Стивен кинг - великий бытописатель

 СТИВЕН КИНГ – ВЕЛИКИЙ БЫТОПИСАТЕЛЬ АМЕРИКИ.
…Да, именно так и никак иначе. Хотя, согласен, для многих моё заявление будет звучать дико.
Все знают Кинга как одного из столпов жанра «хоррор» («ужасы») в литературе Соединенных Штатов. Некоторым известен пикантный факт, что он же является самым высокооплачиваем писателем  в мире. Но чтобы – «бытописатель»… «Чушь», - пожмут плечами его поклонники. И будут неправы.
 Пересказывать биографию этого незаурядного человека слишком подробно нет смысла. Фанаты его творчества знают ее буквально наизусть.
Просто напомним об его пути к успеху.
 Родился 21 сентября 1947-го года (кстати, 21 сентября – День рождения еще одного великого фантазёра, которого звали Герберт Уэллс.), когда Стивену было всего два года, его отец  - Дональд Эдвард Кинг – вышел вечером из дома, сказав, что хочет купить сигарет и назад больше не вернулся. Попросту сбежал. Нэлли Рут Кинг после побега мужа, с двумя маленькими сыновьями на руках, пришлось мыкаться по родственникам , выпрашивая помощь. И работать, зачастую, на двух работах одновременно. Из постоянных переездов Стив сменил множество школ. Это (и бедность, конечно) не способствовали обзаведению друзьями, и он нашел их в книгах. Книги он покупал в мягких обложках – они стоили не в пример дешевле. Любимые жанры – фантастика и «хоррор». Также как и фильмы, и комиксы, и радиоспектакли  ( и в Штатах, и у нас в Союзе, такие передачи раньше имели большую популярность).
 Фантастика и «ужасы». «Ужасы» и фантастика. Порой это оборачивалось ночными кошмарами. Однажды у Рут кончилось терпение и она конфисковала коллекцию жуткого чтива. Но Стив вскоре собрал новую. На вопрос матери «что он нашел в этой ерунде?», он на полном серьезе ответил, что вскоре намерен «писать эту «ерунду».
 А первые рассказы он начал писать еще в раннем детстве. Писал он и в школе. Даже пытался отправлять свои творения в журналы, хотя ответом неизменно был отказ.
«Я воткнул в стену гвоздь, - вспоминал Стивен. – И вешал на него письма с отказами из редакций. Скоро на гвозде не осталось свободного места.»
 Из детских воспоминаний он особенно выделяет один эпизод. В один из октябрьских дней 1957-го года десятилетний Стив сидел в кинотеатре ожидая начало очередного фантастического «ужасника» . Кажется, это был такой «щедевр» как  «Земля против «летающих тарелок» . Но  экран с начавшимся фильмом внезапно погас. Зрители, большинство из которых были такие школьники как он, возмущенно загудели. Тут появился менеджер кинотеатра и объявил дрожащим голосом, что «русские только что запустили в космос свой спутник».
 Стив подробно описывает, какое чувство ужаса вызвал в его душе образ этого таинственного «спутника» и безжалостных пришельцев на их «летающих тарелках». Ужаса, бессилия и… собственной неполноценности. Им же в школе постоянно повторяли, что «наша страна – самая мощная, самая передовая, самая замечательная!» «И вот – всё оказалось не так! РУССКИЕ НАС ОПЕРЕДИЛИ! ЭТО БЫЛО, КАК УДАР ПОД ДЫХ ВСЕЙ НАЦИИ!»
 («Ужас перед «летающими тарелками» потом вылился в объемный роман «Томминокеры».)
 Потом была учёба в колледже и университете штата Мэн, где Стив зарекомендовал себя настоящим «бунтарем». Протестовал он в основном против войны во Вьетнаме. Причем, вполне «бескорыстно». Дело в том, что возмущение студентов особенно вызвала отмена отсрочки от военной службы ( на военную службу в Штатах тогда призывали). Студентам давали отсрочку на время учебы, а теперь  - добро пожаловать на войну! Кингу же призыв не грозил по причине слабого зрения. Так что неприятие войны во Вьетнаме у него было чисто «идейным».
 И при всем своем воинствующем пацифизме и «левизне» этот бунтарь эпатировал студенческую массу своими неожиданными заявлениями что, например, он приверженец традиционных «семейных» ценностей (и это в разгар «сексуальной революции»!), или о том, что он «глубоко уважает труд полицейских, потому что только они стоят между нами и хаосом». Чтобы высказать такое горячим парням-студентам надо было иметь немалое мужество!
 Но на последнем курсе ему надоело «играть в протесты». Шёл последний четвёртый курс, который надо было закончить, чтобы получить звание бакалавра, а на жизненном горизонте Стива появилась Табита Спрюс  - единственная любовь Кинга и жена «на все времена» - «…Пока смерть не разлучит нас…»
 После окончания университета молодая семья Кингов несколько лет сражалась с бедностью. Стив преподавал в школе, работал в прачечной (как в свое время и Джек Лондон). Время от времени ему удавалось пристроить рассказ-другой в популярные журналы, и это спасало их некоторое время. Пока издательство «Даблдэй» не приняло в печать роман Кинга «Керри». После этого с бедностью было покончено навсегда.
 Теперь – почему я называю Кинга «великим бытописателем». Во-первых: действие большинства его романов происходит в Мэне. Такие города как Бангор и Портленд упоминаются на страницах его произведений не реже, чем придуманный им Касл-Рок. Ни один из критиков не посмеет возразить утверждению, что «Кинг сделал для Мэна то же, что и Джек Лондон для Аляски».
 О любви Стива к родному штату можно судить по множеству лирических описаний природы, которые мы находим то здесь то там.
 Вот, например, отрывок об осени из романа «Жребий»:
«… Осень и весна приходили в Иерусалимов Удел с одинаковой внезапностью тропических восходов и закатов. Демаркационная линия могла оказаться шириной в один день. Но весна — не самое прекрасное время года в Новой Англии: она слишком короткая и робкая, ей слишком мало нужно, чтобы обернуться лютой и свирепой. Но даже и тогда в апреле выпадают дни, которые хранятся в памяти после того, как забудешь прикосновения жены или ощущение беззубого младенческого ротика у соска. Зато к середине мая солнце поднимается из утренней дымки властным и могущественным, так что, остановившись в семь утра на верхней ступеньке своего крыльца с пакетиком, в котором твой обед, понимаешь: к восьми часам роса на траве высохнет, а если по проселочной дороге проедет машина, в воздухе на добрых пять минут повиснет неподвижная пыль. К часу дня третий этаж фабрики разогреется до 95 градусов и с плеч маслом покатится пот, приклеивая рубаху к спине все разрастающимся пятном — прямо как в июле.
Но вот приходит осень, выкинув пинком под зад коварное лето (что случается всякий раз, как сентябрь перевалит за середину) и поначалу гостит, как хороший приятель, без которого ты скучал. Устраивается она надолго — так старинный друг, примостившись в твоем любимом кресле, достал бы трубку, раскурил ее и заполнил послеобеденный час рассказами, где побывал и что делал со времени вашей последней встречи.
Осень остается на весь октябрь, а в редкие годы — до ноября. Над головой изо дня в день видна ясная, строгая синева небес, по которой (всегда с запада на восток) плывут спокойные белые корабли облаков с серыми килями. Днем поднимается неуемный ветер, он подгоняет вас, когда вы шагаете по дороге и под ногами хрустят невообразимо пестрые холмики опавших листьев. От этого ветра возникает ноющая боль, но не в костях, а где-то гораздо глубже. Возможно, он затрагивает в человеческой душе что-то древнее, некую струнку памяти о кочевьях и переселениях, и та твердит: в путь — или погибнешь… в путь — или погибнешь… Ветер бьется в дерево и стекло непроницаемых стен вашего дома, передавая по стрехам свое бесплотное волнение, так что рано или поздно приходится оставить дела и выйти посмотреть. А после обеда, ближе к вечеру, можно выйти на крыльцо или спуститься во двор и смотреть, как через пастбище Гриффена вверх на Школьный холм мчатся тени от облаков — свет, тьма, свет, тьма, словно боги открывают и закрывают ставни. Можно увидеть, как золотарник, самое живучее, вредное и прекрасное растение новоанглийской флоры, клонится под ветром подобно большому, погруженному в молчание, молитвенному собранию. И, если нет ни машин, ни самолетов, если по лесам к западу от города не бродит какой-нибудь дядюшка Джо, который бабахает из ружья, стоит завопить фазану, если тишину нарушает лишь медленное биение вашего собственного сердца, вы можете услышать и другой звук — голос жизни, движущейся к финалу очередного витка и ожидающей первого снега, чтобы завершить ритуал…»
…Разве, читая эти строки, мы не видим, что они написаны человеком, который искренне любит природу свое малой родины. В эту минуту и он и мы забываем, о чем же сам роман (а он вообще-то о вампирах!) и просто любуемся нарисованной автором картиной.
 А так же здесь Стивен Кинг признается в любви к маленьким провинциальным городкам – чисто американскому явлению. (У нас «провинциальный городок» - это достаточно большое поселение (тысяч 20, а то и больше жителей), часто – с древней историей (Урюпинск, Сергиев Посад, Каргополь и т.д.), всё, что меньше – это так называемые «посёлки городского типа», обычно построенные при какой-то фабрике или заводе.) В американском же городке жители обычно занимаются фермерством (те, которые не работают в магазинах, школах, отелях и заправках),население не превышает несколько тысяч, и старожилы знают друг друга в лицо. Одним словом – большая деревня. Местные жители больше интересуются городскими сплетнями, чем новостями из «большого мира» и настроены в основном консервативно – не вписывающиеся в общий стандарт или живут изгоями, или стараются покинуть город, то же относится и к молодёжи.
Они ограниченны и реакционны? Не любят «общечеловеков» и «голубых»?  Но из жителей тысяч таких городков складывается основа американского общества. Да, она сильно подточена безумием политкорректности и соблюдением «прав» всяких «меньшинств», разгулом воинствующего феминизма и т.д. Но Штаты от этого уже страдают. В вооруженных силах недостает крепких американских парней, которые приходили на сборные пункты вот из таких маленьких городков, а в университетах – белых студентов, которые хотели бы стать инженерами и врачами, а не юристами или психоаналитиками.
 Стив, кстати, нисколько не идеализирует жителей маленьких городков. Иногда добродушно подтрунивает, а порой его проза превращается в беспощадную сатиру. Но… в его описаниях мы слышим поэзию, а значит – его симпатии на стороне героев.
Хотя бы это… Эссе о телефонных проводах…
 «…В ясные, прохладные дни телефонные провода издают странное гудение, словно вибрируют от передающейся по ним болтовни. Этот звук — одинокий голос, летящий в пространстве, — не спутать ни с чем. Зимние заморозки и оттепели придали серым, занозистым телефонным столбам небрежный наклон и сделали не такими деловитыми и вымуштрованными, как столбы, закрепленные намертво цементом. Их основания черны от гудрона, если они стоят рядом с мощеной дорогой, или припудрены пылью, если дорога эта — проселочная. На поверхности столбов, там, где карабкались что-то исправить монтеры (в сорок шестом, пятьдесят втором или шестьдесят девятом), видны старые, побитые ветром и дождями метки от монтерских «кошек». Птицы — вороны, воробьи, скворцы, малиновки — усаживаются на гудящие провода и сидят в нахохленном молчании, возможно, слыша когтистыми лапками звуки чужой, человеческой, речи. Если так, их глаза-бусинки ничем этого не выдают. Город чувствует ход времени, а не истории, и, кажется, телефонным столбам это известно. Если положить на такой столб ладонь, можно почувствовать дрожь от идущих в глубине древесины кабелей (словно там заключены чьи-то души, которые отчаянно пытаются выбраться наружу)…»
 Или это (простите, не могу удержаться) – о городе и горожанах…
«…Город знал, что такое тьма.
Он знал, что такое тьма, спускающаяся на землю, когда вращение скрывает ее от солнца, и что такое тьма души человеческой.
Город — это объединение трех составляющих, значащее больше, чем просто сумма частей. Город — это живущие в нем люди, здания, возведенные ими под жилье или для ведения дел, а еще — земля. Люди — англо-шотландцы и французы. Есть, конечно, и горстка других, напоминающая щепотку перца, брошенную в горшок с солью, где она никогда особенно не разваривалась. Почти все дома сделаны из простого дерева. Много двухэтажных старых домов с двускатными крышами, а едва ли не все магазины декорированы фальшивыми фасадами, хотя зачем, никто не скажет. Горожане знают, что за этими фальшивыми фасадами ничего нет, так же, как ни от кого не секрет, что Лоретта Старчер носит накладной бюст. Здешняя земля — гранитный массив, прикрытый тонким, легко разрушающимся слоем почвы. Возделывать ее — сущее безумие, дело неблагодарное, которое стоит фермеру многих мучений и пота. Борона выворачивает из-под дерна здоровенные куски гранита и ломается о них. В мае, как только земля просохнет настолько, что колеса перестают в ней вязнуть, вы приезжаете на своем грузовике и вместе с сыновьями раз, наверное, двенадцать загружаете кузов камнями — только тогда можно боронить. Камни отправляются в большую, опутанную травой кучу, как повелось аж с 1955 года, когда вы в первый раз взяли быка за рога. А натаскавшись так, что грязь навсегда забьется под ногти, пальцы же онемеют и начнут казаться огромными и до странности крупнопористыми, вы прицепите к трактору борону.
Не успеете вы взрыхлить и пару полосок, как одно из лезвий сломается о пропущенный камень. Чтобы поставить новое, вы заставляете старшего сына приподнять сцепление, чтоб до него можно было добраться, а первый комар нового сезона кровожадно звенит над ухом, от тонкого зудения слезятся глаза, и в голову всегда приходит, что именно такой звук, должно быть, слышит псих непосредственно перед тем, как убить своих детей, сунуть голову в духовку и открыть газ или нажать большим пальцем ноги на курок двустволки тридцатого калибра, стволы которой только что впихнул себе в хавальник. Потом скользкие от пота пальцы вашего парнишки соскальзывают, и одно из неповрежденных круглых лезвий обдирает вам руку. Наступает тот момент бездушного отчаяния, когда оглядываешься по сторонам, не сомневаясь, что вот сейчас бросишь это занятие и запьешь, или же поедешь в банк, где лежат твои закладные, и объявишь себя банкротом. В такой вот миг ненависти к земле, к мягкому подсасыванию силы тяжести, которое удерживает на ней, ты и любишь ее тоже, ты понимаешь, что она знает и всегда знала тьму. Земля завладела тобой целиком и полностью, земля и женщина, в которую ты влюбился старшеклассником (только тогда она была девчонкой, а ты ни хрена не знал про них, знал только: каждый заводит себе девчонку и держится ее, а она исписала твоим именем обложки всех учебников, и сперва ты ее отшил, а потом она тебя, а потом вам обоим уже не приходилось беспокоиться о такой ерунде), и дети, зачатые на скрипучей двуспальной кровати с треснувшим деревянным изголовьем. После того, как спускалась тьма, вы с женой делали детей — шестерых, семерых, а то и десяток. Тебя держит в руках банк, держит в руках фирма, торгующая автомобилями, а еще — универмаг Сирса в Льюистоне и Джон Дири из Брюсуика. Но главным образом город держит тебя потому, что ты знаешь его так, как знаешь форму жениной груди. Тебе известно, кто будет околачиваться днем у магазина Кроссена, вылетев с работы из «Нэпп Шу», и узнаёшь, у кого с бабой непорядок даже раньше, чем он сам это поймет (как Реджи Сойер, у чьей жены, Бонни, ствол прочищает шомполом паренек из телефонной компании), ты знаешь, куда ведут дороги и где можно в пятницу после обеда стать на прикол с Хэнком и Нолли Гарднером, чтобы выпить пару упаковок, а то и пару ящиков пива. Ты знаешь, как лежит грунт и как в апреле пройти по Болотам, не замочив голенищ сапог. Ты знаешь город. А город знает тебя: и как болит промежность от сиденья в тракторе, когда вечером закончишь боронить, и что шишка на твоей спине — всего-навсего киста и причин для беспокойства, как сперва намекал доктор, нету. Город знает, как у тебя не идут из головы пришедшие в последнюю неделю месяца счета. Он насквозь видит твое вранье, даже если врешь ты самому себе: например, будто собираешься не на этот год, так на следующий свозить жену с детьми в Диснейленд, или будто тебе по карману новый цветной телевизор, если осенью пустить часть леса на дрова… Или что все будет нормально. Быть горожанином — ежедневный акт такого полного общения, что по сравнению с ним то, что ты проделываешь с женой в скрипучей кровати — просто рукопожатие. Быть горожанином — штука прозаическая, чувственная и затягивающая, как алкоголизм. В темноте город принадлежит тебе, а ты — городу, и вместе вы спите как убитые, ни дать ни взять камни с твоего северного поля. Здесь нет никакой жизни, кроме медленного умирания дней, а значит, когда на город обрушивается зло, его явление представляется без малого предопределенным и сладостным, как морфий. Все равно, как если бы город знал о грядущем зле и о том, какую форму оно примет…»
 Если это не робкое признание в любви – тогда что?
 Да, в романах Кинга действуют страшные и, часто, свехъестественные силы – оживший отель, обитель привидений - «Сияющий», вампиры – «Жребий Иерусалима», демон в образе клоуна – «Оно», злой волшебник – «Необходимые вещи». Но встречаются на пути этих страшилищ, борются с ними (и побеждают!) обычные американцы – фермеры, полицейские, писатели, врачи и священники, даже подростки и маленькие дети.
«Гуляя» по страницам его романов, мы многое узнаем о взаимоотношениях американских старшеклассников и их… автомобилей – «Кристина». О  проблемах писателей – «Тёмная половина», «Мешок с костями», «Мизери».  О буднях летчиков американских авиалиний – «Лангольеры». О не такой уж сладкой жизни тамошних школьников – «Оно», «Тело», «Ярость», «Кэрри». О жизни персонала «первоклассного отеля» - «Сияющий».
  Кстати, я заметил, что, в последнее время, наши доморощенные западолюбы-либералы-русофобы перестали вообще упоминать Кинга и его романы. Словно нет на свете такого писателя!
Хотя, вроде, тема для них самая выигрышная – как «простой американский парень из бедной семьи смог пробиться и стать знаменитостью и миллионером. «Американская мечта российского либерала в действии!» Ан нет. Чем-то Кинг пришёлся этим господам «не ко двору». Для них образец американского писателя – это покойный Том Клэнси с его «Америка превыше всего!» Могут назвать другие имена, но Кинга «обойдут по широкой дуге».
 Всё очень просто – Кинг для привлечения читателя рисует обстановку РЕАЛЬНОГО «маленького городка» американской глубинки и РЕАЛЬНЫХ его граждан. (Так читатель быстрее поверит и в «реальность» всяких чудес и чудищ  - думает автор и оказывается прав.  Прием не новый – его еще Герберт Уэллс использовал, когда его марсиане или Человек-невидимка вламывались в самые «типичные» британские селения и городки. ) А РЕАЛИЗМ предполагает отсутствие рекламного глянца, отсвет с которого так и пляшет в глазах наших либералов, когда они с придыханием говорят об «обетованной Америке».
 Вот например жилище одного из героев повести «Куджо» - Гери Педье. Ветерана Второй мировой, кавалера креста «За Боевые заслуги»:
 
«…За домом кустарник уже поглотил останки изуродованных автомобилей. Западная сторона дома поросла сплошным узором плюща. Одно из окон было открыто и блестело на солнце, как грязный бриллиант. Два года назад пьяный Гэри зачем-то швырнул в него тумбочкой.
Потом он застеклил окно снова — зимой было холодно, — но тумбочка так и осталась лежать там, где упала. Один из ящиков торчал из нее, как насмешливо высунутый язык…»
А вместо идеально подстриженной «американской» лужайки перед домом – разросшиеся кусты жимолости, которые Гэри, когда бывает с бодуна (а это происходит довольно часто) справляет по утрам малую нужду.
Не слишком похоже на «репетицию рая на земле» и «страну сбывшихся надежд», не находите? Идеальных людей в романах Кинга вы, кстати, не встретите. Ну почти. Стив довольно скептичен по поводу человеческой натуры. Хотя и не торопится осуждать слабости и грешки своих героев. И вот их, далеко не идеальных, он ставит против «порождений чистого зла». В этом он видит свою «правду жизни».
 И, несмотря на «неидеальность» он продолжает их любить.