Страна Лимония. Итальянский февраль

ИТАЛЬЯНСКИЙ ФЕВРАЛЬ
Пятое февраля. Второй день в Италии. Отдыхаю, ничего не делаю. Слегонца по словарю подзубриваю слова. «Дурак» по-ихнему - шеймо. Очень смахивает на нашего «шельму». А дурро — тупой, твердый - то же что и дурак. А они, в самом деле, дураки. Только что принес из магазина два килограмма лука в бумажном кульке. Продавец сама накладывала. Открываю. Мама мия! Сверху - нормальный, а под самый низ - еще крупнее, как на подбор. Ну, не дураки ли? У нас бы как? Вот именно, че вам рассказывать. А продавец эта - рядом с нашим домом. Она Риту научила приветствию: резво помахивать ручкой и растягивать рот в улыбке до ушей. В плане вежливости это они очень любят, эти продавцы по отношению к своим клиентам, как эта наша подруга из oвoщного магазина: она столь не энергично и бурно приветствует нас, проходящих по пять раз в день мимо нее, что можно подумать, что мы ее ближайшая родня, не виделись лет двадцать в реал Но однажды я видел в большом продуктовом магазине, недалеко от нас, сцену. Издали, так что меня никто не видел, а покупателей рядом тоже не было. И вот, две продавщицы-итальянки, там, за дальним прилавком о чем-то заспорили. Лица разъяренные, красные, злые, точно, как наши продавщицы советских времен. И тут подходит вежливенькая пожилая покупательница - вмиг поменяли выражение дни на добродушно-предупредительные - как Райкин менял маски.
Был на почте: купить конверты и отправить письма в России Никого из посетителей. Работники почты — все мужчины, чем-то заняты за своими столами. Я обратился к ближайшему, лысенькому маленькому, средних лет со своим вопросом. Он вежливенько ответил, спросил что-то меня. Но капито – отвечаю ему, не понимаю, мол, я иностранец, я - руссо. Тут, слыша наш разговор, подскакивает его
коллега, такой худощавенький, длинненький, шустренький, и, глядя на меня добрыми темными глазами, расставил руки, как крылья. и загудел-забегал меж столами, изображая самолет и произнося «аэро», «аэро». Ну да, понял я, аэро - самолет и согласно закивал головой, что нужен авиаконверт.
Смотрел с лестничной площадки старинной каменной лестницы
на работу строителей напротив через улицу, как выкладывают тротуарными плитками прилегающую территорию: малюсенький, как игрушечный, краник на гусеничном ходу. Плиты цепляет методом вакуума, присасыванием. Для этого у него на стреле небольшой компрессорчик. Очень умно и красиво работали строители.
Взгорье, куда я поднялся по очень древней лестнице - скорее всего либо античный театр, либо стадион. Потом, в наши дни, его засыпали и на его месте разбили парк с бассейном и беговой дорожкой вокруг. А лестница так и сохранилась со своей изящной архитектурой и огромными гранитными плитами на лестничных
площадках, "... сработанных еще рабами Рима!", как сказал лучший,
талантливейший поэт нашей советской эпохи.

В парке - высоченные белоствольные деревья красивым полукругом обрамляют огромный, пятидесятиметровый бассейн с фонтаном. Три громадные каменные черепахи – Тортиллы, поросшие мхом, обрамляют края бассейна, фонтанируя струи воды через открытые пасти Черепахи своей неподвижной окаменелостью и переливанием воды напоминают наших депутатов в Госдуме – и по количеству, и по качеству – словно они думают свою тяжелую думу, как обье...ть свой народ, Вода в бассейне - чистейшее зеркало: прозрачная, на всю метровую глубину. И никакого рукотворного мусора, как у нас. С восточной стороны - огромная скульптура мощного каменного
на над распластанным под ним буйволом. Когти льва вонзились в тело жертвы. Лев - сплошной триумф. Хвост eгo – горизонтальная палка. Буйвол - весь подо львом, он - его подножие. Он сплющен, как камбала. Роги-ноги-бецала - все растотырилось, расплылось в стороны, хвост - набок. От былой силы и мощи - ни следа. Он уже труп, трапеза для льва-победителя.
  А вот с противоположной стороны бассейна — еще одна скульптура, где — смертельная борьба. Яростнейшая. За добычу, за саму жизнь. Тигр и удав. Тигр — это огромный кричащий кровавый рот. он — весь в борьбе с удавом, посягнувшим на тигриную добычу — поверженную антилопу. Удав стальным кольцом обвился вокруг тела тигра и давит его. Голова удава — его раскрытая шипящая пасть — прямо против тигриных клыков. Рот в рот, пасть в пасть. Кто кого? Временами кажется — побежден тигр: язык набок, глаза вылуплены до беспредела. Орет от боли и удушья. Или – от ярости? Или — ярость и предсмертный хрипящий крик вместе. Но когти его - глубоко вонзились в тело удава. Левая лапа рвет и давит, правая — сжимает хвост удава. Но, видать, силы на исходе. Большей экспрессии в яростной смертельной схватке я не видел никогда и нигде. Зазвонили в церкви - мягко и нежно. На душе - покой. И кругом тихо-тихо. Высоченные деревья не шелохнутся. Солнышко пригревает. Но сидеть на деревянной скамейке - холодно. Встал. Прошелся. Обошел вокруг борцов. Да, тигру хана. Стальной обруч удава сжимает тело врага. Тигр уже в агонии. Правая задняя лапа eгo - еле держит. Но, видать, и удаву недолго жить: раны его смертельны, и он раскрыл пасть в предсмертном шипе. Задняя половина удава - тоже парализована мощными когтями тигра. Погибнут оба - это совершенно ясно.
Невольно вспомнился рассказ вологодских охотников о медведе и вепре: если они столкнутся в борьбе за одну территорию - гибнут оба. Дики кабан-секач, разогнавшись торпедой, с разбега пропарывает медведю брюхо, а тот, в предсмертной ярости ударом  своих лапищ ломает верю хребет. И тоже ничья - 0:0. Два нул, как говорят грузины. Два мертвых – нул живых. Вечером ходил искать шахматный клуб. Нашел, но не работает - на ремонте. Возвращаюсь пешком. Пою сам себе «Милан ди мердо, «Милан ди мердо, Милан ди мердо», то есть «Милан – говно, Милан - говно» - только вчера Серго научил этой футбольной дразнилке. Навстречу мужичок, тоже поющий себе что-то под нос, шизоидный, как ия. У меня - рот до ушей, не могу остановиться, так как представил себе вчерашний момент - в гротеске, когда спрашивал на конечной остановке автобуса, здесь ли собираются болельщики «Ювентуса», чтобы ехать в Турин на футбол, на встречу с футболистами «Милана». Я хотел этот вопрос заранее уточнить, благо, времени свободного было много. И вот вчера я добрался до конечной остановки 35-го автобуса и спрашиваю об этом у водителя. Весь словарный запас я ему выдал, как учили с Сережей: тиффози — болельщики, «ІОвентус», «калчио» — футбол, Турин, Милан». А пассажиры — уже заходят. Вижу, водитель не понял. И тогда у меня само по себе запелось: «Милан ди мердо, Милан ди мердо, «Милан ди мeрдооо!» — пел я с упоением и даже сам себе дирижировал. Поняли, заулыбались, объяснили, что да – болельщики собираются
вон там, у здания спортклуба. До субботы, до поездки на футбол еще целых три дня. Я брожу по улицам, церквям: любуюсь городом, наблюдаю различные картины
городской жизни. Вот они.
  В самом центре, на главной улице, рядом с кафе, прямо на тротуаре, как тюлени, лежат азиаты, в основном, молодые. С детьми и собаками. По виду — обосновались давно. И никто их не гонит. Полиция проходит мимо — ноль внимания. Тут так. Потому что ведут они себя вполне спокойно-благопристойно.
  Навстречу пробежала бегунья в спортивном костюме. Сиськи — здоровенные, прыгают в такт бега вверх-вниз, вверх-вниз. Я по-мужски ею залюбовался. Она, поймав мой взгляд, левой рукой прижала их к себе, чтоб не трепыхались.
  В районе автовокзала, на площади, за кустом — какой-то онанирующий мужик: таковы гримасы свободного мира.
  Совсем весна. Очень тепло. По улице прокатил на велосипеде бедненько одетый, щуплый и престарелый, весь небритый и грязный мужиченко в теплой, подвязанной шапке-ушанке, почему-то одетой задом - наперед — они спустились с гор - такого я еще здесь не видывал: все итальянцы очень чисто и красиво одеты, а этот выделяется сразу. Может, какой-нибудь иноcтранeц, скрывающийся в лесах, как Эдик во времена оно – судить нельзя. Возле ворот Сан-Донато, на бульваре - индус, худошавый паренек, лениво убирающий граблями прошлогоднюю листву - видать, студент рядом находящегося Болонского университета, и такая тоска в глазах его от этой работы, что я невольно приободрил его словам поэта: «...Не стыдися, что за дело - это многих славный путь!». Он - erstaun (удивляться - нем.)
Площадь святого Петрония. Справа — здание мэрии. Под навесом -
открытое кафе. Здесь — сливки отдыхающей Европы, иностранцы. Здесь они пьют кофе, греются под газовыми грелками, отдыхают, курят, заказывают и слушают музыку.
  Вот подошли две пожилые европейки. Очень похожие друг на
друга: видать, мать и дочь. В их облике — не столько старость или
дряхлость – все это прикрыто богатыми роскошными одеждами,
а - вырождение. И духовное, и физическое. Вырождение их генетических основ — как результат многовековой чистой аристократической крови.
  На мраморных ступенях знаменитого храма, как обычно, полно молодежи, в основном, студенты. И не боятся застудить задницы! Девки, правда, сидят на свитерах, которые повязаны вокруг Нижнего места: они и по городу так все ходят - со свитерами, повязанными на задницах.
Встречаются молодые с детишками грудного возраста и чуть старше, сидящими у родителей впереди на помочах-сумках, как у кенгуру, только не на животе, а на груди – очень удобно! А молодежь — сплошь с маленькими, аккуратненькими рюкзачками за спиной.
  У статуи Нептуна, в фонтане, и у колодца в мэрии -- огромное количество монет. Кто-то же их выгребает.
  На подходе к огромному магазину сквер с ярко цветущими, желтыми маргаритками. Слева куполообразное, в виде заостренного огромного шлема сооружение из множества переплетенных веревок, чтобы лазили детишки. Здесь же пяток детских качелей: чистеньких, опрятненьких. Низ, дабы детишки не ударялись, выложен плитами из мягкого материала. На баскетбольной площадке, выложенной искусственным ковром, одинокий, забытый кем-то новенький мяч. И никто даже не думает его взять. Вдали, на пригорке - приют для одиноких кошеки собак. Поэтому бездомных ни кошек, ни собак на улицах - ни одной. Не сравнить с нашими городами. Невольно, по аналогии вспомнился случай, когда у нас в Ростове, почти в центре Нахичевани, средь бела дня свора одичавших бродячих собак насмерть загрызла десятилетнего мальчика.
  В здании магазина - отдел оптики, где глазной врач в считание минуты проверяет зрение и подбирает нужные вам очки. И Риточка подобрала-купила здесь для меня модные красивые очки.
  Здесь же, в огромном магазине, меня удивила молодая девка с обширной задницей в шортиках на роликовых коньках. Во, думаю, б.., места другого не нашла, чтобы кататься. Дочь моя смеялась, когда я этим возмутился: ведь это служительница магазина и носится по всему магазину, как ветер, по служебным делам. А что на коньках то весьма умно и удобно: попробуй-ка целый день ходить пешком по огромному зданию. А так на коньках — весьма оперативно.
  В парке вижу: пожилая пара, явно не итальянцы — прогуливаются. За ними увязался местный дегенерат – толстый, ручки в брючки. Те еле от него убежали. Да, очень много здесь идиотов, и с ними носятся, как списанными торбами. Мы с Ритой возмущались – это ни к чему. А изобилие идиотов — результат дряхления и вырождения Европы. Как мы вырождаемся — через пьянство.
  Здесь же, в парке, детсадовская площадка со всеми прибамбасами: горки, лестницы, веревки для лазания, паровозики, вагончик, скамьи, качалки и прочее. И все – целое. Хотя и видны следы молодежных ночей. Но здесь молодежь не разрушает все это, как у нас: здесь привито уважение к материальным ценностям, к чужому труду. У нас, в стране голодранцев, где почти нет своей собственности, и
чужая тоже не ценится.
Слева - остаток стены метров пятнадцать высотой и длиной метров сорок. Скорее всего, это остаток стены древнего амфитеатра. Впереди — памятник революционерам, последним защитникам баррикады.
  Наконец — суббота. Едем на футбол в Турин. На матч «Ювентус» - «Милан». Автобусом. С тремя десятками болельщиков «Юве» из Болоньи. Среди них одна треть — женщины. Двум из них, нашим соседкам, что впереди - обеим за семьдесят. Дорога в Турин - великолепная скоростная автомагистраль. Слева горы и сплошные поселки, монастыри, городки; вот Модена - родина Лучано Паваротти, вот Парма — городок с ее знаменитым монастырем, памятным с детства по фильму «Пармская обитель»;
вот Маренго, где Наполеон Великий едва не проиграл одно из первых своих сражений. Мутная горная река По, напоминающая нашу  Кубань в верхнем течении, У Пьячено автомагистраль раздваивается. Раз-два-яйца, как говаривал наш Саня-водила, с которым мы ездили в Рассею за картошкой; одна дорога направо - в Милан, другая в Турин и Геную. Здесь дорога уже не такая прямая, так как пошла гористая местность, Но тоже - ни одной сиськи, как
называл тот же Саня знак ухабистой дороги у нас в России. Вот он,
этот знак: точно сиськи, лучше не скажешь.

Остановка для естественных нужд. Здесь же коллеги-болельщики из Неаполя, Рима, Флоренции возле своих автобусов, Наша заминка с Сержом в туалет из-за отсутствия мелконяна (мелких денег). Я пытался что-то этому секюрику — сменное слова не придумаешь - этому секюрику объяснить, но увидев его непреклонную невозмутимость, понял бессмысленность увещеваний. Cерго за это время уже стал в очередь, чтобы разменять — понял я. Для этого надо что-либо купить, а это что-либо - это хавчик и питье. Решены все проблемы, в том числе и посещение туалета. Не бонял (не понял), говорю сам себе. В смысле - куда я попал: в туалет или в операционную? Стерильная чистота, блеск, порядок такой, что не у всякой хозяйки на кухне бывает. И это притом, что этот туалет при дорожном кафе. И опять удивление по поводу кранов, которые открываются - только поднесешь руки, и также закрываются, когда уберешь.
И вот он — Турин. Громадный город — столица автогиганта. Вдали, на западе — красивой розоватой полудугой виднеются заснеженные Альпы. Оттуда тянет холодом. За два часа до матча - уже тысячи болельщиков возле громадного
крытого стадиона. Держится весь этот овальный — над всеми трибунами, козырек - на четырех металлических якорях-консолях — как гамак, если бы растянули его по углам.
  А само футбольное поле получается открытым. Наши места — где-то с северо-западной трибуны примерно посредине по высотному уровню,
  Ажиотаж огромный. Стадион на восемьдесят тысяч зрителей. Шикарный. Поле — как игрушечное. Трава – изумрудная. Все в дыму от горящих шашек. Их бросают в сектор миланских болельщиков, те отвечают тем же. Болельщики «Милана» - в угловом юго-западном секторе. Отделены свободными зонами от болельщиков «Юве», на всякий случай.
  За воротами - надувные фигуры длиннющих человечков. Они падают на землю, то вновь поднимаются в свой гигантский качаются из стороны в сторону. Потом - снова падают: газ то дают, то отключают, и синхронно и фигуры ведут себя. Перед началом матча за нашими воротами крепкие парни - человек двадцать энергично махали огромными флагами «Ювентуса». А на земле, лежащие перед ними — знамена поверженных соперников. На все сиденья разложены белые с одной и голубые с другой стороны листы плотной лощеной бумаги. Все стоят, все орут. Кажется, крыша сорвется. Все в экстазе. Хотя подвыпившие редко. Пьяных - вообще нет. Все ждут матча. Все ждут выхода футболистов. Рев такой, что кажется – рухнет крыша. Первыми вы ходят наши – «Ювентус», в своей традиционной полосатой черно-белой форме – форме 26-кратного чемпиона Италии: Зидан, Давидс, Ван дер Сар, Трезеге,
Индзаги. Все. Без дель Пьеро. Рев восторга достигает апогея. И вот,
миланцы, во главе с Паоло Мальдини. Среди них наши: Шевченко и Каладзе. Свист и улюлюканье заглушают слабые крики восторга небольшой кучки миланских болельщиков. Интерес к игре огромный: встречаются два вечных непримиримых соперника. И вот – игра! Одно дело видеть знаменитостей по телевизору, другое – наяву. Хотя и далековато — но мы же видим живьем этих легендарных Зидана и Шевченко! Какая техника, какой блеск, какой артистизм владения мячом! И вот он - гол в ворота «Милана»! Трудовой и красивый. Взрыв восьмидесяти тысяч глоток в едином порыве!

Ор и топот ног по гулким дощатым трибунам. Серго взлетел мне на плечи и счастливый — орал, орал, орал, потрясая белым листом бумаги — как и все зрители, отчего стадион моментально побелел. Орал и я, и топал ногами, орали наши болонцы-мужики, орали женщины-старушки, потрясая листами, топоча ногами и одобрительно улыбаясь нам с Серго, столь бурно орущим в честь забитого гола! Дым от шашек стоял минут пять, и не было почти ничего видно – сплошной туман! И вот
миланцы отвечают атакой и едва не забил Шевченко,
 
--- Шева, - кричу ему, - давай... - Серго с испугом глянул на
меня, - давай в Хохляндию, кати отсюда! - успокоил его конечной
фразой.
  И вот запели: «Милан ди мердо, «Милан ди мердо, «Милан ди мердооо!». Дружно, протяжно и мощно - как это они умеют делать. И так — десяток раз мощного спетого хора. Я - уже во втором тайме подловчился и - дабы выделиться, в самом конце куплета козлитончиком одиноко-высоко дотягивал «ди мердо-о-о». Наши все вокруг ржали и показывали - одобрям!
  Как одна минута пролетел первый тайм. В перерыве в туалет, сотни ларьков. Отпускают — моментально. Серго купил сувенирную майку «Ювентуса», очень рад этому. А пьяных – даже в перерыве нет. И почему у нас большинство болельщиков – в дым? У них – опьянение самой игрой, у нас игра – неоспоримый повод для пьянки. Во втором тайме появился любимец туринцев Алессандро дель Пьеро. Снова великолепная комбинация «Ювентуса» и опять гол! Забил Зидан. Классно и очень технично. и снова — рев, грохот, дым от шашек и топот десятков тысяч ног, словно одна орущая глотка, и теперь уже синеющие трибуны от поднятых вверх бумажных квадратов. Не успели утихнуть — нам
гол. Как ушат холодной воды. И  почти тихо. Мы, зрители, поняли: нашим нужна поддержка. И вот трибуны — властно и мощно, чеканя маршевый шаг – погнали наших вперед: «Форца, Юве, форца, Юве, форца, форца, форца!».
  И вот она, многоходовка, и дель Пьеро втыкает третий, победный гол. Не помог даже знаменитый Паоло Мальдини! Победа – 3:1 - так и осталось. Зрители и мы с Серго — счастливы. И снова орали до опупения, как только прозвучал свисток.
Вместе со своими двумя пожилыми опекунами-болонцами, радостные, добираемся до своего автобуса. Уже ночь. Хотя свету на улицах — полно и светло, как днем. Свежо, градуса четыре мороза: рядом вдали видны белые от снега Альпы. Садимся в теплый автобус и – назад, домой. Снова мчимся по скоростной дороге, где ни одного поста ГАИ: у нас их было бы полтора десятка на триста километров — не меньше. И везде — поборы и поборы. В свои карманы. За наш счет. Так может, убрать ГАИ и на эти деньги построить нормальные дороги, убрать пересечения в одной плоскости и тогда сами по себе отпадут ГАИ? И всероссийский рынок через артерии-дороги наполнится всевозможными товарами, и в том числе дешевые арбузы Дона и Кубани докатятся до Мурманска и Сибири, а, господа правители?
Около двух часов ночи стали просыпаться, готовиться: подъезжаем. Справа, еще километров за тридцать, на самой вершине горы – золотисто-белый сияющий собор Санта-Лука. Он ярко выделяется на темном фоне зимнего неба, красиво подсвечиваемый прожекторным светом. И чем ближе подъезжали к Болонье, тем красивее и ярче горело бесчисленное половодье огней. И яркими красивыми пятнами выделялись с такой же подсветкой многочисленные соборы, мост и церкви на всем необозримом пространстве огромного сияющего города и его бесконечных пригородов. У нас в Ростове тоже стали применять эту оригинальную подсветку некоторых красивых зданий в центре города.
  Серж по сотовому вызвал такси. Через минуту уже ехали домой,
где ждала Рита.
  Утром отлеживались, отсыпались. А на улице - густой, лопастый красивый снег. С наклоном с востока. Русская зима! Уже второй раз такой снег, моя любимая погода. Особенно, когда сидишь в теплй уютной комнате, а они там за окном — уже скукожились, съежились, уже им холодно. Нет, ребята! Мы в ваших тепличных условиях запросто выживем. А вот вы в наших попробуйте. Особенно на Севере и
Сибири. И несмотря на нашу русскую разболтанность, суровые морозы заставляют нас быть очень четкими и собранными — иначе - просто не выживешь.
  Снова в соборе. Все тот же добродушный ученый дедушка, добровольно объясняющий внимательным слушателям, все также не понимаю я. А когда я его что-то спросил, сказал, что я - русский, он удивился — что это за страна, удивив и меня. И невольно обидев. Как, они не знают Россию? И это такие умники? А что же тогда простые люди? Или мы так ничтожны и незначительны в этом мире?
  Видел солнечный луч, падающий около двенадцати часов из специального окошка в потолке на латунную линию в полу, где разметка всех месяцев по днями часам — новый Григорианский календарь: раньше не мог видеть по причине пасмурных дней. Справой стороны грандиозного алтаря, в нише – Иисус Христос на смертном одре. Поражает естественность: рана под ребро, раны рук и ног от гвоздей. Тело его - восковой желтизны, ноги – худые. Лицо - будто спит, кажись, вот-вот откроет глаза.
  На невысоких круглых каменных столбах — кресты. Касаешься их рукой - чтобы вновь приехать,
  Посетителей немного. В основном, туристы. Молящихся - очень мало. Рядом молодая итальянка лет тридцати присела на молельную скамью, молча, отрешенно молилась. В соборе том, что скамьи и на них сидят прихожане во время
службы - это меня уже не удивляло: в этом есть здравый смысл.
  Удивило другое: то, как они исповедуются. Я сам видел, что там.
несколько уютненьких кабинок-исповедален, где никто не мешает. Удобно и комфортно. Они - не спеша, откровенно наедине сидят друг с другом священник и исповедующийся. Им никто не мешает. Удобно и комфортно. Прихожанин изливает свою душу священнику, просит через него прошения у Бога.
  Невольно вспомнилось, как я пару лет назад ходил исповедоваться в наш собор. Хотелось высказать священнику самое-самое  сокровенное, то, что никому не скажешь: снять грех с души, сказать самое наболевшее. Но, так как у нас исповедание практически лишь два-три дня в году, а желающих - сотни, а времени - час-другой на несколько сот людей, то картина известная: пишешь свой грех на бумажечке, в огромной толпе, в давке, суешь отвечаешь, что грешен, он, со словами «Бог простит» - крестит вас, сует крест в губы, вы целуете и — все следующий.
  Жутко было видеть эту толпу, а на ее фоне двенадцатилетнего мальчика, пытавшегося излить свою душу на исповеди, а получившего то, что и все, автоматическое: «Грешен? Бог простит. Следующий». И брызнувшие слезы отрока от так и не высказанных перед Господом своих тяжелых дум о своих житейских ошибках, которые кажутся ему огромными грехами.
  Такие «исповеди» навсегда могут оттолкнуть эту юную душу
от религии, от Бога, от веры во все лучшее: засохнет, очерствеет и ожесточится юное, нежное, доброе сердце и превратится этот отрок в ненавидящего добро, превратится в циника, пьяницу, наркомана - превратится в преступника. Избави Бог и нас от таких «Исповедей».
  Леса убраны, лишь вдали возле алтаря остались — до самого потолка
и там, маленькие от высоты, пара рабочих. Без лесов храм посветлел и стал как бы выше и просторней. На всю громадную длину — по пять мощных красивых колонн в два ряда. Между колоннами — метров по сорок, а поперек еще больше. Толщина колонн — метра по четыре. В поперечном сечении колонны выглядят вот так: стройные, изящные, высоченные. Вверху – в виде цветков-лепестков, и колонны в стрельчатые ажурные своды. От этого высота и легкость еще более увеличиваются. Добавьте сюда обилие света, смягченного в самом верху резным кремовым венецианским стеклом, этот свет падает через оригинальные красивые оконные проемы.
  Не говорю о красоте и роскоши как бы отдельных самостоятельных бесчисленных приделов вдоль обеих сторон на всю громадную длину собора.
  Поражают центральные врата: двенадцать метров шириной и пять высотой. Очень старинные. Усиленные бесчисленными – через пятнадцать сантиметров – заклёпками.
  Напротив собора Святого Петрония, на реставрируемом на всю колоссальную высоту и ширину - огромное полотнище с рекламой модных стрижек. Вот они:
Мужчины с капотами, отороченными светлым мехом, как у Путина В.В. Женщины с чернобурковыми воротниками. В брюках как повседневность
  Здания мэрии, собор Святого Петрония и обеих башен - все испятнаны квадратными дырками. Что это означает, я никак не мог врубиться. Следы от строительных лесов? Скорее всего.
  А почему итальянки все такие невзрачненькие? Может, камень на них так действует? Красавиц - вообще нету. Две-три видел интересных. Наши - красивее. Или это здесь, ближе к северу, ближе к Европе, и - ничуть не эмоциональны. Мы - темпераментней. Я руками машу - как мельница крыльями - от избытка впечатлений
и недостатка слов.
  Ехали с дочерью и внуком на тряпичный базар, Меркато по-ихнему. На остановке контролер автобуса высадил трех молоденьких безбилетных цыганок и пытается взять с них штраф. Те - колесом ходят, черкочут, машут руками, орут все сразу, как обычно, оглушают его. А он - как волк в стае псов, не знает, кого щелкнуть зубами, и никак не может их перекричать. Но одну, правда, крепко держит за руку и требует штраф. Те - орут, выворачивают свои карманы мол, ничего нету, он - неумолим, хотя тоже постепенно начинает краснеть от натуги и неловкости положения, что на эту сцену и мы смотрим, зрители. Кончилось тем, что одна из них пошла, взяла талоны и стала ему тыкать в лицо
  Здесь же был еще один зритель - щупленький мужичок-итальянец простенького вида, с кем-то говоривший по сотовому телефону и друг он увидел у сцену с цыганками и тут же, судя по взгляду и мимике, стал увлеченно строчить о происходящих событиях по сотовому - репортаж с горячей точки. И чем дольше он говорил, тем больше его кидало в хохот. Теперь уже и мы, глядя на эту сцену и на его репортаж с хохотом – тоже начинаем смеяться. Сережа аж захлебнулся от смеха и
треснулся головой о столб; парень в куртке, увидев, как треснулся Сережа, так рыготнул, что изо рта у него вылетела слюна, как у бешеной собаки. А мы с Ритой, глядя на все это по принципу домино, схватились за животы, исходя в хохоте: каждый участник смешон по-своему, а в общей сцене и подавно.
И в конце концов, когда уже сели в автобус – и там не могли успокоиться, все смеялись. А цыганок контролер отпустил и взял с них три талона, и сам их пробил. Нас продолжал веселить «репортер», который все упивался своим рассказом об увиденном и все так же исходил в хохоте. И мы, глядя на него, тоже не могли остановиться: уж очень он комичен со своим репортажем по сотовому телефону.
А тут еще контролер стал Риточке изливать свое негодование по поводу
 нехороших цыганок, не плативших за проезд. Мы с Сережей зажали рты, чтобы не прыснуть от смеха, глядя, как контролер - изливает перед Ритой свое негодование, а та – с лицом сочувствующие умно-преумно ему поддакивает. И только вышли - начали вовсю смеяться - теперь уже по этому поводу: нашел, кому поплакаться:
ей, Риточке, которая не единожды ездила бесплатно и виртуозно обводила контролеров вокруг пальца! Потому что обвести этих контролеров - святое дело, они сами на то провоцируют: заходят в своей фирменной одежде, как петухи индейские, ярко выделяясь среди толпы, и ты, имея в руках талон наготове - всегда успеешь его пробить.
  К тому же на русский менталитет игры со своим государством в кошки-мышки научил наших людей быстренько хоть что-то урвать и ускользнуть от этого Кота-Государства, которое всю жизнь только и смотрит, как бы у нас вырвать наше законное, нампринадлежащее.
  Еду домой городским автобусом. В окно вижу: на остановке
у госпиталя - араб: усталый, лудой, в строительной одежде. Под глазом - кусочек засохшего цементного раствора. Мне его стало по-человечески жаль: горек хлеб на чужбине. У меня здесь хоть опора есть - дочь, ее квартира, ее обслуга. А они - сами. В общежитиях. И проблемы еды и быта - решать самим. А деньги? Если получили – и спать с ними?
  Рядом с ним - что-то жалкое, нищепское: не то наркоман, не то попрошайка. Уже отъезжали – увидел, что он как-то странно,
по-воровски, быстро вытащил из сумки что-то съестное, типа со сосисок в целлофановой упаковке, зубами разгрыз ее и с жадностью стал глотать.
  А в это время вижу другую картину, уже у нас, в автобусе, зашедший на переднюю дверь мужичок-итальянец хотел заплатить, стал рыться в рюкзаке и, видать, очнулся, что забыл кошелек в той сумке, что оставил только что на остановке, в которую как пиранья вцепился тот нищий и тут же вступил с ней в непосредственную близость. Автобус только тронулся с остановки, впереди – красный свет: открой, умоляет Забывака. Водитель — как не слышит, не положено. А Забывака от мольбы перешел к оскорблениям типа мердо и куло — бесполезно: водитель – формально прав. По-человечески — нет. Забывака все ругался. Выскочил на остановке - и пулей назад. Думаю, что в соцсоревновании он ли быстрее добежит назад, или тот опростает сумку, победит — дружба! (Скерцо! — шутка
по-итальянски).
  В воскресенье едем в ресторан «Петух» на новеньком красном Форде с Чиполино. С нами же и Матео – мой партнер по шахматам — приятель Чиполино.
  Их рестораны — не наши, бывшие: с пьянкой, музыкой, танцами.
Их рестораны — это, прежде всего, объедаловка.
  Заказали рыбу. Свежую. Огромную. Официант прикатил ее на
удобненьком столике на колесиках. Чиполлино с Матео посмотрели — не понравилась: давай другую. Ну, это я думаю, изобразить из себя, повыделываться. Привели другую, поменьше. Пойдет. Можно жарить. Эту картину наблюдали, не шелохнувшись, все шесть человек с ближнего стола. Вылупили глаза и смотрели на эту рыбу
с замершими глазами.
  Семенящей походочкой педераста подходит молодой официант – весь из себя — с серьгой в ухе, весь голубой-голубой, весь «на меня, на меня». Принял заказ. По-женски виляя задницей - удалился. Принес вино, пиво в бутылках, тут же любезно открыл пиво, налил в фужеры. Затем, все время дергаясь и вихляя задом, откупорил бутылку вина, одновременно с хлопком пробки артистично откинув назад
в сторону согнутую в коленке ногу: пожалуйте — поднося на штопоре вынутую пробку нам всем по очереди, дабы мы понюхали, убедились в великолепии вина из данной бутылки. Как же он кривлялся, извивался перед нами, предвкушая приличное вознаграждение, считая меня, говоршего по-русски, французом и обращаясь ко
мне не иначе, как месье. «Голубой» официант, название ресторана «Петух» - тоже с намеком на «голубизну», французское «петух - галло, как и французы галлы, и причисление меня к этим первейшим развратникам-французам, все это создавало весьма обширную тему для шуток и подтрунивания над этим.
  В ожидании заказа мы с дочерью попивали пиво, наши спутники - вино. Разговор стал общим, хотя сперва мы с Матео говорили о шахматах. Он высказался с похвалой о русских шахматистах, с которыми он играл в турнирах здесь, в Болонье и
Флоренции, защищая честь своего города. Я заметил, что из тринадцати чемпионов мира только пять - нерусские. Вот сила русского ума, их нестандартность мышления. Матео заметил, что Италия и
Россия сходны не только гениальными умами во всех областях, но
и многим другим.

- Чем же? - заинтересовался я
- Климатом, - ответил Матео.
 
Я усмехнулся: если он сравнивает климат субтропической Италии и высокогорных Альп — то да. Но это — жалкое подобие в сравнении с контрастом нашей огромной страны, где весь набор: от жарких прикаспийских пустынь и субтропиков Черного моря
до Якутских пятидесятиградусных морозов. Но подобие есть. Италия, как и Россия –очень много имеет народностей, наречий и диалектов. Окружена морями. Так же была империей, и имперская идеология осталась в лице Ватикана, как коммунистическая — у нас. Главное — люди: доброжелательные, веселые, трудолюбивые.
И у нас, и у них.
  Поели как следует, попили, когда, наконец, принесли мидий. Я впервые столкнулся с ними: небольшие, в черных скорлупках, полураскрытые, те же — наши речные перловицы. Мы в своем далеком детстве ведрами собирали их в речке, варили и кормили свиней! А тут считается излюбленным деликатесом. Как и во всей
Европе — едьбой для богачей. Вот и скажи об этом чуде-юде своим  деревенским землякам - исплюются. Скажут, да мы этими черепашками (так их в наших краях называли) - свиней кормим, а они за еду считают! Это они еще не видели французов, поглощающих лягушек.
  Хотя если глубже копнуть - все относительно! Мы же едим свиней, курей: то, что грязнее не может быть, или раков, поедающих мертвeчину! А китайцы едят змей, червей, саранчу, и ничего – живы, здоровы, чего и нам желают.
  А вьетнамцы считают суп ён-сё - королевский суп - самым большим деликатесом, который делается из гнезд ласточек, что живут в неприступных скалах. И стоимость этого гнезда приравнивается к стоимости золота такого же веса. Так что все очень даже относительно. (Об этом нам рассказывали вьетнамские гиды, когда мы в 1982 году летали во Вьетнам по бесплатным путевкам).  Я слегонца попробовал мидий. Их принесли на огромном круглом блюде, приукрашенном зеленью. Чиполино и Матео набросились на них, отложив себе в тарелки приличное количество
и ловко орудуя ножичком-вилочкой. Я штук пять ленивенько съел,
чтоб меньше кто видел мою «французистость» при их поедании.
  Слева сидела компашка итальянцев. Человек десять молодых мужчин и женщин за одним длинным столом. Видать, отмечали какое-то торжество. Две бутылки вина у них, и штук пять пива. Ну и  едa в изобилии у них, конечно. Вели себя весьма шумно и часто слышались посылы пойти в задницу (куло – Сережа научил). И от этого ругательства все весело смеялись и победно оглядывались на всех сидящих, гордясь своей храбростью и изощренностью в своих ругательствах. Вам бы хоть десятую долю настоящего русского мата послушать!
  Напротив двое — лет по сорок. Рита говорит — голубые. Заказали по фужеру пива и сидят, млеют друг от друга. Вот уже два часа подряд. Я плевался: и их статусом и тем, что зачем пришли сюда: по стакану пива выпить? У нас бы их взашей, таких клиентов. Пришел, так ешь-пей, сори деньгами. А то сидят как истуканы. И все так: ни тебе пьяных, ни скандала, ни драки, так - одна скукота.
Под конец, на посошок - грамм по тридцать теплой водки — граппы - без закуски. Закрыть желудок, как с умненьким видом объяснял Чиполлино. А по мне, чем слушать этот идиотизм о правильном закрытии желудка — лучше откровение пьяного русского
мужика о том, что он не пьян, о том, уважаю ли я его, о высокой
политике и что его никто не понимает.
  На прощание — сфотографировались с официантами, польщенными нашим обществом.
  Чиполино пошел рассчитываться. Рита хотела подзырить сумму — он скрыл. У них вообще считается неприличным знать тайну чужого кошелька: значит, есть что утаивать. Мы же - по-русски, любим пустить пыль в глаза и шикуем на последний червонец так, как будто у нас их еще тыща.
Зашел в туалет. На двери - табличка: для синьоров. Довольно хмыкнул: уже в синьоры выбился. Во - додылся, так додылся, как говаривал покойный парализованный тесть. Я и синьор, и мусье. У них уважение в обращении. У нас кроме «мужчина» и «женщина» оказались «дамы» и «господа». Ну, дамы - понятно. А вот, «господа»,  каково звучит? Очень шибко, А если есть «господа», значит есть и… додумывайте сами, мой проницательный читатель! (Рабы – подсказываю для особо одаренных)
  По дороге в Римини - третьего марта - цветут абрикосы. Я улетаю домой. Дочь и внук - провожают. Задержка самолета на два часа, потом на час, потом — еще на час. Слоняемся по вокзалу (слоны, что ли?). Пластмассовый куб: бросать на счастье монеты. Есть и бумажные. В основном - все зарубежные, редко наши рубли. Бросил и я десять копеек: других наших не было,
Сергей слушает через наушники матч «Ювентус» — «Верона», вдруг как заорет – во всеобщей тишине: «Гол!!!» — аж, соседи вздрогнули. А Серж даже покраснел оттого, что все на него посмотрели, как на сумасшедшего.
  Наконец, прибыл самолет. Предпосадочная суета. Грустное прощание. Целую Риточку, благодарю ее за чудесный февраль в Италии, потом Сережу. Он обнимает меня, сквозь слезы говорит: «Это тебе, деда, на память. Обо мне и об Италии», - и достает маленькую мягкую игрушку типа нашего Чебурашки. Нажимаешь ей на животик, она, дурашливо хохоча, что-то лепечет по-итальянски, типа не щекочи меня, а то я умираю от хохота.
  Невольные слезы умиления брызнули из моих глаз, видя, с каким
трепетным волнением внук вручал мне этот сувенир. Он прильнул
ко мне, как тростинка к старому дубу, не в силах остановить свои слезы и вздрагивая всем тельцем. Эту картину наблюдал сосед-итальянец, парень лет тридцати, с огромными серыми глазами. На нем - добротная зимняя одежда, кокетливая тирольская шапочка; у него солидный багаж из пяти кожаных сумок-чемоданов: летит нашим рейсом в Россию работать на три месяца в Н-ск на швейную
фабрику.
  В Ростове, в очереди на таможню, он был впереди меня на три-четыре человека. И вот его, как мощным потоком, потянуло вперед, к таможенникам, и начало швырять как щепочку среди бурных поли:шмонать его стали по полной программе, как того уругвайца в три пары проныpливых таможенных рук, и все вещи его буквально летали по всему залу, словно подхваченные вихрем. А он, лишь чуточку знавший десяток слов по-русски, все пытался вежливо урезонить их, в дело не в дело говоря «спасибо», «пожалуйста», «хорошо». Тиролька съехала набок, на ухо, он весь красный и и взопревший от жары и неудобства ситуации, словно он какой-то контрабандист, и как жалкий зайчонок, попавший в волчью стаю, лишь пугливо озирался на наших бдительных стражей таможни: те шмонали, зная, что тут есть чем поживиться, и профессионально делали свое волчье дело: терзали жертву, нe обращая внимания на ее писк и трепет
Он думал, что раз он едет в командировку в Россию, на помощь
русским и швейникам наладить производство, то его здесь будут встречать с флагами и духовым оркестром. А вышло - только ступил на нашу землю - сразу попал в мясорубку, где и человека, личности быстро делают отупевшую скотину, ударяя кувалдой по голове, а потом прокручивают на мясорубке и лепят любые мясные изделия: или котлету, или пельмени, или тефтели - кому что нравится, смотря по вкусу.
  А дома — письмо от друга, с которым ми не виделись сорок лет,
Привожу его почти полностью — и без комментариев.
 
«Виктору, большой привет!
Письмо получил, но сразу не мог ответить, так как шла великая подготовка к выходу на заслуженный отдых. Два месяца носил домой все необходимое. И вот теперь, слава богу все состоялось. На службе было тридцать пять человек. Все поздравляли и желали всего-всего от начальника, профсоюза, конторы и до самых маленьких работников. Всего хватило. После третьей закурили, после четвертой запели, после пятой стали падать. Подарили две удочки и 1750 руб. Дома отмечали через день одиннадцатого февраля. Был фотоаппарат, песни, но здесь не падали. Подарили 1500 руб, две рубашки. Теперь я только и делаю, что ничего не делаю. С весны начну заниматься огородом, рыбалкой. Дома было двадцать пять человек. Виктор! Мне еще только шестьдесят. Машины у меня нет, хотя и мог бы купить. Они были у нас даже по две и по три тысячи рублей до девяностого года. Зато у меня есть свой маленький домик с огородом восемь сотых и вода во дворе. Еще есть циркулярная пила и много дров. Пилить дрова - это у меня отдых. Есть велосипед, хорошая тачка. Сам делал. Колеса от мопеда, ось сделал из прута, втулки от сеялки. Лида получает пенсию 543 рублей, мне дали 650 рублей.
Всего хорошего». Число. Подпись,

Я ответил ему, что был в Италии. И что пенсию получаю примерно такую же уже года два, так как у меня льготная, как у строителя, и потому с пятидесяти пяти лет. Хотя ее я добивался больше двух лет - все доказывал, что я не слон. И только когда дело дошло до суда – дали.
  Невольно вспомнилось, как у них у буржуев-капиталистов, в частности у фашиста Франко в Испании решен был этот вопрос: Всем испанцам, участникам гражданской войны 37-38 годов - одинаковую пенсию. И белым, и красным. И - всеобщее прощение. А погибших – пенсии их родным. На уроне пенсий полковников. Потому что при жизни каждый из них мог дослужиться до звания полковника. Потому что все они - живые и мертвые, белые и красные - граждане Испании.
Вот так-то, господа российские ссал-демократы.