В. Федотов. Человек-фрагмент. Вторая книга

                2017 год

               
 «Я так мерзла там… Может, из-за этого и заболела», – жаловалась Анастасия кому-то по телефону.
А рассказывала она о своей последней поездке в Америку. О купании в океане, о ночевке в спальном мешке…
Я всегда говорил, что ничего хорошего в этой Америке нет. Для своих людей она, может быть, и хороша, А для нас – нет. Одно расстройство и неудобство. 
              (12.01.17)

                * * *
Однажды Григория Козинцева спросили: «А для чего нужно искусство?»
Он ответил: «А чтобы не оскотели».
Ответ, конечно, хороший, яркий. Но – сколько «скотов» с интересом смотрели фильмы того же Козинцева, читали и читают Шекспира, слушают Моцарта. И не делаются от этого более человечными, лучшими.
                (утром, слушая радио, 14.01.17)

* * *
Анастасия сказала, что мне не стоит печатать продолжение «Человека-фрагмента».
«Ну, вот ты написал про то, как тебя укусил шмель. И как ты снимал штаны, чтобы от него избавиться. И еще несколько раз ты об этих штанах пишешь. Кому это интересно?».
Я попытался ей объяснить, зачем мне были нужны эти штаны и этот шмель…
Она мазнула рукой: «Я так и знала, что ты не согласишься, сделаешь по-своему».
Мне стало тоскливо. Второй человек говорит мне об этом. Может, я действительно стал хуже писать? Или – дело не в «письме», а в «материале»? Отбираю не те отрывки из своей жизни? Неинтересные, мелкие? Что-то делаю не так…   
         (в спальне, после обеда. 17.01.17)

                * * *
Поговорил по телефону с Наташей Малининой. У нее сейчас трудное время. Она болеет. Но находит в себе силы утешать меня.
«Виктор Александрович, – говорит она мне, – думайте о себе, о своем здоровье. Я недавно прочитала в одной книжке: “Я у себя одна”. И теперь часто повторяю эту фразу. Запомните и вы ее. И тоже повторяйте. Она очень правильная».
                (19.01.17)

                * * *
«Витя, у меня хорошая фигура?», – спросила меня Анастасия, стоя перед зеркалом.
А я в это время прыгал (нехотя) на своем тренировочном коврике. Еще не совсем проснулся, в трусах… Я не люблю, когда кто-то смотрит, как я делаю зарядку. Мне неловко за самого себя. Пожилой дядечка… Так заботится о своем здоровье.
В общем, я ничего не сказал, а передвинулся в такое место, где меня не было видно.   
Какое-то время она молчала. Потом послышался ее обиженный голос.
«Ты не хочешь даже смотреть на меня. Я что же, должна совсем опуститься, забросить себя…».
Я неосторожно заметил, что она и так выглядит не лучшим образом. Сослался на слова соседки.
После этого она замолчала окончательно. Молча приготовила завтрак. Со мной завтракать не села. Потом все-таки пришла. Но после нескольких ложек каши встала и ушла в другую комнату. Через минуту я услышал, как она плачет.
Тут уже я не выдержал.
«Это что такое, – я подошел к ней, обнял за плечи, – Что случилось? Ты из-за чего? Из-за этого что ли? Перестань».
«Ты все время делаешь мне замечания, – сквозь слезы сказала она. – То не так сказала, то соседки говорят…».
«Не расстраивайся, – утешал я ее. – Все равно ты лучше их всех в тысячу раз».
За обедом, в знак примирения, я налил две рюмки волки и сказал: «Давай выпьем за нашу.., – тут я сделал небольшую паузу, –  любовь…».
Услышав эти слова, она улыбнулась и посмотрела на меня.
«…Которая, несмотря ни на что, – продолжал я, – живет… и будет жить… пока мы не умрем».
                (5.02.17)

                * * *
В сексе, как и в еде, надо хорошенько проголодаться, чтобы привычная пища не казалась пресной, невкусной.
Главное, не перебивать аппетит соблазнительными и легкодоступными перекусами в виде конфет и печенья.
Можно прожить с женой сорок лет и все равно испытывать чувство голода.
          (во время ужина, 3.03.17)

                * * *
Писать от своего лица (от первого лица) и легко, и трудно.
Легко – потому что не надо ничего выдумывать. Все уже придумано жизнью. Все уже произошло по воле случая или судьбы.
А трудно… Есть такие мысли и такие поступки, о которых говорить от своего имени стыдно, неудобно, «позорно». Лучше, если это сделает за тебя кто-то другой, под другим именем, с другой биографией. Так поступают многие писатели. И это их спасает от упреков и разоблачений.
Но если уж идти по этому («первому») пути, надо писать только о хорошем и благородном. Тогда тебя не в чем будет упрекнуть.
Но… и читать будет неинтересно.
                (после завтрака, готовясь к занятиям, 12.13.17)

   * * *
В издательстве сказали, что теперь публикация «Человека-фрагмента» будет за счет средств автора, т. е. за мой счет.
Я огорчился. У меня таких денег нет.
Вместе с тем, я испытал некоторое облегчение. Такое решение освобождало меня от необходимости издавать книгу, которую Анастасия не хочет видеть напечатанной.
«Вот и хорошо, – сказала она, когда я сообщил ей эту новость. – Хоть никто не будет ее читать».
                (после завтрака, 7.04.17)

                * * *
Сегодня избирали меня на должность доцента. В очередной раз. На три года.
«Кто хочет выступить?», – спросил Григорьев.
Все молчали. Никто не хотел выступать.
Тогда Григорьев «предложил» выступить сначала Грушевой, потом Соловьевой.
Грушева, не глядя на меня, стала вспоминать, как когда-то вела за мной практические занятия. Причем, говорила она об этом так, что было непонятно, понравились ей эти занятия или нет. Еще она вспомнила, что я был заведующим кафедрой. И опять было не ясно, хорошим я был заведующим или не очень.
Соловьева, с привычной улыбочкой, поделилась впечатлениями от знакомства со мной на первом курсе. «Это был шок, – призналась она. – На одной из лекций Виктор Александрович сказал: “Это может быть так. А может быть и не так”. Я была растеряна. Все во мне перевернулось. А еще – мы ходили всей группой в деканат с письмом, чтобы занятия у нас проводил Виктор Александрович, а не ассистент. Кто – не скажу. Не хочу обижать человека. Он уже не работает у нас».
Ивашина, которой Григорьев тоже предложил «выступить», отказалась. Ограничилась тем, что «присоединилась» к уже сказанному.
Завершил обсуждение Григорьев. Он еще  раньше, в самом начале разговора спрашивал меня, применяю ли я в своей работе «инновационные методы» («это сейчас так модно»). А в заключительном слове сказал: «Виктор Александрович – на своем месте. Он мог бы стать профессором, но по какой-то причине не закончил работу над докторской диссертацией, поставил на ней крест. Виктор Александрович добросовестно относится к своим обязанностям, никогда не срывает занятия. Вот только не ходит на оргучебу».
Проголосовали все «за». А настроение у меня было прескверное. И не только потому, что все выступавшие говорили по принуждению. Это еще полбеды. С этим еще можно примириться.
Никто не мог ничего сказать по существу. О моей преподавательской работе. Вот в чем проблема. Последнее открытое занятие  я давал еще при Селине, семь лет назад. Работаем на одной кафедре и ничего не знаем друг о друге.

P. S. А вообще-то, после таких «выступлений» надо было встать и уйти. Но я этого не сделал. Поблагодарил всех (не очень внятно) за поддержку  и замолчал.

P. P/ S. Сегодня же я услышал от Григорьева, что в университете создан экспертный совет, через который должны проходить все издания, принятые к публикации. И что в этом совете сидит «человек из КГБ».
«Хорошо, что я не дошел до этого совета, – подумал я. – Кто его знает, как бы этот “человек” отнесся к моему “Человеку-фрагменту”».
                (после заседания кафедры, 13.04.17) 

* * *
Поговорили  с Алешей по телефону.
Я спросил его, как у него с работой, как идет бизнес. Он ответил, что недавно их кампанию слили с другой кампанией, что у них тоже идет процесс укрупнения. Кого-то увольняют, сокращают. 
Потом настал его черед задавать вопросы. Неожиданно для меня он поинтересовался, как продвигается моя книга. Мне казалось, что они с Людмилой уже забыли о ней. Утратили интерес к моему творчеству. Оказалось, не так.
Когда я сказал, что возникли проблемы с печатанием, и что теперь издание должно осуществляться «за счет средств автора», Алеша спросил, сколько может стоить такое издание. Мне даже показалось, что он был готов предложить свою материальную помощь.
Наверное, просто показалось. Потому что потом (в последующие телефонные встречи) он уже не возвращался к этому вопросу.
                (17.04.17)

                * * *
Был у меня друг, Сашка Овчаренко. Может быть, единственный настоящий друг за всю мою жизнь. Мы познакомились с ним еще в армии, когда служили в Германии. Сблизила нас любовь к литературе. Он писал стихи, я – прозу. Оба мечтали печататься, хотели прославиться. На этом и сошлись.
После армии мы несколько лет не виделись. Каждый жил своей жизнью. Встретились снова уже взрослыми дядями. У него было трое детей, у меня один сын.
Сашка всегда искал место получше, посытнее. В армии он два года провел на кухне, был поваром. На гражданке выучился на плиточника, и вместе с женой и двумя сыновьями неплохо зарабатывал на ремонте квартир.
И вот как-то раз, придя ко мне в гости, он сказал: «Витек, а что это у тебя в туалете полы такие говенные? Давно бы сделал ремонт, плитку новую положил».
Я ответил, что-то невнятное. Никак, мол, не соберусь. То денег нет, то времени.
Сашка немного подумал и сказал: «Я тебе сделаю. Есть у меня немного плитки, осталась от прежних заказчиков. Думаю, хватит. А то, что это такое!?»
И сделал. С тех пор не было, наверное, дня, чтобы я не вспоминал Сашку. Плитка, которую он положил,  всегда была у меня перед глазами.
Десять лет назад он умер, От рака головного мозга. Я его часто вспоминаю. И не только,  когда сижу в туалете. Еще он мне подарил помазок для бритья. Увидел как-то раз мой старый («три волосинки») и на следующий день принес новый, с массивной деревянной ручкой. И вот уже десять лет я пользуюсь им и вспоминаю Сашку. 
Легкий был человек.
                (7.05.17)

                * * *
На днях мы с Анастасией вспоминали своих матерей. Их одинокую, безмужнюю жизнь. И вдруг Анастасия говорит, спокойно так, как будто что-то обычное, незначительное. 
«Мама мне говорила: “Витя хороший. Не уходи от него. Будешь всю жизнь, как я, одна”. Я хотела развестись с тобой, а она меня отговаривала».
Я был поражен. Хотя вслух ничего не сказал. Оказывается, она хотела со мной развестись. А я ничего не знал. У меня-то самого никогда таких мыслей  не было. А у нее, значит, были.
На другой день я все-таки не выдержал и спросил: «Ты хотела развестись со мной. Интересно, почему?».
Она не смутилась, а также спокойно ответила: «Ничего я не хотела. С чего ты взял».
«Ты сама мне вчера сказала. И не первый раз, между прочим».
«Мало что я сказала. Тебе, значит, можно о своих любовницах писать…».
Я уже ничего не понимал. Так, хотела развестись, или не хотела? А если не хотела, то зачем сказала? Позлить меня? В отместку за мои «измены»?
                (10.05.17)

* * *
На кафедре отмечали защиту кандидатской диссертации Лены Базаровой. Когда я вошел, все уже закончилось. Мне предложили что-то выпить, точнее, допить. Я отказался.
Разомлевший Григорьев сказал: «У меня для Вас плохие новости, Виктор Александрович».
«А Вы всегда мне сообщаете плохие новости, – ответил я, – Я других от Вас и не жду».
«Считали нагрузку на следующий год, и оказалось, что у Вас выпадает Ваш курс, который Вы всегда читаете. Не набирается даже полставки».
«Как же так? – не понимал я. – Ведь такого не должно быть. Четвертый курс есть, а моего курса нет?»
В конце концов до меня дошло, что в новом учебном плане произошел сдвиг, и в следующем году мне, действительно, не удастся прочитать свой курс.
«Стоит ли тогда работать? – спросил я то ли себя, то ли Григорьева. – За две тысячи в месяц?».
«Вам решать, – ответил Григорьев.  – Хоть на проезд заработаете».

P. S. Сейчас, когда я пишу эту заметку, я уже успокоился. А тогда… Я был в полной растерянности, даже в смятении. В голове вертелась одна и та же мысль: «Что делать? Что делать? Уходить? Или оставаться?»
Вспомнилась Иванова, работающая на 0.1 ставки. Чем я лучше нее. Да и началось все это не сейчас. Так может, стоит испить эту чашу унижения  и несправедливости до конца.
                (на кафедре, 25.05.17)

                * * *
Неожиданно позвонила Марина Ткачева, моя давняя знакомая по заочному отделению. Она прочитала мою книжку «Человек-фрагмент» и сказала, что книжка ей понравилась, и что теперь она хотела бы поговорить со мной об этом.
«Я увидела, какой Вы одинокий, – сказала она. – Мне казалось, Ваши отношения с женой должны быть более теплыми, душевными».
«В книге не все так, как в жизни», – заметил я.
«А еще я поняла, – добавила она, – Что я тоже одинокая. Такая же, как Вы. Хотя у меня все вроде бы в порядке. Есть даже любимый человек. Но в душе я одна. Мне грустно».
Когда я сказал, что написал продолжение своей книги, но напечатать его не могу, потому что нужны «средства автора», она спросила: «А что же Вы написали в этом продолжении? Ведь книга-то, по сути, закончена. Все, что Вы хотели сказать, Вы сказали?»
Это был еще один удар по моим «замыслам». Уже четвертый человек говорит, что «продолжения» писать не надо, что оно только испортит книгу.
                (в разгар рабочего дня, 8.06.17)

* * *
 «Седина в бороду – бес в ребро», – так иногда говорят о пожилых мужчинах, засматривающихся на молодых женщин. Никогда не думал, что нечто  подобное может коснуться и меня.  Прости меня, Господи.
…Но это же нехорошо. Противоестественно, что ли. Не иначе, как сам дьявол искушает меня, подбивает… И судя по пословице, не я один становлюсь жертвой его дьявольских экспериментов.
                (12.06.17)

* * *   
Сегодня Анастасия весь вечер не могла дозвониться до меня по телефону (из Америки).   
А произошло это потому, что, когда она звонила, я был на экзамене, и портфель с телефоном оставил в другой аудитории. 
Волнуется Анастасия. И правильно делает. Я ей сколько раз говорил: «С любимыми не расставайтесь…». Все может случиться. Потом всю жизнь будешь винить себя: зачем уехала, почему оставила одного…
                (после экзамена, 20.06.17)

                * * *
  Вчера во время защиты дипломных работ члены комиссии не могли правильно произнести мое имя-отчество. Председатель комиссии, женщина-профессор из Волгограда, зачитывая мой отзыв (а в отзыве после фамилии руководителя идут только инициалы),  назвала меня «Владимиром Алексеевичем». Ей простительно, она из другого города. Но рядом сидел Григорьев. Он тоже не сразу вспомнил.
«Зовите меня «Виктор Иванович»», – под смех аудитории предложил я.
Комиссия стала дружно извиняться. Забавно, конечно. Но если говорить серьезно, приятного здесь мало. В голову лезут  невеселые мысли.
Может быть, это начало забвения?
      (28.06.17)
                * * *
Человек привыкает к своему одиночеству. Как я сейчас. Тяготится им, старается вырваться из него. И в то же время боится его потерять. Боится, что придет кто-то другой, например, другая женщина, и нарушит привычный порядок жизни.
Свежий пример. Позвонил вчера Марине Ткачевой. Захотелось с кем-нибудь поговорить. Но разговора не получилось. Каждый думал о чем-то своем, чего-то не договаривал. В общем, говорили не о том, что хотели сказать. В результате – какое-то смутное неудовлетворение, недовольство собой, и еще больший уход в свое уединение.
                (утром, под душем, 29.06.17)

                * * *
Вчера после «кафедры» остались на «чаепитие». Кто-то сказал, что в будущем году нас объединят с другими кафедрами факультета. И мы будем представлять собой одно, непонятно какое «подразделение». Так что, может быть, это наше последнее совместное общение.
Другая новость: Григорьев, кажется, собирается завершать свою активную преподавательскую деятельность. Жалуется: «Давление под двести… Мне все-таки 73-й год». Хочет переходить на должность профессора-консультанта.
Гордеева (похоже, она знала об этом заранее) произнесла целую речь о том, какой он хороший, и как много он дал кафедре и лично ей.
«Тост хороший, – сказал я, – Но длинный».
Она, кажется, обиделась: «Я говорила искренне. А Вам не скажу».
Это – «Вам не скажу» – показалось мне обидным. Неужели я не заслуживаю нескольких теплых, благодарных слов? После  стольких лет совместной работы…
Когда кафедра закончилась, я пошел в деканат. Соловьева остановила меня: «Виктор Александрович, Вы не исчезайте, как всегда…».
А я и не думал «исчезать». Значит, мое присутствие кому-то нужно? Значит, кто-то хочет, чтобы я был вместе со всеми?
Но ведь и я этого хочу. Что же здесь не так?
                (30.07.17) 
 
                * * *
Опять отпуск, опять жара, опять одиночество. Ничего не хочется делать. Никуда не хочется идти. 
Хочется, чтобы кто-нибудь позвонил. Или написал письмо. Хочется общения.
Но никто не звонит, не пишет.
Почему-то подумалось, что в это самое время этот кто-то, от которого я жду письма или звонка, тоже сидит перед  компьютером и пишет в своем дневнике: «Опять отпуск, опять жара, опять одиночество…».
                (после завтрака. 4.07.17)   

* * *
«Здесь одна женщина приехала к дочери. На постоянное место жительства», – рассказывала Анастасия.
«Ну  и ты оставайся, – откликнулся я, – У нас здесь жарко, шумно…» 
«Как же я останусь, – ответила Анастасия, – А как же ты? Это, значит, тебя надо бросить…».
«Да, бросить…».
«Нет,  я тебя не брошу».
                (по телефону, 12.07.17)

                * * *
Известного эстрадного певца спросили: «Вы счастливый человек?»
«Да, – ответил он, – наверное, счастливый».
И тут же задал свой вопрос: «А что такое счастье?»
И сам же ответил: «Счастье – это хорошее настроение. А что? Правильно. Если у тебя хорошее настроение, ты счастлив. Если у тебя каждый день хорошее настроение, та каждый день счастлив».
Мне нравится такое определение. Зачем искать какие-то сложные объяснения. Если тебе хорошо и ты здоров, если рядом с тобой дорогие тебе люди, и ты занимаешься любимым делом, – это и есть счастье.
                (слушая радио, 15.07.17)

* * *
В современных спорах о России часто ссылаются на высказывания Бисмарка, предостерегавшего своих соотечественников от войны с русскими.
На днях я услышал еще один его «афоризм»: «Россия опасна своими мизерными потребностями».
Сразу вспомнилась моя мать. Она всю жизнь прожила в полуподвальном помещении. Одевалась бедно. Питалась скудно. Но больше всего на свете ценила свою независимость.
Когда Анастасия, обиженная ее «неблагодарностью», говорила ей, что теперь у нее все есть («своя комната»), и живет она «на всем готовом», «вместе с сыном», мать ей отвечала (особенно зимой, когда ей было холодно, и она постоянно мерзла), что «пропади она пропадом эта квартира», что она готова есть один хлеб, только чтобы снова жить в своем подвале, топить свою печку и не выслушивать ее упреки.
У нее, действительно, были «мизерные потребности». И в этом была ее сила.
А современные люди Россия? Те, кто привык к благополучию и достатку? К вкусной и разнообразной пище? К модной и красивой одежде? К компьютеру, интернету, мобильному телефону и другим достижениям цивилизации?
Эти русские – они представляют опасность для «бисмарков»? Они готовы ограничить свои потребности ради сохранения суверенитета страны?
                (19.07.17)

* * *
Анастасия уехала на два дня на дачу к «подружке». И я опять остался один.
Почему ее всегда хочется куда-то поехать, с кем-то встретиться, что-то обсудить?
Мне она говорит: «Мне нравится путешествовать, ездить, встречаться с разными людьми. Смотреть, как они живут, разговаривать  с ними. Неужели тебе неинтересно?»
«Нет, – отвечаю я, – совсем неинтересно. Мне интересно быть дома, с самим собой. Каждый день приносит столько нового. Новую погоду, новые мысли, ощущения».
Анастасия безнадежно машет на меня рукой.
                (27.07.17)

                * * *
Говорят, что женщины чувствуют, когда мужчины смотрят на них какими-то особенными, заинтересованными глазами. Чувствуют и делают из этого соответствующие выводы.
Если верить И. Ильфу и Е. Петрову, «нет на свете такой девушки, которая не знала бы по крайней мере за неделю о готовящемся изъявлении чувств» («Золотой теленок»).
Не знаю, радоваться мне по этому поводу или тревожиться. С одной стороны, мне льстит, когда кто-нибудь из молодых особ обращает на меня внимание, интересуется мной… С другой стороны, я боюсь этого внимания, оно меня пугает.
…Лет пятнадцать (или двадцать) назад я встретил в Москве мою бывшую студентку. Она поступила в аспирантуру и готовилась писать кандидатскую диссертацию. Мы разговорились, вспомнили годы учебы. И она рассказала, что когда я входил в аудиторию, они (а в группе были почти одни девушки) не столько слушали мои лекции, сколько оценивали мою внешность, прическу, во что я был одет. И вообще, их больше интересовали не мои литературоведческие познания, а мои мужские достоинства и недостатки.
При этом она заметила. что они, со своей стороны, тоже чувствовали мой интерес к ним, и это им нравилось. Они словно вступали со мной в какую-то скрытую и волнующую игру. 
Если это правда (а это правда), то мне это не очень нравится.   Да, я смотрю на них… Я вижу, как они одеваются, как ходят. Вижу, что одна высокая, а другая стройная. Многим из них исполнилось по 21-22 года. Среди них есть симпатичные и не очень. Кто-то уже вышел замуж, кто-то родил ребенка. Они уже взрослые. И им хочется, чтобы их замечали.
                (29.07.17)

* * *
Когда от меня требуют сказать «да», мне почти всегда хочется  ответить «нет».
      (3.08.17)

* * *
Я становлюсь типичным представителем общества потребления. Мне необходимо каждый день получать определенную дозу информации из трех источников: радио, телевидения, интернета. Если эта информация по каким-то причинам сокращается или исчезает, я начинаю испытывать чувство дискомфорта. И это меня настораживает. Я не хочу быть зависимым ни от кого.
Единственный источник информации, которому я пока не подчиняюсь, это сотовый телефон. Там буквы маленькие и многие функции мне непонятны.
                (3.08.17)

* * *
Жизнь по расписанию… Без срывов и неожиданностей. Все рассчитано, предусмотрено, упорядоченно.
«Когда я жил один, – говорю я Анастасии, – у меня был порядок. Все было вовремя: завтрак, обед, ужин. Никаких задержек».
Анастасия улыбается. Я тоже улыбаюсь. Все это говорится не очень серьезно. 
Хотя, если подумать, пока Анастасия гостила в Америке, порядок у меня, действительно, был.
Но это был скучный порядок.
             (3.08.17)
Примечание читателя. «“Человек-фрагмент – уже законченное произведение. Вы пишите: “…пока Алевтина гостила в Америке, порядок у меня, действительно, был. Но это был скучный порядок.”. Именно последнее предложение и является точкой в этой истории».
                (Анна Д., май 2018)

* * *
Сегодня мне приснился сон. Как будто я спас девушку от плохого человека.
Подробностей не помню. Помню только, что все закончилось благополучно.
Жаль, что такие сны мне снятся редко. После таких снов начинаешь уважать себя и даже немного гордиться.
Так хочется делать добро, помогать людям.   
                (13.08.17)   
      
                * * *
На пятом курсе читали моего «Человека-фрагмента». И это чтение было удивительным по поступившим на него откликам. Никогда еще я не сталкивался с таким дружным неприятием моей книги. 
«Почему наша группа так бастует против “Человека-фрагмента”, – спрашивала меня потом Екатерина Ф., – когда всем Вашим бывшим студентам он нравится?» 
Мне это тоже было непонятно. На обсуждении сидели как замороженные, боялись слова лишнего сказать. Кто-то вообще не прочитал. А те, кто прочитал, были какими-то заторможенными, как будто не понимали, что от них хотят.
Я предвидел такую реакцию. Но надеялся, что найдется хотя бы один человек, мой читатель, который что-то поймет, откликнется, поддержит. Никто не поддержал. По крайней мере – открыто. 
«Ничего полезного для себя я в этой книге не нашел, – сказал Павел П.. – А прочитал потому, что было интересно, что написал мой преподаватель. Так бы и читать не стал».
Его подружка, Елизавета Ж., зашла с другой стороны.
«Это и я так могу…», – заявила она.
«А Вы попробуйте», – предложил я.
«…Написать, как в детстве я ездила к бабушке в деревню… Или еще что-нибудь в этом роде. Вы рассказали о простом, обыкновенном человеке, каких много. Разве это может быть интересно?»
С ней не согласилась Екатерина Ф. Сказала, что вся русская литература – о простых, обыкновенных людях. Вспомнила Пушкина, Гоголя, Достоевского.
«Это было в прошлом, – не сдавалась Ж-ва.
Еще ей не понравились примечания читателей.
«Читаю отрывок, – недоумевала она, – у меня рождается какая-то мысль. Потом читаю примечание читателя. Там высказывается совсем другая мысль. Тут же приводится еще одно высказывание, уже другого  читателя. В нем еще одна мысль. И я начинаю сомневаться, а правильно ли я подумала вначале?»
«А может, это хорошо, – улыбнулся я, – Вы – человек несомневающийся. А сомневаться иногда полезно».
Кто-то одобрительно улыбнулся. Ж-ва промолчала.
Вот так проходило это обсуждение. Может, не так уж и плохо? Кто-то сказал, что это исповедь.
До этого они читали «Уединенное» Розанова. Я специально после Розанова дал им свою книжку. Чтобы было с чем сравнивать.
Уже упомянутая мной Ж-ва так высказалась по этому вопросу. «Читаю «Человек-фрагмент» и – блин! – Розанов! То же самое!».
Я не стал с ней спорить. Знаю, что есть и другие мнения. 
В общем, разговор вышел непростой. Я бы даже сказал – неприятный.
                (16.09.17)

Примечание к  написанному. Таким читателям, как Павел П., который ничего «полезного» в моей книге не нашел, Пушкин ответил в  стихотворении «Поэт  и толпа»:
             <…> Тебе бы пользы все – на вес
             Кумир ты ценишь Бельведерский.
             Ты пользы, пользы в нем не зришь <…>
             Печной горшок тебе дороже:
             Ты пищу в нем себе варишь.
Пушкин смог ответить любителям «полезного» в литературе. А я не смог. Почему? Ну, во-первых, потому, что я не Пушкин. А во-вторых, я вообще не умею защищать или хвалить свое произведение.  У меня это не получается.
 Я молча выслушиваю все, что о нем говорится, запоминаю и уношу с собой, в свое «уединенное». Там я переживаю и пережевываю полученную информацию, иногда возражаю и спорю. А мои «обидчики», которые ничего этого не слышат, ходят в это время победителями.
                (12.08.18)

* * *
Сегодня позвонили из деканата и сказали, что в 11.00 состоится встреча с одногруппниками из МПГУ.
«С какими одногруппниками? – спросил я. – Как фамилия?»
«Трубина Светлана Александровна…»
«Людмила Александровна», – поправил я.
«Да, Людмила Александровна».
Я замолчал. Новость была слишком неожиданной. Я даже не сразу осознал, насколько она важна  для меня. Вспомнились события тридцатилетней давности. Встречи, разговоры…
Наверное, надо было быстрей собираться и ехать. О чем тут думать? 
Но что-то меня останавливало. На часах было около десяти утра. До того, как мне позвонили, я собирался бриться. Это – минимум полчаса. К тому же, я еще не завтракал. Это еще полчаса. Час на дорогу… Нет, не успеваю.
Почему она сама не позвонила? На худой конец могла бы оставить свой номер телефона на кафедре. Не оставила. Значит, не хотела. Или чего-то побоялась. 
Кроме всего прочего, у меня были на этот день свои планы. Надо было готовиться к занятию с первокурсниками… В общем, я решил не ехать.
Ну, встречусь я с ней. И что дальше? О чем мы будем говорить? Что будем делать? Вспоминать прошедшие дни? Постаревшие, подурневшие. Не люблю я эти встречи с прошлым.
Я бы, например, хотел поговорить о своей книге. А в ней несколько страниц посвящены ей. Будет ли ей это приятно? Как она отнесется к таким откровениям? Нет, не готов я к таким разговорам. 
На следующий день, в перерыве между «парами» я зашел в буфет выпить стакан чая с булочкой. Столкнулся с Галиной Морозовой (это по ее поручению мне звонила лаборантка).
«Как же так, Виктор Александрович? – сказала она, то ли с сожалением, то ли с упреком. – Вы не встретились с Людмилой Александровной? Она так хотела Вас увидеть. Через каждое слово говорила: «Витя, Витя…».
«Я тоже жалею, – ответил я, – Поздно позвонили. Мне надо было бриться, мыться…».
«Можно было отложить, – не соглашалась Морозова, – Можно было опоздать. Она так ждала этой встречи».
«Да-а… – не зная, что ответить протянул я. – А зачем она приезжала?»
«Запущена программа… чтение (выразительное) с первого класса до последнего… Она руководит этой программой…. Ответственная… Ездит по регионам…».
В общем, я опять сделал что-то не так. За что и получил нарекание от «начальства». 
А самое главное, я так и не понял, нужно мне было ехать на эту встречу или нет.
          (несостоявшаяся встреча, 20.09.17)   

Примечание к написанному. Рассказал эту историю Анастасии. Она выслушала с серьезным лицом и сказала (не очень охотно): «Ну, и поехал бы..».
А потом, когда я привел ей свои доводы, согласилась: «И правильно сделал, что не поехал».
                (24.09.17) 

* * *   
На кафедре появилась новая заведующая – Соловьева Тамара Васильевна. 
Целеустремленная, амбициозная, цепкая. В прошлом – моя студентка. Запомнилась ее ироничная улыбка на занятиях.   
Теперь она улыбается редко. Целыми днями сидит на кафедре перед  компьютером и что-то читает, пишет, высчитывает.
Явных симпатий и антипатий ни к кому не проявляет. Держится независимо. Отношения с коллегами – ровные.  Так, по крайней мере, мне кажется. 
Может, таким и должен быть руководитель?
                (15.10.17)

* * *
«…Книга называется “Человек-фрагмент”. А человека в ней вы и не заметили».
          (моим критикам, 17.10.17)

* * *
Я попросил студентов назвать главное качество учителя. Одна из них  написала: «Стрессоустойчивость…».
Я сразу подумал, что это про меня.  Именно этого качества мне не хватает. Любое неприветливое или, не дай Бог, оскорбительное слово выводит меня из равновесия, лишает покоя, заставляет грустить и сомневаться. 
                (в день учителя, 1.11.17)

                * * *
Услышал по радио историю собаки, оставшейся без хозяина и умершей в одном из аэропортов Южной Америки.
Сначала ее подкармливали сотрудники аэропорта. Ухаживали за ней, кормили. Она брала еду из чужих рук. Иногда ходила в другие терминалы. Что-то там искала, нюхала. Но всегда возвращалась на то место, где ее оставил хозяин. 
Когда прошел месяц, и стало ясно, что хозяин больше не придет, она забилась в угол и перестала есть и пить.
Ветеринары пробовали ее лечить, ставили ей капельницы, но ничего не помогло.
У нее не было никаких болезней. Она просто не хотела больше жить. Умерла от тоски.
Я даже зажмурился от горя, когда услышал эту историю. Так мне стало жалко эту собаку. Почему-то представил себя на ее месте. Одинокого, больного, никому не нужного. Забившегося в угол и отказавшегося от воды и пищи. Медленно умирающего от тоски и безнадежности.
Господи, прости меня за такие мысли.
                (18.11.17)

                * * *
Как понять взгляд женщины? Взгляд молодой, красивой женщины, которая смотрит на тебя не мигая, без улыбки. И совершенно непонятно, что она при этом думает.
Жалеет тебя или осуждает? А может, хочет сказать что-то хорошее, но не решается. По ее лицу ничего не видно.
Сколько раз я ошибался, обманывался, принимая этот молчаливый взгляд за доброжелательное отношение ко мне, за намерение познакомиться поближе. Обманывался, потому что хотел, чтобы так было.   
                (26.11.17)

Примечание к написанному. А когда не обманывался, мне  было неинтересно. И тогда возникала уже другая проблема. Проблема «той» стороны. 
          (поздно вечером, перед сном, 5.05.18)
               
* * *
«У тебя такой вид, точно ты похоронил кого, – говорит мне Анастасия. – Молчишь, не разговариваешь. Почему ты все время молчишь? Если я не заговорю, ты так и будешь молчать весь день».
Да, соглашаюсь я. Но ничего не говорю в ответ. Настроение  никудышное. Есть такое слово в русском языке – никудышное. И вызвано оно (настроение) прежде всего недовольством собой. Я сам себе противен.
Это я говорю уже вслух. И этим, кажется, успокаиваю  Анастасию.
А недоволен я собой по многим причинам. Перечислять можно долго. Мне все время кажется, что все, что я делаю, я делаю недостаточно хорошо.
                (2.12.17)

* * *
 «Вы будете по нам скучать?», – раздался вдруг девичий голос. 
А я только что вошел в аудиторию. Не успел даже бумаги разложить на столе.
Несколько секунд все молчали. 
«Я буду вас вспоминать», – ответил я после некоторого замешательства.
Что я еще мог сказать? Что буду скучать? Что не буду скучать? Но это выглядело бы как-то… неестественно что ли. Не знаю. Можно было все свести к иронии, шутке. Но не получилось.   
А вопрос запомнился. Таких вопросов мне еще не задавали.
Студенты обычно не позволяют себе таких непосредственных, откровенных высказываний. Особенно студенты старших курсов, с которыми я работаю последние годы. 
А тут прозвучало что-то человеческое, доброе. Чего нам так всем не хватает.
         (последнее занятие на первом курсе, 31.12.17)