Русский язык

Вот сейчас наша власть озаботилась процессом исчезновения русского языка. Ну, дескать, исконный русский язык Пушкина и Толстого заменяет суржик из англицизмов, слов-паразитов и Бог его знает чего. Короче, давайте все вместе спасать русский язык. Давайте.

Да, но прежде чем спасать что-либо, нужно понять, что это и в какой среде это обитает. Вот возьмем, к примеру, омуля. Ну, рыба такая есть в Байкале. Вкусная, кстати. Вот решили ее спасать и запретили ее лов. И все те люди, которые раньше ловили омуля, остались не у дел. Вернее, они как ловили омуля, так его и ловят, только теперь незаконно. В итоге омуля в Байкале больше не становится.

Или возьмите осетровых на Каспии. Я вырос там и в детстве ел черную икру ложками. А как стали спасать осетровых, так икра стала дефицитом и теперь стоит баснословных денег.
Вот я и думаю, как только у нас начинают что-то спасать, так сразу этому приходит каюк. Хотел другое слово написать, как художник слова эпохи постмодерна, но говорят, что меня уже читают дети и начальство. Поэтому для них каюк.
 
Вот я и боюсь, что и с русским языком случится тоже самое, что и с черной икрой и омулем. Будут им пользоваться вскоре три человека в телевизоре, пока остальные будут сейвиться на танчиках.

А можно пойти другим путем и выяснить, например, почему это в Байкале стало мало омуля, а в Каспии – осетра. Ведь давайте честно говорить, сами мы загадили и Байкал, и Каспий. Куда сливаются все городские нечистоты? Это раньше в реки, озера и моря уходили продукты человеческой и животной жизнедеятельности, отчего рыба в Астрахани была жирной, потому как питалось всем экологичным дерьмом, которое собирала на своем пути Волга-мать. А сейчас везде одна химия: шампуни, гели, стиральные порошки и т.д. Потому и выживает в наших реках, озерах и морях самая неприхотливая рыба, которой деваться больше некуда. А прихотливая исчезает. А куда сливается вся промышленная химия? Туда же. Т.е. сначала строим Байкальский целлюлозно-бумажный комбинат,  потом удивляемся куда это пропал омуль.

Вот давайте теперь выясним, откуда это взялся великий и могучий русский язык и кто, где и когда построил лингвистический Байкальский целлюлозно-бумажный комбинат, который великий и могучий убивает.

Возьмем, к примеру, английский язык. Он почему такой бедный? В русском языке как минимум есть пять-шесть слов аналогов одного английского. Вот, допустим, «crazy» – это и «сумасшедший», и «бред», и «ненормальный», и «без ума». И если в английском это одно и то же, то в русском все эти состояния различаются. Допустим, иду я по Железноводску и вижу баннер «Радость между ног». Бред, - скажите вы. Отнюдь, а у вас где радость расположена? Человек ученый скажет, что в голове, потому как эволюция создала механизм наркотического поощрения для прямоходящих социальных приматов, когда нейронные сети мозга выделяют близкие к опиатам дофамин, закрепляя чувством радости и удовольствия важные для выживания и продолжения рода действия. Поэтому радость, друзья мои, она хотя и в голове, но и между ног тоже. А иногда радость между ног бывает такая сильная, что ты становишься буквально «без ума». И ведешь себя как «ненормальный». Однако, психиатр, который каждый год осматривает тебя, по причине твоей профессиональной деятельности, в сумасшедший дом тебя не определяет и справку выписывает о полном душевном здоровье. А у них, в английском языке, всего одно слово для описания всех возможных состояний, которые с вами могут случиться в одном только Железноводске.

И все почему? А потому что как историк я могу четко и ясно дать ответ на этот  вопрос, когда в 1066 году норманны завоевали Англию, языком аристократии стал французский, а английский был языком холопов и зависимых крестьян. В России французский стал языком аристократии в 19 веке, а у них на тысячу лет раньше. Это как итальянская пицца – пища бедных. Все объедки, что остались на барском столе после пира, слуги собрали и запекли себе на лепешке. Так и с английским языком. Собрал Вильям Шекспир крестьянские объедки языка и создал бедный литературный английский.
А русский язык такой богатый еще и потому, что зимы у нас долгие. А чем еще зимой заниматься, как не передавать всю гамму своих ощущений от этих долгих зим. Потому у нас богат не только русский литературный язык, но и русский матерный. Долгие зимы, много общения, вот и появился великий и могучий.

Вот только во времена Петра I да Екатерины II перестал русский язык коррелировать с языками славянскими. Вернее, слова остались те же, вот только значения их поменялись на противоположные. Во всех славянских языках слово «uroda» - «красавица», «уродилась», «уродился», а в  русском урода – это урода. Или «pozor» - это «внимание», а у нас позор – это позор. Короче, поменяла нам ученая немчура значения слов на противоположные, но мы на нее за это не в обиде. Мы ж не собираемся вернуться к русскому языку допетровских времен, очистив его от немецкой и голландской лингвистической заразы.

И думается мне, что не надо спасать омуля и осетра запретительными мерами. Просто создайте условия, когда омулю будет комфортно в Байкале, и осетру – в Каспии, и они сами восстановят свою популяцию. Создайте условия, чтобы русскому языку было комфортно сначала в России, и тогда все будут на нем говорить, «и гордый внук славян, и финн, и ныне дикой тунгус, и друг степей калмык». Ну, с финном, допустим, Александр Сергеевич сейчас погорячился, но в целом прав.

Поэтому на работе обязательно нужно создавать зоны коворкинга и релаксации – то бишь по-русски – беседы и отдыха, а то все сидят уткнувшись в свои мониторы и что-то там юзают в инете или мани майнят. Тады мы Силиконовую долину обойдем не по количеству силикона в Инстаграме, а по качеству русизмов в английском языке.

(Я, Сверх-Я и око Йони)
#здесьисейчас