Нечисть огородная. Рассказ

           Дед Кузьма Кузьмич, или Кузя Кузич, с утра собирался на картошку. Ещё с вечера приготовил кули, ведро, лопату. Сложил в кирпичном сарае, который находился на окраине посёлка среди гаражей. Но, как назло, хоть и рано поднялся, а в поле не ушёл. Боли в пояснице то намерение изменили. Едва к полудню раскачался.
           - Кузич, ты уж сёдня-то не гоношился б, - отговаривала его Вера Карповна. - На неделе когда б... Мне, глядишь, полегчает.
           - Нет, мать, пойду. Покопаю, сколь смогу. Сёдня мешочек, завтра другой, послезавтра. Так, глядишь, и выкопаю. Не то кто другой подсобит. На фордопеде привезу мешочек, не надорвусь.
           Боялся мужик, что на их огород тоже нападут жучки, как на некоторые соседские участки. Но жучки не колорадские, от которых хоть как-то можно отбиться, с помощью химических препаратов, или, на худой конец, простым сбором личинок. А воры, жуки-бекарасы, - как называл он, - против которых нет других способов, как бить на месте и насмерть. Да и тут ещё вопрос: пришибёшь, самого же и посадят. Или, от греха подальше, выкапывать картошку раньше от чужого соблазна и для собственного спокойствия.
           Как можно лезть в чей-то огород и копать чужое? Может у этой семьи на эту картошку последняя надежда? Об этом бекарасы думают? Вот обери их с Карповной, и всё - ложись и заживо помирай. Убийцы, да и только. Тут пенсия - хуже милостыни, да ещё молодым пособляешь, сидят без зарплаты, и без картошки!.. Эти твари пострашнее колорадских и майских жуков будут.
           На днях Архип сказывал. Дескать, сын его, Вовка, на мотоцикле приехал со своим парнишкой к себе на дачу. Копают. Вдруг подъезжает КАМАЗ-самосвал, выходят из него трое с лопатами, и на дачу соседа. Тоже копать прилаживаются.
           "Вы что это, ребята, заблудились? Это же не ваша дача?" - говорит Вовка парням.
           "А ты, мужик, говорят, помалкивай. Не то самого копать заставим, и не в свои мешки".
           А Вовка не сробел. Вытащил из люльки бутылку с бензином, энзе неприкасаемый, и к ним.
           "Если, говорит, вы отсель не уберётесь, я этой бутылкой об машину и подожгу".
           Те было к нему, а он и замахнулся. Ну, те пошептались промеж себя, в машину и отъехали на другой край поля. Там пристроились. И без номеров машина. Не узнаешь - чья, откуда?..
           Вот и помешкай. Останешься без картошки.
           Жена Вера Карповна прихварывала. По дому ещё ходила, а уж в поле идти не осмеливалась. Да и дед не велел. Оберегал. Сам же гоношился. Хотя при таких болях, обычно, откладывал всякие дела и ложился под горячие кирпичи - первое дело. А уж после - мази. Но тут, словно кто подгонял сзади.
           К полудню Кузьма Кузьмич, поскрипывая на своём "фордопеде", так он в шутку прозывал велосипед, покатил в поле. В пояснице тоже поскрипывало, потягивало тихой и нудной болью.
           К раме была привязана лопата, к багажнику - ведро и мешки. Взял всё же семь кулей, зять с дочерью обещались к вечеру подойти. Может сегодня хоть половину или треть дачи выкопают.
           Огород его, по-местному - дача, находился километра за четыре от посёлка, среди других таких же огородов, засаженных картофелем. У кого - и капустой, морковью на грядках. У некоторых даже теплички стоят. У тех, у кого, видать, есть время караулить и здоровье позволяет.
           На поле участки были не огорожены, только кое-где торчали колышки или столбики. И почти никого не видно. Лишь в метрах полутораста от основной дороги стоял грузовик "КАМАЗ", и аккурат там, где была его дача.
"Наверное, сосед тоже решил картошку выкопать? - подумал дед. И обрадовался: - Может, и мою вывезет за одно?"
           Съезжая с дороги на свою улочку, ударил по тормозам.
           "Ах, мать честная! Да это ж его картошку копают!.. – как шопом чувствовал".
           О, растуды-сюды, бекарасы!..
           И едва не бросил руль в растерянности. Сошёл с велосипеда.
           На участке стоял мешок, наполненный наполовину, и двое парней. Один был в голубой футболке местами в пятнах от мазута. Другой - пониже ростом, в светлой майке с каким-то чудовищем впереди, во всю грудь и живот. Он ссыпал из ведра картошку. Клубни были крупными - старик заметил.
           И у него занялось сердце - такая картошка! Да они что, совсем что ли?!.
           "Ну, я вас!.. - взвился дед, и стал торопливо отвязывать от велосипеда лопату. - Ну, бекарасы, сучьей расы!.."
           Парни приостановили работу, завидев на дорожке человека. Он шёл на них с лопатой в руках, как в атаку. Тот, что ссыпал картошку, с чудовищем на груди, отвёл руку немного назад, держа ведро за дужку - понятно, для замаха. Отчего и зверюга ужасный на майке широко и хищно окрысился. Второй подельник, бросив пройму мешка, отступил к своей лопате, воткнутой в землю. Оба не показались смущёнными, оробевшими. И тот, что подался к лопате, криво усмехнулся, похоже, вид щуплого, приземистого и седого человека его не испугал, а скорее даже насмешил своей воинственностью.
           Они встали друг против друга - двое и один - и молчали.
           Прошло секунд десять-пятнадцать. Но это было такое время, за которое деда Кузю не раз окатило и холодной и горячей волной.
           Наконец дед выдавил из себя осипшим голосом:
           - Ну, как картошка, ребята?
           - Да ничо, копать можно.
           - А это... мне можно?
           Ребята оживились.
           - А мы думали, ты хозяин!
           - Не... Я так, - и замигал глазом, зачесался, - подкопать...
           И тот, что стоял с ведром, тоже подмигнул, как подельнику. И зверь на нём как будто бы тоже расслабился, прикрыл оскал.
           - Да, пожалуйста, - сказал он, обернувшись на товарища, - нам не жалко.
           - А-а откуда, это, начинать? - и, что самое удивительное, отчего-то спросил пониженным голосом, заговорщицки.
           - Да где пристроишься.
           Фу-у... Кузя Кузич облегчённо вздохнул, прокашлялся. Смахнул с глаз слезу.
           Ну что же, раз драться не стал, надо по-другому как-то. Картошка-то не чья-то, своя, выручать хоть что-то надо.
           Дед осмотрелся. Парни копать начали недавно, только второй рядок распочали. Значит, - раз, два, три... - чтобы накопать два-три мешка, им понадобится шесть-семь рядков, прикидывал дед. А вдруг они замахнулись кулей на десять? Картошка-то, эвон какая! Что ни куст - полведра. На целичке взращенная.
           Тот, что вынимал её из лунки, заезжал в землю растопыренными пальцами в перчатках, как вилами, и вынимал в пригоршнях гнездо - клубни не помещались в них. Тут же отсеивал: мелкая - обратно наземь, а крупная - в ведро.
           Ой-ёй! Так всю дачу перепашут. Оставят на зиму без картошки!..
           Кузьма Кузьмич прошёл к седьмому рядку и воткнул в него лопату.
           - Ребята, если я отсюда начну? - спросил он, с силой надавливая на заступ лопаты ногой. Словно утверждая границу.
           Пока находились в воинственном противостоянии, в голове мелькнула одна-единственная, как показалось, здравая мысль, и он последовал ей. По-другому - значит, биться насмерть. Так они не уйдут. И кому здесь больше достанется - это, и гадать не надо. На твоём же поле и закопают. Теперь он был одержим другим - лишь бы они не заподозрили в нём хозяина дачи.
           Парни на его вопрос оглянулись, оценивающе осмотрели отведённый им участок, и тот, что подкапывал, согласно кивнул:
           - Валяй.
           Второй поддакнул:
           - Не хватит - найдём, где подкопать. - И зверь на его груди как будто миролюбиво усмехнулся.
           И они принялись за прерванную работу.
           Кузьма Кузьмич хмыкнул, глядя на их спешку и со злорадством заметил: "А побздёхивают, однако, бекарасы..."
           Дед сбегал к своему "фордопеду", подкатил его ближе к даче, к КАМАЗу, и стал торопливо отвязывать от багажничка ведро и мешки. Как на зло, с чего-то затянулся на верёвке узел. Еле распутал, язви его!
           Вернулся и схватился за лопату.
           В молодости он обычно подкапывал сам, собирали картошку жена и дети. А их у него трое, но рядом, то есть в посёлке, живёт только дочь с зятем, с двумя внуками - ещё малыми, один только в первый класс пойдёт. Теперь же подкапывал зять, или кто-нибудь из сыновей, приезжавших к этой поре на помощь, а он уже занимался подбором клубней, ползая на четвереньках. Они бы и в этот год приехали, потерпи дед с копкой.
           Да где там, потерпишь тут! Вона как пластают, жучки-бекарасы. И ничем не сгонишь, никакой отравой. Может подкрасться, да вдарить сзади лопатой по шеям?..
           На этот раз дед копал картошку и собирал сам.
           И как копал! Скакал по грядкам, как кузнечик. Копнёт лопатой и тут же падает на четвереньки. Копнёт - и на четвереньки. И руками, руками...
           После двух вёдер, которые вначале набирал, стал клубни вываливать на бровку между рядами. Потом собирать будем! Потом…
           Работал, исходя пОтом, едва не скуля от отчаяния. Так он никогда не копал: ни в молодости, ни в зрелом возрасте, не чувствуя ни усталости, ни боли в пояснице. Враз полегчало.
           Прошло около часа, может чуть больше, дед как-то не сообразил засечь время, но по солнышку - около того. И увидел, что парни как будто бы закругляются. Три мешка нагребли. Стали их в машину, в кузов забрасывать.
           Будут ещё капать или нет?
           Дед призамедлил работу? Стаял, как сурок, на коленях и глаз с них не спускал.
           Забросив последний мешок, парни повернулись в его сторону. Чему-то усмехнулись, о чем-то переговорили и направились к нему. И ведро прихватили.
           Неужто за его картошкой?..
           Шли обочь участка, с усмешками на лицах.
           А у него подрагивали губы, готов был расплакаться от бессилия перед вероломством.
           О-о, бекарасы! У-у-у… И на всякий случай дрожащей рукой лопату к себе подтянул.
           - Ну, дед, ты даёшь! Ну и наворотил! И картофелекопалку не надо. Что, решил весь рынок картошкой завалить?
           - Во, конкурент! - воскликнул тот, что заведовал ведром, и на груди чудовище как будто бы тоже ощерилось, насмехалось.
           - А что в мешки не собираешь?.. Помочь? - спросил второй, повыше, в замазученной футболке.
           Кузя Кузич аж обсел на задницу. Рот раскрыл, а сказать ничего не может. То ли от усталости дар речи потерял, то ли так тронуло дружеское участие?
           - Ладно, давай по-быстрому поможем, и сматываемся. Иди, держи мешки.
           Пока копал, усталости вроде не чувствовал. Тут же все суставчики захрустели, поджилки затряслись. В спину опять радикулит ступил, язви его.
           Ох-хо, вот наказание!..
           Парни двумя вёдрами, своим и его, стали собирать картошку.
           - Тебе как, с мелочью?
           - Крупную, крупную... - хотел добавить, что мелочь он потом соберёт, без их помощи. Но смолчал.
           Встав на ноги, он оглядел участок и немного успокоился. Парни выкопали меньше сотки, даже не дошли до его рядка, с которого он начал копать. И удивился: вот это да! - он, один, вдвое больше перекопал, чем они на пару.
           Мешки он сам завязывал, не стал обременять парней, хотя пальцы едва сгибались.
           И, оказалось, - напластал как раз семь мешков! Как задумывал! И помощь сыновей и зятя не понадобилась.
           - Ну и ну, дед! С тобой можно на дело ходить, не прогадаешь. Тебе домой? Или сразу на рынок?
           - Нет, домой. Там уж... - неопределённо махнул рукой, дескать, видно будет.
           - Ну, давай, так уж и быть, подвезём.
           Парни лихо забросили его мешки и велосипед в кузов.
           Поехали.
           Дед Кузя Кузич сидел в середине, между парнями, и смотрел рассеянно на дорогу. И чему-то усмехался, мотал головой, словно стряхивал с неё паутину.
           - Вы-т, наверно, сразу на рынок? - спросил он.
           - Нет, - ответил водитель, тот, что подкапывал лопатой, и стал объяснять со знанием дела: - Такой товар, дед, надо лицом показывать. Сейчас домой, в ванной обмоем, на балконе просушим, а завтра утречком на рынок.
           - Сами торгуете или помогает кто?
           - Помогает. Самим некогда.
           "Оно понятно, чем заняты", - усмехнулся дед, и почувствовал, как этот смешок шевельнул в нём какое-то странное чувство, напоминающее зуд, только внутренний, где-то под грудью, отчего захотелось хохотнуть и икнуть одновременно. Икнул. А смешок остался.
           Кузьма Кузьмич попытался заглушить его матерком. Пожевал губами.
           - И не жалко вам тех, у кого картошку выкапываете? - в голосе деда прослушивались нотки душевной боли. Но его оборвали.
           - А тебе?
           - А что мне? - не понял дед. - Я...
           - Хма, мы не ты. Мы совесть имеем, - сказал парень на пассажирском сидении. - Мы полностью участки не выпахиваем. Два-три мешочка и шабаш. Людям тоже жить надо... - И не совсем дружелюбно посмотрел на деда, чем-то напомнив взглядом своего зверя на груди. - Это ты, вон, как оборзел. Ископал у людей весь участок. - И отвернулся.
           Дед на полуслове поперхнулся.
           Ха! - его же и отлаяли. Ты смотри, какая сознательность…
           Крутанул головой и почувствовал, что злость и негодование на парней как будто бы приугасли. Глаза даже зачесались – не заплакать бы. И эти чувства ещё больше обнажили внутренний зуд. Кузя Кузич, задавливая подпирающий хохоток, наполнился воздухом и выпустил его неаккуратно.
           Пассажир посмотрел на него, но мягче, дёрнул уголком губ.
           - Что, старый, расслабился?
           - Ага, - шмыгнул носом Кузя Кузич и спросил, чтобы как-то отвлечься от своего внутреннего состояния: - Машина с ремонта или купили?
           - На прокат взяли.
           - А чё без номеров?
           - Хм, посмотришь на тебя, старый, вроде бы не новичок в картофельных делах, а таких вещей не понимаешь. Кто ж на дело идёт с номерами? Сейчас вот и повесим.
           Выгружали картошку у сарая. Даже внести помогли. Тот, что отлаял, снисходительно посоветовал напоследок:
           - Ты, батя, ("Ага, сынок нашёлся!") больно-то не наглей, совесть имей. Постольку с одного участка не копай. Поймают - больно бить будут. Ты на руки хоть и шустрый, да на ногу можешь не поспеть, - хохотнули. - Ну, пока. Не поминай лихом.
           На прощание "чудовище" на майке "сынка" как будто опять ощерилось и подмигнуло глазом.
           И укатили. Оставили Кузю Кузича в смешанных чувствах.
           Воры, паразиты, жуки-бекарасы! - а вот, вишь, как. Прибить их мало, и в то же время рука не поднимется, вроде бы и не за что: и картошку ему нагребли в кули, и подвезли, и отчитали. Всё как будто бы в меру.
           Как с ними бороться?
           Шёл домой, смеясь и плача.
           - А никак, - сказала Вера Карповна, когда он рассказал ей, как вместе с бекарасами у себя самого картошку воровал.
           Он лежал на диване, а она ставила ему на спину, на вафельное полотенце в три слоя, нагретые на газовой плите два обломка кирпича. От ударного труда на воровском поприще радикулит ещё более обострился.
           - Кузич, ты у меня мудрый человек, за что я тебя люблю и уважаю, - продолжала успокаивать жена. - Правильно сориентировался. Ну, вот заерепенься ты? И что?!. Разуделали бы тебя под орех, ни в одну скорлупку не собрали бы. Слышь, что Сергеевна сказывала? Приходила проведать давеча. В районе одного мужика на своём же огороде закололи вилами. И найти не могут - кто!
           "Сейчас это запросто" - подумал Кузьма Кузьмич, вспомнив парней при первом знакомстве, и тоскливое чувство одиночества и бессилия перед ними вновь пронзило его. И почему-то не сами парни стояли перед глазами, а чудовище, оскаленное, с острыми зубами, нелепо сидевшее на майке одного из парней.
           - Нужна была бы мне такая картошка. Плюнь! И не жалей. Может, ещё больше заплатил бы, если бы нанимал машину? Счас цены-то... Ладно, больше пропадало, - отмахнулась Вера Карповна.
           И всё же жалко было те три мешка. Даже, пожалуй, нет, не так жалко, как досадно. Ведь в наглую обворовали, но в то же время – помогли, и проехали по сознанию моралью. Вроде и обидеться не за что, и в тоже время как какая-то насмешка.
           Тьфу! Тьфу на вас!..
           Кузьма Кузьмич сквозь зубы потянул в себя воздух с шумом, преодолевая вновь подпирающий смешок.
           - Что, припекла? - всполошилась Карповна.
           - Да нет... так...
           А мозг точили раздражение и досада на себя, на свою трусость (может мудрость?), злость на этих бекарасов*, и в то же время это было что-то другое, что вызывало иронию, сарказм, смех. Как будто бы какой-то мохнатый жучок вполз в сознание, и теперь щекотал, зудел, и этот зуд и припекающее тепло на спине всё более проникали вовнутрь, раззадоривали.
           Дед стал подкрякивать, подкашливать, втягивать воздух сквозь стиснутые зубы. И, наконец, затрясся в неудержимом хохоте, похожем на стон.
           Со спины скатились кирпичи.
           - Што, прижарила-таки, да? - Вера Карповна засуетилась вокруг мужа, прихватывая кирпичи тряпкой. - Да что с тобой? Плачешь что ли, Кузич?
           "Ржу-у!.."
           Кузьма Кузьмич ей ничего не ответил. Он зарылся лицом в подушку, пытаясь заглушить в себе то идиотское чувство, выдавившее из него не только хохот, но и слезы, которые стыдно было показать - слезы, смешанные с отчаянием, беззащитностью.
           Тьфу, тьфу на вас, нечистая сила! Чтоб вас...
           Вот жизнь пошла - цирк!
           Завтра же надо докопать картошку!

----
*бекарасы (местечковое) - производное от пидарасы.