О Давидзике

- Извините, у вас там волос лежит!
- Ой, где? Спасибо, что заметили, сейчас уберем!
Волос!
В каше, что ли?
Или в омлете...
Тревожно, когда слышишь такой диалог в гостиничной столовой за шведским завтраком.
У мужчины за соседним столиком все время падает панамка, которую он пристроил на спинку стула. Сначала мама сказала своей дочке с косичками: подними.
Та подняла, повесила.
Он и не заметил.
Потом - опять, тетка в маске - сбоку: "У вас упало! " - кинулся поднимать и обратно пристраивать.
Да взял бы уж на колени...
Досаду вызывает все.
И разлитое на полу молоко, которое пытается обогнуть косичная мамина девочка.
И волос, и панама, и тетки в масках.
Все, кроме яйца: крутые яйца все такие же, как в детстве, когда мы делились белком, или желтком - смотря, кто что больше любит! - с друзьями.
Телефон лежит в сумке, поставленный на беззвучный режим.
Со вчерашнего дня мне стало наплевать на него.
С тех пор, как он сказал, что вернулся в семью.
Даже не сказал: прислал фото, на котором его счастливые мальчишки пуляют мяч на детской площадке.
Пуляют и пуляют.
На беззвучный их!
Пусть их.
Панама опять упала, но дядька уже встает.
Пусть и его.
Я подхожу к дверям гостиницы, высовываю нос наружу, проверяя погоду. Та - ничего, тиха. Но зонт надо захватить: этот город почти все время брызжет.
Как я могла поверить? - сакраментальный вопрос мучает меня по дороге в номер и все время, пока я умываюсь, одеваюсь, проверяю телефон ("с добрым утром, любимая!" - поди ж ты, а как же дети с мячом?)
Меня поражает многое в наших отношениях. Их близость, например: я его так часто прижимаю, обнимаю, хочу купить всякие трусы ("только DKNY,  другие  - ни за что не надену!" - улыбается он), интересуюсь, где сейчас мама и что ел на обед, а он аккуратно стирает мне салфеточкой потекшую тушь, пишет записки с просьбой не забыть выпить таблеточку - и про апельсиновый сок, выжатый им, моет туфли и, ругаясь, перевязывает порезанный пальчик.
Я похожа на мужика с панамой.
И на повара с волосом.
И на девочку с косичками, пролившую молоко.
Я беспомощна, неуклюжа и неопрятна.
А он меня... опрятит.
Опрятил!
Сейчас - нет: мяч пуляет.
"С добрым утром, любимая!" - да, я - любимая, но дети же... Дети - всегда радость и близость больше, чем трусы DKNY или салфетка у века. Там порой только влажными справишься, и криков от порезанного пальчика больше, и успокаиваются слаще... Хотя я очень старалась - сладко.
Близко.
Но дети... тьфу, да что я сравниваю?!
Хотя он и со мной часто, как с малышкой: "очки" на дороге зарабатывать помогает, подсекая неловких пешеходов, кормит с ложечки, анекдотики смешные рассказывает, аж челюсть к вечеру устает от непривычного положения, помыл меня недавно - на руку перчатку натянул, чтобы порезанный пальчик не намочить, и - помыл под душем, как маленькую...
Правда, потом нагнул.
А затем - наклонил.
Ну, в общем, сплошное унижение, как мы шутим.
Мы шутим!
Так важно быть близкими во всем, а это значит, важно иметь общие секреты и шутки. "Се-се-се", "да йооопэрэсэтэ...", "Эрик, это тыыыы?", "...Ну, тогда огонь!" - такая малость, приятная маленькая милость, кончики анекдотцев и баек, вызвавших смех однажды, теперь это - наше общее, есть это самое МЫ - вернее, было до того, как приехали к нему дети, стали пулять мяч, и он стал интересоваться у меня, записной воспиталки и училки, как их домой увести, если хотят гулять...
"Дети домой не хочут! " - "Соскучь их!" -  "Думаешь, получится?" - "Да, примани мороженком, или мультиками какиминьть". - "Маленький не понимает пока. За ручку попробую". -  "На ручки... на плечи, вот!! Они любят на плечах или спине кататься". -  "Майку белую пачкать?" -  "Эх... Еще вариант: присоединиться к его игре, по-настоящему. На пять минуток. Потом уводить можно". - "Я тут уже два часа присоединён!!! Ну, йо пэрэсэтэ жжжж... "
М-да уж, йопэрэсэтэ ж.
Душ полчаса грелся.
Пожаловалась в телефон по старой памяти - не ответил.
Наверное, детей развлекает...
Успела и поплакать - вроде, над книжкой, а сама, конечно, по своему утраченному так внезапно счастью.
Понимала же, что надолго не бывает.
Что так - вообще не бывает!
И вот - действительно...
Когда провожал на вокзал, позвонила девушка и на его языке, который я еще не успела выучить, только иногда всякие"че-че-че" да "инч ка" понимаю, что-то стала бурно рассказывать, просить, спрашивать... Отвечал довольно односложно, но явно положительно и мягко. Говорит: надо ехать в Красногорск, мои, мол, приехали, а ключа нет...
Вот тебе и твои.
Пуляют.
И майки белые пачкают.
Перед детьми я слабенькая.
Люблю детей.
Понимаю, что и он тоже очень любит: фоткает, мороженком задабривает, даже майки готов пачкать, аккуратист.
Зачем я уехала? Говорил же, что не хочет один оставаться.
Вот и не остался...
Хорошо, что я уехала!
И девочка у него такая приятная, мама нехочух, прислал и ее фото - на него прям похожа...
Наверное, армяне все похожи!
Я не очень разбираюсь.
Поплакать, что ли, еще?
Или погулять пойти...
Гитара под окнами, музыка, смех...
Я уехала, как всегда, на три дня, от всех, писать - я ж писатель! - и отдыхать, сменив обстановку - и вот, лучше бы...
Споткнулась на последней мысли. Споткнулась и на лестнице.
Взгляд - и тот об входную  дверь споткнулся.
- А ты понимаешь, как это получается, что, спускаясь с четвертого на минус первый, мы проходим четыре этажа, а не пять? - спросила его, придержавшего дверь на улицу, схватившего в охапку, попытавшегося поцеловать.
- Что? Я ехал всю ночь, давай сюда свои пролеты, сам посчитаю, и с душем разберусь, помоюсь - и в постель!
Он разберется.
Я знаю!
Он и дома, и на работе у меня со всем на свете разобрался. Только вот...
- Только вот с бабами своими разобраться не можешь, да?  - прозвучало истерично, ну да ладно!
- Что?! - остановился посреди лестницы, повернул -  в глаза смотри, нет, ты, чего, ну, чего ты? Что, плачешь, что ли? У-у-у... Милая, что ты там надумала?
Я ему все и выложила. Про детей, про девочку, как мне себя жалко и какие они классные. Зарылась в белую майку, намочила...
А он что-то сотрясается, чувствую...
Смеется?!
- Ты смеешься? - возмутительный какой, нет, ну, пусть помоется, пусть, ехал же долго, и поспим вместе, в обнимку - но в последний раз, в последний, чур, раз!
А то, понимаешь, дети...
- ... Племяши это мои, радость! Детки сестры. Не представляешь, что этот Давидзик вытворял...
Увлек за собой.
Сколько пролетов, не знаю.
По-моему, все пять, или десять, и я, смеясь сквозь слезы, готова была подниматься с ним еще, и слушать о проказах "Давидзика" и Арменчика, смущаясь своим предположениям, цепляясь за него через каждые три ступеньки и целуя.
Ах, этот Давидик!!!