Берег острых камней

Повесть

 Волны, волны, волны… Сутки, месяц, год, год за годом, всю жизнь – волны, волны, волны… Издалека, всевластные, подмяв под свои валы полмира, докатывались они сюда, холодные шеренги в чёрных мундирах. Докатывались и бросались без секунды раздумий на скалы. Бросались и гибли, ничего не оставляя от себя, кроме пены, которая вскипала и дыбилась, как седой песец, на шее склонившегося к воде каменного чёрта. Выгнув корявый хребет, развернув крутые плечи, гранитный исполин, казалось, пытался обхватить бесконечными ручищами и поднять над землёй всю морскую лохань. Он надменно смотрел на ревущее, набегающее на него войско. Следом за погибшей шла новая шеренга – и новый песец истлевал на шершавой шкуре безразличного ко всему победителя. Безумные волны, на этой сокрушающей их грани они разом теряли могущество и безраздельную власть, а на трон восходил другой властитель – серый камень.
Между скалистым берегом и темнеющей вдали кромкой леса тянулась на десяток километров вдоль моря каменная пустошь. Здесь занимала она свою часть мира и имела название – Каменный башмак. Неподвижная, немая, безлюдная пустошь имела, под стать имени, ещё и самый скверный характер: каждый камень на её пространстве был очерчен множеством острых граней. Словно точильщик из неведомого параллельного мира, где иные представления о пользе и целесообразности, перепутав свой и наш миры, тысячи лет невидимым приходил сюда с наждачным кругом и старательно затачивал каменные грани. И заточил – на свет явился Каменный башмак, хмурый, враждебный всем берег острых камней. Свободный берег, с богатым морем и таёжными кладовыми  - приходи, бери, обживайся. Но примерить на себя башмак желающих не находилось. Зачем маяться и ноги в дикой глухомани сбивать, когда вокруг обжитых удобных мест хватает? Заскочить сюда поживиться, а потом добычу домой утащить – другое дело, таких желающих много. А корни в мёртвый камень пытаться пустить, это уж – увольте.
 В уже далёкое теперь советское время на лесной быстрой речке с каменистым дном, впадающей у края пустоши в море, жил в рубленой избушке лесник. Неприхотливый, с несложившейся личной жизнью, небольшой бородатый мужичок, имел он в своём хозяйстве собаку, двустволку с потёртым прикладом и лодку с мотором. Очень просилась в пару к названию данного места фамилия мужичка – Сапог. Может, сказать для смеха, поэтому и находил он общий язык с Каменным башмаком. Скудно, просто, без поклонов, но соседствовали как-то. Местным охотникам лесник не мешал. Они жили так, как жили в этих далёких местах уже сто лет. В тихие дни Сапог на казённом моторе ходил краем моря в посёлок прикупить провизии и водки. Возвращался, садился в пустой избёнке и заливал горькими стаканами жизненную нескладуху. Напившись, выбирался в сумерках на острые камни и с руганью палил из ружья во все стороны света. Так жизнь его потихоньку шла. А в конце мутных девяностых лесник исчез, бесследно, навсегда, вместе с собакой и ружьём. Ружьё списали, лодку отогнали в посёлок, Сапога забыли. Избушка осталась бесхозной на лесной речке, как тёмный бугор рядом с серыми камнями. Лет десять пустовала.
В родной посёлок Андрей Рубцов вернулся почти инкогнито. Десятилетним мальчишкой уехал отсюда с родителями в сторону Москвы (отец быстро продвигался по партийной линии), и вот, ныне вернулся, уже Андреем Петровичем, пятидесятилетним крупным бородатым мужчиной. Он словно прятался за разросшуюся чёрную бороду. Словно раньше никогда не носил её, а теперь отпустил специально, чтобы спрятать своё прежде безбородое лицо. И осанка Рубцова совсем не шла к разбухшему от вещей рюкзаку за плечами, с которым прибыл он в посёлок. Ему бы в самый раз добротный кожаный директорский портфель в руки подошёл. Но появился Андрей Петрович Рубцов в родных местах именно таким: в надвинутой на глаза серенькой кепке, в потёртой ветровке цвета хаки, в кирзовых сапогах и с большим рюкзаком на спине. На плече висело убранное в чехол ружьё. А за руку Андрей Петрович держал девочку лет пяти-шести. В синем берете, красном пальто и красных резиновых сапожках жалась она к единственному родному ей человеку в этом совершенно незнакомом и чужом мире.
Совершенно инкогнито вернуться всё же не получилось.
- И вы, значит, к нам на жительство?- принял их в администрации глава посёлка, Алексей Иванович Галкин.
- Да,- коротко ответил Рубцов, прячась за чёрную бороду и серый козырёк кепки.
- А, скажите, бывали вы прежде в наших краях?- пытался, напротив, всмотреться в лицо приезжего Галкин.
- Нет,- без охоты чеканил односложные ответы гость.
- И родственники ваши никакие Рубцовы у нас тут не жили никогда?
- Нет.
- Ага, значит, нет. Ну, а чего ж именно к нам? Посоветовал, что ль, кто?- не отставал Галкин.
- Да нет, так, красиво у вас тут.
- Это так, это так, красиво у нас. Ну, а жить-то где будете? С жильём-то туго у нас. Ежели на постой кто пустит…
- Я слышал, избушка лесника у вас давно пустует,- перебил главу и на секунду выглянул из-под серого козырька приезжий.
- Есть такая, есть,- поймал колючий взгляд чёрных глаз Алексей Иванович.- А кто ж вам сказал про неё?
- Сказали.
- Она, конечно, бесхозная, но запущена давно, нежилая. Как там печка? Как окно? Никто ж не смотрел сто лет. И стоит далеко, за каменной пустошью. Зачем вам туда с девочкой? Лучше по посёлку поспрошайте. Тут и море – вот оно, и берег хороший, галька мелкая, песок. А там камни такие, что к морю не подойти… 
- И ещё… Мне бы машину у местных купить. Посоветуете кого-нибудь?
- Да вон, Пашка Крикунов «Ниву» продаёт. Вполне нормальная машинёшка, рабочая, и отдаст недорого. Прямо по улице, по правой стороне, зелёная крыша,- махнул на окно Галкин.- Только на камни всё же не лезьте. Острые они, не живёт там никто.
- Спасибо за подсказку,- поднялся со стула и повернулся к выходу Рубцов,- пойдём, внучка.
- А родители-то у внучки где?- спросил вслед Алексей Иванович.
- Далеко,- не оборачиваясь, ответил бородач,- одни мы.
И они вышли.
- Э-э, нет, дорогой, так не бывает,- уставился на закрывшуюся за гостями дверь глава администрации,- чтобы сразу столько совпадений. И Рубцов ты, и Андрей, и отца твоего, как у нашего Андрейки, тоже Петром звали… И к нам именно заявился со всеми этими совпадениями…- Галкин перевёл взгляд на окно, в котором видны были уходящие по улице мужчина и девочка.- Не бывает так. Андрейка ты и есть, одноклассник мой, хошь и бородатый теперь. А что лицо своё за бородой прячешь, так то уж другой вопрос. Видать, втайне тебе побыть надобно.
А через пару часов в администрацию пришёл Пашка Крикунов.
- Иваныч, здорова!- заулыбался с порога.
- Здоров, здоров, да здоровей видали.
- Ну, чё, спасибо тебе пришёл сказать за покупателя,- протянул руку Пашка,- держи краба. Ты где такого откопал?
- Какого такого?
- Так он не торговался даже. Сколь попросил, столь и дал. Я ему с такой радости и запчасти, какие были, все загрузил, и бензина бак залил.
- Ну, значит, с такой радости ещё и пузырь с тебя. Вишь, какого клиента хорошего тебе подогнал.
- Да не вопрос, пошли, раздавим, время как раз – обед. А он откуда взялся-то, клиент этот? Знакомый твой, что ль?
- Да так, не пойму пока. Может, и знакомый.
- Во, блин, странности. Ну, не хошь, не говори,- Пашка присел на стул.- Но колючий он, мужик этот, прям заметно. Озирается всё, как словно опасается кого. Я его так просто спрашиваю, чё за винтарь у тебя, расчехли, покажь. А он, ты прикинь, рыкнул на меня: «Не твоё дело». Ты понял? Вот чё он, а?
- Да хрен его знает, чё он?!- вспылил Галкин.- Пошли, давай, пузырь раздавим!
- Ну, так я и говорю, пошли.
Они пошли к Крикунову, расположились там и за житейскими разговорами налегли на самогон.
«Всё им расскажи да покажи,- мысленно ворчал Рубцов, загружая в «Ниву» купленные в поселковом магазине продукты, кастрюли, топор, лопату и другие необходимые для предстоящей жизни в избушке отшельника вещи.- Своими делами меньше интересуются, чем чужими. А Лёшка то, одноклассничек, меня, кажется, узнал. Это плохо…»
- Деда, мы сейчас в наш домик поедем?- спросила внучка. Она стояла рядом с машиной.
- Да, Анечка, сейчас в наш домик поедем. Вот сложу всё в машину, и сразу поедем. Ты забирайся на сиденье. Давай подсажу.
Собрались. Выехали в час. От посёлка до избушки лесной дорогой километров двадцать. Близко, казалось бы, и день впереди длинный. Но середина мая в этих краях – ещё далеко не лето, ночью в воздух возвращается минус. «Как там печка? Как окно?»- помнил слова Галкина Андрей Петрович и гнал машину к каменной пустоши. Думалось: «Сейчас пока всё обсмотрю, пока исправить, может, что придётся, пока мало-мальски порядок наведу, уж сумерки подступят. Успеть бы ещё, до ночи-то».
Дорога вела от посёлка до Каменного башмака, как раз до заброшенной избушки. Потом поворачивала и вдоль речки уходила в таёжную глушь. Повезло, время не разрушило бревенчатую постройку, даже нижние звенья у неё не подгнили. И листы жести на крыше, покрашенные когда-то суриком, хоть и покрылись сплошь ржавчиной, но ни в одном месте не продырявились. Стёкла в двойных рамах тоже уцелели. Это понятно: ребятишки без взрослых тут оказаться не могли, а взрослым без причины стёкла бить… Зачем? Да никто здесь, по всему видно, и не жил подолгу давно. Так, мимоходом если.
- Вот, Аня, это и есть тот домик, где мы будем жить,- вынул из петли державшую скобу проволочку Рубцов и открыл скрипнувшую дверь.- Давай посмотрим его.
- В нём темно и страшно,- остановилась на пороге девочка.
- Не бойся, Анечка. Мы с тобой сейчас зажжём лампу, наведём порядок, и все страхи уйдут вместе с темнотой и пылью. А вечером мы затопим печь. Побудь пока на улке, рядом с дверью тут.
Андрей Петрович вынес из избушки какой-то облезлый, но ещё крепкий стул, смахнул с сиденья пыль и усадил на него внучку. И взялся наводить порядок: выбрасывал прочь старое залежалое тряпьё, бегал с ведром к речке за чистой водой, прометал, мыл, чистил, расставлял… И за пару часов управился. Избушка изнутри просветлела, задышала, словно реанимация вернула её к жизни.
- Ну вот, Анечка,- вышел за внучкой Рубцов,- теперь заходи, теперь чисто тут. Лампу мы с тобой вместе засветим.
- А кто здесь раньше жил?
- Совсем раньше, очень давно, жил лесник, а потом никто не жил. Много лет никто не жил. Теперь вот мы пришли жить. Неплохо же здесь, правда?
- А мама с папой приедут сюда, когда вернутся из другой страны?
- Мама с папой…- сбился Андрей Петрович,- мама с папой…они обязательно когда-нибудь вернутся. Только я ещё не знаю, когда. А пока мы поживём здесь с тобой вдвоём.
- Но тут ни одной моей подружки нет. Тут никого нет. Одни камни. С кем мне тут дружить и играть?
- Ну, игры мы с тобой придумаем,- подвёл Рубцов Аню к сбитому из досок столу. А сейчас давай мы фитилёк в лампе зажжём. Видишь, сумеречно уже, а нам ещё печку надо затопить и поужинать. Ты же голодная у меня. Голодная?
- Да.
- Ну, так вот.
На столе засветилась лампа. Оказавшиеся у металлической печурки толстые сухие ветки отправились в топку.
- На сегодня их хватит, а завтра видно будет,- Андрей Петрович прикрыл поддувало, пытаясь сдержать быстро поднявшийся огонь. Но бесполезно, печь загудела, уничтожая дрова.- Ладно, пусть гудит, успеет нагреть. Чуть позже трубу прикрою, до утра избушка не выстынет. Стены тёплые, зимние.
Вскипятили воду, сели ужинать: хлеб, консервы, «сгущёнка» прямо из банки, печенье. От нагревшей избу печки, от горячего чая разомлели, лицо у Ани раскраснелось. Постоянный недосып нескольких последних, проведённых в дороге дней напустил липкую сонливость. Андрей Петрович расстелил на голом лежаке новый матрац.
- Всё, Анечка, давай-ка ко сну, глазки у тебя уже закрываются. Вот простынка чистая и наволочка на подушку. Плед твой любимый.
Внучка уснула сразу, едва легла. Рубцов посмотрел в потемневшее оконце, походил по избе. «Завтра надо в посёлке строганного тёса досок двадцать купить. Второй лежак сделаю, полки, что-нибудь поправлю, пригодятся». Он взял ружьё, которое так хотел посмотреть Пашка Крикунов, снял чехол – и в руках оказалась винтовка. Такая могла бы послужить снайперу армейского спецназа или матёрому киллеру. Отдельно в футляре хранился оптический прицел. «Хоть бы не пригодилось всё это. Хоть бы не нашли нас здесь». Андрей Петрович бросил на пол куртку, пристроил вместо подушки наполовину опустевший рюкзак и лёг, положив рядом с собой винтовку. С одной стороны от него спала на лежаке внучка, с другой – вытянулась вдоль тела тонкая, стройная, холодная, чернёная охраняющая смерть. «Надо бы на окно какую-нибудь решётку придумать»- прошла в сознании последняя мысль, и он уснул.
Как хорошо видна под лунным светом каменная пустошь. Каждый камень отчётливо прорисован. Они лежат плотно друг к другу. Так лежат моржи на морском побережье. Да-да, моржи, большие, вытянутые, с острыми, зазубренными бивнями. Бескрайнее лежбище каменных моржей. И они никого не пропустят, никто не подберётся к избушке. Они – его друзья, они – свои. А вдалеке над каменными тушами поднялась вдруг громадная медвежья голова – чёрная, мохнатая, с маленькими глазками и открытой красной клыкастой пастью башка. Она осмотрелась и сразу увидела Андрея Петровича. Казалось, она для того только и появилась, чтобы увидеть его. Красная пасть раскрылась ещё больше и загромыхала раскатистым хохотом, радуясь встрече. «Он – мой друг, этот медведь. Он свой, как эти каменные моржи. И он ещё придёт, он снова придёт…»
Рубцов проснулся. Над Каменным башмаком висела гроза. Каменные моржи купались в потоках льющейся с неба воды, и гром крутыми кулаками бил в металлическую крышу избушки. «Медведь смеётся»- вспомнился сон.
Скоро гроза ушла дальше, в тайгу. На краю неба  тучи расступились, и даже выглянуло солнце. И каменные моржи подставили серые бока под оранжевые лучи. Аня всё спала. Андрей Петрович убрал винтовку в чехол и присел на край лежака.
- Анечка, пора просыпаться, светло уже совсем. Гроза была, а мы и не слышали. Как спалось? Что снилось?
- Мне снилось, что мама и папа приехали сюда к нам, а острые камни их не пропускают. Они не знают, где тропинка, и из-за этого стоят далеко и не могут к избушке подойти. И я испугалась, что они так и уедут обратно без меня.
- Это только во сне всё, Анюта. А когда они по-настоящему приедут, то подъедут по дороге и подойдут к избушке по тропинке, как мы с тобой.
- А когда они по-настоящему приедут?
- Потом, Аня, потом приедут,- отвёл глаза Андрей Петрович.- Ну, поднимайся, дел у нас с тобой сегодня очень много. Ты у меня теперь первая помощница. И единственная, вдвоём нам с тобой хозяйствовать предстоит.  В посёлок надо съездить – досок купить, ещё кое-что. Потом дровами надо запастись, хотя бы на пару дней. Словом, пора вставать. Сейчас позавтракаем и поедем.
На завтрак пили сок. Снова ели консервы, печенье. Ничего, подзаправились. Андрей Петрович снял размеры с окна, прихватил винтовку и «Нива» покатила в посёлок.
- Ишь, бирюк нелюдимый,- сразу заметил поселковый народ бородатого новосёла с маленькой девочкой,- не взглянет, не кивнёт. И забрался-то куда! Аж на каменную пустошь! Да с ребёнком! Нет, не просто так. Видать, прячется от кого,- пошла молва.
А Рубцов для полного своего спокойствия и вовсе бы стал невидимым. Но никуда не денешься, общаться приходилось.
- Почём обрезной тёс?- спросил у мужиков на лесопилке Андрей Петрович.
- Деньгами, или натурпродукт имеется?- невозмутимо уточнили мужики.
- А вам как лучше?
- Да не худо бы остограммиться народонаселению,- сказал пильщик с опухшим лицом. Два других пильщика, тоже с опухшими лицами, согласно поддакнули.
- И сколько же вам надобно за двадцать двухметровых досок?
- Возьми у Трусихи три флакона – в самый раз будет. А мы тебе прям щас двадцать досок организуем.
- И где её искать, вашу Трусиху?
- Трусиху-то… А вон, от леса первая улица, дом с красным петухом на коньке. Не спутаешь.
- Так, может, в магазине проще взять, нормальную?
- Не-не, у ней самая нормальная, градусов на десять нормальней магазинной.
- А продаст незнакомому-то?
- Продаст, она у нас под прикрытием.
- Ну, договорились, я поехал.
- Давай, давай,- подхватились воодушевлённые внезапно возникшей близкой пьянкой пильщики,- привози. Мы тебе за час и напилим, и на рубанке пропустим. Ты привози.
- Только сначала работа, потом расчёт.
- Само собой, мы уже пилим…
Мужики справились. Через час сосновые струганные доски погрузили на багажник «Нивы».
- А ты чё в Каменный башмак забрался?- приняв первую дозу, спросил вдруг самый разговорчивый пильщик.- Вот приедет к тебе кто-нибудь, так и не найдёт. Прячешься, что ль, от кого?
Рубцов в это время заканчивал привязывать к багажнику доски и от вопроса так сильно вздрогнул, будто кто-то толкнул его в спину. Лицо под чёрной бородой дёрнулось. Он молча забрался в машину и надавил на газ.
- Смотри, как нервничает,- проводили взглядом «Ниву» мужики.- Значит, правда прячется. Точно, точно, и девчонку прячет.
  «Да что же им всем надо?!- резал на скорости колёсами частые лужи Рубцов.- Что они носы свои суют?! Как будто вынюхивают!» У мастерских, у слесарки, остановился.
- Привет, мужики,- вошёл в небольшое прокуренное помещение.
- Привет,- ответил один из слесарей, а второй молча кивнул.
- У вас сварка есть? Мне бы решётку на окно сварить, простую, из прутьев, по размеру.
- Это можно, сварка есть. Только прут у нас очень толстый, некрасиво получится.
- Это ничего, это даже лучше, что толстый. А за работу у меня вот…- Рубцов поставил на столик две бутылки самогона. Он купил у Трусихи не три, а пять бутылок.
Ещё через час на багажник поверх досок легла тяжёлая, прочная решётка.
- Никак, от медведя хочешь охраниться?- спросил напоследок помогший затянуть на поклаже верёвку слесарь.
- Может, и от медведя,- буркнул Андрей Петрович и снова надавил на газ.
«От людей бы охраниться,- думал он, уезжая от мастерской к продуктовому магазину,- следопыты. Но решётку-то прочную сварили, такая и медведя выдержит». У магазина «Нива» остановилась.   
- Пойдём, Анечка, нам с тобой много чего купить надо.
- Деда, можно, я на улке подожду?
- А чего ж так? Пойдём, конфет себе выберешь.
- Ты сам купи, а я на улке подожду. У меня голова маленько болит.
- Ну вот, этого ещё не хватало.
- Я побуду на улке, и всё пройдёт.
- Ну, ладно, жди меня здесь. Только из машины не выходи, на сиденье сиди. Я окна приоткрытыми оставлю. Не выходи из машины.
- Ладно.
Андрей Петрович отправился в магазин, а когда через пятнадцать минут вышел из него с двумя полными пакетами, увидел на улице совсем не то, что ожидал: Аня стояла у распахнутой дверцы «Нивы» и разговаривала с какой-то женщиной. Девочка, на вид – ровесница Ани, выглядывала из-за длинной, серой женской юбки. Смуглая, худая, похожая на подтаявшую церковную свечу, незнакомка о чём-то расспрашивала Аню.
- И чё, ты только с дедом здесь?- приближаясь, расслышал Рубцов.- А родители твои где?
- Они в другую страну уехали, но скоро приедут. А как тебя зовут?- спросила Аня у девочки.
- Наташа,- ответила та, выступив из-за материной юбки.
- А меня Аня. А какая у тебя кукла? С длинными волосами или короткими?
- Никакой.
- Почему? Давай, я тебе одну подарю. У меня две.
- Давай…
- Аня,- приблизился к ним Андрей Петрович,- ты почему вышла из машины?
- Меня тётенька позвала.
- А я что тебе говорил?!- повысил он голос, едва сдерживая раздражённый крик.
- Не гневайся, бородач,- приняла на себя его окрик женщина. Иссохшая до худобы болезненной, с серым лицом и горячечными глазами выдыхала она такой многослойный и мерзкий перегар, что Рубцов отшатнулся.- Меня Марьей Худорожкиной зовут, а тебя как?- попыталась познакомиться женщина, но в ответ услышала молчание.- Внучка у тебя общительная, а ты какой-то нет. Дай пару сотен на опохмелье, не обеднеешь, поди. Дом у тебя большой, богатый далеко, а ты сюда в избушку никудышную на отшибе приехал. Это зачем? Прячешься от кого? Или прячешь чего? Может, клад у тебя припрятан?
Женщина то хмурилась, то кривила в улыбке тонкие синеватые губы. И от постоянно меняющегося выражения её лица, от болезненно горящих глаз Андрею Петровичу казалось, что она знает про него всё, что она вообще всё знает, и даже уже знает, что такое смерть. Он молча положил пакеты в машину, посадил на сиденье Аню, сунул в руку женщине две сотни, сел за руль и газанул так, что встречная лужа под колёсами превратилась в миллиарды брызг.
- Вот-вот, бородач,- хрипло засмеялась вслед незнакомка,- верно про тебя говорю, прячешь ты что-то в избушке.
А Рубцов в лихорадочной гонке давил на лесной дороге лужи.
«Бред! Бред! Бред! Что она, ясновидящая?! Да нет конечно, обыкновенная алкашка, наговорила, что в голову взбрело. Но откуда она знает…»
- Аня, что ты им рассказала, этой тёте с девочкой?
- Я сказала, что у нас далеко-далеко отсюда большой дом, и что мама с папой уехали в другую страну. А больше я ничего не говорила.
- Я же просил тебя ни с кем не разговаривать, а ты!
- Мы больше никогда ни с кем не будем разговаривать? Только вдвоём будем разговаривать?
Рубцов ничего не ответил. Он гнал и гнал «Ниву» к избушке.
«Подальше от этой пьяной дуры… Надо успокоиться…»
Приехали. Пошли от дороги по тропинке к избушке.
«Надо и тропинку камнями покрыть, всё вокруг жилья надо каменными моржами обложить, чтобы никто не мог подобраться. Все лезут, все вынюхивают, все уже что-то знают. Так и наведут… Нет, обязательно надо на тропинку с пустоши камней натаскать, всё перекрыть. Сами приспособимся как-нибудь…»
Они пообедали.
- Сейчас мы пойдём с тобой, пособираем краем леса дрова. Наберём на два-три дня, чтоб за каждой веткой не бегать. Ты будешь которые потоньше собирать, а я – которые потолще, вот и наберём.
Они отправились. Идти было близко, а ветки собирать оказалось совсем не трудно. Их валялось множество. По краю лес ещё не загущен, в нём светло. И Ане казалось, что она гуляет в городском парке, только здесь он очень большой, и деревья в нём растут другие. Громко перекликались птицы. Река, переполненная талыми водами, пела свою стремительную, шумную, искрящуюся песню. Белка, распушив хвост, метнулась рыжей стрелкой по янтарным чешуйкам на стволе огромной сосны и исчезла в ветвях. Аня первый раз за всю эту поездку с дедом радовалась. Сюда бы ещё маму и папу, сюда бы ещё её подружек…
Из глубины лесной чащобы донёсся вдруг басовитый звериный рёв.
- Кто это, деда?- испугалась девочка.- Медведь?
- Пойдём, Анечка, пойдём,- повернул к избушке Андрей Петрович,- хватит нам уже дров и на сегодня, и на завтра. Ты не бойся, это далеко где-то, не здесь. Тайга-то большая. Пойдём к избушке, пойдём.
И в тот день вечером Рубцов поставил на окно прочную решётку из толстых прутьев. Приколотил на распор  длинными гвоздями – надёжно. Аня сидела в избушке, смотрела в оконце и видела, как  лес и речка отделяются от неё железными квадратиками.
Не звериный рёв заставил Андрея Петровича закрыть решёткой окно. Наоборот, голос зверя даже показался ему знакомым и понятным. Ничего страшного  для него в нём не было. Отгородиться, защититься Рубцов хотел от вездесущих, везде сующих свой нос людей. От всех этих мужиков и тёток, которым до него больше дела, чем до самих себя. От высохшей пьяной дуры, которая несёт бред, но всё про него угадывает. Может, и кажется ему это, но подальше от них, подальше…
- Деда, они же совсем не красивые,- показала на перекрещенные стальные прутья Аня.- У нас в садике у дедушки дворника в будке на окошке такие же. У него там метла и лопата живут. А нам зачем? Без решётки же лучше на лес и речку смотреть.
- Уберечь мне тебя надо, Анечка, вот и поставил решётку на окно. И два замка с засовом покрепче на дверь поставлю, чтобы никто к тебе не подобрался.
- А зачем ко мне подбираться? Мы с тобой так сильно спрятались, что тут нет совсем никого. Одни камни тут. У нас с тобой и телевизора даже нет. Вот как мультики смотреть? И планшета даже нет, ничего у нас нет. И лампочка не горит, и телефона нет! Вот как маме с папой позвонить, чтобы они нас скорее нашли?
- Потерпи, Аня, потерпи, мы же не насовсем здесь. Будешь потом снова свои мультики смотреть, и планшет будет, всё потом снова будет.
- А мама с папой?
- Потом, Анечка, потом…
К ночи похолодало, и собранные дрова очень пригодились. Андрей Петрович протопил избу с запасом. Тепло принесло в скудное заброшенное жилище домашний уют. Аня в тонком платьице играла с куклами на разостланной постели. Сам Рубцов, повесив на окно занавески, сколачивал из привезённых досок второй лежак. Получалось неплохо. Теперь хорошо было бы найти, чем-то его застелить? Хотя бы сегодня, на первое время.
« Может, фуфайчонка какая-нибудь осталась,- полез посмотреть в отгороженный закуток Андрей Петрович. А нашёл в нём, в дальнем углу, стальные пластины с загнутыми по краям металлическими петлями.- Ага, вот и верёвки к ним – в петли продевай и к сапогам привязывай. Таким вот образом, значит, лесник по камням ходил».
Фуфайчонки не нашлось. Пришлось застелить новый лежак своим свитером, снова положить под голову рюкзак и укрыться ветровкой. Хотя, печь нагрела так, что укрываться с вечера было даже не обязательно. Понятно, что за ночь изба остынет, но пока жарко. Аня усыпила рядом с собой на постели обеих кукол и уснула сама. «Как же ей сказать?- смотрел на безмятежное родное детское лицо Андрей Петрович.- Как ей сказать? Ведь когда-то придётся…» Погасил лампу. Лёг.
Белесый лунный свет стекал по подмороженному воздуху, собирался внизу, как неоновый туман, и вставал над каменной пустошью белым шатром. В нём, выгнув серые спины, лежали бок к боку тысячи каменных моржей.
 И снова появился медведь. Только сегодня он не просто поднял голову над каменной пустошью, он встал во весь рост. Громадный, в два человеческих роста, обросший чёрной длинной шерстью медведь в эту ночь сразу увидел Рубцова и пошёл к нему. И то ли радостный хохот, то ли звериный рёв оглушил пустошь. Красная пасть скалилась, а маленькие глазки смотрели приветливо прямо в человеческое лицо. Медведь шёл вразвалку, словно пританцовывал. Округлые мохнатые ляжки его сваливались то влево, то вправо. Серые моржи подставляли ему выгнутые спины, и он давил их толстыми кожистыми ступнями. Острые, длинные, изогнутые стальные когти со скрежетом и лязгом резали камень. Резали так, что сыпались искры. И моржам это нравилось, как будто громадный чёрный зверь чесал стальными гребнями их каменную шерсть.
Держа перед собой, медведь нёс в передних лапах малахитовый ларец. И ларец был таким большим, что два свёрнутых овчинных тулупа с широких мужских плеч вошли бы в него. Но не тулупы, выпирая, поднимали его крышку. Золотые слитки, бриллианты, изумруды, рубины, насыпанные с горкой, выдавливали её. И только обладающее огромной силой существо могло бы нести такую тяжесть. И медведь нёс. Нёс прямо Рубцову. Ближе, ближе, ближе… Андрей Петрович тоже улыбался медведю и даже протянул навстречу руки: «Друг, это мой друг несёт мне мои деньги». Вот уже кинжальные когти высекли искры из последних перед избушкой моржей, вот небольшая дверь непонятно как пропустила громадного зверя… И переполненный драгоценностями малахитовый ларец встал на пол у ног Андрея Петровича.
- Прими, хозяин,- сказал бы с поклоном, если б мог, медведь, но не сказал ничего, а только поклонился.
Стали они от случившегося радостно играть в ладушки: левой ладонью по правой лапе, левой лапой по правой ладони, а потом, через хлопок, крест-накрест. Нарадовались, наигрались и уселись прямо на пол по бокам от ларца. Сняли с него крышку совсем и засмотрелись на золото, бриллианты, изумруды, рубины. Они сверкают при лунном свете, малахит переливается таинственно зелёными бликами. Андрей Петрович неподвижно сидит, глаз от драгоценностей не отрывает, а медведь ёрзает и ёрзает, ёрзает и ёрзает. Он так расплылся по полу огромным задом, что упёрся им в лежак, на котором Анечка спит. И тоже, вроде, на драгоценности неотрывно смотрит, только сам одновременно этим задом своим огромным лежак с девочкой из избы выталкивает. Ёрзнет раз – лежак к выходу подвинется, ёрзнет второй – ещё подвинется. Так и вытолкал его за дверь. Андрей Петрович всё видит краем глаза, но не препятствует. Думает: «Не специально же он, просто большой очень, тесно, не помещается. Ничего, на улице моржи в обиду Аню никому не дадут, да и мы с медведем рядом. Под пледом сразу не замёрзнет, а потом я лежак обратно в избу затолкаю».
Проснулся. Сел на своём лежаке. В утреннем свете увидел спокойно спящую внучку. «Снится всякая ерунда,- усмехнулся,- надо же, ларец с драгоценностями». Чистое небо обещало солнечный день. Избушка ещё хранила набранное с вечера от печи тепло. Сон оставил о себе хорошую память – приятно было видеть несметные сокровища и осознавать, что они твои. 
Рубцов встал, всласть потянулся, подошёл к окну… И сразу отшатнулся, бросился за винтовкой, расчехлил её, вернулся с оружием. У края леса стояли двое – с ружьями за плечами, чуть больше ста метров до них. Один показывал рукой на избушку и что-то говорил. Другой слушал и согласно кивал. «Кто такие?- Андрей Петрович поставил на винтовку оптический прицел.- Чего заявились с утра пораньше?» Но, постояв ещё немного, эти двое с ружьями развернулись и скрылись в лесу. «Фух,- отлегло у Рубцова,- ушли. Что-то поплыл я, расслабился. Нельзя… нельзя…»
- Аня! Анечка!- убрав винтовку в чехол, заговорил Андрей Петрович так громко, что внучка сразу проснулась.- Давай-ка, давай-ка, давай-ка! Подъём! Солнце-то как высоко уже, а мы с тобой спим. Бай-бай ушёл, вставай пришёл!
- А мама с папой приехали?- проснувшись, сразу спросила Аня.
- Ну вот, опять ты… Нет, Анечка, пока не приехали.
- Но я же так сильно их видела! По правде - по правде видела! Они приехали, прошли по тропинке и стояли у самой избушки. Они звали меня!- со слезами выкрикнула девочка.
- Ну, Анечка,- обнял внучку Андрей Петрович,- это снова тебе приснилось. Бывают такие сны, что как будто всё настоящее, но всё равно – это только сны. Не могут они сейчас приехать, далеко они. Давай-ка слёзы вытрем и вставать будем. Солнце вон уж как далеко ушло, лёжа не догнать его. Я печку подтоплю, а ты подымайся.
На завтрак запекли в закопчённой чугунной сковороде омлет, заварили чай. К чаю снова пошли печенюшки, открыли коробку шоколадных конфет.
- Ешь, Анют, сколько хочешь. Хоть всю коробку сразу съешь.
Прежде, дома, Ане не позволяли много сладостей. А тут – сколько хочешь. Она, конечно, отвлеклась от своего сна, слёзы высохли, завтрак закончили в хорошем настроении. Но вскоре после него внучка увидела, как дедушка привязал к сапогам какие-то железки, надел рукавицы и направился к двери.
- Ты, Анечка, пока дома в куклы поиграй, а я на улице поработаю.
Аня осталась в избушке. Играла на постели с куклами, разговаривала с ними. Потом подошла к окну и увидела в зарешёченном проёме, как дедушка поднял на сером каменном пустыре большой камень и понёс его к тропинке. Донёс, положил на неё и вернулся за следующим. Всё повторилось. Потом ещё и ещё. От железных пластин, привязанных к дедушкиным сапогам, при ударах о камни отлетали искры, раздавалось клацанье. Аня поняла, что дедушка хочет заложить этими огромными острыми камнями всю тропинку к избушке. Она постучала ему кулачком в стекло, но он, занятый своим делом, не услышал. Тогда Анечка торопливо надела пальто и в комнатных шлёпках выскочила за дверь.
- Деда! Деда! Зачем ты тропинку камнями загораживаешь?!
- Да что же ты босой на холод-то?!- уложил в этот момент очередной камень Андрей Петрович.- Зайди в избу, я приду сейчас. Зайди, зайди…
Они зашли в избушку.
- Ты что же сапожки не обула?
- Деда, зачем ты всю тропинку острыми камнями заложил? Вот приедут мама с папой, как они ко мне пройдут?
- Их ещё долго ждать, а за это время разные плохие люди могут по тропинке подойти. А этого никак не должно случиться.
- Почему долго, деда?! Почему долго?!- заплакала Аня.- Разве я не нужна маме и папе? Они не хотят меня отсюда забрать?
- Да наоборот же всё,- взял на руки внучку Андрей Петрович,- маленькая моя. И маме, и папе, и мне ты очень нужна, больше всех нужна, и мы все тебя очень любим. А плохие люди мешают нам жить… как прежде жить.
- Это они вчера так страшно рычали в лесу?- успокаиваясь, спросила девочка.
- Вчера? А-а, вчера… нет, это не они,- усадил дедушка внучку на постель, а сам присел перед ней на корточки.- Они не рычат, они подкрадываются тихо, молча.
- Деда,- пристально посмотрела в его лицо Аня,- у тебя волосики на щеках уже у самых глаз растут, всё-всё лицо заросло.
- Ну, это ничего, побреюсь потом.
- А мы поедем сегодня в посёлок?
- Нет, Анюта, сегодня не поедем,- сел на свой лежак и снял с сапог металлические пластины Андрей Петрович.- Продукты у нас пока есть, а больше нам пока там делать нечего.
- Но мне надо куклу Наташе подарить.
- Какой Наташе?
- Девочке у магазина. Я обещала.
- Ну, подождёт твоя Наташа. Поменьше надо общаться с первыми встречными. Кто они такие? Кто их знает? Везде свой нос суют, лезут…
- Но это же не плохие люди, про которых ты говоришь. Я хочу подружиться с Наташей. Мы бы играли с ней.
Андрей Петрович промолчал. Они побыли в избушке ещё немного и пошли собирать дрова. Потом стояли на берегу всё больше набирающей силу реки. Солнце незаметно перекатилось по чистому небу через бескрайнюю тёмную гриву тайги и опустилось, сделавшись огромным розовым шаром, в невидимую бездну.
- Деда, расскажи мне какую-нибудь сказку,- попросила, лёжа в постели, Аня.- Мама всегда читала мне сказки.
Прочитать бы, но они не взяли с собой ни одной книги. А рассказать… Оказалось, что Андрей Петрович не помнил толком ни одной сказки. Вспомнилось несколько известных фраз: «Не садись на пенёк, не ешь пирожок», «Колобок-колобок, я тебя съем», «Заяц, ты меня слышишь?!» Но зачем медведь нёс пироги, куда катился колобок, и как заяц удрал от волка, он не помнил. Начал рассказывать «Красную шапочку» и с подсказками внучки смог сложить историю о том, как голодный и коварный серый волк бессовестным образом выведал всё у доверчивой девочки. Потом с очень плохими намерениями побежал короткой дорогой к её бабушке и проглотил несчастную старушку. Но добрые охотники, проходившие мимо, прикончили негодяя, и всё закончилось хорошо.
Аня уснула. Она увидела их дом. Дом, где они жили с мамой и папой. Их большой, с высокими окнами дом. И маму с папой она тоже увидела. Они сидели на длинном белом диване. Диван стоял там, где комната должна была бы уже закончиться. Словно стена её отодвинулась вдаль, а место это расширилось и осветилось ярким светом. В этом ослепительном свете и находились мама с папой. Они улыбались Ане. Сейчас она побежит к ним, но сначала… По центру комнаты стояли Наташа и её мама – та болезненно худая женщина, что расспрашивала Аню возле машины. Грудь её чуть ниже шеи казалась сейчас почти прозрачной. Настолько, что девочка увидела сидящую в ней, как в гнёздышке, маленькую синюю птицу.
- Пойдём,- взяла Аня за руку Наташу и повела к своим куклам. Куклы сидели на полках, на стульях, на детской кроватке.- Выбирай любую. Хочешь вот эту? У неё самые красивые волосы. А хочешь, возьми хоть две, или хоть три.
- Можно вот эту?- Наташа показала на куклу с большими голубыми глазами.
- Конечно можно, возьми.
Вдруг чёрные тени с огромными кулаками набросились на маму Наташи и стали бить её, бить, бить. Она упала на пол и замерла. Из прозрачной груди выпорхнула синяя птица, пролетела через комнату к яркому свету и опустилась на белый диван, рядом с Аниными мамой и папой.
- Мама!- громко вскрикнула Аня.
Андрей Петрович погасил в лампе огонь, подошёл к окну. Ночь за окном молчала. Он всматривался, всматривался в темноту, прислушивался, боясь услышать какие-нибудь незнакомые, тревожащие звуки. Но не было ничего, ни одного звука. Глухая тишина успокоила. Показалось даже, что там, за окном, вообще нет никакого мира, ни людей, ни тайги, ни моря, ни звёзд. Никого и ничего, только эта избушка и каменная пустошь вокруг. И это ощущение тоже успокаивало.
Отошёл от окна, улёгся на лежак, закрыл глаза. В этот раз медведь не ковылял издалека по выгнувшим спину моржам, не чесал стальными когтями их каменные гривы, а вырос прямо из пола избушки. И доски пола при этом остались целыми. Медведь снова заявился с сокровищами. Заявился и сразу принялся хозяйничать: поставил ларец рядом с Рубцовым, обхватил лапами лежак со спящей Аней, поднял и вынес его на улицу. И сразу вернулся. Андрей Петрович хотел закричать, наброситься на зверя, отобрать внучку, но, словно под гипнозом, стоял и смотрел на всё молча. А медведь приблизился к нему,  разулыбался довольно, что больше нет посторонних. Из пасти его шёл запах недавно съеденного сырого мяса, от шерсти несло едким, зловонным потом. Громадная башка повисла над Рубцовым, чудовищные лапы коснулись рубашки на плечах, потом опустились к центру груди. И Андрей Петрович увидел, как стальные когти обеих лап вошли в него, прямо в центр груди. Увидел, но не почувствовал никакой боли. Медведь двинул одной лапой влево, другой вправо, и грудь Андрея Петровича раздвинулась, раскрылась прямоугольником, похожим на театральную сцену.
- Что это? Что он делает?- почему-то совершенно без страха наблюдал происходящее Рубцов. И увидел на сцене в своей груди их большой дом из прошлого. Увидел сидящих в облаке света на белом диване дочь и зятя. Аня вела за руку ту девочку, что встретилась им около магазина. Потом небольшая синяя птица пролетела через комнату и тоже села на белый диван в облаке света. Ещё увидел с левого края сцены пульсирующий лиловый сгусток.- Это же моё сердце! А медведь сейчас чуть шевельнёт своим когтем и проткнёт его. Всё так совсем рядом…
Но медведь не коснулся сердца. Он наоборот неожиданно отступил и сделался таким же маленьким, как фигурки в груди Андрея Петровича. И ларец тоже сделался совсем маленьким, игрушечным. Медведь подхватил его, оттолкнулся от пола и запрыгнул с сокровищами на сцену.
- Мама!- вдруг громко вскрикнула Аня.
В окно избушки громко постучали. Маленькая сцена у самого сердца мгновенно захлопнулась. Медведь с ларцом в лапах остался в груди Рубцова.
- Андрей Петрович!- донеслось с улицы, и стук повторился. Стучали, видимо, палкой между прутьями решётки.- Эй, Андрей, слышишь меня?! Просыпайся!
Андрей Петрович подскочил на лежаке и сразу потянулся к винтовке.
- Эй, просыпайся!- снова настойчиво постучали в стекло.- Это я, Галкин! Слышишь?! Подымайся!
Не зажигая лампы, Рубцов с винтовкой и фонариком в руках открыл дверь. У порога стоял Алексей Иванович Галкин. Андрей Петрович направил ему луч фонаря прямо в лицо.
- Убери, убери,- прикрылся от света рукой глава посёлка.- Чего слепишь-то? Внучка спит?
- Да, спит. Отчего бы ей среди ночи не спать?- погасил фонарь Рубцов.- А вас бессонница замучила? Кого вы тут ищите в такое время?
- Накинь куртку, пошли ко мне в машину, разговор есть,- позвал Галкин.- И винтовку свою в избе оставь, не нужна пока твоя винтовка.
Андрей Петрович прихватил куртку и без оружия последовал за нежданным ночным гостем.
- Ты зачем тропинку-то камнями заложил?- осторожно наступал на острые каменные грани Алексей Иванович. В голосе его слышались напряжённость и раздражение.- Ноги сломаешь, пока доберёшься до тебя.
Рубцов шёл молча. Выбрались на дорогу, к «Уазику» Галкина.
- Забирайся, поговорим,- показал Рубцову на переднее сиденье Алексей Иванович. Они сели в машину.- Спросить тебя хочу: ты с чем к нам пожаловал? Зачем приехал?
- А мы что, уже так вот запросто, на ты?
- Брось дурака валять!- вспылил Галкин.- Я же сразу тебя в конторе узнал. Хоть ты и дед уже, как я, хоть и бородой оброс, а как представился, так я тебя сразу определил.
- И кем же вы меня определили?- скосил глаза на собеседника Андрей Петрович и даже замер в ожидании ответа.
- Да хорош, хорош тебе!- ещё больше завёлся Алексей Иванович.- Чё ты инкогнитого изображаешь?! От себя отказываешься! Шпион нашёлся! Андрюха ты, одноклассник мой, вот ты кто! Бороду он отпустил! Смотри-ка!
Рубцов молчал. Всё так. И глупо было бы ему сейчас перед Лёшкой изображать дальше какого-то незнакомца.
- Чё молчишь, Андрей? Скажешь, ошибся я?
- Нет, Лёш, не ошибся,- повернулся Андрей Петрович к однокласснику,- но рассказать я тебе ничего не могу. Почему я не хочу, чтобы меня узнали и зачем приехал сюда – дело моё личное. Очень личное, Лёш, и никого не касается.
- Да, да, личное. Спрятался ты тут и сидишь, и никто к тебе не лезет. Ага?!- Галкин нервно ударил обеими руками по рулю.- И хоть трава вокруг не расти! А к нам в посёлок сегодня на двух джипярах десять головорезов с автоматами заявилось! Весь народ перетрясли. Кому в глаз, кому в кадык дулом давят, фотографии показывают: «Были тут такие?» Догадаешься, чьи фотографии?
- Чьи?- тихо, одеревеневшим голосом спросил Рубцов, хотя сразу всё понял.
- Да твою и внучки твоей. Чьи?! Очень они хотят встретиться с вами. Зачем? Что им от вас надо?
- Зачем?..- Андрей Петрович замялся, уставившись в тёмную пустоту за лобовым стеклом.- Не знаю… не знаю, кто нас ищет и зачем…
- Врёшь ты, Андрей, врёшь, всё ты знаешь, и кто вас ищет, и зачем, всё знаешь!- снова ударил руль обеими руками Алексей Иванович.- Того не знаешь только, что гости эти лихие Марью Худорожкину убили.
- Как убили?- растерянно и как-то удивлённо, словно только что убили его самого, пробормотал Рубцов.
- А так и убили. Они всех подряд хватали и фотографии ваши в лицо совали. И Марью тоже схватили, а она пьяная в хлам. Они спрашивают, а она хохочет им в ответ: «Чё, на людей охотиться прикатили, черти?! А не выйдет у вас. Все головёшки свои рогатые в пропасти о камни расшибёте…» Ну, они взбесились, за шкварник её: «Ах ты, вобла сушёная!» Как мотанули, а в ней весу полкило.  Расстелилась на дороге и виском на камень. И всё. Крови ни капли, только вмятина синяя.
Андрей Петрович хорошо помнил встретившуюся у магазина болезненной худобы женщину с серым лицом и горячечными глазами. «Прячешься от кого? Или прячешь чего?»- стеганула она его тогда, и он бежал от неё, спрятался в избушке. И с ней ещё была девочка…
- А девочка… С ней же была девочка…
- Да, дочка её, Наташа. При ней всё и случилось. Марья потом уже на дороге лежит, а она тянет её за руку: «Вставай, мама, пойдём…» Забрали Наташу,  женщина одна забрала.
- А участковый ваш где?
- Да в отпуске он. На две недели в город к брату уехал. Да они и его бы закнокали, десять стволов-то.
Помолчали.
- Нет, ну ответь,- через минуту снова подступил Галкин,- ответь мне, зачем эти рожи с автоматами к нам приехали? Человека из-за вас убили! Ты понимаешь?! Что им от тебя надо?!
- Деньги,- коротко и тихо ответил Рубцов,- деньги им нужны.
- Что? Какие деньги? У тебя с собой столько денег, что из-за них можно убить человека?
- Больше, Алексей, гораздо больше. За них могут убить много людей,- Андрей Петрович повернулся к Галкину.- У меня столько денег, что я могу купить весь ваш посёлок, десять таких посёлков, весь этот берег…
- Да-а,- выслушав, задумчиво протянул Галкин,- ты, значит, богат, как царь. Только странная вещь получается: можешь купить весь посёлок, а живёшь в заброшенной избушке. Говоришь, весь берег можешь забрать, а выбрал безлюдную каменную пустошь. Зачем тогда тебе эти деньги несметные?
- Это, Лёш, в простом понимании так всё представляется, а тут иначе всё. Когда у тебя сто рублей в кармане, они тебе и принадлежат. Но когда у тебя десять миллиардов, то уже ты принадлежишь им. У такой денежной массы своя гравитация. Она притягивает тебя и  заставляет жить по своим законам. Ошибка в том, что когда мы стремимся собрать как можно больше денег, то забываем о пределах допустимого. Такая сумма, по законам разума и целесообразности, не должна принадлежать одному. И раз этот закон нарушается, начинает работать закон гравитации денежной массы: большие деньги обязательно притянут тех, кто захочет вычеркнуть тебя из списка их владельцев. Я уже потерял дочь и зятя, у меня осталась единственная внучка. Поэтому я и прячусь в этой хижине на каменной пустоши. Я и сам уже как каменный берег, никого не подпускаю к себе, всех избегаю.
- Ну, если они за деньгами твоими охотятся, если убивают, так и внучке твоей опасность грозит. Ты отдай им деньги-то, шут с ними.
- Отдать им? А то, что дочь моя и зять за эти деньги убиты были, тоже шут с ними?!- Андрей Петрович сжал кулаки, помолчал.- Да и невозможно это. Они ведь вместе с деньгами и жизни потом заберут. Такая вот гравитация, брат. Это, знаешь, как огонь: пока у тебя костерок, ты и согреться можешь, и приготовить на нём. А если не нужен станет, так из ведёрка его зальёшь. А когда у тебя дом горит, или вся тайга полыхает, тут уже из ведра не зальёшь… И от себя не отодвинешь.
- А почему ты вояк не наймёшь? С такими-то деньгами! Целую роту можно содержать.
- Я слабее тех, кто за мной охотится.
- Ты слабее?! С такими деньгами?!
- Всегда найдётся тот, кто сильнее. Если ты владеешь большими деньгами, считай, что уже кому-то перешёл дорогу. Жди, что к тебе придут. Когда ты обгоняешь кого-нибудь, в это же время кто-нибудь обгоняет тебя. И в этой гонке много отморозков, для них святого не существует.
- Да-а, мудрёно всё, конечно. Ты знаешь, я сам всегда не прочь  хорошо заработать, но… но из-за денег чтоб самые близкие гибли… нет, не надо таких денег, хоть миллионов, хоть миллиардов.
- Так вышло.
- Ну, и делать-то что теперь? Что-то же надо делать!
- А где сейчас эта банда?
- Да им мужики с лесопилки подсказали в другом посёлке поспрошать. Так что, они за сотню вёрст в другую сторону укатили. А я ночи дождался и тайком до тебя подался. Вон, час уже, второй пошёл. Слушай, они ведь на джипах-то быстро крутанутся и снова сюда заявятся. Народ тебя хоть и не сдаст, но избушку эту всё равно найдут, один ты тут с ними никак не справишься. Давай-ка, собирайся, внучку свою собирай, и в посёлок поехали. Пусть попробуют сунуться. У нас хоть автоматов и нет, но мужики из карабинов метко стреляют, быстро их угомоним. Давай, поехали.
- Нет, Лёш, не поеду. Они уже одну душу в посёлке загубили, а скольких ещё успеют погубить. Нет, нельзя нам с Аней в посёлок. Я о другом хочу тебя попросить…
В этот момент вдалеке иглы яркого света проткнули таёжную темень.
- Фары…- увидел их и прервал Рубцова Галкин.- Это эти гады, они, больше некому. Вернулись, шакалы, и сюда едут. Видать, в другом посёлке кто-то брякнул им про Каменный башмак.
- Где фары?- обернулся и тоже посмотрел на дорогу Андрей Петрович. И тоже увидел яркие, лучистые пятна в чёрной глубине леса.- Да, фары…
- Это они уже на последней прямой, раз их видно. Километра три она, значит, минуты через три-четыре здесь будут.
- Лёшка, слушай,- заторопился сказать всё нужное Рубцов,- мне без тебя внучку не спасти. Помоги мне…
- Говори, что делать.
- Я в избушку уже не вернусь, сейчас за руль, на «Ниву» пересяду. Ты один пойдёшь. Сразу внутрь не заходи, за избушкой спрячься. Когда эти подкатят, я их за собой на «Ниве» уведу, по дороге гнать буду, сколько бензина хватит. А ты, как мы уедем, сразу заходи в избушку, Аню буди. Лёш, там рюкзак под лежаком найдёшь, в нём две папки с документами. В них всё: счета, акции, наши документы, деньги… всё в них, разберёшься. Забирай всё, Аню собирай, и уходите. Лёш, спрячь внучку, как следует спрячь, ты тут всё знаешь, спрячь…
- Андрей, они тебе долго на «Ниве» уходить не дадут, с автоматов расстреляют. Давай, по-другому… Помнишь, километра через два отсюда обрыв, скала над распадком? Помнишь, мы камни в детстве с неё бросали, кто дальше, помнишь?
- Ну да, помню.
- Дорога метров за сто от обрыва влево сворачивает, а тебе бы прямо проехать, к обрыву, там поляна ровная. Понимаешь? И метров за двадцать весь свет погасить и в сторону. Только сильно близко их старайся не подпускать. У них такой свет – как на ладони будешь. Пусть потеряют тебя в последний момент. Понимаешь? Тогда они точно в обрыв уйдут, не успеют сообразить на скорости,- Галкин помолчал секунду, ещё что-то прикидывая.- И уходить тебе на «УАЗе» надо. У него сталь на кузове толстая, как броня, и потяжелей он, если вдруг таранить придётся.
- Дельно придумал. Может, так и лучше, посмотрим…- вылез из машины Андрей Петрович.- Лёш, пора, фары этих близко уже. Уходи, поторопись, я за руль сяду. Вот ключи от «Нивы», вон она стоит. Сделай всё, как просил.
- Хорошо, Андрей,- взял из ящика с инструментами большой гаечный ключ Алексей Иванович и разбил им все фонари на «УАЗе».- Вот так ловчей, только фары пусть горят. А когда перед обрывом их погасишь, ты для них невидимым станешь. Теперь давай, Андрей, давай, я всё сделаю…
Галкин исчез в темноте. «Уазик» завёлся, осветил перед собой дорогу и медленно покатился по ней. Сзади, разрезая таёжную ночь длинными, слепящими лучами, приблизились два джипа. Они увидели его. Словно пара рослых чёрных носорогов со светящимися мордами, бросились мощные иномарки за щуплой русской машинёшкой. Через десяток секунд преследователи пролетели то место, где договорились обо всём Рубцов и Галкин. Пролетели и мимо избушки. Бандиты давили на газ, скорость росла – сто, сто десять, сто двадцать… Но и «Уазик» добавлял, не подпускал их. Гнали, гнали, гнали… Вот-вот дорога должна круто повернуть влево, уйти дальше в тайгу, а прямо, по почти невидимому накату, метров через сто обрыв… Как и говорил Галкин. Оставалось увести за собой к пропасти преследователей. Однако Рубцов в последний миг всё переиграл и, наперекор задуманному, к обрыву не поехал. Слепо подчиняясь внезапно возникшей в нём и с каждой секундой нарастающей неведомой огромной силе, он повернул влево и погнал «УАЗ» по дороге, в бесконечное чёрное пространство таёжной ночи. Рубцов понял вдруг, что только там, в неведомой ему глухомани, можно найти спасение. Джипы понеслись за ним – «Сейчас достанем этого козла!» Автоматная очередь ударила вслед убегающему «Уазику», ещё одна… Но вовсе не страх испытал Андрей Петрович от звука выстрелов, а почувствовал, как обжигающая волна азарта и гнева вместе с закипевшей кровью прошла по всему телу. «А-а, твари!»- крикнул он, но вместо своего голоса услышал густой, грозный медвежий рёв. И совсем не удивился ему. Одежда на нём затрещала по швам, порвалась, разъехалась. Стало видно, как из человеческой кожи на раздувающемся теле полезла сплошным покровом чёрная звериная шерсть. А через минуту от растущего изнутри давления лопнул и развалился кузов «Уазика». Вместо машины с человеком за рулём понёсся в кромешной тьме по таёжной глухомани громадный медведь. Погасли автомобильные  фары. По дороге и хвойному бурелому шарили теперь яркие красные лучи горящих медвежьих глаз. Скоро отчётливая дорожная лента сузилась, завиляла между кряжистыми стволами и исчезла. Началось непролазное бездорожье, дебри. Медведь рычал, ревел, с треском ломал попадавшиеся на пути кусты и валежины и неудержимо стремился вперёд. Фары несущихся сзади джипов, как и фары «Уазика», тоже погасли, их не стало. Жёлтые огни звериных глаз зажглись в темноте, разбрелись, рассыпались между елей и двинулись по медвежьему следу. Сколько их было? Десять, двадцать, тридцать…- не сосчитать. Огни пытались обойти медведя слева, пытались обойти справа, окружить, сомкнуть кольцо. Однако он не сбавлял, ломился в чёрную древесную гущу, всё дальше и дальше тащил за собой погоню, словно хотел завести её в  какое-то только ему известное место. И завёл. Тайга вскоре поменялась: стало будто бы светлее, но свет этот напоминал холодный кварцевый отблеск далёких звёзд. Привычные непролазные таёжные заросли исчезли. Их сменил чёрный лес. Все деревья в нём казались высеченными из гигантских чёрных гранитных скал, сверкающих вросшими в них россыпями огромных алмазов. Они и освещали мерцающим неживым светом гранитный лес. Наверное, те таёжные дебри, по которым недавно пронеслась погоня, в которых каждый куст был схвачен ночным мраком, сейчас уже просветлели, ожили. Закачались, зашумели, запели птичьим многоголосием высокие хвойные кроны. В гранитном лесу птицы не пели. Их не было. Не было вовсе ничего живого. В нём никогда не наступал рассвет. Только мерцающий холодный свет алмазов и чёрные гранитные исполины, как вышки, вытягивающие из земли соки, или памятные стелы загубленному за блеск алмазов бесчисленному множеству живых душ. Миллиарды их, в бешеной, сумасшедшей, ослепляющей погоне за драгоценными россыпями, влетели в бездонные каменные склепы и сгинули в них навечно. Сюда тащил за собой преследователей громадный косматый медведь. Здесь находилось его логово, здесь он был хозяином, здесь остановился, задрал к неподвижным каменным вершинам круглую, огромную, как конура волкодава, косматую башку и заревел. И гранитные деревья-скалы содрогнулись от мощи медвежьего рёва. Злобным воем, хриплым рыком и остервенелым лаем ответил ему хор хищных глоток. Жёлтые огни лютых глаз окружили медведя, кольцо сомкнулось. Он стоял на задних лапах, чёрный, косматый, страшный, возвышался среди высеченных деревьев, сам – как гранитная скала. Стальные изогнутые когти его поблёскивали в мерцании алмазов, готовые начать бойню. И каждый лист на гранитных деревьях имел ножевую заточку. Это здесь, в этом чёрном лесу, обитал тот самый точильщик, который тысячу лет являлся с наждачным кругом на морской берег и затачивал грани на булыжниках Каменного башмака. Здесь все грани были ещё острее. Отсюда, подобно бесконечной грибнице, расползалась по всей земле невидимая сеть каменных корней, умертвляющих всякую встреченную жизнь. В разных местах сеть выходила на поверхность своей сутью – каменной пустошью. И сейчас все хищники мира собрались в самом центре этой умертвляющей грибницы. Вой, рычание и рёв заполнили, забили всё пространство между гранитными стволами, спрессовались. В чёрном лесу не осталось ничего, кроме злобной ярости, оскаленных клыков и выпущенных когтей. Жёлтая, в тёмных пятнах когтистая лапа потянулась к медведю от ближайшего ствола, но пятерня изогнутых медвежьих кинжалов мгновенным взмахом отсекла её. Битва началась. Напав сзади, десятка два разных зверей – гиены, волки, пантеры, рыси…- одновременно вонзили свои беспощадные клыки в спину и плечи хозяина чёрного леса. Багровая кровь потекла по косматой медвежьей шерсти. Он не мог скинуть их с себя и бешено ревел от боли и ярости, задрав в кварцевое небо оскаленную пасть. Чёрные стволы эхом умножили рёв, ветви их с каменным скрежетом дотянулись до медведя, и гранитные, до бритвенной остроты заточенные листья начали резать напавших пришлых зверей. Листьев было так много, что они буквально кромсали повисших на медвежьей спине пантер, гиен, волков, всю эту свору хищников, превращали их в бесформенное кровавое месиво. Оно сползало по косматой шерсти, смешиваясь с кровью медведя, и скапливалось на земле у громадных кривых лап. Новые и новые клыки десятками непрерывно впивались в ревущего исполина, но его стальные когти-кинжалы пронзали, раздирали пятнистые, чёрные, жёлтые шкуры, перерубали хребты и вспарывали животы звериным тушам. Верные слуги, гранитные листья, тоже делали своё дело – кромсали, кромсали, кромсали…  И скоро войско нападавших выдохлось, поредело, исчезло. Бойня закончилась. Вместо полчищ свирепых убийц теперь в каменном лесу покоились на земле громадные кучи их изрубленных, искромсанных останков. Словно чёрные змеи, вылезли из-под всех гранитных стволов и поползли к ним толстые, извивающиеся корни. Добравшись до цели, они раскрыли спрятанные до времени, подобно мерзкой зубастой глотке в водовороте Харибды, свои чёрные, напичканные острейшими гранитными зубами пасти, и вцепились в кровавое месиво. Чавканье и звуки торопливого всасывания перемолотой, пережёванной пищи воцарились над кучами пожираемых туш убитых хищников. Как по трубам, проглоченное месиво отправилось по корням под чёрные гранитные стволы, и те, утробно скрежеща и поскрипывая, тут же начали расти, расти, расти, вытягиваясь за какие-то минуты на метр, на два, на три… Так диковинные растения росли бы, наверное, получив очень большую порцию самых лучших удобрений. Когда кучи кровавого месива полностью ушли в сосущие корни, гранитные стелы вытянулись настолько, что коснулись вершинами кварцевого неба. Алмазы на них увеличились, а мерцающий свет драгоценностей стал ещё ярче. Ещё больше ослеплённых человеческих душ снова и снова полетит на него, и ещё больше сгинет их в разросшихся чёрных гранитных стелах-склепах.
А громадный медведь сотрясал свой насытившийся лес торжествующим рёвом победителя. Рёв этот чем-то напоминал ликующий человеческий хохот. Косматая чёрная шерсть местами была сорвана с косолапого гиганта вместе со шкурой, по всему телу кровоточили глубокие раны. Ему досталось, но он вышел из сегодняшней битвы победителем и ликовал. Может быть, в какой-то будущей схватке пришлая свора окажется сильнее. Его убьют и скормят своим же гранитным истуканам. Новые хозяева установят свои порядки, и всё пойдёт по-другому.  А может, медведь когда-нибудь наладит дружбу с хищниками из других земель. И вся планета от такой дружбы постепенно покроется гранитными стелами. И куда бы тогда ни причалил человек, везде его встретит берег острых камней, каменная пустошь.
Но всё это, если и возможно, случится потом. Сегодня медведь одержал победу и сохранил свой чёрный гранитный лес, свои алмазы, свою землю. Скоро он снова отправится обходить свои владения. А сейчас ему надо выспаться, отдохнуть, восстановить силы. Громадный косматый зверь лёг под чёрными стволами в своей берлоге и провалился в сон.
Рубцов очнулся около полудня. Лежал он недалеко от избушки, на серых каменных моржах Каменного башмака, в том месте, где выходил на свет, являясь неизвестно откуда, громадный косматый медведь. Медведь, который во сне нёс к избушке наполненный драгоценностями огромный малахитовый ларец, а потом раздвигал когтями влево и вправо, словно раздвижные дверцы шкафчика,  Андрею Петровичу грудь, забирался в неё с этим своим ларцом и устраивал себе в человеческой груди свой театр.
Сейчас Рубцов не спал. Он телом ощущал остроту каменных граней, на которых лежал. Пошевелись неловко – и они глубоко рассекут кожу. Андрей Петрович осторожно поднялся. Камни пустоши  вцепились в подошвы сапог, но не смогли сразу прорезать их и добраться до ног. Он увидел, что совсем рядом разбросаны обломки малахитового ларца. Никаких драгоценностей, только обломки. И кто-то, словно нарочно, так старательно, на мелкие кусочки, разломал малахит, что собрать его, восстановить ларец было совершенно невозможно.
С чистого синего неба со всей мощью поливало землю оранжевыми лучами неистовое солнце.  А за избушкой, за речкой, маняще улыбалась зелёная, кудлатая тайга с птичьими суетой и пересвистами. Всё было живым, привычным, близким. Но Рубцов почему-то не спешил шагнуть навстречу этому удивительно красивому земному миру. То ли пустое видение, бестелесные остатки сна держали его, то ли память выдавала ему картину действительно недавно случившегося: перед ним чёрный гранитный лес – высоченные, возносящиеся к кварцевому небу деревья-стелы. Они сплошь усажены небывалых размеров алмазами. Мир без солнца, без жизни, только алмазные копи. И постоянно стекающая к корням чёрных деревьев чья-то багровая кровь. Питающая, кормящая их кровь. Всё это покрыто идущим от алмазов светом – мерцающим, чуть искрящимся, манящим, одурманивающим, гипнотизирующим. Андрей Петрович увидел постоянно движущуюся широкую реку маленьких светящихся точек. «Души…»- понял он. У них не было поводыря или гонителя. Они летели, текли, стремились на свечение алмазов сами. И не просто летели сами, а делали это одержимо, расталкивая друг друга. Так послушники какой-нибудь тайной секты фанатично отдаются своему идолу, не понимая, что идол ни к кому в ответ не стремится, а  только забирает, как дань, их любовь и всё, что у них есть. Светящиеся точки, не долетая до алмазов, падали вниз, смешивались с потоком багровой крови и исчезали вместе с ней под землёй. Толстые корни перекачивали эту смесь, эту живую массу в громадные гранитные стелы. «Сколько же душ поместится в таких  склепах?- пробормотал ошарашенный Рубцов и отшатнулся от чёрных деревьев, словно перед ним были не деревья, а поглощающие человеческие души бездонные чёрные пасти с оскаленными алмазными зубами. И сам себе ответил: в них поместятся все залетевшие сюда души».
Один светлячок в общем потоке маленьких точек светился ярче других. Так показалось Андрею Петровичу. Ещё показалось, что светящаяся точка смотрит на него, как и он на неё – они узнали друг друга. Рубцов чувствовал, что эта душа знает ту колыбельную, которую пела ему перед сном мама. Знает ту  усыпанную жёлтыми листьями дорогу к школе, по которой он вышагивал первоклашкой… Знает всю его жизнь…  «Это же я… Это моя душа… И она вот-вот свалится вместе с другими душами в потоки багровой крови, станет частью месива и навсегда исчезнет за алмазным частоколом, в одном из чёрных бездонных гранитных склепов…» Рубцова затрясло от омерзения и ужаса.
- Бежим! Скорее бежим отсюда!- протянул он своей душе руку.
Душа слетела к нему на раскрытую ладонь, и Андрей Петрович побежал. По серым каменным моржам, прочь от гранитных склепов, от потоков багровой крови – к ярко зеленеющей, живой, кудлатой, поющей тайге. Острые грани пустоши беспощадно резали подошвы сапог. Их только-только хватило добежать до избушки, но Рубцов всё же добежал, Каменный башмак остался позади. Светлячок на ладони, вбирая солнечный свет, с каждым шагом под синим небом светился ярче, и скоро сам стал похож на солнечный луч. Оторвался от ладони и, как показалось, просто исчез… Исчез с ладони, но в то же мгновение зажёгся в Рубцове: в груди, во взгляде, в каждой жилке, во всём существе его вспыхнул свет, равный свету солнечного луча.
Душа болела. В груди давило, саднило, жгло, но свет… Свет вернулся, душа была жива. Андрей Петрович стянул с себя то, что осталось от сапог, и босиком встал на островок мягкой молодой травы.
- Мурава,- прошептал он, ощущая блаженство,- так просто…
И сразу вспомнил, как таскал на дорогу к избушке тяжёлые камни с острыми гранями – чтобы никакой травы, чтобы нельзя было наступить, чтобы отгородить Аню…
«Аня! Да, да, да… Аню должен был забрать Алексей. Так они договорились перед самой погоней: Аню, все документы, все деньги. Значит, в избушке сейчас пусто. Надо идти к Галкину. Дождаться темноты и идти. Сколько же времени прошло после той ночи? Сутки? Двое? Сколько?»
Избушка оказалась заперта (кто-то повесил на дверь новый замок). «Торчать здесь до темноты, на открытом пятаке, смысла нет. Ещё увидит кто-нибудь с окраины леса, а мне не видно никого. Пойду в посёлок прямо сейчас,- решил Рубцов.- Если что, буду сворачивать с дороги, пережидать за деревьями. К ночи как раз доберусь».
И пошёл по дороге в посёлок. Босиком, в искромсанной, изрезанной куртке, в изодранных брюках. В пути никто из поселковых ему не встретился. Видел ли кто-нибудь его, он не знал.
Ночи в таёжном посёлке чуткие, каждый звук отчётлив. За окнами стемнело, короткая стрелка на ходиках поползла к часу. Галкин ещё не спал, когда в дверь осторожно постучали.
- Кто?- выглянул он в сени.
- Я это, Лёш, Андрей.
- Ох, ты… Сейчас открою, постой, сейчас,- Алексей Иванович включил наружный свет над крыльцом и отодвинул засов.- Эх, мать за ногу! Это кто ж тебя так покоцал?!
- Не знаю,- Андрей Петрович стоял на крыльце перед однокашником и под тусклой электрической лампочкой выглядел ещё бедственней, чем при свете дневном.
- Ну, заходи, заходи, пошли в дом.
Они вошли. Жена Галкина и обе девочки, Наташа и Аня, уже спали. Сели к столу в пустом зале.
- Скажи, Алексей, с Аней всё хорошо?- спросил Рубцов.
- Да всё хорошо, всё хорошо. Не переживай, спит она в спаленке, с Наташей вместе. Наташу мы тоже к себе забрали.
-  А долго меня не было?
- Так третьи сутки заканчиваются, ежели от нашей с тобой последней встречи считать. Ты что же, счёт времени потерял?
- Выходит, потерял.
- А где был, помнишь?
- Не помню. А то, что помню, лучше забыть и никому не рассказывать, не поверят. Я и сам в это не верю.
- Да-а, странные дела, ничего не помнишь, ничего не знаешь, сам – как из мясорубки вылез. А тут, между прочим, тебя и внучку твою пропавшими считают, полиция вас ищет. Меня подробно обо всём расспрашивали.
- И что ты им рассказал?
- Да как было, так и рассказал, почти всю правду. Что виделись с тобой той ночью, что «Нивой» ты со мной на «Уазик» поменялся, что погоня за тобой была. А потом, как ты в пропасть на «Уазике» улетел, так я, само собой, тебя больше и не видел. Вон, «Нива» у меня стоит.
- Так не было же аварии!
- Как же не было?! Была, ещё какая была! Взрыв был, грохот, огонь – целое зарево, дым чёрный. Больше суток потом из пропасти гарью мазутной тянуло. Да, крепко тебе, видать, досталось, раз не помнишь ничего.
- Значит, была авария…- недоумённо качал головой Рубцов.- Прав ты, досталось мне, ничего не помню. А про Аню что ты полиции сказал?
- А про Аню ничего не сказал. Не забирал я как будто бы внучку твою, тайком она у нас живёт. Понятно, что потом пришлось бы рассказать, но пока не прознал никто, тихо всё. И про документы, про деньги твои тоже ничего не говорил.
- Получается, мы для всех – исчезнувшие, пропавшие…
- Ну, вроде того. Под обрывом-то после аварии много тел сильно обгоревших нашли. Да вперемешку с железом от трёх автомобилей. Там месиво жуткое – поди разбери, кто есть кто. Ребёнка, конечно, в той куче нет, но всё равно… Никто никого не найдёт.
- Тогда, Лёш, нам бы срочно с Аней уехать. Пока посёлок спит, пока нас никто не увидел, отвези нас на станцию.
- Да отвезти – не вопрос, только куда ты такой? На тебя ж смотреть больно, а ты ещё с ребёнком будешь! Нет, давай, рвань с себя скидывай и в тазу вон хотя бы обмойся ладом. А я вещички тебе подберу. Рубаху просторную найду, куртёху какую-нибудь тоже, а брючонки мои коротковаты тебе будут, длинный ты вымахал. Но ничего, в сапоги заправишь. Сапоги мои ношеные возьмёшь, ещё хорошие. Лапа-то у нас с тобой примерно одинаковая. И поешь хорошенько перед дорогой, а то с лица уже сошёл. Сил тебе много понадобится. А внучка пусть поспит пока. Успеем на станцию, ночь только началась.
Через два часа Рубцов был собран.
- Алексей, может, я и Наташу заберу?
- Нет, нет, нет, ты что?! Спросят меня, где девочка, что я отвечу? Тоже пропала? Нет, Наташа с нами останется.
- Ну, денег возьми, от чистого сердца.
- И денег не надо, нам хватает. Ты, давай, свои дела делай. Оседай где-нибудь да обустраивайся. Как ещё получится, кто его знает. Давай, с богом…
 Галкин отвёз Андрея Петровича и Аню на станцию. Они сели в поезд и уехали, а он вернулся в посёлок. И жизнь пошла дальше.
 Алексей Иванович уговорил жену оставить Наташу  у себя насовсем. Местные жители после тех событий обходили Каменный башмак стороной. Часто доносился оттуда грозный медвежий рёв. А некоторые из охотников издалека видели у заброшенной избушки огромного медведя-шатуна. Тот бродил по острым камням, принюхивался, выискивал что-то. Чёрный, косматый, злобный – такой в секунду задерёт. Нет, лучше уж подальше от этого места.
А через год Галкину позвонили.
- Аллё.
- Здравствуй, Алексей! Из центра помощи брошенным и больным детям тебе звонят.
- Анд…- узнал голос Алексей Иванович.- Ой, а как звать-то тебя теперь надо?
- Да как родители назвали, так и зовут, ничего я не поменял, ни имени, ни фамилии, самим собой живу. А на все деньги свои сейчас этот центр строю и больницу для детей. Пусть добру послужат, хватит войн. Слушай, Лёш, я приехать хочу, Наташу забрать. Ей очень хорошо у нас будет.
- А-а, ну так ты приезжай. В гости-то приезжай. А Наташу мы удочерили, ей у нас тоже хорошо, дома-то. Ты с Аней приезжай, пусть играют вместе, как сестрёнки. Море скоро согреется, купаться будут. Берег у нас в посёлке хороший, галечка мелкая, песок мягкий, ни одного камня острого. Приезжайте.