно пролетевший над ним самолёт с красными звёздами на крыльях. Чтобы увеличить скорость езды, он переключил передачу и, втопив педаль газа в пол, съехал с дороги. Пыльная пелена перед его глазами спала, и машина, как птица, понеслась по степи.
Борис вновь услышал знакомый нарастающий звук. В ожидании чего-то страшного он втянул голову в плечи и посильней ухватился руками за баранку руля. Но как ни готовился он к этому моменту, через мгновение перед самым носом его машины неожиданно взметнулся огненно-чёрный фонтан взрыва авиационной бомбы. Взрывная волна была такой силы, что машина, встав на дыбы, с железным грохотом рухнула на бок, и её тут же охватило пламя. От сильного удара головой о руль сознание Бориса мгновенно померкло.
Он очнулся лёжа в койке, абсолютно голый, накрытый серой, плохо выстиранной, влажной простынёй. Жар и нестерпимая боль, исходившая от перевязанных лица и рук, заполнили всё его сознание. Ему ужасно хотелось пить и беспрестанно стонать. Однако он, не зная сам почему, как мог сдерживал себя. Тут в оставленных для глаз щёлочках он увидел чьё-то женское лицо, которое до боли знакомым голосом произнесло:
– Слава богу, очнулся!
– Пить, – хриплым, неузнаваемым даже для себя самого голосом произнёс Строяков.
– Сейчас, миленький, потерпи, – и лицо куда-то исчезло.
Тут Борис попытался понять, где же он находится. Не в силах повернуть голову, он стал прислушиваться к происходящему вокруг. Где-то рядом раздавался молодой голос человека, которому было очень больно. Он то стонал, то вскрикивал, то внезапно замолкал. Строяков догадался, что находится в госпитале. Ему было неведомо, как он здесь оказался, но это обстоятельство испугало его. Борис тут же понял, что сбежать ему не удалось, а это значило, что уже совсем скоро он будет раскрыт со всеми вытекающими последствиями. Тут всё тот же знакомый голос оторвал его от тяжких дум:
– Раненый, я вам воды принесла. Давайте попробуем.
Сделав над собой усилие, чтоб не застонать, Борис приподнялся на локти и наконец-то смог увидеть лицо заботившейся о нём женщины. К его удивлению это была давно забытая им, но оставшаяся в памяти всё такой же зловредной учительница математики – Зинаида Ивановна. Она как ни в чём не бывало сунула ему в рот носик заварочного чайничка, и Борис стал с жадностью глотать живительную влагу.
– Сосед-то ваш совсем плох, – отставив сосуд в сторону, заметила Зинаида Ивановна. – Вы, наверное, вместе в одном танке горели?
– Угу, – не желая разговаривать с ней, промычал Строяков.
Борис повернул голову и увидел лежащего на соседней койке человека, торчащая из-под простыни голова которого была полностью замотана в бинты.
– Наверное, и до утра не дотянет, – уходя, со вздохом сказала бывшая школьная учительница.
План дальнейших действий созрел в голове Строякова мгновенно, и он стал терпеливо дожидаться наступления ночи, мысленно молясь за своего соседа, чтоб он до времени не умер. Когда же дневная суета в госпитальной палате наконец-то угомонилась, Борис осторожно приподнялся на кровати и прислушался. Сосед не стонал. По мерно поднимающейся груди Борис догадался, что он спит. Подкравшись к нему с подушкой в руках, он положил её на голову раненому и навалился всем своим телом. Через минуты сосед, и так обессиленный от борьбы за собственную жизнь, несильно потрепыхавшись в железных объятиях Строякова, затих. Напрягая остаток сил, ему удалось перетащить тело только что убитого им человека на свою койку. Оказавшись в чужой кровати, Борис застонал. Наутро Зоя Ивановна, так и не обнаружив подмены, с удивлением произнесла пришедшим за телом санитарам:
– Я думала, что другой умрёт. Вот же горе-то какое!..

1955 год

– …И чем тебе этот Самойлов мешает? Может, с ним дело обойдётся? – спросил Павлов.
– Не обойдётся. Если я его узнал, то не гарантирую, что он меня не узнает…
…После выписки из больницы изменившийся до неузнаваемости Строяков хотел было сразу же уехать. Однако когда понял, что в новом облике и с документами на имя Анатолия Данилова до него ни у кого нет дела, Борис успокоился и стал заново обустраивать свою жизнь. В сложившихся обстоятельствах быстро освоенная им профессия сапожника пришлась как раз кстати. Заимев свою будку на вокзальной площади, Строяков, периодически отрываясь от работы, следил за останавливающимися на короткое время поездами. Ради развлечения он внимательно всматривался в лица прибывающего и куда-то отправляющего люда, ища в них своих знакомых.
И вот однажды это увлечение дало свои неожиданные результаты. На привокзальном перроне показался человек с чемоданом в руке, во всём облике которого Борис уловил знакомые черты. Всмотревшись в лицо знакомца, он тут же всё вспомнил, и в его груди что-то ёкнуло. Это оказался бывший гауптштурмфюрер СС Павлов. Но ещё неожиданней оказалось то, что бывший гер офицер сразу, как будто зная, куда направляется, твёрдой походкой подошёл к будке, где сидел Строяков, и с язвительной усмешкой произнёс:
– Ну, здравствуй, Борис. Что, не ждал?
– Как? Как вы меня нашли, гер офицер? – сбиваясь от удивления, произнёс Строяков.
– Нашлись люди, которые тебя признали. Соколов – слышал о таком? Мы с ним вместе в зоне чалились. Кстати, как его найти?
– А я почём знаю? – испуганным тоном спросил Строяков.
– Я-то позже него освободился, – произнёс Павлов, как будто не замечая испуга Строякова. – Там на зоне мы с ним и договорились, что он в город вернётся и узнает, чё здесь да как. Вот Колян мне и отписал о встрече с тобой. Я сейчас к нему было сунулся, но он мне не открыл. К соседям обращаться не стал, думаю, мало ли что. Ладно. Ты вот что, закрывай свою богадельню и пошли посидим покалякаем.
Зайдя в привокзальный буфет, они заказали графин водки и продолжили разговор.
– Вас-то, Фёдор Харитонович, за каким лешим в наши края занесло?
– Теперь я не Павлов, а Назаренко. Слишком много за той фамилией числится. Я ведь сбежать не успел. До последнего здесь был. Рассчитывал кое-какие дела здесь доделать, но не срослось. Вот сейчас я приехал, чтоб с ними покончить.
– Что за дела-то?
– Да так, – растягивая слова, как бы нехотя, произнёс Павлов. – Я тебе ведь раньше не рассказывал, вроде как не по статусу было, что в двадцатых жил вместе с братом в вашем городишке. Брат погиб, но кое-что после себя оставил. Но где он это барахло спрятал, я понять не мог. Во время войны я всё пытался его отыскать, но как-то не получилось. Пока был в лагере, всё крутил эту шараду. Наконец всплыл один вариант. Чтобы его проверить, договорился с Соколовым, что после отсидки к нему приеду.
…Несколько лет пребывания в облике Данилова Строяков провёл в относительном спокойствии под видом привокзального сапожника. Выдавая себя за героя войны, он даже стал частым гостем у ребятишек, которые приглашали его поделиться воспоминаниями о своих боевых подвигах. Однако это безмятежное течение жизни Бориса было нарушено неожиданной для него встречей.
Однажды в быстро наступающих зимних сумерках в окошко его сапожной будки постучали. Оторвавшись от своих нехитрых дел, Строяков вскинул голову и обомлел. Перед ним стоял сильно постаревший Николай Соколов, который протягивал ему пару своих разбитых вдребезги сапог. Чтобы не выдать себя, Борис быстро отвёл от него взгляд, но это движение не осталось незамеченным для Соколова. Он всмотрелся в сидевшего перед ним Строякова и воскликнул:
– Борис, ты, что ли?! Эк каким красавцем ты стал, тебя и не узнать! – дыша на Бориса перегаром, произнёс Соколов.
От неожиданности Строяков сразу не нашёлся что ответить, поэтому, что-то пробурчав, лишь утвердительно мотнул головой. Это и стало его ошибкой. Соколов, почувствовав слабину Строякова, стал частым гостем, досаждал своими визитами. В конце концов Соколов настолько обнаглел, что стал угрожать Борису разоблачением.
– Ты мне всю жизнь испортил, – произнёс пьяненький Соколов. – Ведь это из-за тебя меня из гимназии выгнали. С этого у меня вся жизнь пошла наперекосяк. С бандитами связался, за что и поплатился. А потом ты опять появился и в полицию затащил.
– Ты что-то путаешь, – зло ответил Строяков. – Ты же сам в неё в первый же день побежал записываться. Забыл?
– Ну да, – согласился Соколов. – Но если б не ты, я бы в тот же день, когда евреев расстреляли, ушёл бы из неё. Ты же меня удержал.
– Да-а, а куда б ты делся после того, что случилось?
Соколов пьяно засопел, как бы согласившись со словами Бориса, кивнул головой и произнёс:
– Всё равно я чекистам про тебя расскажу. Может, мне за это премия какая от них будет. Ты ведь для них большая птица…
В это мгновение Строяков со всей отчётливостью осознал, что Соколов обязательно осуществит свою угрозу. В голове Бориса тут же созрел план, как решить эту проблему. Обдумывая его детали, он устало спросил:
– Что ты от меня хочешь?
– Боря, пришло время тебе за свои грехи ответ держать.
– От тебя? – с презрением спросил Строяков.
Соколов посмотрел на Бориса мутными глазами и, зло засопев, произнёс:
– А хоть и от меня.
– Ты сам неблагодарная скотина. Ведь я тебя тогда, в тот последний день, мог застрелить, но не сделал этого.
– Да лучше б ты меня тогда убил. Зачем мне такая жизнь?
– О-о, да ты пьян! Ладно. Давай заканчивать и пошли.
Борис, подхватив собутыльника, поволок его на улицу.
Пошатываясь, они вместе вышли в темноту. Ударивший в лицо морозный ветер не отрезвил Соколова. Он всю дорогу что-то недобро бурчал в адрес Бориса. Однако Строяков, выбирая удобный момент для нанесения решающего удара, уже не вслушивался в слова своего старого товарища.
Всё произошло быстро. В последний момент Соколов лишь удивлённо вытаращил глаза, и его сухощавая фигура мешком беззвучно осела на грязную мостовую.
Однако радость от решения проблемы с Соколовым недолго грела душу Бориса. Через неделю после убийства к нему в будку постучался неизвестный мужчина, который, представившись бывшим полицаем Максимом Карпенко, сообщил, что от верного человека знает, кто тот такой, и что за своё молчание хотел бы получить с Бориса определённую сумму денег. Как оказалось, Соколов всё-таки успел сболтнуть этому Карпенко о нахождении Строякова в городе.
Опешивший от такого нахальства Борис, тем не менее, согласился с выдвинутыми условиями и назначил место и время будущей встречи. Тут-то незадачливый вымогатель и встретил смертельный удар ножа…
– Всё тебя хотел спросить, Строяков, ты чего в полицаи-то подался? – поинтересовался Павлов.
– Честно – отмстить хотел. За что они мне срок дали?! Ну, а во-вторых, жену спасал, – со вздохом ответил Строяков.
– В смысле?
– Она ведь у меня еврейка. Вот я всю войну её от немцев и прятал.
– Ну ты даёшь! – недобро усмехнулся Павлов, по-видимому не поверив словам Бориса. – И как тебе удалось это скрыть?
– Известно, что у европейцев не принято людей по отчеству называть. Так поначалу и удалось скрыть сей неприглядный факт. Ну а потом, какие вопросы могут быть к начальнику полиции?
– Не думал, что ты таким сентиментальным окажешься, – с иронией заметил Павлов.
– Как получилось, так и получилось, – со вздохом ответил Строяков, уловив саркастические нотки в голосе Павлова, – только чем дальше то время, тем больше я почему-то о них думаю. Так что к тебе просьба будет.
– Говори.
– Если удастся выбраться тебе отсюда, ты уж найди их.
– Лады, – легко согласился Павлов, не особо веря в эту затею. – Но всё же, может, вместе рванём?
– Не, бежать не буду, – твёрдо заявил Борис. – Устал я чего-то. Надоело мне всё. Да и я вам, гер офицер, зачем? Одному-то легче бежать. Давай лучше подумаем, как с этим Самойловым разбираться.
– Как знаешь, но это последнее дело, где ты можешь на меня рассчитывать…
Однако всё пошло не так, как планировалось.
…На тихий стук в окно Самойлов опрометчиво выглянул из-за занавески и увидел незнакомого человека с палочкой в руках. Не разглядев в этом инвалиде опасности, он беспечно пошёл открывать дверь. Едва её приоткрыв, Самойлов тут же почувствовал, что кто-то сильно навалился на неё. Хозяин не стал сопротивляться и резким движением распахнул дверь. Непрошенный гость, по-видимому не ожидавший этого, не удержался и рухнул на пол в небольшой прихожей, при этом уронив что-то блестящее. Самойлов, пользуясь неловкостью незнакомца, накинулся на него, крепко ухватив за шею. От злости и натуги гость злобно зарычал и попытался вырваться из железных объятий Самойлова, но у него ничего не получалось. И тут Самойлов краем глаза заметил мелькнувшую в дверях тень, после чего почувствовал резкую боль в спине. Теряя сознание, он всё ещё пытался посильней сдавить свою жертву…
...С каждым днём тревога в душе Бориса нарастала. За годы, проведённые под чужим именем, он тысячу раз прокручивал вероятную картину своего будущего ареста. В мыслях он выстроил чёткую линию защиты, которой собирался воспользоваться при допросах. Но всё вышло как-то по-будничному просто. К нему пришли. Пришли под вечер, когда он в одиночестве собирался ужинать. Услышав скрип тормозов подъехавшей машины, Строяков отдёрнул занавеску и видел, как из неё вышли четыре неприметных типа и направились к двери его комнаты. Борис с облегчением вздохнул, взял в руки давно приготовленный пистолет, из которого когда-то застрелил своего гимназического товарища, и произвёл последний в своей жизни выстрел…

СЛЕДОПЫТ
2000 год

– …Вот так мы и поймали этого негодяя, – сказал Баланюк. – Конечно, не так, как хотелось. Всё ж таки его надо было судить и судить публично. Да и пришлось нам немного повозиться с его самоубийством. Но, слава богу, нам помог Ташилькевич, который признал в нём бывшего начальника городской полиции. Но интересное вскрылось потом. И это касается твоего Павлов.
– Ну-ну, – с нетерпением произнёс Мальцев.
– Помнишь, я говорил, что Строяков общался с неким грузчиком из привокзального буфета по фамилии Назаренко? Так вот, им оказался твой Павлов.
– Как это удалось установить?
– По отпечаткам пальцев на ноже, оставленном на месте убийства Самойлова. Их пробили по трофейным фондам, которые нам удалось захватить при взятии города. Немцы – народ скрупулёзный, своих пособников дактилоскопировали. Вот они нам и помогли.
– Его изловить удалось?
– Ушёл гад, – с сожалением в голосе произнёс Баланюк. – Мы потом в розыск объявили, а он, видишь, в Канаде объявился.
– Да, запутанная история с ним получилась, – со вздохом произнёс Мальцев.
– И всё-таки ваша Натали Страйк мне покоя не даёт, – заметил Баланюк.
– А что с ней не так?
– Как выяснилось, у Строякова семья была – жена и дочь. Дочь звали Наталья. Улавливаешь, опер? – с улыбкой спросил Баланюк.
– Извините, Евгений Петрович, не совсем.
– Эх, молодёжь… Фамилии Строяков и Страйк созвучны. Неужели не замечаешь?!
– И вправду! – произнёс удивлённый такой проницательностью старого ветерана Мальцев.
– Европейцы не любят длинные, труднопроизносимые русские фамилии. Поэтому многие из эмигрантов их переделывают под английский манер. Например, Солодков у них превращается в Сола, а Давыдов в какого-нибудь Дэйва. Скорее всего, и с ней такая же история. Из Строяковой она в Страйк превратилась.
– Что ж, вполне возможно, – заметил Мальцев.
– А раз так, то по поводу её интереса к Павлову выводы делайте сами. Ведь оба в Канаде оказались…

2001 год

Уважаемый господин Вахов!

В ответ на Ваше письмо сообщаем, что по ходатайству органа юстиции Канады, инициированного правительством Канады, в 1994 году в судебном порядке рассматривалось дело о законности присвоения гражданства Канады Фёдору Павлову.
По результатам изучения представленных материалов судом принято решение о лишении указанного лица гражданства Канады за причастность к совершению им в годы Второй мировой войны преступлений против человечности.
В свою очередь Фёдор Павлов не согласился с вынесенным вердиктом и в установленном законом порядке через своих доверенных лиц обжаловал данное судебное решение.
В 1995 году рассмотрение апелляции Фёдора Павлова приостановлено в связи с его смертью.
В 1999 году приёмная дочь Фёдора Павлова, Натали Страйк, обратилась в коллегию Верховного суда Канады с ходатайством об отмене ранее принятого судебного решения низшей инстанции о лишении его гражданства Канады в связи с вновь открывшимися обстоятельствами. По итогам заседания членов коллегии Верховного суда Канады решение, принятое судом низшей инстанции, оставлено в силе.
При этом высказываем искреннюю благодарность в предоставлении нам исчерпывающих материалов в отношении Фёдора Павлова и выражаем надежду на дальнейшее сотрудничество.

Искренне Ваш,
старший генеральный юрисконсульт
Дональд Макгрэгор


Таганрог
Август 2021 года