Фазы Луны. Тусклый отблеск...

"Когда мудрец показывает на луну, дурак смотрит на его палец"

Глава 1.

Андрей сидел на своей любимой скамейке и пытался сделать вид, что ему интересно то, что происходит вокруг, но вокруг было все как обычно, и, наверное, без людей этот мир смотрелся бы гораздо спокойнее.
Люди напоминали ему муравьев в лесу из стекла и бетона, которые прыгали выше себя и отчаянно присваивали себе высокие социальные и личные статусы. Но жизнь людей была скоротечна, как и жизнь муравьев. Только они успевали задуматься о вечном, так уже и наступала вечность, и жизнь заканчивалась.
Действительно, кому бы из них пришло в голову просто сидеть на скамейке с кофе и гамбургером и смотреть на коллег, бегущих по дорожкам небольшой полянки, на которой для всех одинаково ярко светило солнце. И для мрачного монстра-владельца роскошного Джипа БМВ, который переливался под солнцем приятными сине-металлическими оттенками, и для скромного полубомжа на скамейке рядом, одетого в пожелтевший советский брючный костюм и который с удовольствием затягивался дешевой сигареткой. Солнце не делало никаких различий, потому что было высшей мудростью этого мира. Хотя скорее главным автором был Бог, который мирно управлял и солнцем, и раем, и адом, в котором оказался почти весь город и его обитатели. И было достаточно понять это, чтобы перестать париться в аду и начать жить.
Стряхнув мысли о рае и аде, Андрей перевел взгляд вверх и с удовольствием отметил, что и на видимой части неба все в порядке. Присутствуют синеватые облака, присутствуют беловатые облака. Небо однозначно никуда не торопилось. Ему не нужно было облачаться в специальные одежды или строить из себя недотрогу. Оно спокойно двигалось дальше к намеченной цели, о которой никто не знал.
Люди тоже куда-то двигались. Точнее им казалось, что они двигаются. В отличие от муравьев, внешне они не несли большого груза, но внутренне  тащили в 100 раз больше собственного веса. Поэтому и просыпались они ближе к концу жизни, когда груз становился уже непосильным (потому что понимали, что не могут уже его тащить за собой), и совсем единицы просыпались в юности. В старости небо высветляло самые скромные и лёгкие души и давало им крылья, чтобы помочь совершить переход из земного муравейника в небесный.
Андрей вспомнил, что часть муравьев тоже изначально рождалась с крыльями. Это была особая порода, чем-то похожая на этих людей, но эти крылья говорили о том, что жить им придется недолго, как и летать. Увы, и цели, для которых они появлялись на свет, совсем не были высокими, но, конечно, у большей части муравьев крылья отсутствовали напрочь, и они были простыми рабочими.
К сожалению, люди могли летать над своим городом только в фантазиях, и Андрею часто снилось, что он стоит на балконе высокого здания. С балкона открывается вид на ночной город в огнях.


Глава 2.

Сидя на скамейке, Андрей вспоминал Чжуан-цзы, которому приснилось, что он бабочка.
— Ночью мне приснилось, что я стал бабочкой и перелетал с одного цветка на другой цветок. Теперь я проснулся, и мне интересно, снилось ли Чжуан-цзы, что он бабочка, или теперь бабочка пошла спать, и ей снится, что она Чжуан-цзы? Если Чжуан-цзы может сниться, что он бабочка, почему не может бабочке сниться, что она Чжуан-цзы?
Смотря на проходящего мимо человека, Андрей понял, что вряд ли ему приснится, что он этот человек, а человеку, что он Андрей, потому что они были еще более из удаленных миров, чем Чжуан-цзы и бабочка.
Где же были отдаленные миры Андрея, в которых он мог оставаться самим собой? Они были внутри него.
Вечно мечтающий, неспособный остановиться на едином, он был наказанием самого себя. Ветер нес его без направления, он плыл по случайным стихиям тела и ума, мало понимая, что с ним происходит и почему.
У Андрея возникал вопрос, а жил ли он вообще? Как это можно было выразить на его собственном языке? Мог ли язык выразить невыразимое? Как подойти к тому, что и близко, и далеко? Чем больше думал он и говорил, тем больше погружался в обыденность и продолжал снова бесконечно мечтать.
Мечтающему Андрею только собственные фантазии давались без особого труда — мир усилий и дел был миром больших людей без панциря. Наверное, при других условиях он так бы и остался мечтателем, а не сидел бы на шкуре тигра в пещере, как индийский йог. Однако с тех пор пещеры превратились в города, и вместо того чтобы прятаться в расселине, приходилось шарахаться по углам квартиры или сидеть на скамейке.
Чем же все это было, и почему, даже сидя на скамейке, он задумывался над идеями, на которые не было ответов в словах, но слова были теми самыми пирожками, которые он так любил?
 В сложной истории своей беспомощной юности маленький гений Андрей терялся в понимании грубого мира. Никто не смог ему рассказать, что желания не могут так просто материализоваться, и он вынужденно презрел этот пыльный мирок.
Душа же его решила вечно отдыхать и страдать вместо того чтобы работать над собой. Поэтому он выбрал путь уныния и отрешенности от любых дел, а не пытался прикоснуться к настоящему себе.

— Наверное, в прошлом я был кристаллом или деревом, — подумал Андрей, — потому что постоянно ощущаю в себе эту неподвижность и прикованность души к инерции, мечтаниям, и, может быть, я не просто так родился на этот свет уровня МакДональдса. Но все равно я часть какого-то движения, а не просто выпавшая из вселенной душа.
Андрей  попытался  вспомнить стихотворение Джалаладдина Руми о пути души, но потом написал другу и попросил его прислать текст.





"Всему, что зрим, прообраз есть, основа есть вне нас,
Она бессмертна — а умрет лишь то, что видит глаз.

Не жалуйся, что свет погас, не плачь, что звук затих:
Исчезли вовсе не они, а отраженье их.

А как же мы и наша суть? Едва лишь в мир придем,
По лестнице метаморфоз свершаем наш подъем.

Ты из эфира камнем стал, ты стал травой потом,
Потом животным — тайна тайн в чередованье том!

И вот теперь ты человек, ты знаньем наделен,
Твой облик глина приняла, — о, как непрочен он!

Ты станешь ангелом, пройдя недолгий путь земной,
И ты сроднишься не с землей, а с горней вышиной.

О Шамс, в пучину погрузись, от высей откажись —
И в малой капле повтори морей бескрайних жизнь.

О Вы, взыскующие Бога средь небесной синевы,
Поиски свои оставьте: вы — есть Он, а Он — есть вы."

Прочитав откровение Руми, Андрей прикрыл глаза и заснул. Ему снилось, что он собирается стать писателем и начать писать рассказы.
В первом же своем рассказе он уезжает в другую страну, где живут невиданные им раньше люди, живущие совершенно по-другому, не как раньше жил он сам. Он ходит по большому городу и смотри на них, тоже сидит на скамеечках и записывает свои наблюдения. Многое ему и странно, и непонятно, но в конце концов он смиряется с ролью простого наблюдателя и начинает писать о своей жизни, о странствии животной души в низких мирах, о своей слишком высокой планке и взятии на себя большой ответственности. 

                Глава 3

В своем рассказе он размышлял о теории прорыва:
"Как трудно сделать в жизни перерыв, чтобы увидеть себя: то ли настоящего, то ли нет, — но все равно себя. Как просто быть кем-то, особенно в фантазиях, и как сложно быть самим собой, когда вообще не знаешь, что это такое.
В какой точке начинался настоящий я? Просто было сказать себе, мол, давай отбросим все ненужное и выйдем на свободу, — но свободы из этого никогда не получалось. Легко было влезть в шкуру животного, подружиться с животным умом, но сложно было осознать, что ты ещё так похож на мыслящее животное.
Это тело-ум-животное, которое имеет в себе вековую силу, никак не хотело отпускать своего пленника на свободу. Оно крепко держало его за поводок иллюзий.
Материальный мир, в силу своей материальности, откликался только на действительное желание проснуться от него же самого. Именно эта одержимость или страсть должны были взорваться внутри. Поэтому и уходило так много жизней — для того чтобы скорректировать планы на саморазвитие в плотных мирах. Как пример я вспоминал, что около двадцати лет назад был необычайно воодушевлен и, как казалось мне, начинал уже жить другой жизнью, странные обстоятельства которой принесли мне неожиданно много интересного. На несколько месяцев все мое существо превратилось в подобие стрелы, летящей на волнах любви.
Но, увы, мое внешнее начало посчитали началом внутренним. Мою способность разговаривать посчитали тем, что было рождено внутренним пространством. Поэтому потом я так низко пал и потом много лет не мог встать с колен. Это была и фрустрация от сложной работы, с которой я никак не мог справиться, и потеря любви, и очередная в этой жизни потеря уверенности в себе.
Сможете ли вы представить человека, отчаянно цепляющегося хоть за что-то? Рвущего с себя внутренние одежды, чтобы быть обласканным внешне или удовлетворить свои желания? Что же, это, как ни странно, был именно я. Я не был плохим, я не был слишком хорошим, просто я был никаким, который вечно играл чужие роли.
Встречали ли вы когда-нибудь обаятельного молодого человека, который сначала казался вам интересным и увлекательным, и вы сразу представляли его патологоанатомом-поэтом, творческой личностью и все такое, но потом немного узнавали его и видели, что он мало отличается от остальных?
 Ну, нет, это было бы слишком просто. Вы не можете понять со своей обывательской вершины. Вам кажется,  что дорога увлеченности никуда его не приведет, и вы продолжаете дальше жить собственной сонной жизнью, фантазируя себе дела, детей, усталость и прочие важные факторы, подтверждающие ваше наличие во вселенной…"

Глава 4

Тем временем мир превращался в то подобие ада, которым он был на самом деле. Верхняя его часть все еще была белой, а нижняя становилась полностью черной. Небо было молочного цвета с серыми мазками кистью туч, а лес, люди, дома почти окрасились в черный цвет. Воздух быстро становился холодным.
Проезжающие мимо машины холодным светом слепили глаза. Он постепенно стал ощущать, что ему нечем дышать. Человеческий муравейник как будто решил посмеяться сам над собой, но люди, конечно, этого не замечали. Они все были глубоко погружены в самих себя.
— Такова жизнь человека, которую он часто проживает совершенно впустую, — сказала уставше коллективная душа, которой тоже не нравился вечер и наступившая непогода.
Очнувшись от короткого сна,  Андрей вспоминал материалы своего исследования о жизни людей и муравьев:
"Муравьи жили по всему миру за исключением Антарктиды и  образовывали столько же земной биомассы, сколько и странные  наземные животные — люди, которые жили за пределами леса в огромных муравейниках из стекла и бетона, которые гордо называли городами.
Впервые это революционное предположение о массе муравьев прозвучало в книге "Путь муравья"  американского муравья Эдварда Уилсона и немецкого муравья Берта Хеллдоблера, вышедшей на свет в библиотеках муравейников в 1994 году.
Всего 2 тысячи лет назад муравьи обгоняли по весу человечество, но примерно после великого потопа в 18 веке, с момента великого переселения муравейников по миру, человечество стало бурно расти и догнало по весу муравьев.
Как это ни могло показаться странным, но муравьи крайне мало знали о людях только потому, что им было это неинтересно. С момента возникновения письменности у муравьев люди считались низшим звеном эволюции, а муравейники, которые они строили, были верхом безвкусия.
Успех муравьев во многих средах обитания был обусловлен их социальной организацией,  способностью изменять место обитания и использовать разнообразные ресурсы.
Одним из первых исследователей, который в своих научных работах описал общественную жизнь муравьев, который также является одним из основоположников мирмекологии — науки, изучающей муравьёв, был первый муравей, который, считалось, жив до сих пор."
Исследование получалось подробное, и главное — он накопал много сравнительного материала, что ценилось в местной епархии.
Оставалось подшить листочки в книгу, и дело было сделано.
Допив последнюю капельку кофе, доев крошки гамбургера и аккуратно соскочив со скамейки, Андрей с воодушевлением побежал домой в парк. Все шесть его ног двигались легко, на сердце было привольно.
Он знал, что после сдачи работы у него будет небольшой отпуск, который он проведет в исследовании следующей полянки и скамейки, но больше манил его огромный парк, на краю которого он жил, потому что он знал, что даже за всю свою жизнь не сумеет дойти до его конца.