Цена орфографической ошибки

Участники этой истории еще живы, потому я не стану упоминать их имен и фамилий, ограничиваясь изложением самого случая, имевшего место в 201… году.

Когда-то я занимался нотариальными переводами: переводил справки, свидетельства, доверенности, согласия и т.п.

Ненастным, холодным днем мне позвонили из нотариальной конторы и сообщили, что я допустил … орфографическую ошибку в переводе доверенности. В телефонной трубке был слышен голос разъяренного мужчины солидного возраста – он сыпал в мой адрес нелестными эпитетами; запомнилось слово «анграгет», что в переводе с армянского языка на русский означает «неграмотный».

– В чем именно заключается моя ошибка? – удивленно-сконфуженно спросил я сотрудницу нотариальной конторы.

– Тут написано «уполномочиваю», а надо – «уполномачиваю», через «а», так клиент говорит, – растерянно-нервным, поучающим тоном ответила она – разгневанный мужчина убедил ее в своем великолепном знании русского языка.
 
– Вот оно что – уполномачиваю…., – протянул я с удовлетворением и добавил, – я сейчас приду.

Со спокойной, плотоядной улыбкой открыл я верхний ящик рабочего стола, достал пару копий российских доверенностей. Их тексты были хорошим подспорьем при переводе документов на русский язык. Особенно, когда необходимо было упомянуть чудесные аббревиатуры БТИ, МФЦ, ЕГРП, ФГБУ и т.д., от которых Михаил Магницкий и Дмитрий Рунич пришли бы в совершенный бюрократический восторг.

Как бы то ни было, слово «уполномочиваю» в этих доверенностях писалось через «о»…    

Мой офис находился в пяти минутах ходьбы от здания, на первом этаже которого, в кабинете нотариуса, бушевал еще незнакомый мне гениальный филолог-русист.

…В холле, у стены, сидело несколько мужчин и женщин – из соседних районов, сновали по периметру помещения брокеры, представители банков, продавцы, покупатели, поручители, кредитодатели и кредитополучатели. Выражение их лиц было настороженное, серьезное – как и у подавляющего большинства жителей страны. Крепко пахло свежей, мокрой кожей дорогих курток, слегка – женскими духами. Заряд напряжения висел в воздухе, а под ним, у стола секретарши, стоял высокий пожилой мужчина в коричневом костюме. Типичный мещанин, почувствовавший запах свободы в «святые девяностые» и ведущий родословную прямо от прародителя Ноя – имена дедов такие помнят плохо. Особенно, если деды не оставили наследства.
 
 – Это он, профессор…, – благоговейно прошептала мне на ухо секретарша, пробегающая мимо с охапкой документов. Я почувствовал себя белогвардейцем, идущим в психическую атаку на пулеметы красноармейцев.

Презрительно оглядев меня, профессор истерично заголосил: 

– Вы – переводчик? Вы понимаете, что мне через два часа – в аэропорт, а Вы тут такую ошибку допустили? Я доктор (тут он назвал область науки, в которой, якобы, преуспел). Какое у вас образование? Кто Вас учил русскому языку? Я – профессор университета, и вопрос о профессиональной некомпетентности для меня стоит остро – я буду жаловаться! Вам запретят переводить…

Я решил не ждать окончания его монолога – вспомнил, что Ной не терпел хамства. Конечно, можно было рассказать ему, что русскому алфавиту в пять лет научила меня бабушка Антонина (Тося), дочка чистокровного русского, урядника Собственного Его Императорского Величества Конвоя, Александра Григорьева, младшего сына Давида Григорьева, родившегося в  1827 году и являющегося потомком Григория Григорьева (Коротина), участника Бородинского сражения.

Но осмыслил бы мозг седовласого обладателя коричневого костюма столько информации?

Я небрежно прервал его:

– У Вас вылет через два часа, и Вы только сейчас вспомнили, что Вам необходимо перевести доверенность? Именно такой образ мышления портит нацию.

Мой бесцеремонный вопрос соответствовал уровню его неучтивых тирад.

– Да, а что в этом такого? – ответил мне профессор, – Ваше дело было правильно перевести! Вы, вообще, университет оканчивали или ПТУ? Может, у Вас вообще – неполное среднее образование?

Меня рассердило то, что находящийся напротив меня пожилой человек не отреагировал на мою реплику, касающегося особенностей национального менталитета. Именно такие индивиды встречают врагов хлебом-солью, предают борцов, пишут доносы на соотечественников, выслуживаются перед оккупантами, в повседневной жизни слепо выполняют приказы, на которые не решились бы и воины Тамерлана…

– Обычно за два часа до рейса люди либо находятся в аэропорту, либо – на пути к нему, – игнорируя его истерику, продолжил я, медленно оглядываясь в поисках поддержки.

Судя по одобрительным взглядам брокеров, она у меня была, потому я повысил голос:

– К Вашему сведению, я учился в русской школе.

– Когда? – спросил профессор.

– В начале девяностых, – ответил я.

– Бросьте, тогда в столице уже не было русских школ, – махнул он рукой.

– В столице не было, а в республике были. Вы, видно, просто плохо знакомы с историей страны. Кроме того, я – выпускник Афинского университета. 

Упоминание европейского вуза осадило профессорский пыл: со времен Ксенофонта известно, какое уважение местные жители испытывают ко всему иностранному. Особенно, если оно – западного происхождения. 

– В таком случае…, – начал профессор более уравновешенным тоном, но я опять перебил его:

– В таком случае взглянем на копии доверенностей из России. Я думаю – российский нотариус лучше Вас знает русский язык. Вы же не филолог.  Слово, о правописании которого идет речь, специально для Вас подчеркнуто и обведено красным цветом. Рядом с ним еще три восклицательных знака… Вы не можете его не заметить.

Я протянул ему две доверенности. Лицо его вытянулось, глаза выскочили из орбит. Не скрою, на несколько секунд я испугался за его здоровье и за себя – довел человека до инфаркта или паралича… Но стоявшая передо мной личность обладала крепкими нервами, хотя и производила впечатление нашкодившего малыша, подвергающегося наказанию. 

– Э…, хм…, знаете…, пожалуй, да. Э, м-м-м,  разве я не говорил – через «о»? – замычал он и осекся под моим взглядом.
 Как же я не люблю этот типично азиатский, попятный прием раба, трусливого холопа, пытающегося выгородить себя в любой ситуации… 

– Если бы Вы так говорили, то мне бы не пришлось отрываться от работы, – многозначительно заметил я,  – итак, Вы – ошиблись.

Последнюю фразу я произнес очень громко. Было бы наивно рассчитывать на извинение спесивого старика, поэтому я предпочел лично зафиксировать его позор.

Афронт был полный. Сельчане, сидящие у стены, недоуменно смотрели на профессора – по логике их деревенского мира, мычать должен был я. Брокеры довольно ухмылялись – в открытую. Секретарша недоуменно-деловито смотрела то на меня, то на опростоволосившегося доктора каких-то наук.

– Так ошибка была или нет? – спросила она обиженно, – надо ли старую доверенность менять, новый экземпляр распечатывать?

– Ошибки с моей стороны не было, – заявил я, – небольшое недоразумение.

И, повернувшись к присутствующим, а к профессору спиной, нанес ему coup de grace:

– Многие из нас даже родным языком плохо владеют, а тут речь о языке Пушкина, Лермонтова, Солженицына, Довлатова, Шаламова, Астафьева, Тютчева, Веневитинова, Сумарокова и Ломоносова. Хотя, замечу, правописание слова «уполномочиваю» – школьный уровень.

Есть предел, писал Карамзин, за которым первый мудрец признается в невежестве. Я, разумеется, в тот момент пребывал в состоянии гордыни, но тот, кто находился передо мной, и мудрецом-то не был… Не говоря уже об инфантильном, недостойном преподавателя поведении.

Профессор съежился, заискивающе заулыбался. Крестьяне насупились – если знание фамилий Пушкина и Лермонтова, на секунду, повысило их самооценку, а фамилии Ломоносова и Тютчева  вызвали в их мозгах какие-то едва различимые отголоски уроков русской литературы в средних классах, то при упоминании Шаламова, Довлатова, Астафьева, Солженицына, Веневитинова и Сумарокова они сильно напряглись, что было видно по их недобрым взглядам:
– Ох, не заставил бы нас этот молодец цитировать какого-нибудь Сумарокова, – явственно читалось в них.

– Когда я вернусь, мы с Вами выпьем кофе, познакомимся поближе, станем друзьями, – примирительным обратился ко мне профессор, продолжая заискивающе улыбаться.

«Как же, ты же азиат по натуре – уже через пять минут, покинув эту комнату, ты все забудешь. Ведь тебя прилюдно унизили – заслуженно, выставили невеждой, – подумал я, – обида вытеснит этот эпизод из твоего сознания, мелкое самолюбие не выдержит таких воспоминаний».

А вслух сказал – елейно улыбаясь:

– С удовольствием, прямо у меня в офисе. Как только вернетесь.

Выражение моего лица свидетельствовало – дружба с таким представителем рода человеческого мне ни к чему.


...После ухода профессора я был вызван в кабинет нотариуса, где мне предложили впредь неграмотных выскочек подвергать остракизму в собственном офисе:

– Вы громко спорите. Мы работаем. Шум.  У нас тут люди… Что они подумают?

Я извинился и заверил своих партнеров, что неграмотность среди автохтонных профессоров – явление редкое, а посему других подобных скандалов больше не предвидится.