Никогда

Это самое жестокое слово — «никогда».
Flёur. «Никогда»

Я еду в поезде, лёжа на верхней полке. Смирно, не шевелясь, словно в гробу. Из моего кармана торчит пачка сигарет, насквозь прожигая кожу через ткань тонкого пальто. До ближайшей остановки больше часа. Я не выдержу, если не покурю. Впрочем, вряд ли я стану слезать вниз и выходить из поезда — сил не хватило даже на то, чтобы снять пальто.

Я выходил из поезда прошлой ночью на одной из станций. Надо мной горели звёзды, и я смотрел на них сквозь сигаретный дым слезящимися от ледяного ветра глазами. Звёзды были яркими и морозными и неуловимой туманной дымкой складывались в дугу Млечного Пути, которая казалась мне чарующей, неразгаданной, невыносимо печальной.

Сейчас ночь приближается опять. Сквозь щёлку закрытой двери купе просачивается тонкая струйка противного жёлтого света. До меня доносится смех детей, бегающих по вагону, и громкий голос проводницы: «Морроооженое, кто желает мороооженое?»

В вагоне не холодно, но, несмотря на это и на то, что я лёг прямо в пальто, всё моё тело сотрясается в лихорадке. Я дрожу — то ли от осеннего холода, который, выдавив стекло окна, вместе с вечерней мглой проник в купе, заполнив всё пространство едким ядовитым дымом, от которого я задыхаюсь, то ли от воспоминаний о тебе, от которых я тоже задыхаюсь.

Нестерпимо хочется спать. Сквозь подступающую дремоту/осень/смерть я вижу тебя. Ты выступаешь из темноты — мучительно прекрасная, до боли родная, с непонятным мне чувством глядя на меня, словно ты гордишься мной. Я помню тебя полностью. Помню, что ты ненавидишь холод и постоянно мёрзнешь. Помню, что ты не можешь жить без кофе. Пробовала как-то продержаться, я даже помню твой рекорд — всего одна чашка в день. Помню, что ты засыпаешь под тяжёлый рок. Помню ту самую песню, под которую произошло столько всего. Она и сейчас играет в моей голове. Я хотел послушать её в наушниках, но они сломались, и теперь твой любимый отрывок крутится в моём полууснувшем сознании. Он то теряется среди других неясных образов, то чётко проступает горящими, огненными, выжженными в памяти красным курсивом словами. Я хочу и не хочу это слушать. Я сдавливаю голову руками, шепчу что-то то ли про себя, то ли вслух. Лишь бы только не играла в моей голове эта песня, лишь бы только не вспоминалась ты, лишь бы только прекратилась эта пытка.

На минуту вырвавшись из объятий полусна, поворачиваю окаменевшую шею и смотрю в окно. Ночь уже совсем близко — вдалеке догорает последняя зловещая кроваво-красная полоса заката, словно кто-то исполосовал огромное небо ножом, и теперь из ран льётся тягучая кровь. Эта полоса — как последний день лета. От него осталось всего несколько часов, скоро он догорит, и меня с головой накроет неизбежная осень. Она уже накрывает меня, и мне не поможет ни осеннее пальто, ни горячий чай, ни даже сотни книг, которыми дома уставлены все полки. Мне ничего не нужно, кроме тебя.

Мне снится земля. Усталая, измученная, иссечённая следами миллионов ног. Осенняя, серая, высохшая, потрескавшаяся. Старая. Бедная земля. Над ней воет стонущий ветер, звеня цепями и обрывая листья берёз. Он хватает их, рвёт, бьёт о землю, превращает в клочья и бросает в осеннюю грязь. Над всем этим нависает истекающее кровью закатное небо. То и дело мимо со свистом проносятся поезда, резко вырывая меня из дремоты и заставляя вздрагивать. Снова перед глазами появляется неприятно близкий белый потолок купе, затем — земля, ветер, листья, небо…

И затем — ты. Это убивает меня. Сквозь эти унылые пейзажи то ли сна, то ли реальности, сквозь дремоту и рыдающие песни поездов снова пробивается твоя разбойная красота. Я не знаю, что мне делать дальше. Кажется, впервые в своей жалкой короткой жизни. Не знаю, как она может продолжаться без тебя. Не знаю, как держать себя в руках. Не знаю, как держаться. Я обменяю всё на тебя. Всё, что у меня было, что есть и что будет. Я разрушу всё. Всё, что создал.

Но это никак не поможет мне тебя вернуть.

Поезд качается и гремит, увозя меня в осень сквозь километры и часовые пояса. Голоса за дверью уже давно стихли, полоса света растворилась во тьме, выдавившей оконные стёкла. Последний рубиновый отсвет заката лежит на стене.

А ведь я и не знаю, что значит никогда. Понятия не имею о том, что это такое. А оно — есть. Это как звёзды над вчерашней станцией, как расстояние между нами с тобой. Никогда. Никогда! Представляешь?

Нет. Ты не представляешь, как и я. Интересно, что ты тогда сейчас делаешь? Наверное, пьёшь свой любимый кофе и слушаешь ту-самую-песню, и тебя обнимает забытый мной огромный осенний шарф, и ты представляешь, что это я тебя обнимаю.

Это самое жестокое слово — «никогда».