Глава 22

Это наверное будет самая грустная глава в моей повести. Но событие о котором я в ней рассказываю, стоит этого.
   Время шло, запреты, введенные после Колькиного залета, стали ослабевать. А тут и ноябрь наступил. Исполнился ровно год, как нас из свердловской учебки привезли в эту часть. Но как же много всего произошло за этот год. Из ничего не понимающих в службе бойцов, мы превратились в высококлассных военных специалистов. Мы с Николаем даже выполнили нормативы на "Мастера" по своей военной специальности и с гордостью носили рядом со значком "Отличник Советской армии", значок, где вместо цифры обозначающей классность, стояла буква "М". Кстати, специалистов такого класса в части было только пять. Мы с Николаем, один техник из телефонного отделения, один телеграфист ЗАСа и старший лейтенант Майоров. В наряды мы с Николаем больше не ходили, а только начальниками смены через двое суток на третьи. С личным составом стало немного полегче, молодые солдаты из учебного взвода сдали экзамены на классность, прошли стажировку и теперь летали на боевое дежурство, как и положено "молодым воинам". Да и "деды" нашей роты до сих пор ходили на дежурство, тогда как во всех остальных ротах "деды" выполняли "дембельские аккорды", готовясь в скором времени уйти на гражданку. Как нам "по секрету" проболтался штабной писарь Женька Попов, даже документы на первую партию уже были готовы. В некоторых частях нашего корпуса первые партии уже демобилизовались. И только дембелей нашей части пока не отправляли "на заслуженный отдых". Оказалось, что скоро должен состояться трибунал над Колькой Поповым. И вот командование корпуса решило его сделать показательным и провести в нашей части. До трибунала на дембель приказано было никого не отправлять.
Под трибунал подготовили тот же Актовый зал, где совсем еще недавно выступали с концертами наши девушки. В центре сцены установили три кресла и длинный стол перед ними для членов трибунала. С правой стороны сцены соорудили загородку со скамьей подсудимых. Возле скамьи поставили стол и стул для адвоката. Такой же стол со стулом поставили и с другой стороны сцены, он предназначался для военного прокурора, поддерживающего обвинение. Трибунал назначили на 12 ноября, как сейчас, помню, это была среда. Утром я как раз  сменился с дежурства. Обычно после дежурства, позавтракав, мы шли спать до обеда, но в тот день ни о каком сне и думать не хотелось. Всему личному составу нашей роты, кроме находившихся на дежурстве и в нарядах, было приказано быть на территории роты и не уходить с нее дальше курилки. Сменившейся с ночного дежурства смене разрешили идти спать, но кроме "молодых" этим разрешением никто не воспользовался. На эти сутки график дежурств и нарядов был составлен так, что бы после обеда все дембеля части были свободны. Наш призыв тоже было приказано особо не загружать. Так что из нашего призыва на дежурстве после обеда был только Саня Самсонюк, который утром сменил меня на посту начальника смены.
Заседание трибунала было назначено на 14 - 00. Ровно без пятнадцати два мы все сидели в Актовом зале.
Да, забыл сказать. Слева возле сцены стоял стол и стул секретаря трибунала. А несколько мест в первом ряду отводились для свидетелей. Также в первом ряду напротив скамьи подсудимых уже сидели гражданские, мужчина с женщиной и две молоденькие девушки, на вид которым было лет по четырнадцать – шестнадцать, не больше. Женщина постоянно негромко плакала. Как оказалось, это были родители и младшие сестры Николая Попова. На сцене уже занял свое место военный прокурор, а напротив него – адвокат.
В это время в сопровождении вооруженного автоматами конвоя в актовый зал ввели подсудимого. Прошло меньше месяца, но в этом осунувшемся, кажется, даже ставшем ниже ростом, парне, трудно было узнать бывшего деда Колю Попова. Увидев сына под конвоем, с наручниками на руках, Колина мать зарыдала во весь голос, ей вторили младшие сестренки. И только отец, с боевыми орденами и медалями на пиджаке, молча смотрел на сына. Николая провели на сцену и посадили на скамью подсудимых. Начальник караула снял с него наручники, а часовые заняли свои места справа и слева от подсудимого.
В это время встала девушка, секретарь заседания, и громко сказала:
- Встать! Суд идет!
В зал вошел подполковник с эмблемами военного юриста и два капитана, один в форме ВВС, а второй в общевойсковой форме. Это были судья военного трибунала и двое заседателей. Трибунал занял свои места за столом.
Судья объявил начало заседания военного трибунала. В принципе, трибунал мало чем отличался от обычного гражданского суда, где я несколько раз бывал до армии. Моего отца выбрали народным заседателям, и я пару раз приходил посмотреть на отца-судью.
Сначала выступал военный прокурор. Он зачитал обвинение. Судья спросил у Николая, признает ли он себя виновным, на что тот ответил: "Да". Затем в качестве свидетелей вызвали Денченкова и того молодого солдатика, которого Попов оставил дежурить вместо себя. После этого слово предоставили адвокату, который стал перечислять все положительные стороны Николая и просил учесть, что до этого у Попова не было ни одного нарушения. В общем, обыкновенная речь советского адвоката, которая вряд ли могла повлиять на решение трибунала. К тому же Николаю вменялось две статьи: кроме ухода с боевого дежурства еще и самовольная отлучка. А так как для войск ПВО и в мирное время в некоторых случаях применялись "законы военного времени", а это был именно такой случай, прокурор попросил для подсудимого восемь лет тюрьмы. Адвокат же просил назначить два года дисбата.
Затем последнее слово дали подсудимому. Глотая слезы, тот сказал, что все понял, раскаялся и просил трибунал не наказывать его строго. После этого трибунал удалился на совещание.
Нам разрешили выйти покурить, но не уходить дальше курилки. Все разговоры в курилке были о трибунале и о том, какой срок дадут Кольке. Еще вчера на Попова злилась вся часть, а сегодня нам было его жалко.
Минут через пятнадцать мы вернулись в актовый зал. Не буду подробно описывать всю процедуру оглашения приговора, вы все подобное видели в разных фильмах и передачах. Скажу только, что бывшему младшему сержанту Попову дали четыре с половиной года тюрьмы.
Несколько дней все разговоры в нашей части были о состоявшемся трибунале. И если раньше на Кольку Попова все были злые, особенно ребята его призыва, то сейчас всем было жалко этого дурачка, возомнившего себя крутым дедом. Но больше всего нам было жалко его родных: выплакавшую все глаза мать, младших сестренок, которые ждали каждого письма от старшего брата из армии. А больше всего было жалко Колькиного отца, геройски прошедшего всю войну, о чем говорили боевые награды на его груди. Я очень внимательно наблюдал за ним все время, пока шел трибунал. Как же ему было стыдно, когда прокурор перечислял "подвиги" его сына! И как же ему было его жалко, когда тот, размазывая по лицу слезы, произносил последнее слово, в котором просил не наказывать его строго. Но отец держался. И только, когда зачитали приговор, в уголках его глаз на мгновение сверкнули две скупые мужские слезы. На какое-то мгновение я представил на его месте своего отца, и мне стало до того не по себе, что я тоже чуть не заплакал. А вечером, собравшись в каптерке, мы решили, что любовь, конечно, дело хорошее, но рисковать из-за нее свободой мы больше не будем. А тут еще Эдик Азизов сообщил нам, что через несколько дней отбывает к новому месту службы. Оказалось, что кто-то из его родственников подсуетился и Эдика переводят служить куда-то на родину с повышением в должности. Мы, конечно, очень порадовались за друга, но на душе было грустно. За оставшееся до отъезда время Эдик натаскал нам с Лехой столько разнообразных консервов, что мы с каптером почти до самого дембеля имели неплохой  доппаек. Конечно же, мы не забывали и о друзьях-сослуживцах. Правда, какое-то количество провианта мы припрятали до наших "ста дней до приказа".
Через неделю после трибунала из части отправили по домам всех дембелей. Только вновь умудрился залететь Толик Супрун. Он что-то там устроил на ПРЦ и вместо дембеля поехал на губу, пять суток которой ему объявил начальник приемного радиоцентра майор Рыбалко. И вот что интересно: два бывших младших сержанта, два залетчика из одного призыва, а представление на присвоение им сержантских званий писал тот же Рыбалко, когда еще носил капитанские погоны и был командиром нашей роты.
После отъезда дембелей мы становились полноценными стариками. Понемногу мы стали задумываться о дембеле, ведь он был уже не за горами.
В наряды мы больше не ходили. Правда, на дежурство мы заступали с той же периодичностью, через двое суток на третьи, начальниками смены. И, забегая вперед, скажу, что так продолжалось почти до самого дембеля. Только за две недели до нашего ухода на гражданку из школы прапорщиков прислали двух выпускников, они и стали ходить на дежурства по очереди с Женькой Одиноковым. Денченкова после залета Попова из стажеров убрали. Остальные ребята нашего призыва тоже ходили на дежурства, они по традиции дежурили в сетях РТВ и оповещения.